Внутриполитическое положение страны

Первые 20 лет XIX в. были временем активной и напряженной деятельности феодального государства по социальному и полити­ческому упрочению победы над Тэйшонами. С 1801 по 1804 г. Зя Лонг провел все необходимые мероприятия по закреплению за со­бой императорского престола, создал высшие звенья гражданской иерархии, полностью укомплектованные преданными ему людьми. Естественно, что основная роль при этом отводилась военным кадрам.

Воссоздание феодальной государственной системы на базе единственной системы, которой оно располагало,— армии разви­валось не по какой-то определенной программе, а в ходе решения серии задач, важнейшими из которых были задачи экономиче­ские.

Решение этих проблем в первые годы XIX в. выпало на долю военных, из которых наибольшим доверием Зя Лонга пользова­лась группа чиновников, разделившая с ним тяготы скитаний во время бегства в Сиам в 1783 г., куда они были загнаны блестя­щими победами Тэйшонов. Они составили наследственное сосло­вие заслуженных лиц, которым щедро предоставлялись импера­торские милости на протяжении всего царствования Зя Лонга.

Наиболее крупными сановниками в государстве стали полко­водцы Нгуен Ван Нян, Нгуен Ван Чыонг, Ле Ван Зюет, Ле Тят, Нгуен Ван Тхань. Все они выдвинулись во время антитэйшонских выступлений в Зядине и всей своей карьерой были лично обязаны императору. Несмотря на известные противоречия, возникавшие между военными чиновниками, пришедшими из Тхуанхоа вместе с Нгуенами, коренными помещиками Зядиня и главным образом бывшими чиновниками — сторонниками Тэйшонов (сдавшимися в ходе войны), все они до 1802 г. были объединены общей идеей антитэйшонской борьбы. И все-таки между ними уже тогда воз­никали конфликты, иногда весьма существенные для будущего. Нгуен Ван Тхань враждовал с Ле Ван Зюетом, Нгуен Дык Суан прямо обвинял бывшего Тэйшона Ле Тята в измене, находя под­держку у всего двора. Наметились политические союзы, которым суждено было играть важную роль на протяжении первой чет­верти XIX в. Ле Ван Зюет поддерживал Ле Тята, и им часто поручалось ведение совместных военных операций.

Примечательно, что Зя Лонг отказался от старого принципа назначения на высшие посты своих родственников, хотя, возмож­но, это было связано с почти полным уничтожением их Тэйшо­нами. В текущей работе на местах до воссоздания гражданской администрации армии помогали помещики, к которым Зя Лонг обращался еще перед походом на север. Помещики быстро за­полняли вакуум власти, возникший вследствие того, что граждан­ский чиновник в областях, откуда удалось вытеснить Тэйшонов, был синонимом чиновника тэйшонского. Другой гражданской ад­министрации север не знал, поэтому приход туда армии Зя Лонга в 1802 г сопровождался массовым сокращением чиновничьего провинциального аппарата. Восстановление аппарата феодального угнетения проводилось во многом новыми методами, упрощенны­ми и гибкими одновременно, преимущественно на среднем и верх­нем уровнях иерархии и руками военных из числа зядиньцев.

Правительство мало интересовалось структурными особенно­стями формирующегося феодального гражданского аппарата. Единственным обязательным принципом было использование воен­ных кадров и военных методов в его высших звеньях. Притом необходимо учитывать и определенную европеизацию армейской организации в ходе войны с Тэйшонами, и массовость назначении низшего командного состава на гражданские посты.

В это же время последовательно осуществлялся перевод дип­ломированного чиновничества на жалованье, что в основных сво­их чертах было сделано к 1818 г. Жесткий режим экономии (от­сутствие празднеств и др.), быстрая переориентация на неземле­дельческие источники доходов, бесспорное наличие средств, на­грабленных у Тэйшонов и конфискованных у их сторонников, активная поддержка со стороны купечества (главным образом ки­тайцев) — все это дало определенные средства. При этом государство получало таким способом в основном деньги, а не рис, что привело с самого начала к переводу значительной части чинов­ников и солдат на денежное жалованье. Уже в 1803 г. все воен­ные и гражданские чиновники севера были переведены на прожи­точный минимум жалованья такого рода[417]. Для того чтобы на полученные деньги можно было купить рис, необходимо было мак­симально быстро возрождать Зядинь как рисовую житницу. Эту цель и преследовали отмена налогов в этом сравнительно благо­получном месте на ряд лет и быстрая демобилизация именно зядиньских крестьян из армии[418]. То, что на первых порах Зя Лонг решал свои трудности за счет севера, объяснялось как необходи­мостью вознаградить свою старую социальную базу — зядиньских помещиков, так и пониманием того, что возрожденный богатый юг может скорее способствовать созданию мощной империи.

