Система и норма языка

Противопоставление языка и речи является основным дихотомическим членением языкового факта (греч. dicha ‘надвое’ + tome ‘сечение’). Несколько позже, с 40-х гг. ХХ в., распространяется также трихотомическое членение, выделяющее, помимо речи, еще и норму языка. Норму противопоставляют системе языка, так что, по сути дела, получается особая дихотомия, своеобразно соотносимая с дихотомией «язык – речь».

Продемонстрировать различие системы и нормы языка проще всего посредством эксперимента (лингвистика – наука экспериментальная).

Представим себе, что в приведенном ранее примере Я читал книгу встретилось произнесение во втором слове твердого [ч] типа [чытал] вместо [ч’итал]. Высказывание будет звучать непривычно, но останется вполне понятным. Тем самым в рамках языкового факта намечается противоречие между тем, как в принципе может быть организовано высказывание, и тем, как оно реально, традиционно организуется.

Традиции использования языка Луи Ельмслев обозначил именем «узус» (лат. usus ‘обычай, употребление’) [1965, 113], определив узус как «...совокупность навыков, принятых в данном социальном коллективе». В настоящее время вместо термина «узус» обычно используют обозначение «норма» и рассматривают узус как частный случай реализации нормы. Например, в рамках общей произносительной нормы русского языка в корпоративном жаргоне моряков существует (узуальная) тенденция смещать ударение в таких общеизвестных словах, как компáс, рапóрт, кáмбуз.

Итак, норма языка – это привычное использование языка, реально существующее в языковом коллективе. Иными словами – это то, как принято говорить (писать).

В отличие от нормы, в системе языка существует все то, что в принципе может быть сказано, иначе говоря, существует потенциально. Норме принадлежат лишь реализуемые потенции системы. Кроме приведенного примера с твердым [ч] в форме читал противоречие системы и нормы можно продемонстрировать иными примерами.

Рус. суффиксы имен лиц - тель, - щик, - ник сочетаются с определенными корнями (напр.: строи-тель, точиль-щик, шут-ник, но не строиль-щик, точиль-ник, шути-тель [Ицкович 1968, 11 – 13]). Существует известный анекдот про одесситку, прибывшую на Киевский вокзал Москвы и громко зовущую для транспортировки своего багажа носильника. Хорошо известны также грамматически «правильные» высказывания на иностранном языке, о которых носители языка, тем не менее, говорят, что они не приняты (напр., рус. Я имею одну книгу). Нормативны также все исторические написания типа рус. цыган, цыпочки.

Нарушения нормы часты в речи детей, усваивающих прежде всего систему языка, а уже затем овладевающих традициями его употребления и особенно – исключениями из правил системы. Примерами «детских новообразований» могут быть формы типа уедила, кладить, возражение Я тебе не деть как ответ на замечание Так дети не поступают и др.

Нормативные исключения образуют ту часть нормы, которая не входит в систему языка. Прежде всего, это – лексическая и грамматическая идиоматика типа рус. бить баклуши, железная дорога или оборота «винительный с инфинитивом» в западных языках. Известно, что бездельник ударов обычно не наносит, из железного сплава обычно делают лишь рельсы, но не все элементы пути, а инфинитив типично не выступает в роли сказуемого. Примерами несистемных фактов нормы могут быть также все неправильные грамматические формы и иные исключения из правил.

Таким образом, система и норма различаются в двух отношениях.

Первое. Они не совпадают по объему: факты языка могут принадлежать системе и норме одновременно, либо принадлежать только системе или только норме. Иными словами, множества фактов, образующих систему и норму, пересекаются.

Второе. Система всегда рациональна, это организованная совокупность элементов; норма – иррациональна, чисто условна. Так, вышеприведенная форма деть вполне логично «вычислена» ребенком на основе знания системы по аналогии с парами лоси – лось или кони – конь, тогда как нормативные дитя или ребенок требуют запоминания.

Нельзя дать логических объяснений тому, почему в норме существует (или не существует) то или иное явление, почему именно оно было выбрано из ресурсов системы как нормативное. По отношению к системе норма избирательна и обычно использует не все возможности последней.

Например:

в современном языке приняты формы москвич и калужанин, но не москвянин и калужич (вспомним архаичное москвитянин);

корректным считается вариант профессора, хотя мн. число слова лектор – лекторы;

нем. и англ. [t] и [р] в позиции после [s] и [ʃ] (напр., stand) не имеют придыхания.

Таким образом, систему языка можно понимать, тогда как явления исключительно нормативные следует заучивать. Эта констатация важна для лингводидактики, то есть практики обучения иностранным языкам.

