Норма и языковая аномалия

Применительно к системной норме можно говорить о та­ких ее критериях, как традиционность, устойчивость, обще-принятость, единство, избирательность, обязательность. Сис­темная норма хорошо исследована: нормы склонения и спря­жения теоретически изучены и практически вычленены — за­фиксированы в словарях грамматиках'.

Однако в современных лингвистических трудах все чаще звучит мысль, что норма, пригодная для всех случаев жизни, -фикция, что вместо отношения "норма - ошибка" существует отношение "норма - другая норма"². "Другие нормы" - это сти­листическая и контекстная, или ситуативная. С понятием сти­листической нормы после работ Г.О. Винокура мы встречаем­ся во всех систематических трудах по стилистике. То, что представляет собой норма в одном функциональном стиле, может быть антинормой в другом, причем это касается и грамматических норм. Нигде, кроме научного стиля, не ис­пользуется "мы" вместо "я" (исключения - речь коронованной особы или душевнобольного). Понятие "стиль" стало распро­страняться не только на язык, но и на речь; поэтому явилась возможность говорить о стилях речи (жанрах) и жанровых нормах (яркий пример жанровой нормы - "неправильности", принятые в телеграммах). Таким образом, оказывается, что в грамматике (существуют две противоположные тенденции: к стабилизации нормы и одновременно - к растущей функцио­нальной и жанровой дифференциации.

Стилистические нормы, которые касаются грамматиче­ской сферы, менее систематизированы, хотя и в этой сфере есть наблюдения, отраженные в словарях. Ср. пометы спец. при формах множественного числа типа масла, спирты или помету научн. при форме плесени. Но, как правило, стилисти­ческие пометы характеризуют не отдельную форму, а лексему

^! Именно имея в виду строгую системность и имиликативность морфологии, классики русской грамматической науки многие грамматисты предсказывали склоняемость существительному "пальто" и нормативность формам "местов" и "делов".

² Едличка А. Типы норм языковой коммуникации // Новое в зарубежной лин­гвистике. М, 1988. Вып. XX.

целиком. Очень показательны стилистические пометы в "Тол­ковом словаре русского языка конца XX в. Языковые измене­ния" (СПб., 1998). Если верить этому словарю, то выражения «народный избранник» или радетельница в современной речи можно использовать только с иронией.

В то же время, очевидно, что вопрос о нормативности уходит из поля кодификации, а понятие правиль­ное/неправильное все чаще заменяют понятием умест­ное/неуместное. Последнее противопоставление не задается нормативными словарями с разного рода пометами: просто-речн., разг., устар., поэт., неценз, и т.п.". Тезис "правильно все то, что целесообразно, уместно" определяет реальность ком­муникативной или ситуативно обусловленной нормы. Для соз­дания речевой образности могут нарушаться самые строгие правила грамматики, например, распределение русских суще­ствительных по родам. Случаи так называемой "обратной де­ривации" типа усатый нянь, три нимфа, добрый фей или зо-лушок стали традиционным средством усиления выразитель­ности текста.

Изучение коммуникативных норм остается пока только на теоретическом уровне. Но уже сформулировано понятие ком­муникативной нормы как особого типа норм, и связано это с переходом от "лингвистики языка к лингвистике общения". "Коммуникативная норма манифестируется, прежде всего, в осуществлении коммуникативной деятельности в соответствии со сложившимся стандартом общения", который может быть жестким (например, в речевом акте соболезнования) или, на­против, допускать широкий диапазон варьирования (дискурс приватного письма). Нарушение коммуникативных норм свя­зано с выходом за пределы пространства, очерченного куль­турной рамкой. К таким нарушениям можно отнести гипер­трофированную книжность разговорной речи, этикетную из­быточность или сниженность, фамильярность делового дис­курса⁴. Напротив, соответствие коммуникативной норме пред­полагает ориентацию на интенции адресанта и ожидания адре­сата. При этом соответствии нормативными можно считать любые грамматические девиации. Ориентация на языковую игру отчетливо ощущается в таких случаях:

¹ Мыркин В.Я. Всегда ли языковая норма соотносится с языковой системой? //

Филологические науки. 1988. № 3. С. 22.

' Культура русской речи и эффективность общения М., 1996.

"Отец поступил меня во ВГИК" (Коме, правда. 1998. 21 окт.);

"А уж принцип "кто девушку ужинает, тот ее и танцует" у демократов соблюдается железно" (Сов. Россия. 1998. 3 мар­та); В. Шендерович в передаче "Итого" (НТВ. 1998. 2 окт.): "Из правоохранительного органа нам сообщили..."

Многообразие норм проявляется не только в сосущество­вании отмеченных типов, но и в том, что даже в рамках самой строгой системной нормы усиливается вариативность. Все бо­лее популярной в словарях становится помета доп. - "допусти­мое". Допустимыми стали договора или средний род у слова кофе. То есть, наряду с идеальной константой (с которой должны соотноситься все отступления), имеются другие вари­анты, также охватываемые понятием нормы. В современной лексикографии предпочтение более отдается "эластичной ко­дификации", "кодификации рекомендательной", когда место простых ограничений (запретов занимает расширенная подача ненейтральных единиц. Но в то же время идеальная норма не должна потеряться среди обилия языкового материала. "Тер­пимая к отклонению кодификация должна сама после каждого отклонения как бы пружинить обратно в стабильное, свобод­ное от напряжения положение и внушать такую игру оттенка­ми своему читателю"⁵.

Таким образом, множественность нормы вовсе не означа­ет расшатывания основ нормативности, но знаменует такой уровень развития языка, который предполагает сложную про­цедуру выбора наиболее адекватных средств выражения. А там, где этот выбор осуществлен некорректно, где допущен просчет в выборе, появляется грамматическая ошибка. У П. Бицилли есть остроумное замечание о том, что собственно грамматические ошибки — это те, которые никогда не делает говорящий и пишущий на родном языке, их делает иностра­нец: "Я буду приходить к вам завтра в три часов". Русский че­ловек, используя русский язык, допускает стилистические, либо этическое (то есть нарушающие требования хорошего тона, учтивости, добрых нравов) ошибки⁶. Это утверждение вполне справедливо по отношению к грубым нарушениям сис-

⁵Саари X. Норма, потенциал и эластичная кодификация // Общелитературный язык и функциональные стили. Вильнюс, 1986 С. 43.

⁶Бицилли П.М. Литературные заметки // Избранные труды по филологии. М., 1996. С. 616.

темной грамматической нормы — такое грубое нарушение от­ражено в приведенном примере. Однако ошибочные употреб-ления,_связанные с тем, что не учтены особенности граммати­ческой семантики словоформ, распространены сегодня даже среди тех, кто профессионально работает со словом. Так, в статье, посвященной проблемам обучения школьников рус­скому языку (!), читаем: "Воспитывать уважение к родному языку, мне думается, надо начиная с самых малых лет, с яслей и детских садов, и, конечно, решающее слово здесь за шко­лой" (Учительская газ. 1998. 18 авг.). Автор учел, что здесь сочетание детский сад тяготеет к абстрактном значению: это название ступени, этапа в воспитании человека конкретных учреждений для детей-дошкольников, и поэтому множествен­ное число - детские сады — здесь совершенно неуместно. О преобладании формы единственного числа "при стилистиче­ском уклоне к общему отвлечению, к родовому обозначению" писал ещё В. В. Виноградов⁷. Очевидно, ошибку спровоциро­вала аналогия: известно, что ненормативные формы множест­венного числа легко появляются в сочинительном ряду с обычными формами множественного числа: "Перемена прин­ципиальная, действительно требующая иных стилей, методов, поведений..." (Ю. Черниченко); "... при всех ее качествах и невозможностях, она понимала, что я такое" (Ю.Трифонов).

