Политические идеи Ж.Ж. Руссо

Великий французский мыслитель XVIII в. Ж.Ж. Руссо сделал не меньший вклад в сокровищницу мирового политико-юридического знания, чем его современник Ш.Л. Монтескье. Хотя Ж.Ж. Руссо утверждал, что политическая «истина никогда не ведет к богатству и народ не дает ни поста посланника, ни кафедр, ни пенсий», он тем не менее посвятил многие годы жизни установлению закономерностей функционирования политической организации общества, а также выработке способов использования их для блага людей. Такова проблематика основной политологической работы Ж.Ж. Руссо «Об общественном договоре или принципы политического права». К числу положений его политического учения, которые в наибольшей степени повлияли на мировую политическую науку и практику государственного управления, относятся, в частности, следующие.

1. Об образовании и сущности политической организации общества. Как считал Ж.Ж. Руссо, объединение некоторого количества людей в политическую организацию общества означает, что каждый из них «передает в общее достояние и ставит под высшее руководство общей воли свою личность и все свои силы, и в результате для» них «всех вместе каждый член превращается в нераздельную часть целого». Иными словами, «немедленно вместо отдельных лиц... этот акт ассоциации создает условное коллективное целое... Это лицо юридическое, образующееся... в результате объединения всех других,... именуется республикою или политическим организмом: его члены называют этот политический организм государством, когда он пассивен, сувереном, когда он активен, державою - при сопоставлении его с ему подобными. Что до членов ассоциации, то они в совокупности получают имя народа, а в отдельности называются гражданами как участвующие в верховной власти и подданными как подчиняющиеся законам государства». Причем «каждый индивидуум... оказывается принявшим двоякое обязательство, именно: как член суверена в отношении частных лиц и как член государства по отношению к суверену... Поскольку каждый выступает в двояком качестве», то «решение, принятое всем народом, может иметь обязательную силу в области отношений всех подданных к суверену, но... если бы суверен предписал сам себе такой закон, от которого он не мог бы себя освободить, - это противоречило бы самой природе политического организма... Нет и не может быть никакого основного закона, обязательного для народа в целом».

По убеждению Ж.Ж. Руссо, «как только... масса людей объединяется таким путем в одно целое, уже невозможно причинить вред ни одному из его членов, не задевая целое, и тем более нельзя причинить вред целому так, чтобы члены его этого не почувствовали». Сама природа обязательств, связывающих людей в государстве друг с другом, «такова, что, выполняя их, нельзя действовать на пользу другим, не действуя также на пользу себе... Стало быть, и долг, и выгода в равной мере обязывают» народ как суверена и каждого отдельного человека из состава народа «взаимно помогать друг другу». Правда, частный интерес каждого индивидуума «может внушать ему иное, чем то, чего требует интерес общий». Однако «каждый, отделяя свою пользу от пользы общей, хорошо понимает, что он не может отделить ее полностью, но причиняемый им обществу вред представляется ему ничем по сравнению с теми особыми благами, которые он намеревается себе присвоить. Если не считать этих особых благ, то он желает общего блага для своей собственной выгоды столь же сильно, как и всякий другой». И все же «само его естественно независимое существование может заставить его рассматривать то, что он должен уделять общему делу, лишь как безвозмездное приношение, потеря которого будет не столь ощутима для других, сколь уплата этого приношения обременительна для него, и если бы он рассматривал то юридическое лицо, которое составляет государство, как отвлеченное существо, поскольку это - не человек, он пользовался бы правами гражданина, не желая исполнять обязанностей подданного; и эта несправедливость, усугубляясь, привела бы к разрушению политического организма».

Для недопущения такого результата соглашение людей об образовании политической организации общества «молчаливо включает в себя... обязательство, которое одно только может дать силу другим обязательствам». Его суть сводится к тому, что «если кто-либо откажется подчиниться общей воле, то... будет к этому принужден всем организмом».

2. О государственном суверенитете и воле граждан государства. Как полагал Ж.Ж. Руссо, политический организм имеет «неограниченную власть над всеми его членами, и вот эта власть, направляемая общею волей, носит... имя суверенитета». Воля же «либо является общею, либо ею не является; она являет собою волю народа как целого, либо - только одной его части. В первом случае эта провозглашенная воля есть акт суверенитета и создает закон. Во втором случае - это лишь частная воля или акт магистратуры; это, самое большее, - декрет». Причем такое положение «вовсе не означает, что приказания правителей не могут считаться изъявлениями общей воли в том случае, когда суверен, будучи свободен противиться им, этого не делает. В подобном случае всеобщее молчание следует считать знаком согласия народа».

С точки зрения Ж.Ж. Руссо, «одна только общая воля может управлять силами государства в соответствии с целью его установления, каковая есть общее благо. Ибо, если противоположность частных интересов сделала необходимым установление» государств, то государственную «связь образует как раз то, что есть общего в этих различных интересах; и не будь такого пункта, в котором согласны все интересы, никакое» государство «не могло бы существовать». Итак, государством «должно править, руководясь единственно этим общим интересом».