Включение в состав империи севера с его специфическими тра­дициями, появление в администрации севера некоторого количе­ства чиновников Ле, начало организации гражданской админи­страции — все это вызвало спор о том, какие традиции необходи­мо возрождать, чей опыт — Дангчаунга или Дангнгоая — должен лечь в основу создания империи. Даже среди южан, приближен­ных к Зя Лонгу, были сторонники реставрации по образцу Ле — Чинь. Их возглавлял Нгуен Ван Тхань. Возможно, именно как человек, которому были близки традиции Ле — Чинь, он и был назначен управляющим севера[419]. Полной противоположностью ему был маршал-евнух Ле Ван Зюет, тесно связанный с Зядинем и купечеством юга; близкие к нему позиции занимал Ле Тят. Было бы неправильно рассматривать Зя Лонга выразителем пози­ций феодалов какой-то одной части страны. Он стремился мини­мально обострять противоречия между двумя группами своих сто­ронников, оставляя их взаимные жалобы друг на друга, как пра­вило, без последствий. В годы его правления постепенно усилива­лось влияние уроженцев «старых областей» Нгуенов — центра и отчасти северян, хотя в своей практической деятельности Зя Лонг лишь в очень небольшой степени обращался к социальному опыту севера. Именно поэтому открытое столкновение произошло у него с лидером сторонников северных традиций. С небольшими вариа­циями с 1802 г. и до своей смерти в 1817 г. Нгуен Ван Тхань и его сторонники требовали восстановления общинного и условного чиновничьего землевладения[420]. Требования эти не оказали никако­го влияния на политику правительства[421]. Не было принято ника­ких мер по ограничению частного землевладения; линия поощрения помещиков продолжалась. При составлении кадастра частные зем­ли были юридически зафиксированы[422].

Обострение положения на севере и в центре в связи с кресть­янскими восстаниями использовалось «консерваторами» для но­вых требований восстановления всевластия феодальной бюрокра­тии, прекращения политики поощрения помещиков и купцов. Они требовали насильственного закрепления крестьян в деревнях, в то время как правительство просто облагало их налогами на новом месте проживания. Тогда в 1810 г. правительство нанесло реши­тельный удар по «консерваторам», их лидер Нгуен Ван Тхань был снят с поста наместника севера и переведен на почетный, но ма­ловажный пост в столице[423].

Посылка Ле Тята на север и принятие энергичных мер по по­давлению восстаний привели к тому, что в 1810—1812 гг. они по­степенно идут на убыль. Сменив Нгуен Ван Тханя, Ле Тят выяс­нил, что восстановление добрых старых порядков при Нгуен Ван Тхане сопровождалось ростом коррупции, крупных хищений, в том числе со стороны самого Нгуен Ван Тханя[424].

С момента перевода Нгуен Ван Тханя в столицу обостряются споры при дворе, но здесь «консерваторы» не получили почти ни­какой поддержки. В этой ситуации группировка Нгуен Ван Тханя решает действовать там, где у нее была какая-то социальная ба­за, т. е. на севере. Возникает заговор, в котором принимают участие и остатки сторонников Ле в Бактхане[425].

Зя Лонг, верный своей осторожной политике, не торопился с решительными мерами, но, когда к 1815 г. стало очевидным, что «консерваторы» не пользуются почти никакой поддержкой в сто­лице, были приняты жесткие и решительные меры в отношении руководителей заговора. Все они были казнены, Нгуен Ван Тханю было приказано покончить с собой[426]. Чрезвычайно важно, что в решении динь тханов он был обвинен наряду с покровительством бунтовщиков и в подаче пристрастных и недостойных докладов[427]. Таким образом, прямо было сказано, что Нгуен Ван Тхань был осужден за свою политическую программу, которая была объявле­на преступной, а не только за связь с бунтовщиками. Обращает на себя внимание то единодушие, с которым высшая администра­ция и двор выступили против Нгуен Ван Тханя; основным его противником был Ле Ван Зюет[428]. Вряд ли это можно объяснить только раболепным заискиванием перед императором, тем более что Нгуен Ван Тхань в течение трех лет открыто высказывал свои взгляды, не подвергаясь никаким репрессиям. Верхушка ад­министрации в 1815 г. явно состояла из сторонников реалистиче­ской политики. Примечательно, что после воцарения Минь Манга мы не видим у власти в столице ни одного из этих людей.