Здесь "потенциальная" форма множественного числа (со­гласно распространенной точке зрения, множественное число есть у всех существительных конкретной семантики как по­тенциальная форма, которая может быть построена и правиль­но понята при необходимости) актуализируется благодаря три­виальным плюральным формам. Однако в примере, где вы­строен ряд с яслей, детских садов, все иначе, потому что ясли - это плюралиа тантум, соотносимое с единственным числом. Как считает А.А. Зализняк, конкретные плюралиа тантум - это фактически существительные с парадигмой, включающей оба числа, и, очевидно, есть основания полагать, что в этом случае подразумевается именно единственное число.

Ошибка в приведенном примере есть следствие недоста­точного внимания к семантике грамматических форм. Описа­ние морфологических категорий в традиционных грамматиках

¹ Виноградов А.В. Русский язык. Грамматическое учение о слове. М, 1972. С. 133.

вообще ориентировано, прежде всего, на учет морфонологиче-ских вариантов. Ср., например, материал о категории числа, представленный в "Русской грамматике" 1980 г.: там учтены все случаи нетипичного образования форм числа типа цветок -цветы и цветки, дно - донья и пр. Но это, скорее, должно стать объектом лексикографии. Сведения же о контекстных услови­ях, определяющих необходимость использования форм един­ственного и множественного числа в дистрибутивном или обобщенно-собирательном значении, отсутствуют практически полностью. Сегодня уже очевидно, что любое научное описа­ние грамматической категории, даже самое компактное, долж­но учитывать особенности синтаксического согласования форм и их предопределенность текстовыми факторами. "Сильной зоной вариантности" в русском языке является ко­ординация по числу подлежащего и сказуемого, и трудности связаны не только со случаями, когда подлежащее выражено количественно-именным сочетанием. Ср.: "Е. Киселев, высту­пая 28 июня 1998 года в предисловии к "Итогам", договорился до того, что антисемитизм при советской власти был государ­ственной политикой; возмущался теми, кто говорит о непол­ноценности россиян с двойным гражданством. Признаюсь: мне тоже не хотелось, чтобы такие люди становились президен­том России, министрами, работниками спецслужб..." (Сов. Россия. 1998. 24 сент.). Вполне понятно желание автора этих строк сохранить единственное число у существительного пре­зидент, однако выражение с этим единственным числом дела­ется грамматически ущербным. Между тем у автора был вы­ход - множественное состояние: "такие люди избирались (бал­лотировались) в президенты". Или ср.: "Неужели в глазах Черномырдина на русский народ круглый дурак, а он умнее и хитрее всех... " (Сов. Россия. 1998. 3 сент.). При формальном соответствии грамматических форм подлежащего и сказуемого это, конечно, аномальная, даже курьезная фраза

В языке действуют два рода комбинаторных правил. "Правила первого рода отражают постоянно протекающие в языке иррациональные процессы фразеологизации. Каждое такое правило фиксирует некое немотивированное сочетаемо-стное ограничение"⁸. Так, ФЕ круглый дурак в норме функцио-

^Апресян Ю.Д. Тавтологические и контрадикторные аномалии // Апресян Ю.Д. Избранные труды. Интегральное описание языка и системная лексикография. М, 1995. Т. /.

нирует только как характеристика единичного объекта, и фор­ма единственного числа постоянный признак элементов, вхо­дящих в его состав. "Правила второго рода... отражают рацио­нальную основу языка. Каждое такое правило фиксирует огра­ничение, мотивированное содержательной (семантической, референциальной, прагматической, коммуникативной) несо­вместимостью двух (или более) единиц языка"⁹. Нарушение правил второго рода приводит к появлению противоречивых, алогичных высказываний. Например, неудача подстерегает того, кто уверен, что слова типа врач пополняют категорию существительных общего рода (такой вывод совсем недавно был продиктован "социальным заказом": утверждалось, что, например, слово министр из мужского перешло в общий род, и связано это, конечно, с изменениями в социальной сфере). Ср.: "У Евгения Максимовича (Примакова) есть дочь, внуки и внучки, он женился второй раз на своем лечащем враче Ирине Борисовне..." (Огонек. 1998. № 39. С. 38). Фраза вызывает не­предвиденное автором комическое впечатление. Более кор­ректный вариант: "Евгений Максимович женился второй раз. Его жена, Ирина Борисовна, врач..." Ср. также: "Не жилец. Умрет легко, не приходя в сознание", - подумали медики, но греха на душу брать не стали и отправили пострадавшую в Москву" (Собеседник. 1998. № 39). Здесь тоже ощущается "неудобство" существительных мужского рода, с помощью которых называются лица женского пола. Никуда не деться от названия человек (коль скоро нет никакой "человечицы"), хотя и оно не всегда уместно как наименование женщины. Напри­мер, в учебнике логики приводится такой пример неправиль­ного употребления родовых и видовых понятий: "Судится женщина. Вместо того, чтобы назвать ее по имени или сказать "крестьянка", "баба", "старуха", "девушка", защитник называет ее "человек" и сообразно с этим произносит всю речь не о женщине, а о мужчине". Что касается примера со словом "жи­лец", то наилучший вариант был бы такой "Жить не будет. Умрет легко..." (поскольку параллельное образование женско­го рода - жилица - имеет другой смысл, неуместный в этой фразе).

Иногда речевые нарушения нельзя объяснить только не­правильным выбором языкового средства. За неудачным рече­вым воплощением часто стоит неудачная мысль. Поскольку

----,-----------------

* Там же.

высказывание - это продукт не только речевой, но и мысли­тельной деятельности, важно исследовать когнитивный аспект речевых ошибок. Так, ненормативные формы множественного числа от существительных с абстрактным значением появля­ются как следствие неточной количественной референции, вернее - с заменой целостной референции на расчлененную: "Все они похожи по взглядам и образам жизни на того же Фа­мусова", "Кулигин рассказывает Борису о бытах и нравах темного царства", "Клятва, произнесенная молодогвардейцами перед лицами своих боевых товарищей", "Роман "Мать" Горь­кий написал в годы реакций". Во всех этих примерах, извле­ченных из сочинений абитуриентов, в основе грамматической неправильности лежит мыслительная ошибка, связанная с дис­кретным восприятием абстрактного понятия. Как считает О.В. Кукушкина, такие ошибки распространены потому, что в рус­ском языке нет специальной формы для обозначения абстракт­ности. А форма единственного числа часто (особенно - деть­ми!) воспринимается только в значении реальной единично-сти'°.