Технически общую волю возможно выявить посредством народного голосования. В тех случаях, когда оно не приводит к единогласию, «два общих принципа могут служить для определения... того, какое относительное большинство голосов достаточно, чтобы видеть здесь провозглашение общей воли». Первый из них заключается в том, что «чем важнее и серьезнее решения, тем более мнение, берущее верх, должно приближаться к единогласию; второй - чем скорее требуется решить рассматриваемое дело, тем меньшей должна быть разница, требуемая при разделении голосов: для решений, которые должны быть приняты немедленно, перевес в один только голос должен быть признан достаточным... Именно путем сочетания этих положений и устанавливаются те наилучшие отношения большинства и меньшинства голосов, чтобы решение считалось принятым».

По мнению Ж.Ж. Руссо, хотя «общая воля неизменно направлена прямо... к пользе общества, но из этого не следует, что решения народа имеют всегда такое же верное направление. Люди всегда стремятся к своему благу, но не всегда видят, в чем оно. Народ не подкупишь, но часто его обманывают». Таким образом, нередко «существует немалое различие между волею всех и общею волею. Эта вторая блюдет только общие интересы; первая - интересы частные и представляет собою лишь сумму изъявлений воли частных лиц. Но отбросьте из этих изъявлений воли взаимно уничтожающиеся крайности; в результате сложения оставшихся расхождений получится общая воля». Причем «когда в достаточной мере осведомленный народ выносит решение, то, если граждане не вступают между собою ни в какие сношения, из множества незначительных различий вытекает всегда общая воля и решение всякий раз оказывается правильным. Но когда в ущерб основной ассоциации образуются сговоры, частичные ассоциации, то воля каждой из этих ассоциаций становится общею по отношению к ее членам и частною по отношению к государству; тогда можно сказать, что голосующих не столько же, сколько людей, но лишь столько, сколько ассоциаций. Различия становятся менее многочисленными и дают менее общий результат. Наконец, когда одна из этих ассоциаций настолько велика, что берет верх над всеми остальными, в результате получится уже не сумма незначительных расхождений, но одноединственное расхождение. Тогда нет уже больше общей воли, и мнение, которое берет верх, есть уже не что иное, как мнение частное. Важно, следовательно, дабы получить выражение именно общей воли, чтобы в государстве не было ни одного частичного сообщества и чтобы каждый гражданин высказывал только свое собственное мнение; таково было единственное в своем роде и прекрасное устроение, данное великим Ликургом. Если же имеются частичные сообщества, то следует увеличить их число и тем предупредить неравенство между ними... Единственно эти предосторожности пригодны для того, чтобы просветить общую волю, дабы народ никогда не ошибался».

3. О законодательстве в государстве. Ж.Ж. Руссо отмечал: «Предмет законов всегда имеет общий характер, я разумею под этим, что закон рассматривает подданных как целое, а действия - как отвлеченные, но никогда не рассматривает человека как индивидуума или отдельный поступок. Таким образом, закон вполне может установить, что будут существовать привилегии, но он не может предоставить таковые никакому определенному лицу; закон может создать несколько классов граждан, может даже установить те качества, которые дадут право принадлежать к каждому из этих классов; но он не может конкретно указать, что такие-то и такие-то лица будут включены в тот или иной из этих классов; он может установить королевское правление и сделать корону наследственной; но он не может ни избирать короля, ни провозглашать какую-либо семью царствующей, - словом, всякое действие, объект которого носит индивидуальный характер, не относится к законодательной власти».

Как утверждал Ж.Ж. Руссо, «тот, кто властвует над законами,... не должен повелевать людьми. Иначе... он никогда не мог бы избежать того, чтобы частные интересы не искажали святости его создания. Когда Ликург давал законы своему отечеству, он начал с того, что отрекся от царской власти. В большинстве греческих городов существовал обычай поручать составление законов чужестранцам. Этому обычаю часто подражали итальянские республики нового времени; так же поступила Женевская Республика, и она не может пожаловаться на результаты. Рим в пору своего наибольшего расцвета увидел, как возродились в его недрах все преступления тирании, и видел себя уже на краю гибели, потому что соединил на головах одних и тех же людей знаки достоинства законодателя и власти царя. Между тем децемвиры никогда не присваивали себе права вводить какой-либо закон своею собственною властью... Вот почему тот, кто составляет законы,... не должен иметь какой-либо власти их вводить».

По убеждению Ж.Ж. Руссо, чтобы законодательство обеспечило достижение общего блага граждан государства, законодателю необходимо, во-первых, отнять «у человека его собственные сил» и дать ему взамен «другие, которые были бы для него чужими и которыми он не мог бы пользоваться без содействия других. Чем больше эти естественные силы иссякают и уничтожаются, а силы, вновь приобретенные, возрастают и укрепляются, тем более прочным и совершенным становится» государство; «так что, если каждый гражданин ничего собою не представляет и ничего не может сделать без всех остальных, а сила, приобретенная целым, равна сумме естественных сил всех индивидуумов или превышает эту сумму, то можно сказать, что законы достигли той самой высокой степени совершенства, какая только им доступна».

