Основы политической теории И. Бентама

Английский ученый И. Бентам - один из самых известных теоретиков государства и права первой половины XIX в. Его учение относится к направлению политической мысли, получившему название либерализма. Как и другие либералы, И. Бентам разделял так называемую концепцию «невидимой руки» своего соотечественника знаменитого экономиста А. Смита. В соответствии с ней, по словам Г. Ленски, «когда рыночным системам позволяется функционировать без политического вмешательства, это как будто бы невидимая рука направляет действия людей путями, которые наиболее благотворны для них самих и их партнеров». А именно «свободная и ничем не ограниченная рыночная система, оценивая продукты прямо пропорционально спросу и обратно пропорционально предложению, мотивирует людей включаться в виды деятельности, которых их партнеры больше всего желают. Хотя никто не планирует для общего блага и каждый человек преследует свои собственные частные интересы, благо социального целого достигается. Люди производят то, чего хотят их партнеры, и получают прибыль от этого».

И. Бентам создал систему политических взглядов, нашедшую многочисленных сторонников среди его современников и потомков во многих странах мира. Теоретические положения этой системы, которые, с одной стороны, выразили ее суть как либеральной и, с другой стороны, вызвали наибольший общественный интерес, таковы.

1. О соотношении индивидуальных и общегосударственных интересов^*. Как полагал И. Бентам, «единственные интересы, для соображения с которыми человек... найдет достаточные мотивы во все времена и при всех случаях, суть его собственные интересы». Однако иногда говорят: «Интерес личный должен уступать» государственному интересу. «Но что это значит? Разве каждый индивидуум не есть такая же часть» государственной организации, «как и всякий другой»? Государство «есть фиктивное тело, состоящее из индивидуальных лиц, которые рассматриваются как составляющие его члены». Государственный интерес - это «только абстрактное выражение». Он пред-

ставляет собой «не что иное, как совокупность частных интересов». Иными словами, «индивидуальные интересы суть единственные действительно существующие интересы». К тому же нередко результат операций, «в которых интерес частных лиц приносится в жертву» государственному интересу, - «сильно ощутимое зло» для потерпевшего и «неощутимое благо» для остальных его сограждан.

Отсюда вытекает, что «надобно брать в расчет интересы всех индивидуумов, а не следует принимать во внимание только интересы некоторых, а интересы остальных считать за ничто». Ведь «если вы признаете справедливым пожертвовать интересом одного индивидуума для увеличения довольства других, то вы не можете в таком случае не признать», что сделаете «еще лучше, если не ограничитесь одним индивидуумом, а поступите» аналогично и «относительно интересов» второго «индивидуума, третьего, сотого, тысячного». Здесь «нельзя указать никакого предела, потому что как бы ни было велико число индивидуумов, интересами которых вы пожертвовали, для вас всегда будет существовать то же основание для подобного» поведения. Таким образом, «или интерес первого ненарушим, или нарушим интерес каждого». Поэтому «заботьтесь об индивидуумах, никогда не обижайте их, не позволяйте никому их обижать, и вы сделаете» достаточно для блага государства.

2. О предмете правового регулирования. Как отмечал И. Бентам, поведение человека делится на акты по отношению к самому себе и акты по отношению к другим. Применительно к первым правовое регулирование должно быть предельно сдержанным. «Бывает мало случаев, в которых... полезно наказывать человека за вред самому себе» Причем жалоба, что индивид «мало знает самого себя», не должна приниматься во внимание. Ведь если она и верна, то «неужели так несомненно, что законодатель должен знать больше?» К тому же у него

^* Буквально И. Бетман писал о соотношении интересов личности и общества. Однако под последним он имел в виду именно общество, организованное как государство. Поэтому предложенная интерпретация известной мысли И. Бетмана представляется обоснованной.

не всегда есть моральное право на вмешательство в частную жизнь людей.

Чтобы иллюстрировать последнюю мысль, И. Бентам привел известный в его время анекдот об окулисте, которому он уподоблял государственный аппарат. К этому врачу, повредившему свое зрение неумеренным употреблением алкоголя, пришел пациент, страдающий от того же недуга и по аналогичной причине. Он застал окулиста за стаканом вина. Когда врач посоветовал больному прекратить пить спиртное, пациент заметил, что, с его точки зрения, так нужно поступить и самому советчику. Тем не менее он ведет себя противоположным образом. «Это совершенно справедливо, приятель», - согласился с ним окулист. - Однако «вы должны знать, что я люблю» вино «больше, чем свои глаза».