Разграничение системы и нормы языка позволяет глубже осмыслить дифференциации языка и его изменения.

Так, вариативность системы допускает использование разными социальными слоями разных норм. Например, рус. вариант шофера имеет просторечную окраску и словарями не рекомендуется. Такие социально ограниченные и связанные с условиями общения разновидности нормы в отечественном языкознании принято обозначать именем «узус». Тем самым введенное Л. Ельмслевым разграничение системы и нормы было развито и подверглось уточнению. Принято выделять и так наз. литературную норму как правила образцово го применения языковых средств. Этим литературная норма отличается от простых традиций устно-литературного языка народного творчества, существующего у каждой народности. Поэтому о литературной норме обычно говорят применительно к языкам, обслуживающим коллективы с достаточно высоким культурным уровнем. В частности, возникновение литературных норм европейских языков связано в основном с формированием современных европейских наций.

Относительно роли нормы при изменении языка нужно иметь в виду, что всякая потенция системы, регулярно реализуемая в речи, может стать фактом нормы-узуса. Например:

форма профессора уже полностью вытеснила архаичное профессоры, тогда как менее употребительное асессоры сохранилось с XIX в. без изменений;

не допускает литературная норма и варианта инженера, узуального в просторечии;

системно обусловленным речевым новообразованием является просторечное польта (это – конкретное существительное, которое в силу своей высокой частотности должно иметь форму мн. числа), не рекомендуемое литературной нормой;

в то же время переход слова кофе из муж. рода в средний (слова с исходным - е принадлежат по логике системы языка ср. роду) квалифицируется современными словарями как допустимый.

Таким образом, речевое новообразование, чтобы проникнуть в систему языка и закрепиться в ней, должно стать узуальным фактом нормы.

Например:

у рус. слова стол значение ‘совокупность блюд’ развивалась через метонимию, связанную с его образным использованием в речи;

по свидетельству Ф.М. Достоевского, он первым стал использовать в своих произведениях глагол стушеваться.

Иными словами, система реализуется в речи как непосредственно, так и через норму; норма же – с одной стороны – напрямую реализуется в речи, а с другой – выступает проводником речевых новообразований в систему. В то же время норма выступает и как своего рода «тормоз» по отношению к речевым новообразованиям (напр., оценка случаев типа польта как некорректных).

Отображая посредством сплошных стрелок отношения реализации, а посредством штриховых – отношения проведения новообразований (изменений), можно получить следующее наглядное представление соотношений системы языка, его нормы (узуса) и речи как совокупности конкретных языковых фактов.

система норма речь

Другая трактовка соотношения системы, нормы и речи, восходящая к Л. Ельмслеву, представлена у Ю.С. Степанова. В ней все три указанные сущности (речь, норма и система) трактуются как некие уровни языка [1966, 99 – 102]. Речь понимается как реальный акт, включающий адресанта с его индивидуальными чертами, она доступна непосредственному восприятию, материальна. Норма – это язык, рассмотренный с большей степенью абстракции, в отвлечении от индивидуальных черт речи, она содержит лишь общее для данного языкового коллектива; имеет материальный и идеальный аспекты: некоторые физические звучания соответствуют ей, некоторые – нет, но отбор таких звучаний традиционен и условен. Система (у Ю.С. Степанова использован термин «cтруктура») – это язык, рассмотренный с высшей степенью абстракции, это лишь часть нормы, необходимая для общения на данном языке. Например, говоря по-русски нельзя смешивать [д] и [т] или [т] и [т’] в случаях дом – том, быт – быть, тогда как огубленность [т] в слове том по сравнению с его неогубленностью в слове там несущественна. Ср. также эксперимент с произнесением твердого [ч] в глаголе читать.

Есть анекдот по поводу того, как японцы, изъясняясь с русским переводчиком по-английски, весьма «коряво» выговаривали английские слова. Владеющий «образцовым» произношением переводчик упрекнул их в этом.

Ответ японцев был следующим: «Это вы, видимо, богатые люди, чтобы ставить хорошее произношение. Мы – бедные и учим язык лишь так, чтобы нас понимали».

Очевидно, что в данном случае переводчик говорил о владении нормой (нормативным произношением), а японцы – о владении системой языка, обеспечивающей коммуникацию.

С точки зрения лингводидактики ориентация на систему или же норму языка в данном случае зависит от целей обучения. Ср. такие «полярные» учебные ситуации, как овладение языком для ведения коммерческих «челночных» операций при закупке и реализации ширпотреба или подготовку профессионального агента-разведчика для работы в чужой стране.

Суммируя изложенное, соотношения объема системы языка, языковой нормы и речи можно изобразить так:

сис- тема