Во-вторых, для осуществления общего блага граждан государства законодателю следует обеспечить их свободу и равенство. Что касается пути достижения максимальной свободы, то в государстве есть «отношение членов между собою или же ко всему организму. Оно должно быть в первом случае сколь возможно малым, а во втором - сколь возможно большим, дабы каждый гражданин был совершенно независим от всех других и полностью зависим от гражданской общины,... ибо лишь сила государства дает свободу его членам». Для утверждения же равенства в государственной жизни необходимо сблизить крайние ступени расслоения граждан по имущественному признаку, насколько это возможно, и не терпеть «ни богачей, ни нищих. Эти два состояния, по самой природе своей неотделимые одно от другого, равно гибельны для общего блага; из одного выходят пособники тирании, а из другого - тираны. Между ними и идет всегда торг свободою народною, одни ее покупают, другие – продают». Чтобы его исключить, в государстве нужно установить законодательные нормы, согласно которым «ни один гражданин не должен обладать столь значительным достатком», дабы «иметь возможность купить другого, и ни один - быть настолько бедным, чтобы быть вынужденным себя продавать: это предполагает» ограничение размеров имущества и влияния лиц знатных и богатых, а также «умерение скаредности и алчности» остальных людей. Правда, «говорят, что такое равенство - химера, плод мудрствования, не могущие осуществиться на практике. Но если зло неизбежно, то разве из этого следует, что его не надо, по меньшей мере, ограничивать. Именно потому, что сила вещей всегда стремится уничтожить равенство, сила законов всегда и должна стремиться сохранять его».

4. О наилучшей форме правления. Как полагал Ж.Ж. Руссо, «когда спрашивают в общей форме, которое из правлений наилучшее, то задают вопрос неразрешимый, ибо сие есть вопрос неопределенный, или, если угодно, он имеет столько же верных решений, сколько есть возможных комбинаций в абсолютных и относительных положениях народов... Во все времена много спорили о том, которая из форм правления наилучшая, - того не принимая во внимание, что каждая из них наилучшая в одних случаях и худшая в прочих». Это и неудивительно. Например, «как пища людей здоровых не годится для больных, так же не следует желать управлять испорченным народом посредством тех же законов, которые подходят для народа здорового». Вместе с тем, какой бы ни была форма правления, «именно тот строй будет наилучшим и наиболее естественным, когда мудрейшие правят большинством, когда достоверно, что они правят им к его выгоде, а не к своей собственной». Другое дело, что по своей природе «верховная власть везде одинакова» и «когда... случается, что народ учреждает» то или другое «правительство..., то... это... временная форма, которую он дает управлению до тех пор, пока ему не будет угодно распорядиться по этому поводу иначе». Причем «отдельные виды правления в чистом виде не существуют. Единоличному правителю нужны подчиненные ему магистраты; народное правление должно иметь главу».

Однако «если бы спросили, - продолжал свою мысль Ж.Ж. Руссо, - по какому признаку можно узнать, хорошо или дурно управляется данный народ, то... такой вопрос действительно может быть разрешен... Каждый хочет сделать это на свой лад. Подданные превозносят покой в обществе, граждане - свободу частных лиц; один предпочитает безопасность владений, а другой - безопасность личности; один считает, что наилучшее правление должно быть самым суровым, другой утверждает, что таким может быть только самое мягкое; этот хочет, чтобы преступления карались, а тот, чтобы они предупреждались; один считает, что хорошо держать соседей в страхе, другой предпочитает оставаться им неизвестным; один доволен, когда деньги обращаются, другой требует, чтобы народ имел хлеб... Что до меня, то я всегда удивляюсь тому, что не обращают внимания на следующий столь простой признак или по недобросовестности не хотят его признавать. Какова цель политической ассоциации? Бережение и благоденствие ее членов. А каков наиболее верный признак, что они убережены и благоденствуют? Это их численность и ее рост... При прочих равных условиях такое правление, когда без сторонних средств, без предоставления права гражданства, без колоний граждане плодятся и множатся, есть, несомненно, лучшее. Правление, при котором народ уменьшается в числе и оскудевает, есть худшее... Если, несмотря на внешний блеск, страна теряет население, неправда, что все идет в ней хорошо... Нужно меньше обращать внимание на кажущееся спокойствие и на успокоенность правителей, чем на благосостояние подданных и в особенности наиболее многочисленных сословий».

5. О монархии. С точки зрения Ж.Ж. Руссо, при известных обстоятельствах и такая форма правления, как монархия, может быть наилучшей. Во всяком случае правительство «ослабляется... при увеличении числа его членов», и, кроме монархии, «нельзя представить себе никакой другой вид государственного устройства, при котором меньшее усилие производило бы большее действие». Поэтому «когда трибуны римского народа, сначала в числе двух, затем пяти, хотели удвоить это число, то сенат им не противился, твердо уверенный, что сможет сдерживать одних с помощью других: это и не преминуло случиться».

Однако в условиях монархии усилия верховного правителя отнюдь не всегда нацелены на достижение общего блага всех граждан государства. По словам Ж.Ж. Руссо, «какой-либо увещеватель от политики может сколько угодно говорить» монархам, «что раз сила народа - это их сила, то им самим выгоднее всего, чтобы народ процветал, был многочисленным и грозным; они очень хорошо знают, что это не так. Их личный интерес прежде всего состоит в том, чтобы народ был слаб, бедствовал и никогда не мог им сопротивляться. Конечно, если предположить, что подданные всегда будут оставаться совершенно покорными, то государь был бы тогда заинтересован в том, чтобы народ был могущественен, дабы это могущество, будучи его собственным, сделало государя грозным для соседей». Но для монарха «интерес народа имеет лишь второстепенное и подчиненное значение». Не случайно в свое время Тацит с сарказмом заметил, что при монархическом правлении «самое удобное и самое быстрое средство отличить добро от зла - это спросить тебя, чего бы ты хотел, а чего нет, если бы королем был не ты, а другой».