По мнению И. Бентама, «законодатель не может ничего знать» о тех пунктах поведения индивидуумов, «которые зависят от частных обстоятельств каждого» лица, и поэтому не может сделать здесь «никаких удачных определений». Он в состоянии «иметь какое-нибудь притязание на вмешательство только относительно... широких линий поведения, которые могут быть приняты всеми» людьми или весьма обширными и постоянными разрядами их. Но даже и в подобных ситуациях уместность его вмешательства чаще всего сомнительна. Во всяком случае законодатель «никогда не должен ожидать, что получит совершенное согласие с собой одной только силой санкции, автор которой есть он сам». Все, на что он может надеяться, это увеличение действенности частной этики, когда юридическая норма придает дополнительную мощь нравственной санкции. В частности, «какой бы шанс успеха мог, например, иметь законодатель, если бы он взялся искоренять пьянство и незаконные половые связи силой легального наказания?... Прежде чем он бы получил какой-нибудь успех, это наказание произвело бы такую массу зла, которая бы в тысячи раз превзошла величайшее возможное зло от самого преступления». Иными словами, все, что возможно «сделать с какой-нибудь надеждой на успех против преступлений» указанного «свойства путем прямого законодательства, это подвергнуть их в случае публичности легкому осуждению», чтобы тем самым бросить на них «тень искусственной дурной репутации».

Совсем другой должна быть роль законодателя, когда лицо причиняет вред остальным гражданам государства. Система государственных органов призвана напрячь все свои силы, чтобы при помощи правового регулирования защитить каждого индивида от вредоносных действий окружающих. По словам И. Бентама, «бывает мало случаев - если только они есть, - где бы не было полезно наказывать человека за вред его ближнему». Что же касается взаимного поведения людей, когда один из них приносит пользу своему партнеру, то такие социальные связи обыкновенно следует предоставлять «юрисдикции частной этики». Правда, законодателю и здесь нужно вмешиваться в ситуациях, когда человек находится в опасности. В таких обстоятельствах необходимо сделать юридической обязанностью каждого гражданина спасать терпящего бедствие, когда последнего возможно избавить от угрозы вреда без ущерба самому спасателю.

3. О целях законодателя. По убеждению И. Бентама, при распределении юридических «прав и обязанностей законодатель должен иметь своей целью... счастье общества». При этом «счастье отдельных лиц», из которых оно составляется, есть «единственная мерка, с которой каждое... лицо» следует заставлять сообразовывать свое поведение. Отсюда следует, что «наибольшее счастье наивозможно большего числа членов общества - вот... цель, которую должно иметь правительство» в ходе правотворчества.

Она «слагается из четырех второстепенных целей: средства к существованию, довольство, равенство и безопасность». Вот почему «вся законодательная деятельность может быть подведена под следующие четыре рубрики: позаботиться о средствах к существованию, обеспечить довольство, благоприятствовать равенству, сохранить безопасность».

Перечисленные направления правотворческих усилий не равны друг другу по своей значимости для государства. В то время как обеспечение средств существования и безопасности людей «суть условие» самой государственной жизни, достижение их равенства и довольства - не что иное, как ее «украшение». Причем «нельзя достигнуть высшего блага, не пожертвовав каким-либо низшим. Различить, которому именно» из них «должно быть в данном случае отдано предпочтение, - в этом заключается вся трудность законодательного искусства».

С точки зрения И. Бентама, «в законодательстве главнейшая цель есть безопасность. Если бы даже вовсе не было никаких прямых законов относительно средств существования, тем не менее каждый заботился бы о них. Но если бы не было законов относительно безопасности, то бесполезны были бы и все законы относительно средств существования. Приказав работать, производить, вы этим еще ничего не сделали». Однако «обеспечив работнику плод его труда, вы сделали уже много и может быть даже достаточно».