Аномалии подобного рода свойственны, конечно, не только детской речи. В интервью ОРТ (программа "Время", 1998. 21 нояб.) житель Элисты сказал: "Галина Васильевна Старовойтова достойна всех и всяческих уважений". Это тип ошибки, характерный для спонтанной речи: определения "всех и всяческих", выражающие определенную степень проявления признака, требуют формы множественного числа опорных слов, а оно оказывается малопригодным для плюрализации.

Наконец, аномалии могут возникать в результате кон­фликта двух правил системы. Как известно, в русском языке числительные до четырех управляют единственным числом существительного, а, начиная с пяти - множественным: четыре стола, но пять столов. Что же будет при двойном наименова­нии, которое передает приблизительное количество? В перево­де А. Кристи (в английском таких ограничений, естественно, нет), сделанном Н. Емельяновой, встречаем такую фразу: "И дней за четыре-пять до случившегося протер все бутылки" (А. Кристи). Более удачный путь разрешения конфликта был бы такой: "За четыре-пять дней..."

Противоречия в самой системе порождают затруднения и в случаях анафорического употребления местоимений, соотно-

"ИвановаЕ.А. Логика: Учебник. М., 1996. С. 75.

сительных с собирательными существительными. Системная норма связывает существительные типа крестьянство, моло-дежь,~студенчество только с единственным числом, именно этим обусловлена и числовая норма анафорического место­имения. Автор пособия для школьников "Как писать сочине­ние" Н.В. Русова считает ошибочной форму множественного числа местоимения в таком случае "Крестьянство активно уча­ствовало в борьбе. Среди них был распространено убеждение, что...". Правильный вариант, по её мнению, будет таким: "Сре­ди него распространено убеждение..." Вряд ли такое решение безупречно, поскольку предлоги типа среди, между, выра­жающие расположение в пространстве между двумя и более лакунами, предполагают множественное число конкретных имен или собирательную семантику у формы единственного числа. Именно поэтому можно сказать среди крестьянства, среди крестьян, но нельзя среди крестьянина. Получается, что одна системная закономерность - соответствие существитель­ного крестьянство единственному числу - входит в противо­речие с другой: необходимостью формы множественного чис­ла существительного в соединении с наречным предлогом сре­ди. Видимо, нарушение естественной для предлога среди соче­таемости не может считаться нормой, это сочетаемостное ог­раничение сильнее, чем правила формального соответствия словоформ. Последние очень часто не имеют формального совпадения в грамматических формах, и это не противоречит норме: "Не надо задираться с местным населением, они тоже люди..." (А. Рыбаков).

Таким образом, многообразие и вариативность современ­ной грамматической нормы, допускающей параллельные или стилистически дифференцированные способы выражения сходного содержания, не отменяют противопоставления пра­вильного и ошибочного, нормативного и аномального. Учет аномалий, т.е. отрицательного языкового материала, может способствовать расширению и уточнению наших знаний как о собственно языковых, так и о мыслительных процессах.

1.2. Интенциональность грамматических форм в со­временном русском языке

Понятия интенции и интенциональности являются цен­тральными в современных лингвистических трудах, иссле­дующих речевую деятельность. Это краеугольные понятия и в

теории речевых актов. Понятие интенции существенно для разграничения знаковых и незнаковых явлений: для определе­ния знака важно, что он интенционален и у него есть отправи­тель, причем отправитель предполагается еще в большей сте­пени, чем получатель.

А.В. Бондарко применил понятие интенциональности к грамматическим категориям различных частей речи: "Говоря об интенциональности по отношению к грамматическим кате­гориям слова, мы имеем в виду связь семантических функций грамматических форм с намерениями говорящего, с коммуни­кативными целями речемыслительной деятельности, способ­ность содержания, выражаемого данной формой (во взаимо­действии с ее окружением, т.е. средой), быть одним из акту­альных элементов речевого смысла"'.

А.В. Бондарко подчеркивает, что его интерпретация ин­тенциональности грамматических форм не относится к теории речевых актов и в основном остается в сфере "традиционного" системно-функционального исследования грамматической семантики. Новым же является именно особый акцент на во­просах: для чего говорящий употребляет данную форму, что он хочет выразить? Так как интерпретация интенциональности не относится к теории речевых актов (хотя, конечно, учитыва­ет результаты ее разработки), А.В. Бондарко не анализирует сами по себе коммуникативные цели высказывания, а сосредо­тачивает внимание на семантических функциях грамматиче­ских форм в их отношении к смысловому содержанию выска­зывания. Его интересует, что хочет выразить говорящий с точ­ки зрения отношения ситуации к смыслам, передаваемым та­кими категориями, как время, вид, лицо, качество, количество, и др.

Грамматическая форма может быть употреблена интен-ционально и неинтенционально. Так, если глагол в прошедшем времени имеет грамматический признак рода, то это, как пра­вило, не связано с актуализацией соответствующего смысла, а лишь определяется облигаторностью категории рода в данном классе форм. Говорящий просто не может проигнорировать отношение к полу, которое проявляется в русских предложе­ниях типа "Маша читала книгу". Анализируя эту фразу, мы не можем сформулировать такое правило: если говорящий хочет

'Бондарко А.В. К проблеме интенциональности в грамматике (на материале русского языка) // Вопросы языкознания. 1994. №2.

выразить отношение лица-субъекта к мужскому или женскому полу, он употребляет глагольную форму прошедшего времени единственного числа мужского или женского рода. Ср., одна­ко, случай, когда мужской род глагола в прошедшем времени очень важен: "Несколько слов о Марине. Ей 32 года. Возраст проб и ошибок. Очередная "ошибка" повернулась и ушла, вер­нее, ушел. А еще вернее сел в машину и уехал" (В. Токарева). Здесь грамматическое значение рода-пола акцентировано бла­годаря антитетической (основанной на антитезе) конструкции.

Интенциональное использование грамматических форм, прежде всего, предполагает аспект смысловой информативно­сти, иначе говоря - актуализацию номинативного значения грамматической категории. Рассмотрим подробнее возможно­сти грамматических форм выступать в качестве информатив­ных элементов.

Каждая грамматическая категория содержит в себе реля­ционные и деривационные, или по другой терминологии, но­минативные и синтаксические значения, которые образуют тесное единство. Это отчетливо видно на примере категории рода, когда род у неодушевленных существительных (кото­рый, конечно, целиком синтаксичен) выступает источником тонких семантических эффектов в персонифицированных употреблениях. Аналогичное явление встречается и в случаях с грамматическим числом, когда, например, существительное плюралиа тантум с вещественным значением (типа иди, опил­ки) ассоциируется с понятием о множестве — под влиянием формы множественного числа, которая, конечно, имеет только синтаксический элемент значения. Однако этот синтаксиче­ский элемент значения влияет на номинативный.

В зависимости ot конкретных условий речевой деятель­ности может актуализироваться или, наоборот, затушевывать­ся номинативный (информативный) элемент значения грамматической категории.

Существует некоторая зависимость между функциональ­но-стилевой дифференциацией языка и актуализацией номина­тивного элемента содержания грамматических категорий. Так, в разговорной речи формы единственного и множественного числа существительных зачастую не актуализируют значений единичности и множественности в связи с общностью ситуа­ции общения: "У нас гости" (об одном и о многих).