Острой проблемой последних лет правления Зя Лонга был вопрос о наследнике престола. После борьбы победила кандидатура будущего Минь Манга, достигшего уже 30-летнего возраста, чет­вертого сына Зя Лонга, объявленного наследником за три года до смерти отца[429]. Поскольку с первых же дней своего правления он показал себя последовательным сторонником консервативной политики, начал реализацию многих требований Нгуен Ван Тханя, резко порвал с соратниками отца, можно считать, что его взгляды сформировались еще до воцарения, так как с самого на­чала он правил самостоятельно, не находясь ни под чьим влия­нием и опекой. Зя Лонг, бесспорно, сознавал, что сын попытается пересмотреть его политику, и буквально на смертном одре, к ко­торому помимо членов семьи Нгуенов были приглашены лишь Ле Ван Зюет и Фам Данг Хынг, вручил бразды правления сыну, а власть над югом — Ле Ван Зюету. Трудно сказать, помешало ли Минь Мангу сместить Ле Ван Зюета то, что последний был назна­чен его умирающим отцом формально уже при власти самого Минь Манга, или он не имел для этого сил, однако замысел Зя Лонга удался: на протяжении значительного периода своего цар­ствования Минь Манг не имел возможности проводить консерва­тивную политику на большей части территории своей страны. Если учесть, что севером до 1826 г. правил единомышленник Ле Ван Зюета — Ле Тят, то можно считать, что Зя Лонг оставлял после своей смерти достаточно уравновешенную систему.

1820—1830 годы были во внутренней политике временем попы­ток восстановления старой структуры класса феодалов на новой социальной базе. Но попытки такого рода с самого начала не ставили себе целью изменение социальной базы. О ликвидации частных земель и помещиков, восстановлении общинных земель­ных отношений, реальном отказе от жалованья никто не помыш­лял, кроме отдельных ярых «консерваторов». Методом проб и ошибок феодальная верхушка убеждалась в невозможности пол­ного восстановления старой структуры власти на новой социаль­ной базе, и поскольку базу изменить было невозможно, то мед­ленно и постепенно менялась сама структура. На практике это изменение реализовалось в ходе борьбы двух групп — «реали­стов» и «консерваторов». Верховную власть постепенно захваты­вали «консерваторы», но параллельно в их политике все больше появлялись элементы реализма. Носителями реалистических тен­денций были крупные сановники — наместники времен Зя Лонга (Ле Ван Зюет и Ле Тят) и зядиньцы вообще. Носителями кон­сервативных тенденций — столичная администрация Фусуана, вер­хушка чиновничества центрального аппарата в столице и старое кадровое гражданское чиновничество из северян. Во главе «кон­серваторов» стоял сам Минь Манг, бесспорно крупнейший поли­тический деятель того времени.

Первоначально борьба шла между двумя этими группами, на позднем этапе она приняла характер междоусобной войны. Но даже военная победа императора в 1835 г. (подавление восстания сторонников Ле Ван Зюета на юге) не означала прекращения борьбы двух указанных тенденций и соответствующих групп. Пос­ле воссоздания регулярной гражданской провинциальной админи­страции и по мере провала наиболее крупных консервативных на­чинаний или реализации их негативных последствий провинциаль­ная администрация, тесно связанная с практическим положенем дел в стране, начинает выступать, правда в новых формах, про­тив линии «консерваторов».

В сфере экономики для первой части периода (1820—1827) были характерны попытки ослабить экономическую роль поме­щиков при помощи их социального притеснения и экономического ограбления, одновременно увеличив численность и расширив власть феодального чиновничества. Но попытки эти были еще сравнительно робкими и проводились только в центральной части страны, поскольку на севере и на юге сидели сторонники реали­стической политики, практически независимые при решении внут­ренних проблем.