Наиболее ощутимый недостаток монархии – «это отсутствие той непрерывной преемственности, которая при... других формах правления образует непрерываемую связь. Раз король умер, нужен другой, выборы создают опасные перерывы; они проходят бурно; и если только граждане не обладают бескорыстием, неподкупностью, почти невозможными при этой форме правления, то возникают всяческие происки и подкупы. Трудно, чтобы тот, кому государство продалось, не продал его в свою очередь и не возместил себе за счет слабых деньги, которые у него исторгли люди могущественные. Рано или поздно все становится продажным при подобном управлении, и то спокойствие, которым пользуются под властью королей, горше смуты междуцарствий».

Чтобы предотвратить эти бедствия, сделали «корону наследственной в некоторых семьях и установили порядок наследования, предупреждающий всякие споры после смерти короля». Но «заменив неудобствами регентств неудобства выборов, предпочли кажущееся спокойствие мудрому управлению и предпочли пойти на риск получить в качестве правителей детей, чудовищ, слабоумных, лишь бы избежать споров о том, как лучше выбирать хороших королей».

По мнению Ж.Ж. Руссо, «это отсутствие преемственности влечет за собою непостоянство в королевском правлении... В этом же отсутствии преемственности можно почерпнуть опровержение весьма обычного для монархических политиков ложного умозаключения, которое состоит не только в том, что управление обществом сопоставляется с управлением домом, а государь - с отцом семейства..., но и в щедром наделении этого магистрата всеми добродетелями, в которых он мог бы нуждаться, и в неизменном предположении, что государь есть то, что он должен собою представлять; вследствие этого предположения королевское правление... становится предпочтительнее всякого другого, потому что оно бесспорно самое сильное, и, чтобы быть также наилучшим, ему недостает лишь такой воли правительственного корпуса, которая более соответствовала бы общей воле». Однако, по словам Ж.Ж. Руссо, «смешивать королевское правление с правлением доброго короля - это значит вводить самого себя в заблуждение. Дабы увидеть, что представляет это правление само по себе, нужно рассмотреть, каково оно при государях недалеких или злых; ибо они либо такими взойдут на престол, либо же трон сделает их такими».

Хотя «эти трудности, - отметил Ж.Ж. Руссо, - не ускользнули от внимания» апологетов королевского правления, «но они нисколько этим не смутились. Спасение, говорят они, заключается в том, чтобы повиноваться безропотно. Бог дает дурных королей во гневе, и их нужно терпеть как кару небесную». По убеждению же Ж.Ж. Руссо, «рассуждение это... уместнее в слове с кафедры, нежели в книге о политике. Что сказать о таком враче, который обещает чудеса, а все его искусство в том, чтобы призывать больного к терпению? Хорошо известно, что нужно терпеть правительство дурное, раз такова форма правления; дело тогда заключалось бы в том, чтобы найти правление хорошее».

6. О диктатуре. Ж.Ж. Руссо подчеркивал, что «негибкость законов, препятствующая им применяться к событиям, может в некоторых случаях сделать их вредными и привести через них к гибели государство, когда оно переживает кризис. Соблюдение порядка и форм требует некоторого времени, в котором обстоятельства иногда отказывают. Может представиться множество случаев, которых законодатель вовсе не предвидел... Не нужно поэтому стремиться к укреплению политических установлений до такой степени, чтобы отнять у себя возможность приостановить их действие. Даже Спарта давала покой своим законам». Правда, «лишь самые большие опасности могут уравновесить ту, которую влечет за собою изменение строя общественного; и никогда не следует приостанавливать священную силу законов, если дело не идет о спасении отечества. В этих редких и очевидных случаях забота об общественной безопасности выражается особым актом, который возлагает эту обязанность на достойнейшего. Это поручение может быть дано двумя способами, в соответствии с характером опасности».

Когда для предотвращения гибели государства «достаточно увеличить действенность правительства,... управление сосредоточивают в руках одного или двух из его членов, и, таким образом, изменяют не власть законов, а только форму их применения. Если же опасность» для существования государства «такова, что соблюдение законов становится препятствием к ее предупреждению, то назначают высшего правителя, который заставляет умолкнуть все законы и на некоторое время прекращает действие верховной власти суверена». Так, «первое средство применялось римским сенатом, когда он формулою посвящения возлагал на консулов обязанность принимать меры для спасения республики. Второе - когда один из двух консулов назначал диктатора: обычай этот был принят Римом по примеру Альбы».

Однако, считал Ж.Ж. Руссо, «каким бы способом ни было дано это важное поручение, важно ограничить его продолжительность весьма кратким сроком, который ни в коем случае не может быть продлен. Во время кризисов, которые и заставляют учреждать диктатуру, государство вскоре бывает уничтожено или спасено, и, раз настоятельная необходимость миновала, диктатура делается тиранической или бесполезной». Не случайно «в Риме диктаторы, оставаясь таковыми лишь на шесть месяцев, отказывались большей частью от этой должности еще до истечения срока... У диктатора было лишь время, чтобы распорядиться в отношении того крайнего случая, который сделал необходимым его избрание; у него не было времени помышлять о других планах».