В научном стиле, напротив, стремление к точности и объ­ективности изложения исключает варианты форм числа, кот свойственны разговорной речи. В художественном тексте ос­лабление номинативного элемента содержания грамматиче­ской, категории числа проявляется в диалоге и несобственно-прямой речи (что находит отражение в частотной вариативно­сти числовых форм).

Совершенно очевидно, что способность к актуализации номинативного содержания неодинакова у разных граммати­ческих категорий, а значит, есть категории с сильной и слабой мнтенциональностью. Более того, внутри категории одно из грамматических значений существенно отличается от другого по степени интенциональности. Так, принято считать, что "яс­ная" и "прозрачная" категория числа более нацелена на выра­жение номинативных смыслов, чем, например, категория па­дежа, а внутри категории числа один ее компонент - множест­венное число - отличается большей степенью интенционально­сти. Есть мнение, что множественное число всегда выражает расчлененность (в случаях плюралиа тантум - внутреннюю расчлененность), т.е. множественное число всегда семантиче­ски информативно.

В теории привативности грамматических оппозиций именно множественное число считают маркированным, после­довательно выражающим множественность объектов.

Актуальная цель употребления формы, выражающей оп­ределенное грамматическое значение, может быть связана не с ее собственной семантикой, а с какими-то сопутствующими смыслами. Так, формы множественного числа со значением условной неопределенности или существования актуализиру­ют именно этот смысл - неопределенность (а не просто множе­ственность). Конечно, существуют конструкции, где обяза­тельно употребление формы множественного числа существи­тельного в значении условной неопределенности:"У него нет родственников". Нельзя сказать: "У него нет родственника". Но возможны и интенциональные употребления формы мно­жественного числа в этом значении. Ср.: "О, какие люди... Бо­ря, ты ли это?" (А. Ромов). В таких случаях снимается проти­вопоставление по множественности-единичности и актуализи­руется сема неопределенности. Ср.: "Взаимодействие поля оп­ределенности-неопределенности с полем количественное™ сказывается в таких высказываниях, где значение неопреде-

ленности, в тех случаях, когда существительное обозначает единичный предмет, передается множественным числом име­ни"².

Неинтенциональность может проявляться в тех контек­стуальных условиях, когда даже маркированное грамматиче­ское значение оказывается за пределами "интенциональной доминанты" и выполняет лишь функцию фона. И наоборот, немаркированный слабый член оппозиции может актуализиро­ваться, представляя актуальное для говорящего в передавае­мом смысловом содержании. Так, актив - немаркированный член залоговой оппозиции, и в русском языке частотны актив­ные конструкции без явной актуализации активности. Однако ср. диалог ведущего телепередачи с профессором-офтальмологом:

С. Федоров: Победили в Великой Отечественной солда­ты, а не генералы.

Телеведущий: Победили солдатами.

Федоров: Нет, именно солдаты. (НТВ. 1996. 10 марта)

Значение субъекта выделено уже в первой реплике, а со­поставление именительного и творительного падежей сущест­вительного солдаты актуализирует значение активного деяте­ля, присущее именительному падежу. Это именно тот акцен­тируемый смысл, который хотел передать С. Федоров.

Об актуализации грамматических значений в художест­венных, (и особенно - поэтических) текстах писали многие исследователи (P.O. Якобсон, О. Г. Ревзина, Л. В. Зубова, Ю. К. Стехин. И. А. Ионова, М. Г. Бондаренко и многие другие). В художественном тексте у смысловой актуализации граммати­ческих значений появляются особые функции, связанные с реализацией художественных образов, поэтических смыслов, и тогда первый аспект интенциональности тесно смыкается со вторым, который А. В. Бондарко называл собственно интен-циональным. Это аспект связи общей коммуникативной це­лью, с целенаправленной деятельностью говорящего (автора). Ясно, что оба эти интенциональности тесно связаны, ибо без первого второй аспект просто невозможен.

² Теория функциональной грамматики. Объектность. Коммуникативная пер­спектива высказывания. Определенность / неопределенность. СПб, 1992. С. 244.

Смысловая информативность грамматической формы — необходимое условие превращения ее в элемент, с помощью которого воплощается общий речевой замысел.

Изучение проблематики интенциональности в аспекте связи грамматических форм с конечным смыслом высказыва­ния (текста) еще только начинается. Очень интересны наблю­дения P.O. Якобсона об употреблении видов глаголов в "Мед­ном всаднике" А. С. Пушкина. Оказывается, что ни одно пред­ложение, где рисуется Петр, не содержит глаголов совершен­ного вида: и о медной статуе, и о живом императоре говорится только с помощью глаголов несовершенного вида: стоял, гля­дел, думал, стоит, сидел, возвышался, скакал. А история мяте­жа Евгения, наоборот, рассказана целиком в суматохе зады­хающихся перфектов: проснулся, вскочил, вспомнил, встал, пошел, остановился, вздрогнул. Так проявляется "драматиче­ский потенциал" русских морфологических категорий.

Именные числовые формы у В. Маяковского связаны об­щими эстетическими установками поэта. Типичные для поэти­ки Маяковского формы множественного числа от неконкрет­ных существительных всех групп связаны с характерным для него гиперболизмом образов. Ср.: "Это сквозь жизнь я тащу миллионы огромных чистых Любовей и миллион миллионов маленьких грязных любят". Или ср. нагромождение названий орудий убийства (лексическая гипербола) и алогичные формы множественного гиперболического в пародийном романе А. П. Чехова под названием "Тайна ста сорока четырёх катастроф, или русский рокамболь". "Я начал разглядывать их. То были двое мужчин с длинными черными бородами. Оба были воо­ружены с головы до ног. Из их карманов выглядывали револь­веры, ножи и банки с ядами. На спинах покоились прекрасные винтовки. Из-под фалд пальто выглядывали топоры, приве­шенные к поясам". Конечно, здесь "экспрессивное умножение" создает гротеск.

Даже более абстрактная, по сравнению с числом и родом, реляционная, типично словоизменительная категория падежа может быть небезразлична к общему смыслу высказывания. Так, в воспоминаниях К. Чуковского (Новый мир. 1990. № 8. С. 147) читаем о переживаниях автора по поводу кончины А. Блока: "В могиле его голос, его почерк, его изумительная чис­топлотность, его цветущие волосы, его знание латыни, немец­кого языка, его маленькие изящные уши, его привычки, любви,

его "декадентство", его "реализм", его морщин - все это под землей, в земле, земля". Как видим, вначале перечисляются подробности, детали, связанные с личностью поэта, которого К. Чуковский близко знал и очень любил. А потом с помощью трех падежных: форм одного существительного выражена не­восполнимая горечь утраты. Главное содержание этой части воспоминаний выражается с помощью двух стилистических фигур: многопадежья (полимптота) и градации с усилением компонента (здесь формы расположены как бы по нарастаю­щей линии), и последняя земля - знаменует целую мысль о бе­зысходности, непоправимости; выраженная лексическими средствами, эта мысль была бы предельно тривиальной, а грамматические компоненты актуализируют ее совершенно по-новому. Конечно, сказанное вовсе не означает, что любые грамматические формы, "развернутые" в синтагматике, будут в равной степени выразительны. Безусловно, здесь важна и лек­сическая семантика существительного земля, которое обладает символическим смыслом. Земля - определенных, контекстах: страшное, трагическое слово, потому что оно символизирует сокрытие белого света. Так синтез лексического и грамматиче­ских значений создает неповторимую выразительность текста.