Сокращался общий объем денежного жалованья, куаны пере­водились на рисовое жалованье. Феодальное чиновничество стре­милось изъять у купцов и промышленников наиболее выгодные сферы предпринимательской деятельности и поставить их под кон­троль «экономических» чиновников. Этой цели служило частичное установление государственной монополии на торговлю рисом, са­харом и пр., усиление регламентации в торговле и предпринима­тельстве, сужение сферы свободного предпринимательства в гор­нодобывающей промышленности. Особое место занимал отказ от политики поощрения денежных отношений и отказ от поощрений в горнодобывающей промышленности, чьи продукция материально обеспечивала развитие денежного обращения.

Уже эти первые годы показали, что ряд консервативных начи­наний сводится на нет экономическими реальностями; в частности, регулярная замена налогового риса деньгами (при плохих урожа­ях) требовала больших масс денег. Проведение этой политики стало нарушать с трудом установившуюся экономическую систему начала XIX в., в которой важными факторами были денежное жа­лованье чиновников и товарный рис помещиков, и не замедлило сказаться в наиболее бедной части страны — на севере и в Тхань-хоа — Нгеане, которые не снабжались в отличие от столичного района рисом из Зядиня. Здесь участились голодовки. Более ча­стыми, чем раньше, и более затяжными стали крестьянские вос­стания. Напряженное, хотя и стабильное положение первых деся­тилетий стало быстро ухудшаться в ответ на попытки усиления феодально-бюрократической эксплуатации в деревне (дополнитель­но к помещичьей) и ограничение предпринимательской деятельно­сти на шахтах. В сочетании с широким престижным строительст­вом, увеличивающимися расходами на растущий чиновничий аппа­рат и малоэффективным ирригационным строительством в перена­селенных районах это привело к острой нехватке денежных средств, отказу от широких налоговых льгот, дальнейшему усилению налогообложения во всех об­ластях. В богатом и практиче­ски независимом Зядине ухуд­шения экономического положе­ния не ощущалось. В снабжавшемся им столичном районе ухудшение экономического по­ложения стало ощущаться зна­чительно позднее. Но на бед­ном севере, где часть экономи­ческой программы Минь Манга все-таки осуществлялась, и особенно в Тханьхоа и Нгеане, где она проводилась пол­ностью, это ухудшение стало ощутимым. Особенно все ука­занные явления стали заметны с 1823г., когда «консерваторы» во главе с Минь Мангом пол­ностью устранили из столичной администрации сторонников более гибкой политики.

К чему же сводились конк­ретно экономические изменения этого периода, в целом связанные с попыткой восстановления ста­рых норм? Рассматривая их, необходимо учитывать, что проведение политики восстановления отживших форм социально-экономиче­ских отношений было следствием заранее продуманной политики консервативной части феодальной верхушки, возглавляемой Минь Мангом. Все мероприятия этого рода начались сразу во всех об­ластях в 1820 г., они расширялись и усиливались по мере сокру­шения политических противников «консерваторов».

В сфере рынка, купечества и денежного обращения имели ме­сто децентрализация денежного хозяйства, отказ от изготовления средних серебряных денежных номиналов, усиление регулирую­щей роли государства на рисовом рынке, усиление налогообложе­ния торговцев и промышленников и попытки заменить купеческую торговлю рисом завозом государством денег на юг и встречными казенными поставками риса в центр. Но одновременно еще про­водились и мероприятия, связанные со старой политикой Зя Лон­га: периодическое снижение налогов на рисоторговцев, поощрение внешней торговли, расширение общего объема денежного жало­ванья.