7. О религии в государстве. «Не было создано ни одно государство без того, чтобы религия не служила ему основою», - утверждал Ж.Ж. Руссо. В частности, политическое значение религии объясняется тем, что законы без религиозного обоснования имеют лишь «ту силу, которую они черпают в самих себе, не прибавляя никакой другой; и от этого одна из главнейших связей отдельного общества остается неиспользованною». Вместе с тем «догматы... религии интересуют государство... лишь постольку, поскольку эти догматы относятся к... обязанностям, которые тот, кто ее исповедует, обязан исполнять по отношению к другим. Каждый может иметь, кроме этого, какие ему угодно мнения, и суверену вовсе не положено их знать. Ибо, поскольку он не обладает никакими полномочиями в ином мире, то какова бы ни была судьба его подданных в грядущей жизни, - это не его дело, лишь бы они были хорошими гражданами в этой».

В глубокой древности, отмечал Ж.Ж. Руссо, «у людей сначала не было ни иных царей, кроме богов, ни иного правления, кроме теократического... Во главе каждого политического общества ставили бога,... было столько же богов, сколько народов». Причем у каждой религии, введенной «в одной только стране», имелись «свои догматы, свои обряды, свой внешний культ, предписываемый законами; исключая ту единственную нацию, которая ей верна, все остальное для нее» выступало как «нечто неверное, чуждое, варварское»; она распространяла «обязанности и права человека не далее своих алтарей. Таковы были все религии первых народов». Однако «теперь, когда нет уже и не может быть религии одного только народа, которая исключала бы все остальные, должно терпеть все религии, которые и сами терпимы к другим, если только их догматы ни в чем не противоречат долгу гражданина. Но кто смеет говорить: “Вне церкви нет спасения”, - тот должен быть изгнан из государства, если только государство - это не церковь, и государь - это не первосвященник. Такой догмат хорош лишь при теократическом правлении; при всяком другом он пагубен».

8. О самопожертвовании граждан в целях обеспечения государственной безопасности. С точки зрения Ж.Ж. Руссо, одни граждане государства имеют возможность жить только потому, что другие в это время отдают за них свои жизни. Поэтому «тот, кто хочет сохранить свою жизнь за счет других, должен, в свою очередь, быть готов отдать за них жизнь, если это будет необходимо. Итак, гражданину уже не приходится судить об опасности, которой закону угодно его подвергнуть, и когда государь говорит ему: “Государству необходимо, чтобы ты умеp”, - то он должен умереть, потому что только при этом условии он жил до сих пор в безопасности и потому что его жизнь - не только благодеяние природы, но и дар, полученный им на определенных условиях от государства». Причем «смертная казнь, применяемая к преступникам, может рассматриваться приблизительно с такой же точки зрения: человек, чтобы не стать жертвой убийцы, соглашается умереть в том случае, если сам станет убийцей». Другое дело, что «нет злодея, которого нельзя было бы сделать на что-нибудь годным. Мы вправе умертвить, даже в назидание другим, лишь того, кого опасно оставлять в живых».

9. О финансовой политике. В соответствии с воззрениями Ж.Ж. Руссо, «не величиной обложения следует измерять... бремя», накладываемое государством на своих граждан, а «тем путем, который должны совершить суммы, чтобы вернуться в те руки, из которых они вышли. Когда это обращение совершается быстро и оно хорошо налажено, не имеет значения, много ли или мало платят, народ всегда богат и финансы всегда в хорошем состоянии. Напротив, как бы мало народ ни давал, если это немногое ему не возвращается, он, непрерывно отдавая, вскоре оказывается истощенным; государство никогда не бывает богато, а народ всегда нищ».

10. О цензуре. «Объявление суждения всего общества, - полагал Ж.Ж. Руссо, - производится посредством цензуры... Цензорский трибунал... вовсе не является судьею народного мнения, - он лишь объявитель его; и как только он от него отходит, его решения уже безосновательны и не имеют действия».

9.3. И. Кант о закономерностях государства и правовом регулировании

К числу самых известных специалистов в области общей теории государства и права XVIII в. относится германский ученый И. Кант. Многие положения сформулированной им политико-юридической доктрины приобрели статус классических, так как получили высокую оценку и нашли широкое применение в работах выдающихся политологов и юристов XIX и XX вв. В частности, это относится к следующим идеям И. Канта из его произведений «Метафизика нравов», а также «О поговорке “Может быть, это и верно в теории, но не годится для практики”».

1. О формах правления. «Отношение высшей государственной власти к воле народа, - полагал И. Кант, - можно мыслить трояким образом: либо одно лицо в государстве повелевает всеми, либо некоторые равные между собой совместно повелевают всеми остальными, либо, наконец, все вместе повелевают каждым, стало быть, и самими собой. Иначе говоря, форма государства может быть либо автократической, либо аристократической, либо демократической». Причем «выражение монархическая вместо автократическая не подходит к имеющемуся здесь в виду понятию. Ведь монарх - это тот, кто обладает высшей властью, автократ же, или самодержец, - тот, кто имеет всю власть; последний - суверен, первый же лишь представляет его».