Р. Якобсон сравнивал полимптот, или игру форм слово­изменения, с эффективным приемом в технике монтажа, кото­рый хорошо знаком любителям кино: каждый следующий "кадр", хотя и начинает развертываться от предыдущего, на­правлен на новый предмет; предшествующий предмет изобра­жения включается в новый "кадр", но уже смещенным от цен­тра внимания на периферию экрана. Подобное драматическое напряжение, считал Р. Якобсон, достигается при повторе име­ни, при переводе его из прямого в косвенные падежи. Ср.: "Ты уезжаешь в командировку, а я не спрошу куда, не спрошу на­сколько, не спрошу зачем, и я не буду посягать на твою свобо­ду, гада такого, свободу, и ждать тебя не буду, и думать о те­бе, и скучать - соответственно, и вообще ничего буду с тобой, из-за тебя, в тебе или буду, но не с тобой - но будет ли это у-вэй?" (А. Гостева).

Предложно-падежные формы местоименного слова, их варьирование создают главный смысл высказывания (в сово­купности, конечно, с лексическими элементами). Или ср.: "Как раньше обходились без телевизора? Вышивали на пяльцах? Играли на фортепианах? Ездили на балы?" (В. Токарева). Из-

вестно, что склоняемое плюралиа тантум фортепианы для обозначения одного предмета было нормой в литературе XIX в. Всё перечисленное: вышивание на пяльцах, фортепианы, (>алы - характеристики прошлого, причем второй элемент в этом ряду - особенно сильный, ибо включается еще один сиг-пил - архаичная грамматическая форма. Грамматические вари­анты - фортепиано, нескл., ср. и фортепианы, скл. плюралиа гантум - неравноправны в системе языка, и иеточником нерав­ноправия являются диахронические изменения. Автор созна­тельно выбирает именно архаичный вариант, так как он в большей мере соответствует цели высказывания.

Отношения контраста, близости, смежности между грам­матическими значениями могут играть главенствующую роль н композиции текста.

Интересные наблюдения о связи необычных грамматиче­ских форм, или элиминированных интраязыковых лакун, со­держатся работах В. Н. Рябова³. Так, в трилогии А. Белого "Москва" формы множественного числа от слов белиберда, вред, быт, грусть, еда, пух, пыль, свет, темнота способству­ют выражению специфики романа как сатиры-шаржа. Нарочи­тая нелепость многих из таких слов переплетается с абсурдно­стью ситуации, которую переживала Россия в 10-20-е гг. и ко­торая описана в трилогии. Рискованное формопроизводство в романах И. Ильфа и Е. Петрова "Двенадцать стульев" и "Золо­той теленок" переплетается с уникальностью ситуаций, в кото­рые попадают герои.

А. В. Бондарко отмечая, что в проблематике интенцио-нальности самый сложный вопрос - это критерии и способы определения наличия или отсутствия данного признака, а так­же степени его актуализации⁴. Рассмотрим, какие явления можно отнести к средствам экспликации интенциональности грамматических форм.

Грамматическая категория является единицей языка как определенной системы (кода), а не единицей речевого отрезка. Поэтому грамматическая категория соотнесена, прежде всего, с парадигматической осью, которая представляет собой опре­делённую модель-построение, которая отражает факты речи.

'См.: Рябов В Н. Русские интраязыковые лакуны (формально-семантический аспект): Автореф. дис... д-рафилол. наук. Краснодар, 1997. ' Теория функциональной грамматики. 1992. С. 41.

Каждый раз для адекватного выражения смысла мы выбираем одну из форм.

Однако грамматические формы, составляющие единую категорию, могут встречаться в линейной последовательности, т.е. возможен перевод с оси селекции на ось комбинаторики. Селекция и комбинация являются двумя основными опера­циями, используемыми в речевом поведении. Появление в од­ной речевой цепи сразу двух или трех частных грамматических значений является нарушением правил обычного их употреб­ления и бывает следствием лишь интенционального использо­вания грамматических форм с целью создания экспрессивно­сти всего высказывания. При одновременном употреблении всех членов оппозиции грамматических категорий возникают добавочные значения: убежденности, уверенности в сказан­ном, интенсивности, высшей степени оценки.

Чаще всего в поле зрения попадают грамматические оп­позиции категорий времени на оси комбинаторики (типа делал, делаю и буду делать), а также числовые оппозиции. Значения числа, представленные линейно, могут сопоставляться, обра­зуя грамматическую градацию, которая служит для уточнения, интенсификации выражения:

- Но добровольцы-то каковы? Как рвались топтать? А
глаза видел? Загадка века.

- Загадка веков, - сказал Федор Иванович.

- Загадка всей человеческой популяции.
(В. Дудинцев)

Здесь для усиления экспрессивности в помощь оппозиции грамматической категории использованы и лексические сред­ства. Трехступенчатая градация создается за счет выражения всей человеческой популяции. Аналогичные примеры: "Мне кажется, чем актер, как личность, богаче, тем у него больше возможности проникнуть в мир другого человека, многих лю­дей" (Лит. газ. 1980..№ 4.); "И вот эту новизну, весь этот ворох новизн - огромную, уже невмещающую папку - Белый вдруг потерял" (М. Цветаева).

Грамматическая антитеза на основе числа формирует коммуникативное значение убежденности, уверенности в ска­занном:

"...не зря о Каине сказано Господом: Голос кровей брата твоего Авеля вопиет во мне. Слышите? Кровей, а не крови! Кровей всего народившегося потомства Авелева" (Ю. Дом-

бровский). "Иду с ней вдоль снежного переулка -ряда переул­ков - до конца белого дома..." (М. Цветаева).

Грамматическая антитеза акцентирует семантическое со­держание единственного и множественного числа, как вообще интитеза подчеркнуто выявляет противопоставляемое свойство или предметы. Ср.: "Всякий знает, что черное пятно на белом поле режется еще чернее, а белое пятно на черном поле - еще белее: так как черный и белый цвета сами по себе не измени­лись, то единственная причина, которой можно приписать усиление, есть различие в их действиях на нас. Сопоставление двух мыслей, противоположных одна другой в какой-нибудь речкой черте, обеспечивает успех впечатления"⁵. Так и в чи­словой антитезе усиливается мысль о единичности и множест-ненности противопоставленных объектов:

- Вот тебе письма пришли, видишь?

- Я два года не переписывался с женой, не мог связаться,
ме знал о ее судьбе, о судьбе моей полуторагодовалой дочери.
И вдруг ее почерк, ее рука, ее письма.

Не письмо, а письма. Я протянул дрожащие руки за пись­мами.

(М. Цветаева)

Грамматическая категория числа, развернутая на оси комбинаторики, чаще всего передает языковую количествен-ность, причём, как считает Ф. Г. Самигулина, особенно про­дуктивно движение от частного грамматического значения единственного числа к частному грамматическому значению множественного числа. Оптимальность такого расположения членов оппозиции грамматической категории числа объясня­ется тем, что использование оппозиций в речи имеет своей целью интенсификацию высказывания, усиление степени, ко­личества, которое, в свою очередь, происходит при разверты­вании общего грамматического значения на оси комбинатори­ки от значения единственного числа к значению множествен­ного, т.е. в порядке нарастания степени количества.

