Б. 4. В. 2. История и происхождение Трисвятой песни

Новым, собственно христианским элементом в предъевхаристическом синаксисе было литургическое оформление входа епископа пением гимна «Святый Боже». Из приведенных выше слов Иоанна Златоуста относительно респонсорного пения псалмов известно, что народ на каждый стих псалма отвечал пением одного и того же стиха, «сильного, заключающего в себе какое–либо высокое учение».

Такие стихи получили название тропов от греч. о τρόπος — «иносказательное выражение», или, что то же, перифраз. Такого происхождения пасхальное песнопение «Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ, и сущим во гробех живот даровав». Хотя в современных богослужебных книгах это песнопение названо тропарем, но по существу это только перифраз слов апостола Павла из 1 Кор. 15 «Христос воскрес из мертвых, первенец из умерших» (стих 20) и «Как в Адаме все умирают, так во Христе все оживут, каждый в своем порядке: первенец Христос, потом Христовы, в пришествие Его» (стихи 22–23) — троп, которым сопровождалось пение 67–го псалма «Да воскреснет Бог». Такого же происхождения песнопение «Елицы во Христа крестистеся, во Христа облекостеся». Это перифраз слов апостола Павла «Все мы, крестившиеся во Христа Иисуса, в смерть Его крестились» (Рим. 6, 3), который подпевали новопросвещенные, входя в храм из баптистерия с пением 31. — го псалма «Блажени, ихже оставишася беззакония». Трисвятое — перифраз 3–го стиха из 41–го псалма: «Возжада душа моя к Богу крепкому, живому». Каждое из последних слов стиха предваряется словом «Святый», заимствованным из 6–й главы книги пророка Исаии, где сказано, что стоящие вокруг Господа серафимы «взывали… друг ко другу и говорили: Свят, Свят, Свят Господь Саваоф! вся земля полна славы Его» (стих 3). Впервые этот гимн встречается в упомянутом житии Василия Великого, и приведен он в связи со следующим эпизодом.

Император Валент (364–378), встав в церковной политике на сторону ариан, отнял в Никее главный храм у православных и передал его арианам. Православные обратились за защитой к Василию Великому. Василий направился в Константинополь и там пытался склонить императора на сторону учения отцов I Вселенского Собора. Когда его попытки в этом направлении оказались безуспешными, он предложил, чтобы Сам Бог рассудил этот спор о принадлежности храма. Для этого следовало закрыть храм с тем, чтобы ариане в течение трех суток молились Богу и просили в защиту их права на храм знамения свыше. Если таковое было бы явлено, защитники никейского Символа веры тем самым теряли бы право претензии на возвращение им храма. В случае же, если молитва ариан не будет услышана, позволить" православным совершить такую же трехсуточную молитву. Валент принял это предложение и поручил выполнение его Василию Великому. Василий отбыл в Никею. Туда же было дано императорское распоряжение закрыть храм с тем, чтобы ариане, а в случае безуспешной их молитвы и православные совершили трехсуточные молитвы. Ариане провели трехсуточные моления и никакого знамения свыше не получили. Тогда Василий Великий с православным населением города пошел в загородную церковь мученика Диомида и совершил там всенощное богослужение, а затем пошел к закрытому храму, поя с народом «Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный, помилуй нас». Подойдя к вратам храма, он сказал народу: «Воздвигните руки ваши на высоту небесную и прилежно взывайте: „ Господи, помилуй"». Совершив молитву, Василий велел народу умолкнуть и, подойдя к дверям храма, перекрестил их, говоря: «Благословен Бог христиан всегда, ныне и присно и во веки веков». Народ сказал: «Аминь». И вдруг произошло землетрясение и начали рушиться укрепления дверей, отпали печати, двери, словно от ветра и бури, ударились о стены. Василий стал петь: «Возьмите, врата, князи ваша, возьмитеся, врата вечная, и внидет Царь славы» [Пс. 23,7]. С этими словами он и с ним весь народ вошли в храм, и свт. Василий совершил «Божественную службу», т. е. Евхаристию[1443].

Приведенный эпизод из жития Василия Великого носит легендарный характер, но всякая легенда всегда создается вокруг исторических фактов, чем она, собственно, и отличается от мифа, как продукта исключительно творческой фантазии. Возможность фактов отнятия у православных никейцев их соборного храма и вмешательства Василия Великого более чем вероятна. Дискуссия между императором и Василием Великим относительно права православных на владение соборным храмом в Никее и уступка Валента Василию была вполне закономерна, если учесть, что Василий Великий был вождем младоникейцев, объединившим вокруг себя на борьбу с арианами не только православных, но и так называемых полуариан, и не Валенту было бороться с Василием. Григорий Богослов в надгробном слове Василию Великому рассказывает, как император пришел в храм, когда Василий Великий совершал литургию. «Он вошел в храм со всей своей свитой. В тот день был праздник Богоявления и было богослужебное собрание. Когда император вступил в храм, он был оглушен пением; когда же увидел целое море народа и все благочиние, царившее в алтаре и похожее больше на ангельское, чем на человеческое, именно: самого Василия, который стоял впереди всего народа прямо, подобно, как говорит Писание, Самуилу, неподвижно и телом, и очами, и духом, как будто ровно ничего и не случилось, подобно столпу Божию <…> — [увидел] тоже клир, стоявший вокруг него со страхом и почтением, то его охватила слабость, в глазах у него помутилось и завертелись круги. Когда же следовало принести Дары к Божественной трапезе, он захотел сделать это сам, и, когда никто не принимал их у него, как это было обычно, потому что не знали, захочет ли он сделать приношение, тотчас же обнаружилась его слабость: он зашатался, и если бы кто–то из клириков не поддержал его, то он упал бы»[1444].

Что касается авторства гимна «Святый Боже», которым народ сопровождал Василия Великого, идучи от церкви мученика Диомида до соборного храма, то Никифор Каллист Ксанфопул (XIV век) говорит, что эта песнь принята от самих апостолов[1445]. Но в свете существующих научных данных в области церковной истории и гимнографии это сообщение не вызывает доверия. Проф. К. Крумбахер относительно «Церковной истории» Никифора Каллиста Ксанфопула пишет, что существуют некоторые указания на то, что Ксанфопул просто переработал какое–то сочинение, написанное в начале X века и доведенное до 920 года, поставив без дальних околичностей на нем свое имя… В лучшем случае заслугу творца идеи всеобщей истории Церкви следует приписать не Ксанфопулу, а неизвестному автору X века. Но и для того времени идея эта не была уже новой по существу, ибо в подобном же духе были составлены церковные истории Филиппом Сидским (около 430) и Федором Чтецом (около 530)[1446].

Троп «Святый Боже» выражал две доктрины христианского учения: взятый в основу тропа 3–й стих 41–го псалма служил исповеданием веры в Единого Бога, а слово «Свят», заимствованное из 3–го стиха 6–й главы пророка Исаии, где оно повторялось подряд три раза, будучи заимствовано в троп, оказалось предикатом к словам «Бог», «Крепкий», «Бессмертный». В таком контексте оно явилось исповеданием веры в троичность ипостасей в едином Боге. В несложном со стороны конструкции текста и потому доступном для запоминания всем православным христианам, как грамотным, так и неграмотным, троп содержал глубокие христианские доктрины, против которых выступали ариане разных толков. Такой троп мог появиться только в IV веке, в разгар арианской смуты, и нет никаких оснований сомневаться в принадлежности его творчеству Василия Великого^ Василий Великий распевал его, шествуя с народом по улицам, что пи дно из жития его. Общенародным пением гимна «Святый Боже» он стал начинать литургию. В современном Служебнике есть «Молитва Трисвятаго». Большая часть ее текста состоит из фраз, заимствонанных из Священного Писания. Это метод, которым пользовался Насилий Великий, составляя троп «Святый Боже». В том и другом творении чувствуется один и тот же авторский почерк. «Боже Святый, Иже во святых почиваяй (Ис. 57,15), Иже трисвятым гласом от серафимов воспеваемый (Ис. 6, 2), и от херувимов (Пс. 79, 2) славословимый, и от всякия небесныя силы покланяемый; Иже от небытия во еже быти приведый всяческая (Прем. 1, 14), создавый человека по образу Твоему и подобию (Быт. 1, 26) и всяким Твоим дарованием украсивый; даяй просящему премудрость и разум (2 Пар. 1,10) и не презираяй согрешающаго, но полагаяй на спасение покаяние; сподобивый нас смиренных и недостойных раб Твоих и в час сей стати пред славою (Иуд. 1, 24) святаго Твоего жертвенника и должное Тебе поклонение и славословие приносит; Сам, Владыко, приими и от уст нас грешных Трисвятую песнь, и посети ны благостию Твоею; прости нам всякое согрешение, вольное же и невольное, освяти наши души и телеса, и даждь нам в преподобии служити Тебе вся дни живота нашего (JI k. 1, 75), молитвами святыя Богородицы и всех святых, от века Тебе благоугодивших». Молитва заканчивается возгласом «Яко свят еси, Боже наш, и Тебе славу воссылаем». Не утверждая, что эта молитва за тысячепятисотлетнюю давность не подверглась частичным текстуальным изменениям, сокращениям или дополнениям, нельзя отрицать общности не только ее мыслей, но и лексики с тропом «Святый Боже».