В самом деле, что в состоянии «сделать закон относительно средств существования» и довольства? «Он может только создать побуждения, то есть установить награды и наказания», которые склоняли бы людей «заботиться о своих средствах к существованию» и о довольстве. Но природа уже позаботилась о создании этих побуждений и «снабдила их достаточной энергией». В частности, «привлекательность наслаждения, непрерывная смена одних нужд другими, деятельное желание увеличить свое благосостояние» постоянно «побуждают при существовании безопасности к новым усилиям для достижения новых приобретений. Нужды и наслаждения, эти универсальные общественные деятели, взрастив первые зерна хлеба, сами собой созидают мало-помалу житницы довольства, вечно наполняемые и вечно неполные. Желания возрастают вместе со средствами их удовлетворения. Горизонт расширяется по мере того, как мы движемся. И каждая новая нужда, неминуемо сопутствуемая страданием и наслаждением, становится» ранее невиданным побуждением к деятельности. «Роскошь имеет значение только относительное и не только не останавливает движение, когда... оно началось, а, напротив, чем больше средств, тем больше поле деятельности, тем больше награда и, следовательно, тем сильнее побуждение к деятельности».

Из приведенного рассуждения И. Бентам сделал вывод: так как в деле приобретения средств существования и достижения довольства «физическая санкция вполне достаточна, то санкция политическая становится излишней». Вот почему должным образом сформулированный закон «не говорит человеку: работай и я вознагражу тебя. Но он говорит: работай, я не допущу никого посягнуть на плоды твоего труда, которые без меня ты не мог бы сохранить, и... обеспечу тебе эту естественную и достаточную награду за труд - пользование его плодами. Труд производит, закон сохраняет. Производством мы исключительно обязаны труду, но сохранением и всеми благами производства мы исключительно обязаны закону».

Когда преследуется цель доставить людям как можно «большую сумму счастья», обеспечение законодателем их безопасности должно дополняться его усилиями добиться социального равенства. Причем речь идет не только о равенстве всех граждан перед законом, но и о равномерном распределении между ними материальных и духовных благ. По словам И. Бентама, «чем равномернее распределение богатств, тем больше общая сумма счастья» в государстве.

Достижению равенства подчиненных законодателю лиц в обладании собственностью способствует сама логика общественной жизни, когда гарантируют безопасность личности и имущества людей. Дело в том, что у народов, у которых земледелие, промышленность и торговля находятся вследствие безопасности в цветущем состоянии, непрерывный прогресс к равенству совершается стихийно. Если бы некоторые вредоносные законы не препятствовали такому прогрессу, не поддерживали монополий, не тормозили развития промышленности и торговли, то «без всяких усилий,... насильственных переворотов и потрясений большие состояния мало-помалу дробились бы сами собой и постоянно увеличивалось бы число индивидуумов, пользующихся благами умеренного состояния». Таков уж «необходимый результат противоположных привычек, образующихся в роскоши и в бедности. Живущие в роскоши расточительны, тщеславны, хотят только наслаждаться и не хотят работать. Живущие же в бедности привыкают к скромному образу жизни, к лишениям, находят удовольствие в труде, в бережливости». Иными словами, «безопасность, сохраняя свое значение как верховный принцип» законодательной политики, «косвенным образом ведет к равенству».

Что касается целесообразного вмешательства законодателя для установления равенства индивидуумов в обладании собственностью и тем самым способствования их счастью, то он должен учитывать следующее. Во-первых, при разделении части богатства между лицами, имеющими неравные либо равные состояния, чем больше будет сохранено их имущественное равенство, тем весомее окажется общая сумма счастья. Во-вторых, при неравном имущественном положении владельцев совместной собственности утрата счастья вследствие потери части их общего достояния окажется тем меньше, чем более она уравнит имущественное неравенство этих индивидов.

Вместе с тем законодателю нужно способствовать равенству «только в тех случаях, когда оно не вредит безопасности». В частности, при столкновении между имущественным равенством и безопасностью как целями правового регулирования «равенство должно уступить». Здесь «колебание невозможно... Безопасность есть основа... счастья - от нее все зависит. Равенство же производит только известную долю счастья».

Безопасность «нужна человеку не только относительно настоящего, но и относительно будущего», которое он стремится себе представить. Склонность человеческого разума «смотреть вперед... может быть названа ожиданием будущего». Только благодаря ей каждый индивид делается способным составить общий план собственного поведения. Согласно взглядам И. Бентама, принцип безопасности, реализуемый в законодательстве, должен простираться на человеческие ожидания. Законодатель обязан «ручаться, что грядущие события, насколько они зависят от законов, будут сообразны с ожиданиями», которые законодательство породило. Таким образом, правовому регулированию необходимо иметь еще одну цель, кроме уже указанных. А именно законодателю следует обеспечить соответствие законов ожиданиям народа от законодательства.