Заметим, что и обратное расположение противопостав­ляемых элементов тоже продуктивно и используется в случаях подчёркнутого выделения единичности: "В руках у товарища Шулякина, вернее, в его единственной руке было сосредоточе-

Торнфельд А. Фигура // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона. СПб., 1902. Т.25.

но снабжение продовольствием общественных столовых" (В. Инбер);

"- Вы можете передать от меня Асе стих?

- А вы на вокзале не будете?

- Нет. В руки. В руку. После третьего звонка, конечно,
чтобы...

- Понял. Понял!

- Нет, не поняли и не после третьего, потому что третьего
все сразу лезут на подножку прощаться. Так вот, после по­
следней подножки и последней руки. Ей, в машущую..." (М.
Цветаева); "Бывают и огурцы. Вернее, не огурцы, а огурец" (М.
Кольцов); "Не надо, - отрезала Нина Петровна, - все равно ни­
чего не скажу, не буду отвечать на вопросы". "Меня интересо­
вали не вопросы, а вопрос. Я хотел узнать: кто и сколько зака­
зывает заводам и фабрикам обложек?" (Огонек, 1990. № 39. С.
3).

Выделение единичности может быть связано с актуализа­цией смыслов "единственный, неповторимый, любимый", как в стихах М. Цветаевой:

Так писем не ждут,

Так ждут - письма.

Тряпичный лоскут,

Вокруг тесьма

Из клея. Внутри словцо.

И счастье. И это - все. (Письмо).

Специальным приемом, обнаруживающим авторские ин­тенции, может служить девиация (от ангел, deviation - откло­нение).

Разнообразные отклонения важно учитывать, даже в ака­демической лексикографии, тем более - в научном описании языка, а их игнорирование приводит к серьезным эстетическим издержкам, поскольку отсекает огромный пласт языковых яв­лений, подлежащих научному осмыслению.

Под грамматическими девиациями имеют в виду откло­нения от системной грамматической нормы, притом, что соот­ветствие коммуникативной (или ситуативной) норме полно­стью соблюдается. Ср. стилистические потенции устаревшего грамматического варианта в поэтическом тексте: "Тенистый парк. Твои плеча. Знакомства первая притирка" (А. Вознесен­ский).

Грамматическая норма множественна по своей природе, ибо отражает и диахронические изменения в самой системе, падающие возможным сосуществование старых и новых форм, И связь с экстралингвистическими условиями (типа критерия престижности грамматической формы), и детерминирован­ность функционально-социальной дифференциацией языка. Гак им образом, говоря о девиациях, мы говорим о неких суб- иормах с маркированными элементами. Однако термин "де-киация" по отношению к грамматическим фактам, на наш ни ляд, вполне оправдан.

Для разных элементов языка характерна неодинаковая "крепость" нормы. Нормы систем склонения и спряжения в русском языке самые стабильные. Поэтому появление "суб­норм" в грамматических парадигмах может быть охарактери- ювано именно этим термином.

Знаком интенциональности могут быть и просторечные формы. Просторечные грамматические формы справедливо оцениваются как проявление низкой речевой культуры, непер­спективные для развития русского литературного языка. В то /кс время важно учитывать, что просторечие, подобно "третьей культуре", не есть гомогенное образование. Просторечие - это и массовая спонтанная речь как регистр преднамеренной сни­женное™, фамильярности, экспрессивности, и естественный язык малообразованных горожан.

Традиционно просторечные формы в художественной ли-юратуре служили средством речевой характеристики персо­нажей, не владеющих нормами литературного языка. Таковы, например, ненормативные формы множественного числа с основой на -й (как правило, имеющие негативную окраску):

"А офицерья куда запропастились?" (М. Шолохов); "Во! кричал Шкалик. - А они не верят. У нас еще коней разводи- 1и1 Графья Строгановы!" (В. Астафьев).

Однако столь же традиционно просторечные элементы и водятся и в авторский текст. И "наиболее перспективными в плане изучения соотношения культуры, языка и языковой лич­ности являются факты преднамеренного, социально и ситуа­тивно предопределенного функционирования просторечия в русском языковом пространстве"⁶.

> 'м.: Химик ВВ. Русское просторечие и языковая личность // Язык и человек. Краснодар; Сочи, 1995.

Ср.: "...благоговение по случаю приезда из Испании тол­стого мальчика-цесаревича с толстой мамой-испанкой - вели­корусской княгиней; красно-коричневые, бело-голубые, черно-красные дворянские собрания с новыми графьями Садальски-ми, Киркоровыми, стоны по прекрасному и далекому прошло­му..." (Коме, правда. 1997, № 127). Ироническая модальность этого отрывка, как видим, создается не только лексическими средствами (типа повторов толстый, толстая), но и грамма­тическими - числовой формой существительного граф и анто-номасией. Что касается формы графьями, то это то самое "дву­голосое" слово, о котором писал М. Бахтин. Оно принадлежит не столько автору, сколько многим другим, с иронией относя­щимся к новоявленным или графьям.

Ср. также: "Героиня Горького, живущая в ночлежке, тоже всё читает про князъев и графьев, виконтов и виконтесс..." (Собеседник. 1996. № 15). В последнем случае, помимо иро­нии, просторечных формах угадывается отсылка: это своего рода аллюзия, скрытая цитата из речи горьковской Насти. Это ее речевые формы включены в иронически окрашенное автор­ское повествование. Здесь фактически произошла "смена рече­вых субъектов". Присутствие в авторском тексте не только чужого сознания, чужого аспекта, но и чужого голоса, чужих для повествователя форм речи выявляется, прежде всего, на уровне формообразования. "Приём скольжения речи по раз­ным субъектным сферам, реализующийся в слове, дает воз­можность представить духовный мир персонажа как бы изнут­ри, не обращаясь к "внутренней речи" и тем не менее, воспро­изводя ход мыслей персонажа в характерных для него фор­мах⁷.

Помимо грубого просторечия, как известно, существует множество пограничных (с литературной речью) явлений. Просторечие сближается с разговорной разновидностью лите­ратурного языка. Неслучайно в современных толковых слова­рях стилистические пометы разг. и просторен, приводятся крайне непоследовательно. В последнее время вопросы струк­туры национального языка, взаимодействия разговорных и просторечных элементов с литературным языком, его нормами приобрели особую актуальность в связи с процессами демо­кратизации нормы и теми языковыми изменениями 90-х гг.,

⁷ Еремина ЛИ. Точность искусства и точность грамматики // Литературная норма и вариативность. М., 1981. С.230.

кшорые иногда сравнивают с новациями революционного пе-р.юла после 1917г.

11остепенное движение просторечия из "низших" сфер Функционирования в книжный литературный язык - явление исчьма сложное и противоречивое, обусловленное многими, в ГОМ числе и социально-историческими факторами. К послед­ним относится "либерализация", или "раскрепощенность" со-ирсмснного языка, когда норма становится менее определен-iioii п обязательной.