Следы древнего литургического оформления входа епископа, в первую очередь самого Василия Великого, сохранились в современном Служебнике. Это прежде всего слова «Благословен вход святых Твоих, всегда, ныне и присно», которые произносит священник пред входом в алтарь, осеняя при этом крестным знамением открытые Святые Врата. Василий Великий в данном случае под святыми имел в виду не врата, которых в ту пору не было, а народ, ожидавший его прихода в притворе храма и шествующий вместе с ним к алтарю. Именование христиан святыми восходит к апостольскому времени; им указывалось на освящение человека Духом Святым в таинстве крещения (см. 1 Пет. 1,15–16; 2,5–10; Рим. 1,7; 1 Кор. 1, 2; 14, 33; Еф. 1,1; Флп. 1,1; Кол. 1, 2 и др.). Слова «Благословен вход святых Твоих» в данном случае имели значение начального возгласа, за которым следовали молитва «Боже Святый, Иже во святых почиваяй», которую он произносил по обычаю гласно, и пение Трисвятого. Все это становится ясным в свете богослужебных порядков того времени. В ту пору никто из клириков, даже пресвитеры, не имел права войти в алтарь раньше епископа. «Не подобает пресвитерам прежде входа епископа входити и сидети в алтаре, но с епископом входити, кроме случая, когда епископ немощен или в отсутствии»[1447].

Трисвятое как гимн исповедания веры в единого Бога, в Троице славимого, могло скоро получить общецерковное признание. О пении его говорит Иоанн Златоуст: «Из самого настоящего собрания, из того, что вы с усердием посещаете Мать всех — Церковь, из этого всенощного и непрестанного стояния, я радуюсь, что не напрасно бросаю семена (слова Божии).На этих бдениях вы, подражая ликам ангельским, приносите непрестанно славословие Создателю. О, дарования Христовы! На небе славословят ангельские воинства, на земле люди, в церквах составляя лики, подражают такому их славословию; на небе серафимы взывают Трисвятую песнь, на земле множество людей возносят ту же песнь, составляя общее торжество небесных и земных существ, одну благодать, один восторг, одно радостное ликование»[1448].

Хотя гимн был направлен в первую очередь против ариан всех толков, однако IV Вселенский Собор, созванный в 451 году, когда арианство было уже делом прошлого и в восточной половине Церкви возникли новые ереси — евтихианство и монофизитство, искажавшие православное учение о личности Господа Иисуса Христа как Богочеловека, на одном из первых своих заседаний исповедал Православие пением Трисвятого[1449]. Этот факт свидетельствует как о всецерковной распространенности этого гимна, так и о широком его употреблении.

В свете сказанного о происхождении и значении Трисвятого еще на рубеже IV–V столетий, что подтверждается приведенными выше словами Иоанна Златоуста, автор этих строк считает невозможным обойти молчанием версию о чудесном происхождении этого гимна. Согласно этой версии, во время происходившего в Константинополе — в царствование императора Феодосия II (408–450) страшного землетрясения, когда патриарх Прокл (434–447) и сам император вышли на площадь босые, с множеством народа, и совершали молебствие, один отрок, поднятый на небо и вскоре опустившийся на землю невредимым, рассказал, что слышал, как на небе ангелы пели «Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный, помилуй нас». Народ имеете с отроком повторил эту песнь, и землетрясение прекратилось. В разных византийских источниках эта версия излагается с некоторыми дополнениями и расхождениями. В одних говорится, что молебствие совершалось по инициативе патриарха Прокла, другие об этом умалчивают. Еще больше путаницы в датировке землетрясения, с которым связывается эта версия. Филарет, архиепископ Черниговский, пишет: «На тридцатом году царствования Феодосия Младшего, следовательно в 438 или 439 году, в Константинополе и других местах было страшное землетрясение, от которого разрушались храмы, дома, стены. По предложению св. Прокла, решились совершить всенародное молебствие. Император и патриарх шли босые. Это было за двадцать дней до Пасхи. Во время самых молитв земля всколебалась сильнее и народ восклицал: „Господи, помилуй". Около трех часов дня один отрок поднят был на воздух. Недолго спустя он опять спустился на землю невредимый и сказал, что слышал там: ангелы пели и повелели петь на земле „Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный, помилуй нас". Народ повторил вместе с отроком небесную песнь, и землетрясение прекратилось. Благочестивая Пульхерия, сестра императора, и Феодосий издали повеление об употреблении сей песни при богослужении во всех местах»[1450].

Автор «Полного месяцеслова Востока», архиепископ Владимирский Сергий, обратил внимание на неточность датировки сообщения архиепископа Филарета. Если землетрясение было на тридцатом году царствования Феодосия Младшего, то это был 438 или 439 год. В действительности землетрясение было 26 января 447 года, в конце царствования этого императора. От этой даты не могло быть двадцать дней до Пасхи, как пишет архиепископ Филарет[1451]. Но, указывая на эти неточности, архиепископ Сергий сам впал в заблуждение из–за противоречивости источников. Дело в том, что в некоторых источниках указываются два землетрясения — 26 января и 25 сентября, причем чудо восхищения мальчика на воздух отнесено на 26 января, что было в воскресный день, а в так называемом Никодимовом прологе это же чудо отнесено на 25 сентября, в лицевом же месяце–слове императора Василия II (1087–1125) чудо с восхищением на небо отрока связано с землетрясением в царствование Феодосия Великого[1452]. Но Феодосий Великий скончался 17 января 395 года. Чтобы примирить противоречие историков, автор «Полного месяцеслова» отнес это землетрясение ко времени Феодосия Младщего без указания даты, хотя, согласно «Хронографу» Феофана, землетрясение 25 сентября, «разрушившее многие церкви, дома и портики до самого основания и похоронившее в развалинах бесчисленное множество народа», было в 477 году, т. е. спустя 27 лет после смерти имцератора Феодосия Младшего, при четвертом преемнике патриарха Прокла патриархе Акакии (471–489)[1453].

Примирить эти противоречия оказалось невозможным. В заключение своего экскурса архиепископ Сергий писал: «Сообразив все это, приходишь к убеждению, что более данных к тому, чтобы признать два разновременные великие труса, бывшие в царствование Феодосия Младшего. За соединение двух трусов в один нет более или менее ясных указаний в агиологических и исторических памятниках, а за различие есть. Впрочем, этот вопрос требует специального пересмотра, для чего мы не имели ни средств, ни времени. Что касается до песни Трисвятого, то в западной литературе, отчасти и в русской, высказывались мнения, что эта песнь существовала в Христианской Церкви ранее Феодосия Младшего; некоторые возводят ее даже к временам апостольским. Если она была и ранее Феодосия Младшего, то чудо с отроком могло быть для большего утверждения ее, ибо вскоре из–за нее возникли в Церкви споры. В Антиохийской Церкви прибавляли в ней «Святый Бессмертный, распныйся за ны, помилуй нас»[1454].