По мнению И. Канта, «автократическая форма государства - самая простая, а именно это отношение короля к народу, стало быть, это такая форма, где лишь один законодатель. Аристократическая форма сложена уже из двоякого рода отношений, а именно из отношений знатных между собой в качестве законодателей, цель которых - быть сувереном, и затем из отношения этого суверена к народу. Демократическая же форма - самая сложная, а именно она должна сначала объединить волю всех, дабы из этого образовать народ, затем - волю граждан, дабы образовать общность, и, наконец, поставить во главе этой общности суверена, который и есть сама эта объединенная воля».

Что же касается «применения права в государстве, то, - отмечал И. Кант, - пожалуй, наиболее простая форма государства есть и наилучшая, однако... и наиболее опасная для народа ввиду деспотизма, к которому она весьма сильно тяготеет». Ведь автократическое «правление..., основанное на принципе благоволения народу как благоволения отца своим детям, иначе говоря, правление отеческое..., при котором подданные, как несовершеннолетние, не в состоянии различить, что для них действительно полезно или вредно, и вынуждены вести себя только пассивно, дабы решения вопроса о том, как они должны быть счастливы, ожидать от одного лишь суждения главы государства, а дабы он и пожелал этого - ожидать от одной лишь его доброты, - такое правление есть величайший деспотизм, какой только можно себе представить... Правда, в механизме объединения народа посредством принудительных законов упрощение есть разумная максима (норма. - С.Д.), а именно когда весь народ пассивен и подчиняется одному лицу, которое стоит над ним. Но это не делает подданных гражданами». Утешение же, которым «должен руководствоваться народ, а именно что... автократия - наилучший государственный строй, если» автократ «хорош, то есть обладает не только волей к правлению, но и проницательностью,... принадлежит к тавтологическим изречениям и означает только следующее: наилучшее государственное устройство - то, благодаря которому государь становится лучшим правителем, то есть то, которое самое лучшее».

По убеждению И. Канта, «государственные формы... могут существовать до тех пор, пока они как принадлежность механизма государственного строя считаются по старой и длительной привычке (следовательно, лишь субъективно) необходимыми». Наилучший же государственный строй – «тот, где власть принадлежит не людям, а законам». Одна только эта идея при условии, что «ее испытывают и проводят не революционным путем, скачком, то есть насильственным ниспровержением существовавшего до этого неправильного строя..., а путем постепенных реформ в соответствии с прочными принципами, может при непрерывном приближении привести к высшему политическому благу - к вечному миру... Ведь состояние мира -... единственное гарантированное законами состояние моего и твоего среди множества живущих по соседству друг с другом людей,... существующих вместе при одном государственном строе».

2. О категорическом императиве нравственности в государстве и критерии справедливости правовых норм. В соответствии со взглядами И. Канта, «категорический императив, который вообще выражает лишь то», что является нравственным долгом для человека в условиях существования государственной организации, гласит: «Поступай согласно максиме, которая в то же время может иметь силу всеобщего закона. Каждая максима, которая не пригодна для этого, противна морали». Следовательно, свои поступки гражданин «должен сначала рассмотреть, исходя из субъективного основоположения; но значимо ли также объективно это основоположение», он может узнать лишь по тому, возможно ли «благодаря ему мыслить себя в то же время устанавливающим всеобщие законы». Отсюда вытекает, что только та правовая норма отвечает требованиям морали и является справедливой, действие которой может быть распространено универсально на всех граждан государства. Наоборот, правовая норма несправедлива и аморальна, если она не может быть сделана правилом, применяемым в отношении этих лиц без какого-либо исключения.

3. О соотношении законодательной, исполнительной и судебной властей. По словам И. Канта, «в каждом государстве существует три власти, то есть всеобщим образом объединенная воля в трех лицах...: верховная власть (суверенитет) в лице законодателя, исполнительная власть в лице правителя (правящего согласно закону) и судебная власть (присуждающая каждому свое согласно закону) в лице судьи». Они представляют собой «как бы три суждения в практическом силлогизме: большая посылка, содержащая в себе закон всеобщим образом объединенной воли; меньшая посылка, содержащая в себе веление поступать согласно закону, то есть принцип подведения под эту волю, и вывод, содержащий в себе судебное решение... относительно того, что в данном случае соответствует праву».

С точки зрения И. Канта, «законодательная власть может принадлежать только объединенной воле народа. В самом деле, так как всякое право должно исходить от нее, она непременно должна быть не в состоянии поступить с кем-либо не по праву. Но когда кто-то принимает решение в отношении другого лица, то всегда существует возможность, что он тем самым поступит с ним не по праву. Однако такой возможности никогда не бывает в решениях относительно себя самого. Следовательно, только согласованная и объединенная воля всех в том смысле, что каждый в отношении всех и все в отношении каждого принимают одни и те же решения, стало быть только всеобщим образом объединенная воля народа, может быть законодательствующей».

Правитель государства, считал И. Кант, - «это то... лицо, которому принадлежит исполнительная власть...; он - поверенный государства, назначающий должностных лиц, предписывающий народу правила, согласно которым каждый в составе народа может сообразно с законом... что-то приобрести или сохранить свое... Этот правитель носит название правления, правительства. Его повеления народу, должностным лицам и их начальникам (министрам), в обязанности которых входит управление государством», - не что иное, как «предписания, постановления, а не законы. Ведь они касаются решения в том или ином отдельном случае и могут быть изменены».