Употребление просторечных грамматических форм в н Шке массовой коммуникации свидетельствует о новой ступе­ни шолюции русского языка, о своего рода "перераспределе­нии центра и периферии". Нет сомнения в том, что отклонения о; системной нормы, размытость и вариативность норм - это результат меняющихся условий жизни, звено процесса при­способления языка к эволюции общества. "Эластичность" нормы проявляется в том, что идеальный вариант теряется среди обилия средств выражения. Даже в одном тексте могут нстречаться два вариантных способа представления, например, надежного значения. Так, интервью с Михаилом Успенским (Собеседник. 1996. № 21) опубликовано под заголовком: "Ми- Каил Успенский: я не умею писать о негодяях". Но в самом i мете интервью встречаем: "Я про негодяев писать вообще не могу".

Подобно жаргонным выражениям, употребление просто­речных форм реализует извечную потребность образованного человека в языковой игре. Ср.: "Горный, впрочем, честно на­пивает себя артистом и никаких академиев не открывает..." (Собеседник. 1996. № 35). На наш взгляд, здесь как бы намек на речь типичных носителей "окололитературного" языка, от которой автор в то же время желает отмежеваться.

Современное понимание нормы состоит в том, что пра-нильным признается все, что коммуникативно оправданно. Ср.: "Студенты про еду и свет, а министр из Москвы всё про политику" (Коме, правда. 1996. 17 нояб.). Конечно, вариант с предлогом о и предложным падежом представляет идеальную норму, которая, однако, в этом конкретном контексте была бы неуместна. Здесь автору важно передать ироническое отноше­ние, и мы угадываем интенции автора именно по простореч­ным формам. Ср. также: "Страной управляли с дачи, с Сочи, i\o никогда из больницы" (Аргументы и факты. 1996. № 40).

Эти слова принадлежат лидеру КПРФ Г. Зюганову, и речь идет о нынешней власти, так что такое употребление предложно-падежных форм (с Сочи), заключающее в себе иронию, вполне понятно.

Таким образом, употребление просторечных элементов (в частности, предложногпадежных форм) - одна из ярких при­мет, формирующих современный дискурс. Наиболее интерес­ное проявление оно находит в газетных текстах, но по ним мы можем судить и обо всем современном русском языке, так как газетные тексты - это сегодня важнейший источник информа­ции (в том числе и языковой). Тем не менее, магистральный путь развития литературного языка состоит не в ориентации на просторечие. В Нобелевской лекции И. Бродский говорил: "только если мы решим, что "сапиенсу" пора остановиться в своем развитии, следует литературе говорить на языке народа. В противном случае народу следует говорить на языке литера­туры",,

Однако и просторечные формы могут быть функциональ­но оправданными: они уместны, если способствуют выраже­нию разнообразных авторских интенций. Другое дело, что эти интенции не всеми категориями читателей воспринимаются однозначно. Ср., например, как отнеслась к просторечным формам в повести "Печальный детектив" критик Е. Старикова: "Почему автору не герою, а автору — надо писать "вынают", а не "вынимают"? И не раз. Здесь уже не смущенный, "ненави­дящий себя за это герой, а сам писатель зачем-то работает то ли под Тарапуньку и Штепселя, то ли под деда Щукаря". (Лит. газ. 1986. № 35.)

Можно сказать, что просторечие из социального компо­нента давно превратилось в стилистический компонент языка. Употребление просторечных элементов регламентируется си­туацией речи и входит в компетенцию стилистики.

Признаком интенциональности могут быть и граммати­ческие тропы.

Метафора, прежде всего, реализуется на уровне лексики, но практически все элементы, все формы языка обладают по­тенциальной метафоричностью, обусловленной антропоцен­трической природой языка.

Метафора, прежде всего, реализуется на уровне лексики, но практически все элементы, все формы языка обладают по­тенциальной метафоричностью, обусловленной антропоцен­трической природой языкаТак, настоящее, прошедшее, буду­щее время определятся по отношению к моменту речи, т.е. точкой отсчета является говорящий человек. Языковое время не тождественно физическому как чистой неограниченной

протяженности. А значит, возможны переносные употребле­ния: "Иду я вчера..." (говорящий актуализирует прошлое, при-ближает его к моменту речи).

Грамматическая метафора достаточно частотна, и ее ино-гда рассматривают как многозначность грамматической фор­мы В этой связи важно подчеркнуть, что грамматическую многозначность формы следует разделить на системную мно-многозначность и многозначность, возникающую в результате транспозиции грамматической формы в сферу употребления другой формы.

К этому виду относятся и метафорические употребления падежей, если в определенной падежной позиции выступает не то существительное, которое привычно связано с ней. Сама структypa построена на вполне правильной грамматической модели, но она лексически избирательна, метафора же нару-шает это ограничение и создает необычную сочетаемость. Ср.: "Работал профессией, а не душой" (В. Токарева). Глагол рабо­тать в русском языке (в узусе) сочетается с названиями ору-|нй труда (типа работать напильником) - ограниченной груп­пой существительных. В. Токарева нарушает эту ограничен­ность: интенция автора состоит в том, чтобы душа и профессия носпринимались как средства, с помощью которых может ра­ботать человек. Или ср.: "И после этого уже невозможно встать на пол босыми ногами и разойтись - каждый по своим чапням" (В. Токарева).

Интенциональность может быть обнаружена в авторских рефлексиях. Определяя сущность интенциональности в грам-натике, А.В. Бондарко заметил, что самая большая трудность СОСТОИТ именно в выявлении формальных (материальных) по­казателей авторских интенций. Однако есть немногочисленные i мучай, когда авторские интенции предельно ясны, ибо автор Сам высказывается (в рамках художественного или публици-оического текста) по поводу выбранных им средств выраже­ния. В фокусе внимания участников речевого общения оказы-нается, как правило, лишь вещественное содержание речи.

Известно, что формы на -ы/и в именительном падеже множественного числа у существительных мужского и средне-i о рода исконны, традиционны по сравнению с формами на -а. М. Цветаева сама объясняет, что ее кольцы - это старинная форма; она нужна ей, потому что сами кольцы такие: "И так

как отродясь люблю серебро, и отродясь люблю огромные кольца, сейчас (1916) пуще всех колец - строки:

Ты хладно жмешь к моим губам

Свои серебряные кольцы...

И дальше, на простонародном старинном -ы настаивая:

И я, в который раз подряд,

Целую кольцы, а не руки... (М. Цветаева).

Грамматическая теория XIX в. считала окончания -ы в форме именительного падежа множественного числа среднего рода неправильными, и такие написания настойчиво устраня­лись из пушкинских изданий редакторами и корректорами.

Л.В. Щерба писан, о том, что на глазах старшего поколе­ния профессора, учителя сменили более старые формы про-фессоры, учители. Однако нас, стариков, вполне привыкших к "профессора", "учителя"..., шокирует "инженера", "договора", "выбора" и т.п. Около этих форм возникло немало дискуссий, в результате которых в руководящей прессе новые формы ис­чезли. Конечно, не ради наших стариковских ушей, а потому, что это разрушало выразительную систему русского литера­турного языка, который придает в словах, еще не перешедших окончательно ко множественному на -а ударенное, этим по­следним формам собирательный и даже презрительный отте­нок: инженеры и инженера.