Мы оставляем в стороне вопрос хронологии событий. Путаница в этом отношении могла легко возникнуть благодаря неточностям и ошибкам, допущенным в источниках, которые использовал архиепцскоп Сергий. Нас интересует вопрос о действительности чудесного получения Трисвятого, с которым связывается константинопольское землетрясение 447 года. Ответ автора «Полного месяцеслова Востока», что «чудо с отроком могло быть для большего утверждения» Трисвятого, оставляет впечатление нерешительности. Думается, что этой нерешительности автор избежал бы, если бы подошел с критической оценкой к используемым им источникам. Впрочем, это опущение для него было извинительным, поскольку ι lama отечественная историческая наука до конца XIX века не располагала исследованиями историографического значения.

Первый добротный труд в этом отношении представляла книга заслуженного проф. Московского университета А. П. Лебедева «Церковная историография в главных представителях с IV века по XX». Дав положительную оценку трудам «отца церковной истории» Евсевия и продолжателей его дела — Сократа, Созомена, Феодорита, Феодора Чтеца и Евагрия, он останавливается на последнем. «На Евагрии, церковном историке VI века, — пишет он, — заканчивается развитие церковно–исторической науки в древнегреческой церкви: после Евагрия церковная историография прекратилась… С VI века появляется и продолжается много веков особый род исторической литературы; творцы ее называются византийскими историками… Но кто такие византийские историки?.. Наименование это характеризует известного рода писателей, обладающих некоторыми особенностями. Характеристические черты византийских историков заключаются в следующем: во–первых, все они в существе дела не историки в нашем теперешнем смысле слова, а хронисты, летописцы, так как они большей частью описывают свое время — время, когда они жили; еще точнее их можно назвать составителями мемуаров… К сожалению, труды их не отличаются высокими достоинствами… Почти все труды их — простые компиляции или сборники фактов без надлежащего плана и литературного и научного вкуса; авторам их недостает критического таланта, а часто и способности произносить правильные суждения; они верят в самые нелепые басни; пристрастие и лесть обезображивают их произведения, а суеверия делают чтение этих же произведений неприятным… Для них было все хорошо; они нимало не вглядывались в эпоху, когда они сами жили, не исследовали тех писателей, из которых они выписывали иногда по целым страницам (и даже гораздо более, добавим мы), не давали себе отчета, каков их авторитет. Они даже не заботились о том, чтобы указывать тех авторов, какими они пользуются, они намеренно хоронят концы в воду, чтобы скрыть свой плагиат. И, подобно гарпиям, они искажают и извращают все, до чего коснется их рука.[1455]

Нечто подобное о византийских хронистах и методе их работы пишет знаток византийской письменности К. Крумбахер. «Невзирая на огромную затрату остроумия и настойчивости, редко удается установить с полнейшей точностью, сделаны ли известные изменения, прибавления или пропуски компилятором А, или они были уже в оригинале В, или даже в главном или побочном источнике С, которым пользовался ВА. Как раз от уверенности в этом зависит часто получение точных и убедительных результатов. Примем при этом во внимание особенно фатальное в подобных областях исследования различие в субъективных представлениях и понятиях достоверности, вероятности и возможности, и мы поймем весь комизм положения судьи, который должен дать точное разрешение этому хаосу фактов, предпосылок и запутанных комбинаций»[1456]. Кроме общей оценки литературной деятельности хронистов, К. Крумбахер дает и характеристику творчества каждого хрониста в отдельности. В частности, о хронике Иоанна Малалы, которому, как считают, принадлежит версия о чуде с воздетым на небо отроком во время молебствия по случаю землетрясения в царствование императора Феодосия Младшего, Крумбахер говорит: «Характеристика этого труда разъяснит понимание этого вида литературы. Малала отличается по своей историографической технике, концепции и изображению грубостью, неслыханной до этого времени в исторической литературе. Будучи сам лишен всякой утонченной образованности, он пишет не для высокообразованной публики, а для огромной массы монахов и мирян, которые хотят быть осведомлены удобным и занимательным образом о ходе всемирной истории, для тех кругов, которые находят удовольствие в простодушных живых легендах… Его критерием является потребность и удовольствие толпы. Чисто народным языком сбивчиво перечисляется здесь громадная масса фактов. С одинаковой серьезностью излагается как важное, так и незначительное… Немалое внимание привлекает вопрос, из каких источников составилось такое редкое и стройное произведение. К сожалению, Малала сделал исследование своих источников довольно–таки тяжелой задачей; его произведение и в этом отношении настоящая популярная книжка, в которой широко проявился грубый расчет на простые верования простодушного круга читателей… О критическом рассмотрении или даже об осмысленной обработке источников не может быть и речи. Можно было бы написать целую книгу при желании указать причудливые искажения фактов и смешные ошибки этого рассказчика»[1457].

Отрицательный отзыв К. Крумбахера о хронике Иоанна Малалы нельзя представлять как обвинение последнего в сознательном искажении истории. Думается, что дело было проще.

Малала, имея в виду написать хронику церковно–общественной жизни для простого народа, народным же языком, обращался к соответствующим источникам. Это были местные анналы, в данном случае константинопольские.

Народный эпос тем отличается от исторической литературы, что в нем фактическая фабула облекается в то, что называется народной молвой, возникающей в устной передаче того или другого события. Так было и в Византии. Составители анналов далеки были от абсолютно точного изложения исторических фактов. Они могли заносить в анналы и ту народную молву, которая обычно возникает вокруг тех или иных событий общественной жизни. Этот источник сведений имел в виду и Иоанн Дамаскин, когда он, изъяснив Трисвятое как исповедание равночестного почитания трех ипостасей в едином Божестве, начинает изложение версии о чудесном происхождении Трисвятого словами: «Говорят, конечно, и составители церковной истории»[1458]. Строго научное сообщение о землетрясении 449 года имеется только у Евагрия, земляка и современника Иоанна Малалы. Приводим это сообщение дословно.

«В царствование того же Феодосия случилось величайшее и страшное землетрясение почти в целой вселенной и превосходило все прежние землетрясения, так что в столице обрушились многие башни и повалилась длинная, так называемая херсонская стена, на некоторых же местах разверзлась земля и поглотила множество селений. Вообще неисчислимы были бедствия на суше и на море: там высохли источники, богатые водою; а здесь явилось множество воды, которой прежде не было; инде сами собою с корнями исторглись из земли дерева и, громадно скучившись, получили вид гор; море выбрасывало мертвую рыбу и поглотило множество лежавших на нем островов; стоявшие на море корабли вдруг очутились на суше, потому что воды отступили назад. Это бедствие поразило многие места Вифинии, Геллеспонта и обеих Фригий и довольно долго повторялось на земле, хотя уже не с такой силою, как в самом начале; но ослабевало мало–помалу, пока совсем не прекратилось»[1459].