Для достижения этой цели требуется соблюдение ряда условий. Во-первых, надо, чтобы «законы предшествовали образованию ожиданий». Когда же подобное оказывается невозможным, законодателю, желающему отклониться от народных ожиданий, надлежит «держаться в своих действиях стеснительной для него системы примирений и уступок». Так, отмечал И. Бентам, «если уже вы признаете нужным установить... закон, который противоречит существующим ожиданиям», то помните: принцип безопасности как руководящее начало деятельности законодателя «требует, чтобы всякая реформа сопровождалась полным вознаграждением терпящих от нее. Единственная имущественная выгода, которая может быть законно извлекаема из реформы, состоит в превращении постоянного» государственного «расхода во временный». Поэтому добейтесь, «чтобы новый закон вступал в силу только по прошествии достаточно продолжительного времени». Тогда «существующее поколение не заметит перемены, а поколение подрастающее приготовится к ней, и вы найдете в молодежи опору против старых мнений. Существующие интересы не пострадают», ибо «будут иметь достаточно времени, чтобы приготовиться к новому порядку вещей. И ваша реформа совершится без затруднений, потому что, действуя таким образом, вы предупредите образование» ожиданий, которые ей противны.

Во-вторых, законы должны быть известны каждому их адресату. Это достигается прежде всего, если все правовые нормы являются писаными, а те из них, которые относятся к особым классам граждан, собраны отдельно. Кроме того, общеизвестности законов способствует их простота, ибо «чем сложнее закон, тем больше лиц, неспособных его понять, и, следовательно, тем меньше он известен и... влияет на людей, не присущ умам в нужные минуты или, что еще хуже, вводит их в заблуждение и порождает ложные ожидания». Поэтому кодексу законов следует быть такой карманной «книгой, чтобы каждый индивидуум мог пользоваться ею и... справляться с ней в сомнительных случаях, не прибегая к посторонним толкователям». Отсюда для кодекса обязательна простота языка и распределения материала. Наконец, всеобщему знанию законодательства благоприятствует допущение людей к пользованию политическими правами только после предварительного запечатления основных правовых норм в памяти. Причем законодателю, который стремится к распространению правовой информации, нужно учитывать, что законы, соответствующие образовавшимся уже ожиданиям, равно как и основанные на естественных ожиданиях, удерживаются в умах людей без усилий, как будто существовали прежде, чем получили его санкцию. Законы же, противные естественным ожиданиям, воспринимаются умами гораздо труднее и еще с большей трудностью удерживаются в памяти. «Умам постоянно представляется другой порядок вещей», отличающийся от начертанного правовыми нормами.

В-третьих, требуется последовательность законов. Когда новые нормы права «противоречат принципу, установленному прежними..., то чем сильнее этот принцип, тем ненавистнее подобная непоследовательность в законах. Из этого истекает противоречие во мнениях, и обманутые ожидания обвиняют законодателя в тирании».

В-четвертых, указанная последовательность юридических норм должна быть именно в проведении в жизнь принципа пользы для граждан государства. Он предполагает, что законодателю нельзя «налагать никакой тяжести, если через это» исполнители закона не наделяются «благом, более ценным». Таков «общий пункт, к которому сходятся все ожидания». Причем «чем больше законы соответствуют принципу пользы, тем проще может быть их систематическое распределение». Правда, «закон, согласный с принципом пользы», иногда оказывается «в противоречии с общественным мнением». Но эта коллизия лишь случайная, временная. Для устранения ее «ничего больше не требуется, как только чтобы люди поняли истинное значение закона». Поскольку же это с течением времени происходит, то «план, благоприятствующий наибольшему числу интересов, не может рано или поздно не иметь на своей стороне большинства голосов. И полезная новизна, в первое время отвергнутая с негодованием», скоро «делается до такой степени привычной, что как будто и не была никогда новизною».