В соответствии со взглядами И. Канта, «законодатель... не может быть одновременно правителем, так как правитель подчиняется закону и связан им, следовательно, другим лицом - сувереном. Суверен может лишить его власти, снять его или же преобразовать его правление, однако не может его наказывать», ибо наказание - акт «исполнительной власти, которая есть высшая инстанция принуждения сообразно с законом и тем не менее подлежала бы принуждению, что само себе противоречит». Правительство же, занятое законодательной деятельностью, также недопустимо. Его «следовало бы назвать деспотическим в противоположность патриотическому». Под последним «подразумевается не отеческое правительство... - самое деспотическое из всех правительств (к гражданам относятся как к детям), - а отечественное..., при котором само государство... хотя и обращается со своими подданными как с членами одной семьи, но в то же время относится к ним как гражданам государства, то есть по законам их собственной самостоятельности. Каждый из них - сам себе господин и не зависит от абсолютной воли другого лица - равного ему или стоящего над ним».

Наконец, как подчеркивал И. Кант, ни законодатель, «ни правитель не могут творить суд». Народу следует самому судить себя «через тех своих сограждан, которые назначены для этого как его представители путем свободного выбора, причем для каждого акта особо. В самом деле, судебное решение... есть единичный акт общественной справедливости..., осуществляемый государственным должностным лицом... в отношении подданного, то есть лица, принадлежащего к народу, стало быть не облеченного никакой властью. Причем цель этого акта - присудить... ему свое. А так как каждый в составе народа» по рассматриваемому отношению к властям - только пассивен, то любая из упомянутых обеих властей «могла бы в спорных случаях, касающихся своего каждого, вынести подданному несправедливое решение», ибо «это делал бы не сам народ и не сам он решал бы, виновны или невиновны его сограждане... Следовательно, только народ может творить суд над каждым в его составе, хотя и опосредствованно, через им самим избранных представителей - суд присяжных. Кроме того, было бы ниже достоинства главы государства играть роль судьи, то есть ставить себя в такое положение, когда можно поступать не по праву и таким образом сделать свое решение предметом апелляционной жалобы».

Любая одна из трех указанных властей «представляет собой определенный... государственный сан. Все эти власти содержат в себе отношение общего главы», а именно «самого объединенного народа, к разрозненной массе народа как к подданному, то есть отношение повелителя... к повинующемуся». Причем «об этих трех видах власти, рассматриваемых с точки зрения принадлежащего каждому из них сана, правильно будет сказать, что в том, что касается внешнего мое и твое, воля законодателя... безупречна..., способность к исполнению у верховного правителя... неодолима..., а приговор верховного судьи... неизменяем».

Благодаря охарактеризованным властям, отмечал И. Кант, «государство... обладает автономией, то есть само себя создает и поддерживает». Это достигается тем, что все три власти, «во-первых, координированы между собой..., то есть одна дополняет другую для совершенства... государственного устройства;... во-вторых, они также и подчинены друг другу... таким образом, что одна из них не может узурпировать функции другой, которой она помогает, а имеет свой собственный принцип, то есть хотя она повелевает в качестве отдельного лица, однако при наличии воли вышестоящего лица; в-третьих, путем объединения» принадлежащих им «функций они каждому подданному предоставляют его права». Тем самым, делал общий вывод И. Кант, система разделения и кооперации властей обеспечивает высшую «степень согласованности государственного устройства с правовыми принципами, стремиться к которой обязывает нас разум».

4. О подчинении подданных суверену. И. Кант утверждал, что «надо повиноваться ныне существующей власти, каково бы ни было ее происхождение;... это категорический императив..., который в основу права кладет факт - завладение... Властелин государства имеет в отношении подданных одни только права и никаких обязанностей, к которым можно было бы его принудить... Если орган властителя - правитель - поступает вразрез с законами..., то подданный может, правда, подавать жалобы..., но ни в коем случае не может оказывать сопротивление. Да и в самой конституции не может содержаться статья, которая давала бы возможность какой-либо власти в государстве в случае нарушения верховным повелителем конституционных законов оказывать ему сопротивление, стало быть ограничивать его». Причем «тому, кто обладает верховной повелевающей и законодательной властью над народом, должно повиноваться... столь юридически безусловно, что наказуемо уже одно стремление публично доискиваться, на каком основании она была приобретена, иначе говоря, ставить под сомнение это основание, дабы оспорить его при возможной его недостаточности».

По мнению И. Канта, «против законодательствующего главы государства нет правомерного сопротивления народа», поскольку «правовое состояние возможно лишь через подчинение его устанавливающей всеобщие законы воле. Следовательно, нет никакого права на возмущение..., еще в меньшей степени - на восстание... и в наименьшей степени - права посягать... на его жизнь... под предлогом, что он злоупотребляет своей властью... Малейшая попытка в этом направлении составляет государственную измену..., и такого рода изменник может караться только смертной казнью как за попытку погубить свое отечество».