На Евагрии, как сказано было выше, «заканчивается развитие церковно–исторической науки». Поэтому мы должны обратиться к другому виду византийской письменности — к литургической литературе той эпохи. Здесь мы имеем записи в типиконе Великой константинопольской церкви, непосредственно касающиеся службы 26 января. Это прежде всего рукопись Патмосской библиотеки IX века № 266. Здесь читаем: «26. Святого Ксенофонта и супруги его Марии и детей Аркадия и Иоанна. В сей же день память преподобных отцов наших Дометия и Пафнутия и труса, бывшего в Екзакионе. Поэтому спешим в священный дом Пречистой нашей Богородицы. После утрени приходит патриарх и входит боковой дверью в алтарь, и бывает молитва Трисвятого, и начинают певцы на амвоне тропарь гласа 5–го „Пославый, Господи, день, в оньже праведно нас наставивый, и со страхом вси к Тебе припадаем, глаголюще: „Святый, Святый, Святый Господи, Спасителю наш, помилуй нас". И на форуме певцы славословят, и диакон [говорит] великое „Господи, помилуй" (т. е. великую екгению). И таким образом снова начинают литию, т. е. поют тот же тропарь. По входе в Екзакион певцы опять славословят и тотчас начинают Трисвятое. [Далее]: прокимен гласа 7–го „Господь крепость людем", стих „Принесите Господеви", Апостол „Братие, его же Господь любит" Евр. [12, 6], „Аллилуиа" гласа 5–го „Боже, отринул ны еси и низложил еси нас", Евангелие от Матфея „Во время оно спящу Иисусу в лодке"[8, 24] причастен „Чашу спасения"»[1460]. Итак, 26 января в воспоминание землетрясения, бывшего в царствование Феодосия Младшего, утром направлялась лития из храма Святой Софии в церковь Пресвятой Богородицы, что на загородном поле (Екзакион). Шествие возглавлял патриарх, который приходил в храм Святой Софии после утрени. Он входил в алтарь боковой дверью и здесь читал молитву Трисвятого, после чего певцы пели тропарь, посвященный воспоминанию события землетрясения. На пути шествие останавливалось на городском форуме; здесь певцы пели какое–то славословие и диакон произносил ектенщо. Затем шествие направлялось в Екзакион с пением того же тропаря и славословия, с тем чтобы войти в церковь Богородицы с пением Трисвятого.

Другой список устава Великой константинопольской церкви (рукопись X века Иерусалимской патриаршей библиотеки № 40[1461]) гласит: «Месяца того же (разумеется январь. — К У.) 26 память великого землетрясения, бывшего в конце царствования Феодосия Младшего, сына Аркадия и Евдоксии. В воскресенье 26 числа января месяца в девятом часу дня упали стены города и большая часть зданий, особенно же от Троадисиевых портиков до медного тетрапила. Землетрясение продолжалось до трех месяцев, вследствие чего царь совершал литанию со слезами, говоря: „Избавь нас, Господи, от праведного Твоего прещения за грехи наши ради покаяния. Поколебавший землю и смесивший (ее) за грехи наши, влагающий страх Твой в сердца наши славить Тебя едино [го] благого и человеколюбивого Бога нашего"»[1462]. Последование совершается так. «Утреня совершается дома. Патриарх приходит и входит боковой дверью в алтарь, и по исполнении антифона полагается молитва Трисвятого. И архонты и певцы начинают на амвоне тропарь литии гласа 8–го „Пославый, Господи, день, в оньже праведно нас наставивый" (тот же, что и в Патмосской рукописи). На форуме певцы славословят и диакон произносит великую ектению. И снова архонты и певцы поют тот же тропарь. И по входе литии в Екзакион славословят и идут в дом Пресвятой и Пречистой Владычицы нашей Богородицы и Приснодевы Марии близ Еленианов (Еленинский дворец). И тотчас архонты поют Трисвятое»[1463]. Дальнейшее последование литургии — как в Патмосской рукописи.

К этой эпохе принадлежит толкование литургии Германа, патриарха Константинопольского (715–730), под названием «Последовательное изложение церковных служб и обрядов и таинственное умозрение о значении их»[1464]. Как видно из самого заглавия, труд патриарха Германа весьма пространный и автор обстоятельно толкует все обряды и песнопения литургии.

В частности, толкованию Трисвятого он уделил две с лишним страницы книги. Он говорит, что Трисвятое подобно ангельскому гимну «Слава в вышних Богу», которым ангелы возвестили пастухам о рождении Господа. Далее он объясняет, почему «Святый Крепкий» относится к Сыну Божию, — потому, что Он «связал крепкого» (Мф. 12, 29), т. е. диавола, а «Святый Бессмертный» относится к Духу Святому, «Которым всякое создание животворится, и пребывает, и взывает, говоря: „Помилуй нас"». Св. Герман толкование Трисвятого заканчивает словами: «Но, слыша эти свидетельства Трисвятого, да не подумает кто–нибудь, что Трисвятое получило начало от вочеловечения Христа и Бога нашего, — оно еще древле было таинственно провозглаголано Духом через богоглаголивых пророков, ибо, его вид и слова провидя, Давид кратко выражает его, говоря: „Возжада душа моя к Богу крепкому, живому" (Пс. 41,3), — и в другом месте: „Словом Господним небеса утвердишася, и Духом уст Его вся сила их" (Пс. 32, 6), — и еще в другом: «Во свете Твоем узрим свет» (Пс. 35,10). И песнь Серафимская, взглаголанная Исайей, и троекратное «Свят», сводимое к единому Господству и Божеству, чем отличается от воспеваемого нами Трисвятого?»[1465].

Итак, св. Герман, весьма обстоятельно изъясняя смысл Трисвятого, ничего не сказал о чудесном происхождении этого гимна. Напротив, приводя ряд текстов из псалма и утверждая на этом основании существование Трисвятого до воплощения Сына Божия, он тем самым косвенно говорит против версии, внесенной Иоанном Малалой в его «Хронограф». Более того, патриарх не выражает удивления в связи с тем, что люди на земле поют то, что поют на небе серафимы. Кстати, эту мысль высказал еще Иоанн Златоуст, говоря: «На небе серафимы взывают Трисвятую песнь, на земле множество людей возносят ту же песнь». Все сказанное о Трисвятом Германом тем более убедительно, что это говорит патриарх Константинопольский, толкователь богослужения и церковный гимнограф, творец стихир, канонов, прекрасно знавший историю церковной жизни Константинополя.

Из данного обзора византийской письменности следует вывод, что последняя создавалась на основе разных источников. Хроники создавались на основе народного эпоса, и здесь молва, возникшая вокруг того или иного события, вносилась хронистом без всякого смущения относительно ее правдоподобности; в собственно же церковную письменность: церковные уставы, толкования богослужения, народные «сказания», — хотя бы то было благочестивого содержания, не вносились.

Что касается возникновения версии о чудесном происхождении Трисвятого, то более вероятным кажется отнести это на царствование Юстиниана I (527–565). Царствование этого василевса было — неспокойным. Не говоря уже о частых войнах, которые далеко не всегда были успешными для Византии, во внутренней жизни страны существовали свои отрицательные обстоятельства. В 532 году на ипподроме произошло восстание, в результате подавления которого погибло около тридцати тысяч народа. Во внутренней политике императора беспокоило монофизитство. Монофизитов в государстве было слишком много, и их нельзя было не рассматривать как политическую силу. Поэтому правительство Юстиниана стало строить новую внутреннюю политику, которая получила название униональной. Юстиниан по–прежнему оставался защитником Православия, а императрица Феодора открыто стала на сторону монофизитов. Монофизиты это учли, и нужен был толчок извне, чтобы выступить с демонстрацией. Через год после поражения бунта на ипподроме в Константинополе произошло землетрясение. Перепуганные жители выбежали из жилищ и всю ночь провели на форуме, поя «Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный, распныйся за нас, помилуй нас». Проведя всю ночь на форуме, ранним утром весь народ пошел с криком «Да будет победа христианам! Распныйся, спаси нас и город! Августейший Юстиниан, здравствуй! Разорви и сожги томос, утвержденный епископами Халкидонского Собора!»[1466]

Вскоре после этой демонстрации монофизитов последовал императорский указ, которым предавались анафеме Несторий и Евтихий. Говорилось также, что Одному и Тому же Христу принадлежат чудеса и страдания[1467], а в 534 году Юстиниан «заповедал петь в церкви „Единородный Сыне и Слове Божий"[1468]. Составленный императором гимн представлял суммарное изложение 2, 3, 4–го членов Символа веры. Слова «непреложно вочеловечивыйся» были направлены против монофизитов, вождя которых Диоскора Юстиниан (очевидно, из дипломатических соображений) в упомянутом выше указе не предал анафеме вместе с Несторием и Евтихием. Около этого же времени Феодора сумела поставить на Константинопольскую кафедру монофизита Анфима (535 год). В условиях церковно–политической неустойчивости в кругах православного населения легко могла возникнуть версия о чудесном происхождении Трисвятого как контроверса монофизитской приставке «распныйся за ны».