В-пятых, необходимо, чтобы закон казался «умам как подлежащий непременному исполнению» или хотя бы «не представлял никакого основания предполагать противное». Ведь когда «человек имеет надежду избежать закона, у него образуются ожидания, противные» этой норме. В результате закон, по существу, перестает регулировать действия своих адресатов и «сохраняет силу только для наказания». Но оно в такой ситуации становится недейственным. Естественно поэтому, что «своей слабостью» подобные «законы внушают к себе презрение», а «своей силой, то есть наказаниями, возбуждают к себе ненависть». Иными словами, они дурны при любых обстоятельствах «будут ли карать виновного или... оставлять его безнаказанным». Отсюда ясно, полагал И. Бентам, почему в некоторых случаях необходимо «признавать найденную вещь собственностью нашедшего». Ведь «чем легче нашедший может без ведома закона присвоить» находку, «тем желательнее, чтобы не было закона», который противоречит ожиданию. Да и вообще, чем легче избежать юридической санкции, «тем более жестоко установление... закона, который представляется уму почти совершенно невыполнимым и, следовательно, только причиняет зло, когда случайно» проводится в жизнь.

В-шестых, требуется буквальное понимание правовых норм. В противном случае «не может быть безопасности». Как известно, слово «объяснить» зачастую имеет «в устах юриста совершенно иное значение, чем в обыкновенном языке». Так, «у римских юристов объяснить закон» означает «отринуть мысль, ясно выраженную» в нем, «и заменить ее новой мыслью с помощью предположения, будто именно эту новую мысль законодатель и хотел» выразить в законе. Однако «когда закон труден, темен, несообразен, гражданин все-таки имеет больший или меньший шанс его знать». И закон «служит для него предостережением» - неясным, но все-таки полезным. «Зло от этого недостатка имеет видимые пределы. Но когда судья присваивает себе право объяснять» закон, «то есть подставлять свою волю на место воли законодателя», тогда все становится произвольным. «То сообразуясь с прямым смыслом закона, то объясняя» его, судья «всегда может произнести решение..., как ему заблагорассудится». Он неизменно уверен, что в состоянии «прикрыть свое лицеприятие или буквальным, или истолковательным смыслом закона».

Более того, опасно не только это зло, но и само добро, которое иногда порождает судебный произвол. «Всякая узурпация, ставящая власть выше закона, как бы ни была полезна по непосредственным последствиям,... должна внушать страх за будущее. Добро, какое может сделать произвольно действующая власть», имеет тесные границы. «Истекающее же из нее зло» не имеет границ: «опасность витает... над всеми». Вот почему «одно из самых высоких качеств английских судов» заключается «в том, что они с тщательной точностью исполняют волю законодателя, а в... части законодательства, которая зависит от обычая, строго руководствуются, насколько возможно, прежними решениями».

Другое дело, что «когда законы не гармонируют с понятиями народа или когда в век цивилизации остаются без изменения законы варварских времен», законодательство следует модифицировать. Иначе «возникает род борьбы между состарившимися законами и вновь установившимися обычаями», что «ведет к ослаблению влияния законов на ожидания».

4. Об уважении к собственности граждан государства как требовании к правотворчеству. По утверждению И. Бентама, собственностью человека является создаваемое законодательными актами «прочное и долговременное обладание» этим лицом внешними объектами. К последним, в частности, относятся продукты труда людей. Сама же «идея собственности заключается в ожидании, в уверенности извлечь известные выгоды из предмета, смотря по его свойствам». Однако «на пользование тем, что считаю своим, - полагал И. Бентам, - я могу рассчитывать только вследствие обещаний закона, который гарантирует мне это пользование. Только благодаря закону забываю я мою естественную слабость, огораживаю свое поле и затрачиваю свой труд в надежде на отдаленную жатву».

Возбужденные законами о собственности ожидания пользоваться материальными и духовными благами, по словам И. Бентама, не должны «подвергаться никаким нарушениям, никакому посягательству». Для иллюстрации этого положения он привел пример из сочинения Ксенофонта Афинского о знаменитом персидском царе Кире. Ксенофонт сообщал, что, когда Кир учился в школе, там ученику большого роста принадлежал маленький кафтан, а ученику маленького роста - большой кафтан. Большой ученик отнял у маленького его кафтан, а ему отдал свой. Произошла ссора. Учитель спросил Кира, как решить возникший спор. Кир рассудил, что «следует оставить дело в том положении, как оно есть, и что это будет удобнее для обоих спорящих». Однако учитель заметил: так поступить нельзя. Прежде всего надо принимать во внимание справедливость, а она «требует, чтобы каждый мог свободно распоряжаться тем, что ему принадлежит». Этому мнению учителя, отмечал И. Бентам, должен следовать и законодатель. Руководствуясь «великим принципом безопасности», законодатель обязан охранять существующее в государстве распределение собственности, независимо от характера последнего. Вот «простое правило, применимое ко всем государствам», которое соответствует самым разным системам управления без какого-либо исключения.