Автор может указывать на преимущественное употребле­ние грамматической формы какой-либо группой носителей языка "Профессиональный язык - это совершенно особый язык. Профсоюзные работники говорят: "выбора, договора, средства" (И. Ильф, Е. Петров). Случаи авторских рефлексий, касающихся использованных грамматических форм, уникаль­ны, но это ценные свидетельства, раскрывающие механизм выбора оптимального средства выражения в грамматической сфере.

1.3. Интенциональное употребление грамматических форм в художественном тексте

Как известно, функциональный аспект описания языко­вых единиц привлекает внимание многих современных уче­ных. Доказательством этому служат многочисленные лингвис­тические исследования языковых категорий и единиц в функ-

пиональном аспекте, опыты построения функционального син­таксиса, функциональной морфологии и др¹.

Преимущества функционального аспекта описания грам­матических единиц заключаются в том, что такое описание "находит непосредственный выход в правилах пользования речью... т.е. имеет практическую деятельностную направлен­ность"².

Известно также, что в иерархической структуре, которой является язык, единицы нижестоящего уровня выполняют ту или иную функцию в организации единиц вышестоящего уровня. В этом смысле любая лексико-грамматическая, а также грамматическая категория может приобрести статус функцио­нально-семантической. Так, статус функционально-семантических приобретают лексико-грамматические и грам­матические категории, выполняющие в текстообразовании коммуникативную функцию.

Возможности реализации подобных функций практиче­ски не ограничены. "... Коммуникативная обусловленность сочетаемости противопоставляется условиям сочетаемости, которые определяются лексико-грамматическими свойства­ми... Коммуникативное задание обусловливает необходимость выражения в данном высказывании определенных отноше­ний".

Так как "понятие функции органично связывается с поня­тием потенциала функционирования той или иной граммати­ческой формы..., потенциальными возможностями выражения ею определенного мыслительного содержания, которое пере­дается в сообщении"⁴, "потенциал функционирования" лекси-ко-т рамматических и грамматических категорий реализуется в коммуникативных, предназначенных для сообщения, единицах речи, в том числе в такой единице, как художественный текст.

'Гаврилова Г.Ф. Сложное предложение в функциональном аспекте. Ростов н/Д, 1991; Функциональный анализ грамматических единиц: Сб. науч. тр. Л., 1⁽)80, Золотова г.А Очерк функционального синтаксиса русского языка. М., 1473, Бондарко А.В. Проспект функциональной морфологии русского языка и фршменты "Категории залога" // Функциональный анализ грамматических категорий и единиц: Сб. науч. тр. Л., 1976.

Гаирилова Г.Ф. Сложное предложение в функциональном аспекте. Ростов н/Д, 1991.

Малащенко В.П. Свободное присоединение предложно-падежных форм име­ни существительного в современном русского языке. Ростов н/Д, 1972. с.21. ¹ I аврилова Г.Ф. Указ. соч. С. 3

Художественный текст как единица коммуникативного уровня более других языковых сфер способствует реализации значений лексико-грамматических, а также грамматических категорий в функциональном аспекте. Текст является тем гор­нилом, в котором языковые категориальные значения превра­щаются в речевые, и том числе в коммуникативно и художест­венно обусловленные.

В немалой степени, а может быть в первую очередь, пре­вращению языковых категориальных значений в речевые, коммуникативно обусловленные, способствуют их парадигма­тический характер, оппозитивные отношения в их системе. Именно системные оппозитивные отношения, в которых нахо­дятся значения той или иной категории, обусловливают ее функциональную, коммуникативную нагрузку при употребле­нии в составе текста как коммуникативной единицы. Это на­блюдается как при эксплицитном контактном использовании в тексте оппозитивно связанных категориальных значений пу­тем вербализации другого, оппозитивно связанного с первым, так как известно, что в силу системных оппозитивных отноше­ний между членами грамматических и лексико-грамматических парадигм вербализация одного из членов па­радигмы способствует актуализации в сознании коммуникан­тов другого члена той же парадигмы⁵. Функциональная на­грузка категориальных значений в одном и другом случае рав­на тому коммуникативному заданию, которое они выполняют в организации текста, а лексико-грамматические и граммати­ческие категории, к которым относятся данные значения, при­обретают статус функционально-семантических. Следствием этого являются богатейшие возможности функционального использования значений названных категорий как коннотатив-ных, экспрессивных, изобразительно-выразительных, экспли­цирующих имплицитный смысл, собственно текстообразую-щих и т.д.

Рассмотрим на примере языка рассказа А.П. Чехова "Цве­ты запоздалые" интенциональное использование некоторых лексико-грамматических, а также грамматических категорий как функционально-семантических при актуализации одного из категориальных значений путем вербализации другого, оп­позитивно связанного с ним категориального значения.

⁵ Лисоченко Л. В. Коммуникативная парафраза как средство выражения пара­дигматического противочлена. Деп. в ИНИОН РАН. 04.06.93. №48133.

Композиционная структура рассказа представляет собой совокупность двухчленных оппозиций с отношениями сопос­тавления внутри них.

Роль изобразительно-выразительного текстообразующего приема играет сопоставление категориальных значений кате-теории одушевленности/неодушевленности. Егорушка - лицо одушевленное. Использование применительно к его описанию грамматических значений неодушевленности становится изо­бразительно-выразительным художественным средством: "Дед Приклонский был посланником и говорил на всех европейских а пиках, отец был командиром одного из известнейших полков, СЫН же будет... будет... чем он будет? - Вот вы увидите, чем он будет! - порешила княжна. Вот вы увидите!"; Прислуга "дав­ным-давно уже привыкла видеть в своем барине нечто такое, что нужно носить, раздевать, укрывать".

В этой же роли используются значения лвксико-грамматической категории рода. Все номинации докторa

Топоркова, естественно, определяются словами в форме муж-скогорода. Употребление для его обозначения номинации женского рода играет характерологическую роль: "И знамени­тость, кивнув головой, мерным, генеральским шагом зашагала к лестнице" (о важном господине).

Лексико-грамматическая категория лица. Ее категори­альные значения выражаются личными нарицательными и собственными именами существительными. Их чередование в чудожественном тексте при обозначении одного и того же де­нотата имени становится изобразительно-выразительным приемом. "Шлепая по жидкой грязи, моя героиня плелась к доктору Топоркову. Зачем она шла к нему? "Я иду лечиться!" -думала она. Но не верьте ей, читатель! На ее лице недаром чи-тается борьба".

Далее идет чередование личных номинаций: собственного имени Маруся и нарицательного княжна, отражающих эту борьбу. Рассказчик, сочувствуя своей героине и этим вызывая сочувствие читателя, называет ее то княжной, то Марусей в мимсимости от ситуаций, в которых она оказывается и в кото­рых предстает Маруся или княжна. По улице идет княжна: "Книжна подошла к дому Топоркова и робко, с замиранием сердца, дернула за звонок". Перед дверью квартиры доктора -предмета своей любви - стоит дрожащая Маруся: "Маруся по­чувствовала, что у нее леденеют и подгибаются ноги"; "Маруся

увидела перед собой вопросительное лицо смазливой горнич­ной"; "Дверь хлопнула перед самым носом Маруси". Все это не могло.происходить с "княжной", это происходит с Марусеп, раздавленной тоской и любовным страда