Показательно, что во всех источниках, сообщающих о константинопольском землетрясении 447 года (хрониках, месяцесловах, патериках), до исторических исследований Георгия Кодина (XIV–XV века) включительно, при расхождениях в деталях (датировка события, момент взятия отрока на небо и обстоятельства прекращения землетрясения) красной нитью проходит мысль о том, что молитва еретиков не была услышана и чудесное прекращение землетрясения было связано со смиренной молитвой православных. Поэтому во всех сообщениях наблюдается единый план повествования. Сначала говорится о еретиках, которые поют Трисвятое с приставкой «pдcпныйся за ны», затем — о православных, которые смиренно молятся, многократно повторяя «Господи, помилуй». Во время этой краткой молитвы происходит чудо. Восхищенный на небо отрок слышит там ангелов, поющих «Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный, помилуй нас» (без приставки). Отрок опускается на землю невредимый и рассказывает о слышанном пении. Народ начинает петь Трисвятое (без приставки), и землетрясение прекращается. В некоторых источниках при этом подчеркивается, почему молитва еретиков не была услышана. Так, в месяцеслове императора Василия И, где ошибочно дата землетрясения обозначена 25 сентября, сказано, что народ вместе с царем и патриархом вышел из города в поле близ Евдома, потому что землетрясение не прекращалось. Еретики же, феопасхиты, хулившие, якобы Божество страдало, пели: «Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный, распныйся за ны, помилуй нас», — а православные взывали, «Господи, помилуй». Некий же отрок был восхищен на небо. И когда все со страхом взывали: «Господи, помилуй», — отрок тихо спустился из облаков и, обратясь к народу, сказал, что хоры ангелов поют Трисвятое без приставки «распныйся за ны». И как только он это сказал, тотчас землетрясение прекратилось. И все дивились, прославляя Бога[1469].

Последний из вышеупомянутых византийских писателей, Георгий Кодин, говорит, что, когда началось землетрясение, царь и патриарх Прокл вышли с народом на доро1у, ведущую к Трибуналу (городская площадь). Еретики же, которых Кодин называет амалекитянами[1470], стали изрыгать хулы на Трисвятое (δια τό βλασφημεΐν σφοδρως εις το τρισάγιον). Царь же с патриархом и всем народом долгие часы взывал «Господи, помилуй». Во время этой молитвы отрок был поднят на воздух и слышал хоры ангелов, поющих и славословящих (μελοδούντων καί ύμνούντων) «Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный, помилуй нас». Когда же отрок спустился на землю, народ тоже запел, и тотчас землетрясение прекратилось.

Царь же после этого изгнал всех еретиков из города[1471]. При этом Кодин замечает, что причиной землетрясения было богохульство. В чем заключались хулы на Трисвятое, это понятно в свете приведенного выше места из месяцеслова императора Василия, где еретики названы феопасхитамикак хулившие,, якобы Божество страдало. Короче говоря, хула на Бога этих еретиков заключалась во вставке в Трисвятое слов «распныйся за ны», а это значит, что Трисвятое уже существовало в Константинополе по крайней мере при императоре Феодосии Младшем (408–450), если не раньше.

Возможно, что хронисты и позднейшие переписчики их трудов не придавали должного значения точности датировки землетрясения. Целью их повествования было ограждение православных от еретических заблуждений, что особенно нужно было ввиду шаткой церковной политики правительства императора Юстиниана I. Сопоставляя в повествовании действия еретиков и православных, оказавшихся в одинаковых условиях стихийного бедствия, и связывая прекращение землетрясения с молитвой православных, они тем самым укрепляли веру в победу Православия над ересями. Поэтому не случайно легенда о чудесном происхождении Трисвятого получила место в хрониках, месяцесловах и патериках — книгах назидательного чтения и не упоминается в типиконах, в толкованиях богослужения и в строго исторических трудах.

Что касается песнопения «Единородный Сыне», то его пение предшествовало чтению молитвы Трисвятого и целью внесения его в богослужение было свидетельствование приходящим в храм о принадлежности его православным. Поэтому в Константинопольском патриархате «Единородный Сыне» пели также на вечерне и на утрене в первом случае: в конце второго малого антифона, а во втором случае — в связи с исполнением 50–го псалма[1472].

После пения тропаря и кондака иерей благословлял народ, произнося возглас Трисвятого «Яко Свят еси, Боже наш»[1642].

Трисвятое знаменует начало Евхаристии. Но им завершается и пение великого славословия. Симеон Солунский говорит, что его пели в конце песненной вечерни в связи с третьим малым антифоном[1643]. Трисвятое же в некоторых случаях заменяло собой пение антифонов при шествии литии вне храма. В Иерусалимском списке устава под 25 сентября указано совершение литии по случаю воспоминания великого землетрясения, происшедшего в 477 году. В этот день утром в Великой церкви совершалась «екгения Трисвятого» и шествие направлялось на Форум. Вместо антифонов пели Трисвятое. Цридя на Форум, славословили. И после великой ектении направлялись к Золотым воротам, и на пути снова пели Трисвятое, и в Золотых воротах снова славословили, снова пели Трисвятое до Марсова поля, и на Трибунале опять славословили[1644].

В государственный праздник — первый день индикта (1 сентября) также совершалось шествие с литией на Форум. В рукописи Афонского Пантелеимонова монастыря № 68 XI века в изложении порядка этой литии читаем: «Певцы же на амвоне (поют. — Я. У) начало великого Трисвятого. Оно же поется до Форума. Когда же лития придет на Форум, певцы славословят это же Трисвятое, а потом исполняет его народ»[1645].

В некоторых случаях при пении тропаря после «Слава, и ныне» исполнялась еще перисса (ή περισσά — «дополнение»). Для Трисвятого периссой являлся конец тропаря: «Святый Бессмертный, помилуй нас». Как правило, за периссой следовало завершающее повторение тропаря (τό τελευτέον). (В современном богослужении сохранилось исполнение Трисвятого с периссой в конце великого славословия и перед чтением Апостола.).

Первоначально Трисвятое представляло собой тропарь к стихам 79–го псалма «Пасый Израиля, вонми; наставляяй яко овча Иосифа». Ко времени расцвета византийской гимнографии (условно ΙΧ–Χ века) он не избежал той участи, которая постигла древнюю традицию псалмопения, когда сформировался новый вид антифонов, где из псалмов употреблялись лишь отдельные стихи и даже отдельные фразы. Так, из 79–го псалма сохранились слова «Призри с небесе, Боже, и виждь, и посети виноград сей; и утверди и, егоже насади десница Твоя», заимствованные из 15 и 16–го стихов.

Согласно кодексу Британского музея № 34060, литургия начинается пением антифонов. Когда же наступит время входа, архиерей, стоя перед Святыми Вратами, делает три поклона к востоку. Затем, когда архидиакон, держащий Евангелие, скажет «Господу помолимся» и присутствующие — «Господи, помилуй», архиерей, преклонив голову, читал молитву «Владыко Господи, Боже наш», затем целовал Евангелие без поклона и, поддерживаемый под руки двумя идущими архонтами, подходил к Святым Вратам. Поклонившись и поцеловав святые иконы, он входил в алтарь, делал поклон перед престолом, целовал индитию, приподнятую канстрисием[1646], и становился перед престолом. Архидиакон принимал благословение на начало входа, певцы «славословили» и «совершали уставное последование» (имеется в виду пение «Приидите, поклонимся» и тропаря). Затем архидиакон снова испрашивал благословение. Архиерей преподавал ему благословение, говоря так, чтобы было слышно только архидиакону: «Благословен Бог наш всегда, ныне». Архидиакон [отвечал] «Аминь», и певцы начинали петь Трисвятое. Архиерей, наклонив голову, читал молитву «Боже Святый». Если не было литии, полагалась сначала ектения, если же лития была, ектении не было. Прочитав молитву, архиерей отдавал контакион канстрисию[1647]. После того как певцы пропоют славословие, канстрисий подавал архиерею дикирий и трикирий. Лрхиерей, приняв их, совершал поклон, говоря в себе (λέγων καθ' βαυτοΰ): «Господи Боже сил, призри с небесе и виждь, и посети ви1 юград сей; и утверди и, егоже насади десница Твоя». И вторично совершал поклон, опять говоря это. На третий же поклон говорил: «Троице Святая, призри с небесе и виждь и посети виноград сей и утверди и, его же насади десница Твоя». По третьем поклоне он, начертав единожды крест над серединой престола и отдав дикирий и трикирий, стоял, сложив (δεσμήσας) руки на груди. Один из архонтов, стоящий слева от него, подавал ему кадило, и он кадил перед престолом. Когда певцы заканчивали последнее Трисвятое, архиерей шел на горнее место и оттуда благословлял народ. И когда народ повторял Трисвятое, архиерей благословлял его трижды[1648].