Отступления от этой нормы, по мнению И. Бентама, негативно сказываются на материальном и духовном производстве жителей страны, ибо, писал он, «когда я не надеюсь пользоваться плодами моего труда, то забочусь только о дневном существовании и не стану работать ради будущего». Так что по мере того, как акты насильственного изъятия собственности граждан государства «будут повторяться», производство станет сокращаться. Конечно, человек никогда не перестанет «заботиться о крайне необходимом... Желание производить имеет так много стимулов, что выдерживает многочисленные разочарования и утраты». Однако общий принцип таков: государство не только «не может богатеть», но и «слабеет», если «в нем не существует уважения к собственности», как бы ни был мал или велик ее размер.

Согласно представлениям И. Бентама, «люди, осуждавшие довольство, называя его излишеством, не понимали... связи» довольства «со средствами к существованию». Она заключается в том, что «чем больше довольство, тем обеспеченнее средства к существованию... Неурожаи, войны, всякого рода случайности часто в такой степени посягают на средства к существованию, что если бы общество не имело излишка, то очутилось бы даже без крайне необходимого». Иными словами, «хищение, обращающееся на довольство, необходимо посягает и на средства» к существованию.

По убеждению И. Бентама, ложны утверждения, в соответствии с которыми «все... большие состояния... приобретены несправедливым» путем, в связи с чем их необходимо возвратить обратно обществу. «Рассуждать таким образом, - заявлял И. Бентам, - значит снять с тирании всякую узду, значит дозволить... преследовать преступления не доказанные, а только предполагаемые». При подобной логике «нельзя быть в одно время и богатым, и невинным. Можно ли такое тяжелое наказание, как конфискация, налагать гуртом, без доказательств преступности, без подробного исследования относительно каждого индивидуума?» Образ действий, «признаваемый вопиющим, когда применяется к одному лицу, может ли быть признан справедливым, когда применяется к целому классу граждан? Можно ли зло оставлять без внимания, потому что страждущих много и вопли отдельных лиц теряются в шуме общего крушения? Отнять состояние у богатых собственников под тем предлогом, что их предки приобрели себе богатство несправедливыми средствами, не все ли это равно, как если бы стали бомбардировать город по подозрению, что в нем находится несколько воров?»

Как полагал И. Бентам, «чем больше уважают принцип собственности, тем прочней укореняется он в уме народа... Много времени нужно было», чтобы этот принцип «достиг той степени ненарушимости, на какой мы видим его теперь в цивилизованных обществах». Вместе с тем «горький опыт показал..., как легко» потрясти принцип собственности и как быстро «дикий инстинкт грабительства берет верх над законами. В этом отношении и народы, и правительства суть не что иное, как укрощенные львы. Дайте попробовать им крови, и к ним возвратится их естественная кровожадность».

Все же в двух случаях уважением к собственности нужно пожертвовать. Во-первых, безопасность как режим государственной жизни требует профессионального аппарата для своей охраны. «Поэтому создающие богатство» личным «трудом необходимо должны уделять некоторую его часть на удовлетворение нужд охранителей их труда». По словам И. Бентама, «наилучшее правление есть», при прочих равных условиях, «то, в котором цена этих жертв достигает наименьшей величины».

Во-вторых, даже «при самой... высокой степени общественного благосостояния большое число граждан... будет иметь мало других средств к существованию, кроме ежедневного труда, и... постоянно будет находиться в опасности впасть в бедность вследствие какого-либо несчастного случая,... естественных бедствий и особенно вследствие болезней... Чтобы положить конец этому злу, существуют только два средства, помимо законов: бережливость и добровольные приношения». Однако их недостаточно. Отсюда следует, что законодатель должен установить налог в пользу бедных. Под ними следует понимать нуждающихся в необходимом. «Требования бедного во имя бедности должны брать верх над требованиями во имя собственности со стороны собственника, имеющего излишек». Ведь «смерть бедного вследствие беспомощности есть всегда зло более важное, чем невыполнение ожиданий собственника через отнятие у него части его излишка».