Как доказывал И. Кант, чтобы народ оказался в состоянии правомерно сопротивляться носителю верховной власти в случае злоупотребления ею, «требовался бы публичный закон, который разрешал бы подобное сопротивление народа, то есть верховное законодательство содержало бы в себе определение, в силу которого оно не было бы верховным, а народ как подданный стал бы в одном и том же решении сувереном над тем, кому он повинуется». Но здесь имеет место противоречие. Оно «тотчас же бросается в глаза, если поставить вопрос, кто же должен быть судьей в этом споре между народом и сувереном», ибо «с правовой точки зрения это два различных... лица. И тогда оказывается, что народ хочет быть судьей в своем собственном деле».

Согласно взглядам И. Канта, «изменения в имеющем изъяны государственном устройстве, которые... требуются, могут быть произведены только самим сувереном путем реформы, а не народом... путем революции». В противном случае, если подданные будут «поступать по самоуправному произволу, хороший государственный строй сможет быть создан лишь по воле случая... Впрочем, - полагал И. Кант, - если революция удалась и установлен новый строй, то неправомерность... совершения революции не может освободить подданных от обязательности подчиниться в качестве добрых граждан новому порядку вещей, и они не могут уклониться от честного повиновения правительству, которое обладает теперь властью».

5. О наказании преступников. По словам И. Канта, «право наказания - это право повелителя причинить страдание подчиненному за совершенное им преступление. Глава государства, следовательно, не может быть наказан, можно лишь уйти из-под его власти». Поэтому народ «никогда не имеет ни малейшего права наказывать главу государства за его прошлое правление. На все, что он делал прежде в качестве главы государства, должно смотреть как на совершенное внешне правомерно, а сам он, рассматриваемый как источник законов, не может поступать не по праву».

При разбирательстве уголовных дел единственный принцип справедливости – «это принцип равенства в положении стрелки на весах справедливости», то есть «суд склоняется в пользу одной стороны не более, чем в пользу другой». Отсюда вытекает, что «лишь право возмездия..., если только понимать его как осуществляющееся в рамках правосудия, а не в... частном суждении, может точно определить качество и меру наказания. Все прочие права неопределенны и не могут из-за вмешательства иных соображений заключать в себе соответствие с приговором чистой и строгой справедливости. Правда, может показаться, что разница» в социальном положении людей «не допускает принципа возмездия - око за око». Однако «хотя его нельзя придерживаться буквально», тем не менее, он всегда должен действовать при учете восприятия его более знатными лицами. Так, например, «денежный штраф за оскорбление словом не соразмерен с обидой, ибо тот, у кого много денег, может хоть раз доставить себе такое удовольствие. Ущемление же честолюбия одного может быть эквивалентно оскорблению высокомерия другого, если последний в соответствии с судебным приговором и правом будет вынужден не только публично просить извинения, но и целовать руку тому, кого он оскорбил, хотя тот и занимает низшее по сравнению с ним положение. Точно так же когда знатный насильник за побои, нанесенные им стоящему ниже его по положению, но невинному гражданину, присуждается, кроме извинения, еще и к одиночному и тягостному заключению, в данном случае, кроме неудобств, больно задевается и тщеславие виновника и, таким образом, унижением равное воздается за равное».

Все же если человек совершил убийство, «то он должен умереть. Здесь нет никакого суррогата для удовлетворения справедливости. Жизнь, как бы тягостна она ни была, неоднородна со смертью. Стало быть, нет и иного равенства между преступлением и возмездием, как равенство, достигаемое смертной казнью преступника, приводимой в исполнение по приговору суда, но свободной от всяких жестокостей, которые человечество в лице пострадавшего могло бы превратить в устрашение. Даже если бы гражданское общество» в какой-либо стране «распустило себя по общему согласию всех его членов», тем не менее «последний находящийся в тюрьме убийца должен был бы быть до этого казнен, чтобы каждый получил то, чего заслуживают его действия, и чтобы вина за кровавое злодеяние не пристала к народу, который не настоял на таком наказании. Ведь на народ в этом случае можно было бы смотреть как на соучастника этого публичного нарушения справедливости».

В принципе «сколько есть преступников, совершивших убийство, или приказавших его совершить, или содействовавших ему, столько же должно умереть. Этого требует справедливость как идея судебной власти согласно всеобщим, a priori обоснованным законам». Если же однако «число соучастников... такого рода действия столь велико, что государство, стараясь не иметь подобных преступников, скоро могло бы дойти до того, что в нем не останется никаких подданных, но в то же время оно не хочет ликвидировать себя... и особенно если оно не хочет устройством бойни притупить» чувства народа, то суверен должен назначить преступникам «вместо смертной казни какое-нибудь другое наказание, дающее возможность сохранить число жителей, например, ссылку. Но это может произойти не согласно публичному закону, а в силу повеления, то есть через акт права верховной власти, который может в виде помилования практиковаться лишь в единичных случаях». Другое дело, что «право помилования... преступника - будь то смягчение наказания или полное освобождение от него - это самое щекотливое из всех прав суверена. Оно доказывает блеск его величия и в то же время ведет в значительной степени к несправедливости». Вот почему суверену «не следует применять это право... в отношении преступлений подданных друг против друга... Ведь в данном случае безнаказанность... - величайшая несправедливость по отношению к подданным. Следовательно, он может применять это право лишь в случае ущерба, нанесенного ему самому... Но и в этом случае - не тогда, когда из-за безнаказанности может возникнуть угроза для безопасности народа».