Богословский смысл вышеприведенных молений архиерея вытекает из слов Самого Господа, сказанных Им в прощальной беседе с Его учениками: «Я есмь истинная виноградная лоза, а Отец Мой — виноградарь. Всякую у Меня ветвь, не приносящую плода, Он отсекает; и всякую, приносящую плод, очищает, чтобы более принесла плода» (Ин. 15, 1–2). Первые слова молитвы «Господи Боже сил» заимствованы из 79–го псалма (стт. 5,8,20). В третьем чтении молитвы епископ обращался к Святой Троице. Итак, в Троице славимый Бог — виноградарь, а виноградник — Церковь. Слова молитвы «Призри с небесе и виждь, и посети виноград сей», как и последняя фраза «егоже насади десница Твоя», не требуют разъяснения. Но что означают слова «и утверди и»? Ударение, поставленное над четвертым в тираде «и», не раскрывает смысла этих слов. В греческом им соответствуют слова και καταρτίσαι αυτήν. Глагол καταρτίζω, производный от κατά и άρτίζω, соответствует русскому «восстанавливать, вновь приводить в порядок» и имеет в виду слова Господа о том, что Бог как виноградарь всякую ветвь, «приносящую плод, очищает, чтобы более принесла плода». Так именно понимал значение входа народа с епископом преп. Максим Исповедник. Ему принадлежат слова: «Не одно только обращение неверных к истинному Богу (и от зла) знаменует вход в церковь, но и покаяние и исправление каждого из нас, верующих, преступающих заповеди Господа несообразным с заповедями поведением и достойною стыда жизнию. Ибо о всяком человеке, — убийца ли он или прелюбодей, вор, кичливый, гордый, досадитель, любостяжатель, сребролюбец, клеветник, злопамятный, гневливый, хульник, злоумышленник, шепотник, завистник, пьяница, — словом (чтобы не исчислять подробно всех видов зла), о всяком человеке, подверженном какому–нибудь пороку, коль скоро он перестанет добровольно поддаваться ему и намеренно совершать его и переменит жизнь свою к лучшему, предпочитая добродетель пороку, справедливо и воистину можно думать и говорить, что он совступает со Христом, Богом и Архиереем, в добродетель, которую изображает мысленно Церковь»[1649].

Обрядовая сторона пения Трисвятого, как она изложена в манускрипте Британского музея № 34060, соответствует значению Трисвятого, как представлял его Иоанн Златоуст[1650]. Стоящий на крипиде[1651]перед престолом с дикирием и трикирием в руках и сосредоточенно молящийся о своей пастве архиерей и одновременное с его молитвой многократное пение Трисвятого певцами, а затем и народом воистину «составляло общее торжество небесных и земных существ, одну: благодать, один восторг, одно радостное ликование».

Проф. А. А. Дмитриевский, публикуя древние литургические манускрипты, имел обычай заслуживающее особого внимания печатать вразрядку. Публикуя чин литургии Василия Великого из илитария Синайской библиотеки № 1020 ΧΙΙ–ΧΙΙΙ веков, он выделил вразрядку слова Λάβετε Πνεύμα "Αγιον, т. е. «Примите Духа Святаго», с которыми иерей обращался к народу, произнеся возглас «Яко Свят еси, Боже наш»[1652]. Народ Hд это отвечал пением «Святый Боже», иерей же читал молитву. Проф. архимандрит Киприан (Керн), касаясь вопроса действия благодати Божией в литургии, пишет: «На протяжении всей литургии можно найти несколько призываний Святого Духа, нарастающих по напряженности вложенного в них освятительного содержания»[1653]. В ту эпоху схоластическое богословие еще не успело внести рецидив в сознание православных греков. Будучи верными святоотеческому учению, они не ограничивали благодатного действия Святого Духа Евхаристическим каноном или отдельными фразами «тайно–совершительного» значения.

XIII и XIV века были временем формирования таксиса литургии, когда на основе существовавших в евхологионах рубрик создавался единый чин совершения литургии с уточнением всех деталей обрядового значения. Этот «Устав Божественныя службы» с именем вселенского патриарха Филофея (1354–1355 и вторично 1364–1376) получил широкое распространение на всем Православном Востоке, был переведен на сербский и болгарский языки. В Русскую Церковь его принес митрополит Киприан (1380–1382 и 1390–1406)[1654]. «Устав Божественныя службы» оказал влияние и на архиератиконы, в которых были детально разработаны функции священнослужителей и младших клириков, участвующих в архиерейском богослужении.

Для ознакомления читателей с обрядами малого входа и пения Трисвятого в константинопольском патриаршем богослужении эпохи распространения устава патриарха Филофея автор использует «Диатаксис патриаршей литургии, как она совершается в Великой церкви», изложенный в евхологионе библиотеки лавры преп. Саввы Освященного № 352(607) XIV века (ныне патриаршей Иерусалимской библиотеки)[1655].

Согласно этому памятнику, патриарх приходит и становится на обычном месте с правой стороны от Царских врат (имеются в виду не Святые Врата, а центральные из притвора в храм). Иерей, совершивший проскомидию, дает возглас «Благословено Царство». Диакон [говорит] «Миром Господу помолимся» и проч., патриарх же читает молитвы трех антифонов. То же делают и сослужащие ему архиереи, стоя на своих местах. Иерей же, совершавший проскомидию, дает возгласы антифонов. Диакон идет в алтарь, берет из рук иерея Евангелие; и совершают вход медленно, впереди идущих из нарфикса. Диакон передает Евангелие второму из диаконов, совершавший же проскомидию иерей кланяется патриарху, принимает от него благословение и становится слева от патриарха, среди прочих иереев, по чину. Все наклоняют головы. Вторствующий диакон, держа орарь поднятым, говорит: «Господу помолимся». Патрйарх и все архиереи и иереи тайно читают молитву входа. Диакон, показывая орарем к востоку, говорит: «Благослови, владыко, святый вход». Патриарх, начертав крест к востоку, говорит: «Благословен вход святых Твоих», — и целует Евангелие. Диакон же, встав на средине против амвона и воздев Евангелие, возглашает: «Премудрость, прости». И совершается вход. Епископиане (?) возглашают: «Ис полла эти, деспота». В продолжение входа они «потоком» (έρχομένης δε της εισόδου κατά ενα ποταμό ν), т. е. непрерывно, возглашают «Ис полла эти, деспота». Тогда встают.архиереи, и иереи, и диаконы, и сам патриарх. Когда же они идут близ святых икон и кланяются им, певцы обоих хоров начинают «вперекличку» (εις καθ' εις) «Ис полла эти, деспота», пока не пройдут по солее. Проходя Святыми Вратами, одни целуют правую дверь, а другие — левую. Диаконы же целуют престол. Когда же входит патриарх, остиарии[1656] прикрывают двери — сначала правую, а затем левую, — чтобы дать патриарху целовать их, и потом раскрывают их, и он входит. Подобно ему архиереи, иереи и диаконы целуют Святые Врата. Патриарх же, войдя, берет у канстрисия кадило и в то время, когда диаконы поют тропарь дня, кадит крестообразно вокруг престола и отдает кадило канстрисию, который кадит ему. Затем берет от него дикирий, восходит на крициду святого престола, трижды начертает крест над Евангелием, всякий раз говоря: «Господи, Господи, призри с небесе» (до «десница Твоя»), — и отдает дикирий канстрисию. Второй диакон обращается к патриарху: «Благослови, владыко, время Трисвятаго». Патриарх благословляет его и возглашает: «Яко Свят еси, Боже наш». Когда же певцы закончат пение кондака, диакон, испросивший благословение на пение Трисвятого, немного выйдя из Святых Врат, показывает орарь ближайшим и возглашает: «И во веки веков». (Это то же, что в русском служебнике — «наводит орарем» — указывало на функцию диакона как руководителя народным пением.) Певцы поют трижды Трисвятое, потом поют один раз иереи и диаконы, при этом трижды кланяясь. Затем певцы поют славословие, патриарх же, взяв трикирий у канстрисия, начертает трижды крест над Евангелием и, держа трикирий в правой руке, говорит: «Господи, Господи, призри с небесе». По исполнении же славословия поют Трисвятое пл гарные, потом певцы и опять алтарные. Когда же алтарные поют Трисвятое в последний раз, патриарх с трикирием в правой руке обращается к западу и благословляет народ трижды»[1657].