Что же касается размера налога в пользу бедных, то он не должен превышать денежной суммы, нужной для доставления им предметов первой необходимости. «Превысить этот размер значило бы наложить пеню на трудолюбие в пользу праздности». Причем надо сознавать: «Закон, дающий бедности помощь», не оплаченную трудом тех, кто ее получает, «есть, так сказать, закон против самого труда, против производства или, по крайней мере, против бережливости. Побуждение к труду заключается в нуждах настоящего и в боязни нужд, угрожающих в будущем. Закон, устраняющий это побуждение, будет поощрением к праздности и расточительности».

5. О коммунистическом общественном строе. И. Бентам оценил существовавшие в его время проекты коммунистического преобразования социальной жизни как планы широкомасштабного введения института общей собственности людей, а также системы имущественного равенства между ними. С его точки зрения, реализация таких замыслов не принесет человечеству ничего хорошего. Обещанное авторами коммунистических идей «царство благодушия и согласия» - не более «как химера, созданная воображением».

В самом деле, «ничто так не противно принципу пользы, как общность имущества, особенно та неопределенная общность, когда имущество... не принадлежит никому». С одной стороны, общая собственность «подвержена всякого рода расхищению, так как ее не охраняет... личный интерес». С другой стороны, «она не получает никаких улучшений. Зачем буду я делать расходы, которых тяжесть несомненна и падет вполне на меня, между тем как выгода сомнительна и во всяком случае подлежит разделу?» К тому же равенство собственников при общем владении является иллюзорным. Оно «служит только для прикрытия» их «действительного неравенства. Наиболее сильные безнаказанно злоупотребляют своей силой», а самые «богатые еще более богатеют за счет бедных. Общность имущества напоминает близнецов-уродов, сросшихся спинами, из которых более сильный тащит... слабого».

Что же касается системы имущественного равенства, предлагаемой создателями коммунистических проектов в качестве основы общественного строя, то при ней у людей «совершенно исчезнет... безопасность владения имуществом и всякая надежда его сохранить». Ведь «если сегодня один индивидуум возьмет часть собственности» второго «на том основании, что беднее его, то завтра третий индивидуум» завладеет частью имущества двух первых «на том основании, что беднее их обоих», и т.д. Кроме того, система имущественного равенства «не порождает никаких новых побуждений к труду, а, напротив, уничтожает те побуждения, какие существуют» до ее введения. Действительно, когда «доля трудолюбивого... не лучше, чем доля ленивого», нет и стимула быть трудолюбивым. «Зачем стану я трудиться и приобретать больше, чем сколько трудятся и приобретают беднейшие из моих сограждан», если «я знаю, что весь излишек моего приобретения по сравнению» с их приобретениями «будет у меня отнят?» К тому же «при разделении труда какой мотив может дать» система имущественного равенства, «чтобы кто-либо избрал себе более тяжелый труд? Кто захочет взять на себя неприятную, отвратительную работу? Будет ли кто доволен своим жребием? Не будет ли каждый находить, что его доля труда более тяжела, чем выпавшая его соседу? Сколько будет при этом обманов, ухищрений, чтобы избавиться от труда и сложить его на других!»

Наконец, при коммунистическом строе «для сохранения равенства... потребовалось бы с неусыпной бдительностью восстанавливать состояние расточивших свою долю и отнимать у тех, которые бы ее увеличили трудом или заботливостью». В результате «все члены общества» разделились бы «на два класса: трудолюбивые и бережливые» работали бы «на других как рабы, а празднолюбивые и расточительные» жили бы «как господа... в свое удовольствие». Естественно, что в подобной ситуации «расточительность стала бы мудростью и только разве сумасшедший мог бы остаться трудолюбивым».

Таким образом, делал вывод И. Бентам, установление коммунистического строя оказалось бы «смертельным ядом и поразило бы общественную жизнь в самой ее основе... Богатство народа есть сумма богатств индивидуумов», а коммунистическая система «бесчисленными путями ведет к уменьшению этой суммы». Вот почему, если коммунистическое устройство общества в будущем станет реальностью, то когда в конце концов «погибнет большая или меньшая часть народного богатства, перемрет большая или меньшая часть населения вследствие голода и излишеств, тогда наступит время, что несчастные очнутся от бреда, проклянут» и коммунистическую систему, «и ее изобретателей, и направят все свои силы к восстановлению» ранее существовавших социальных порядков.