По–видимому, приведенный выше таксис являлся наивысшей ступенью развития обрядовой стороны малого входа и пения Трисвятого на Православном Востоке. Так можно думать, потому что цитированный выше отрывок из евхологиона № 352(607) почти дословно совпадает с изложением малого входа и Трисвятого в первом печатном Архиератиконе Греческой Церкви, изданном в Париже Ii 1676 году доктором Сорбонны, членом Королевского Совета, епископом Исааком Хабертом[1658]. Возможно, что это была наилучшая редакция диатаксиса литургии Вселенского патриарха и потому широко распространенная, что и вызвало дословное совпадение текста рукописи № 352(607) с опубликованным в Архиератиконе епископа Исаака Хаберта.

Помпезность константинопольского патриаршего богослужения, многократные приветствия «Ис полла эти, деспота», приобретавшие при входе патриарха на солею характер восторженных ликований, не лишили этот обряд того духовного содержания, которого он был исполнен во времена Василия Великого и Иоанна Златоуста. И на закате истории Византийской империи патриарх перед пением Трисвятого, держа в правой руке дикирий, молится у престола, трижды призывая «Господи, Господи, призри с небесе и виждь», а в конце пения Трисвятого вновь совершал эту молитву, стоя перед тем же престолом с трикирием.

Более того, этой молитвой совершалось бракоблагословение. Священник, взяв венцы, сначала благословлял жениха и возлагал ему на голову венец, затем также благословлял невесту. В третий же раз благословлял обоих, произнося: «Господи, призри с небесе, виждь, посети, виноград Твой сверши, егоже насади десница Твоя». Такое бракоблагословение указано в ряде русских требников XVI века (например, Ленинградской публичной библиотеки (Соловецкое собрание, № 1086, л. 287 об. — 288; № 1105, л. 310 об.)), в сербских (Московский исторический музей (Синодальное собрание, № 307, л. 16; № 324, л. 75); Московская библиотека им. Ленина (Собрание Севастьянова, JNfe 1449, л. 24). По требникам Соловецкого собрания (№ 1086, л. 288–289; № 1105, л. 310 об. — 311) и Севастьяновского собрания (№ 1449, л. 25 об.) после пения молитвы Господней священник шел в алтарь, возглашал: «Вонмем. Преждеосвященная Святая святым» и причащал новобрачных Преждеосвященными Дарами[1659].

Традиция закрепила совершение на полной литургии хиротонии но пресвитера и во епископа, в первом же тысячелетии существования Церкви с Евхаристией были связаны также таинства крещения и бракосочетания. В Иерусалимском списке устава Великой церкви указывается совершение крещения в Субботу ваий[1660], в Великую Субботу[1661], в праздники Пятидесятницы[1662] и Богоявления[1663]. Согласно же Дрезденскому списку, крещение совершалось и в праздник Преображения Господня[1664]. После миропомазания новокрещеных перцы й певец правого хора пел тропарь «Елицы во Христа крестистеся», я первый певец левого хора — стихи из 31–го псалма «Блажени, ихжс оставишася беззакония, и ихже прикрышася греси». Патриарх же в это время возглавлял шествие новокрещеных из баптистерия н храм[1665]. Поскольку крещение было массовым и шествие неофитов было медленным, остаточной особенностью массовых крещений является указание иерею в современном чине крещения петь этот псалом «с людьми», «весь трижды»[1666].

Таинство брака никогда не имело характера массового явления, подобного таинству крещения, поэтому оно не было приурочено к какому–либо празднику, и отсюда отсутствие указаний о нем в типиконе. Это обстоятельство не дает оснований сомневаться в происхождении молитвы бракоблагословения «Призри с небесе, Боже» из той же молитвы, тайно произносимой на литургии епископом в связи с пением Трисвятого. Христианский брак имеет в виду создание христианского семейства, которое в Священном Писании именуется «малой церковью» (Рим. 16, 3–4, 11; 1 Кор. 16, 19: Кол. 4, 15; 1 Тим. 5,8; Флм. 1,2). «Малая церковь» нуждается в благодати Божией не меньше, чем многочисленная.

В XVII веке молитва бракосочетания «Призри с небесе, Боже» была вытеснена сакраментальной формулой «Господи Боже наш, славою и честию венчай я» (их. — Я. У.), которая в свою очередь возникла из молитвы «Господи Боже наш, Иже славою и честию венчав святые мученики. Ты ныне венчай раба Твоего сего (имярек) и рабу Твою сию (имярек)»[1667]. Впрочем, с исчезновением молитвы «Призри с небесе, Боже», чин венчания еще сохраняет некоторые черты литургии. Это — начальный возглас «Благословено царство», великая екгения, три особые молитвы, соответствующие трем молитвам антифонов, чтение Апостола и Евангелия, сугубая и просительная ектении, молитва Господня и испивание общей чаши. (Отсюда происходит традиция в благочестивых семействах до венчания жениху и невесте воздерживаться от пищи и питья.).

Источниками сведений об участии императора в патриаршем богослужении являются упомянутые выше списки устава Великой церкви и «Обрядник», составленный императором Константином Порфирородным. Прежде чем излагать[, в чем состояло] это участие, необходимо сказать несколько слов о храме Святой Софии в Χ–ΧΙΙ столетиях. В это время здесь уже был иконостас, отделяющий алтарь от солеи. Имелись врата центральные, называемые Святыми, и боковые. В алтаре был только престол и за ним, в апсиде, запрестольный крест. Жертвенника в современном его понимании в алтаре не было. Не было и сосудохранильницы. Это были отдельные помещения, не имевшие непосредственного входа из алтаря. С правой и левой сторон за иконостасом имелись два помещения, из которых был выход в алтарь. Это митатории[1668]. В правом располагался император, и в соответствующие моменты, как, например, перед великим входом, он здесь надевал императорскую мантию. Левый митаторий был в распоряжении патриарха. С южной, западной и северной сторон храма имелись галереи. Обычно их называют катехуменами и объясняют это название тем, что якобы здесь присутствовали оглашаемые.

В действительности же галереи получили такое название потому, что Ii них располагались высокопоставленные лица и отсюда они слушали богослужение. В одном из отделений галереи располагался патриарх, когда он не служил[1669].

Левее алтаря, почти на уровне восточной капитальной стены храма, были расположены помещения, где приготовлялись евхаристические хлебы и вино (τό θυσιαστήριον), и сосудохранильница (ή σκευοφυλακία), где хранились Святые Дары, мощи святых и священные сосуды[1670].

С южной стороны близ притвора стояла крещальня (τό βαπτιστήριον), а в самом притворе находился святой кладезь (τό φρέαρ άγιον) — бассейн для омовения рук приходящих в храм. Со стороны входа он был украшен фигурами двенадцати львов, изрыгающих воду, с внутренней же стороны были фигуры двенадцати львов, двенадцати серн, тельцов, орлов и воронов, из пасти которых также лилась»ода[1671]. В «Обряднике» святой кладезь часто упоминается как место встречи императора с патриархом.

Поскольку в богослужении Вселенского патриарха принимали участие архиереи с многочисленным клиром, а в богослужебном церемониале и сам император с его свитой, в этих случаях предалтарная солея оказывалась невместительной. Эта художественно–архитекгурная проблема была разрешена одновременно с восстановлением купола, упащнего во время землетрясения в 542 году. Архитектор решил поднять пол алтаря, солеи и среднего нефа почти до середины последнего, так что амвон оказался немного восточнее купола. Поднятая площадь представляла своего рода платформу, поддерживаемую восемью колоннами, расположенными по окружности. Две лестницы, ведущие с юго–восточной и северо–западной сторон, имели по двадцать одной ступеньке. Платформа, разумеется, была ограждена по периметру решетками. Общая высота сооружения вместе с амвоном составляла шесть метров. О площади амвона можно судить по тому, что на нем совершалась коронация императора, а во время богослужения располагались певцы[1672]. Смотрящему с этой платформы вниз пол храма казался дном. Так называет общий пол храма наш русский паломник архиепископ Новгородский Антоний. Говоря о великом входе, он пишет: «А переносу поют скопцы, а подьяцы прежде, и потом поет чернец един; и тогда дары Господня понесут много попов и дияконов; бывает же тогда плачь и умиление и смирение велико от всего народа не токмо дне во Святей Софии, но и на полатах»[1673].

Павел Силенциарий (силенциариями при дворце Юстиниана назывались служащие, в обязанности которых входило наблюдение за тишиной во дворце), талантливый поэт, создал гимны ко дню освящения храма 24 декабря 562 года, в которых в стихах, написанных гексаметром, дал обстоятельное описание храма Святой Софии и сооружений платформы и амвона. Тем самым он сохранил для истории искусства дату окончания этого сооружения и представление о самом сооружении, которое после падения Константинополя было разрушено турками[1674].

В качестве примера патриаршего богослужения с участием императора привожу описание входа императора к пасхальной литургии по «Обряднику» с дополнением из Дрезденского списка. Текст, заимствуемый из Дрезденского списка, помещен в скобках.[1675]

Позволю себе напомнить, что, согласно манускрипту Пиромалиса, во время совершения клиром перед Святыми Вратами трех антифонов патриарх сидел на своем троне в противоположной (западной) части храма. Так было в праздники и в воскресные дни, когда не ожидалось присутствия за богослужением императора. В тех же случаях, когда царь изъявлял желание присутствовать на литургии, патриарх до встречи царя находился в катехуменах. Когда же царский референдарий[1676] сообщал о выходе императора из дворца, патриарх спускался и шел во внутренний притвор, где уже стояли митрополиты, архиепископы, епископы, иереи, диаконы и иподиаконы. Царь же, переступив порог дверей притвора, входил в митаторий. Д. Ф. Беляев поясняет, что под митаторием в данном случае имеется в виду ниша, расположенная перед средними дверями во внутренний нарфикс и закрытая завесой[1677]. Здесь препозит[1678] снимал с царя корону, император входил в нарфикс и патриарх приветствовал его. Царь целовал Евангелие, которое держал архидиакон, и крест, который был в руках у патриарха. Поклонившись друг другу, приветствуемые народом, они шли к Царским вратам.

Патриарх начинал читать молитву входа Божественной литургии. Царь же, взяв свечи у препозита, молился. По исполнении их молитв к Господу, царь отдавал свечи препозиту и останавливался. (Совершался вход, и певцы на амвоне пели входной стих «В церквах благословите Господа. Христос воскресе».) Царь делал поклоны перед честным Крестом и Святым Евангелием и вместе с патриархом проходил по середине храма, правее амвона. (Предшествующие же митрополиты в алтаре открывали царю Святые Врата.) Патриарх входил в алтарь, царь же зажигал свечи и, помолясь, отдавал их препозиту и входил в алтарь. Входил медленно, потому что стоящие у Святых Врат митрополиты приоткрывали их и приближали к царю, чтобы он мог поцеловать повешенные на вратах кресты. Царь входил в алтарь и, помолясь перед святым престолом, раскрывал на нем принесенные им два илитона, чтобы положить на них жертвуемые два дискоса и два потира. Затем целовал святые покровы и, взяв от препозита апокомвий[1679], полагал его на престоле (приветствуемый по обычаю вторствующим, он оставлял апокомвий и уходил с патриархом, чтобы крестообразно кадить).

А. А. Дмитриевский по поводу фразы «приветствуемый по обычаю» сделал под текстом пометку: «Здесь разумеется сохранившееся и до настоящего времени возглашение в нашей литургии „Господи, спаси благочестивыя и услыши ны'V.

Как было сказано выше, в алтаре Великой церкви находился только престол и за ним в конхе — крест, о котором архиепископ Новгородский Антоний пишет: «Во Святей Софеи во олтари великом за святым престолом стоит крест злат, выше двою человек от земли, с камением драгим и жемчюгом учинен; а пред ним висит крест злат полутора лохти; водлее трех ветей повешена три кандила злата, а горит в них масло; а четвертую ветвий от верху повержено; та же кандила со крестом учинил великий царь Иустиян, иже Святую Софею поставил»[1680]. Краткое описание каждений алтаря и конхи, где находился запрестольный крест, дает Д. Ф. Беляев: «Положивши на святом престоле свои приношения и приложившись к священным предметам, находившимся на святом престоле, царь с патриархом, кадя, обходил святой престол и входил в восточную нишу восточной конхи, молился пред находившимся здесь серебряным, вызолоченным распятием со свечой в руках, прикладывался к нему, брал у патриарха кадило и кадил святое распятие»[1681].

Здесь они расставались. Патриарх возвращался в алтарь, а император переходил в расположенный правее алтаря евкгирион, из которого был вход в императорский митаторий. Архиепископ Новгородский Антоний видел этот евкгирион и оставил о нем запись: «Во притворе же за великим олтарем вчинены во стене Гроба Господня верхняя доска, и посох железен, ту же и свердьлы и пилы, имиже чинен Крест Господень; и уже железно во дверех Петровы темницы; и древо, иже на шии у Христа под железом было, тоже вчинено во икону крестом»[1682].

В «Обряднике» все упомянутые архиепископом Антонием святыни названы «символами Страстей Господа нашего и Бога»[1683]. Они были «вчинены» в стене и своим расположением напоминали крест, поэтому Антоний называет всю композицию иконой («вчинено во икону крестом»). Отсюда сам евкгирион назывался святой ставросией[1684]. Император со свечами делал три поклона перед этими святынями, целовал их и уходил в митаторий.

Д. Ф. Беляев, подытоживая литургическое изложение пасхального богослуженйя Великой церкви, обращает внимание, что в данном случае пропущена одна подробность, а именно: каждение императором престола, о чем в «Обряднике» в связи с богослужением в праздпик Рождества Богородицы сказано, что после целования престола ι штриарх берет у своего канстрисия кадило, дает его царю и тот кадит иокруг престола[1685].

К этому можно добавить, что, как видно из Дрезденского списка, полагалось не только каждение, но и осенение дикирием и трикирием. «По совершении входа, — читаем здесь, — царь идет сначала до Святых Врат алтаря и, помолившись и благословив свечами (και (τφραγίζων μετά φωτιλίων), удаляется к святой раке вместе с патриархом и совершает там подобным образом. Потом царь поднимается в катехумены, патриарх же возвращается в алтарь храма и кадит и сам благословляет свечами, и дается знак певцам, и начинают Трисвятое»[1686].

В «Обряднике» отведено большое место описанию церемониала царских выходов вообще, в том числе и в храм. Хотя с точки зрения литургической они второстепенны, однак