В целом по мере приближения к концу этого периода реак­ционные мероприятия все больше преобладали над реалистически­ми. На 1824—1826 гг. приходился ряд запретов на экспорт, вве­дение государственной монополии на свинец, резкий рост непроизводительных расходов на содержание императорского двора и столичного чиновничества (с 1823 г.) и, что особенно важно, по­становка под государственный контроль как объединений торговцев и ремесленников, так и отдельных предпринимателей[430]. К 1826 г. становится совершенно очевидным стремление ограни­чить сферу денежного обмена и изъять у купечества торговлю наиболее массовым предметом потребления — рисом. С этой целью в районы, производящие рис, централизованно завозилось большое количество денег, закупленный на них рис перевозился, но уже в рамках государственных перевозок, теми же купцами, причем с низкой оплатой. Эти казенные перевозки, по признанию современников, были гораздо менее эффективными. Одновременно предпринимались попытки восстановить древнюю систему резерв­ных рисовых складов (традиционно связанную с большими поте­рями риса) и тем самым еще более сузить сферу торговли рисом. Еще одним ударом по купцам с целью увеличить доходы как фео­дального чиновничества в целом, так и отдельных его представите­лей было начало борьбы с выгодной для купечества системой от­купов, вначале только на таможнях. Все это ухудшало экономи­ческое положение и не позволяло в случае неурожая и голодовок гибко маневрировать имеющимся рисовым резервом, который к тому же постоянно уменьшался, а необходимость маневрировать в то время была чрезвычайно острой. За эпидемией 1820 г., унес­шей 200 тыс. жизней, последовали три года (1821, 1822, 1824) с засухой и голодом везде, кроме юга[431]. Естественное регулиро­вание рисового рынка в эти годы было затруднено финансовой политикой Минь Манга, в которой непонимание законов денеж­ного рынка сочеталось с рядом откровенно реакционных устано­вок. Стройная и относительно современная денежная система вре­мени Зя Лонга, основанная на крупных и средних серебряных номиналах, медных деньгах, имевших самостоятельную стоимость, и цинковых деньгах, имевших номинальную стоимость, стала быст­ро распадаться. Наивная вера Минь Манга в то, что для нужд народа достаточно традиционных медных денег, что серебро нуж­но лишь для больших выплат «большим людям», а цинковые день­ги есть временное средство выхода государства из трудных финан­совых ситуаций[432], пришла в противоречие с тем обстоятельством, что отказаться от регулярной выплаты огромных сумм жалованья и от получения таких же сумм в виде налогов, особенно в неуро­жайные годы, феодальное государство не могло. Если же денеж­ная система была в расстройстве, то эти неизбежные массовые денежные операции влекли за собой большие убытки с обеих сторон. А это расстройство началось с первых же лет правления Минь Манга. Оно было как следствием спесивого презрения сановников к «купчишкам», что повлекло за собой конфликт и с предпринимателями и с торговцами цинком, так и следствием пренебрежения к законам денежного обращения, что выражалось в периодическом разрешении обращения всех видов денег, вклю­чая тэйшонские, и в консервативном недоверии к широкому об­ращению серебра. В непосредственной связи с этим находились и пренебрежение к регулярной добыче соответствующих металлов, навязывание меди вместо серебра и, наконец, порча качества слит­ков драгоценных металлов, основанная на непонимании чиновни­ками (но не купцами) различия между долей благородного ме­талла в слитке и его номинальной стоимостью.

Но в целом реализация консервативной программы в первой половине 1820-х годов лишь начиналась, поскольку значительная часть верхушки феодального аппарата и его среднего звена была сторонниками Зя Лонга. 1820—1822 годы были временем массовой замены военных, в основном зядиньцев, гражданскими чиновника­ми, главным образом из центра и с севера. В 1821 —1822 гг. была проведена замена высших сановников в столице, к власти прихо­дят как новые люди из числа «консерваторов», например Нгуен Данг Туан, так и переметнувшиеся ветераны Зя Лонга: Нгуен Хыу Тхан, Чинь Хоай Дык и Фам Данг Хынг. Значительной властью в этот переходный период пользовались нейтральные политики времен Зя Лонга, такие, как Нгуен Ван Нян и Нгуен Дык Суан, влияние которых, однако, быстро падало.

В эти же годы начинается борьба, пока еще не в острой фор­ме, с наиболее последовательными сторонниками реалистической линии, прочно закрепившими за собой север и юг,— Ле Тятом (се­вер) и Ле Ван Зюетом (юг).

Дальнейшее развитие внутренней жизни Вьетнама этих лет происходило в условиях затяжных крестьянских восстаний, раз­махом и длительностью резко отличавшихся от крестьянских выступлений периода правления Зя Лонга. Основными очагами вос­станий в это время были Тханьхоа и Нгеан[433], в меньшей степе­ни — горные районы севера. Они, естественно, обостряли внутри­политическую обстановку в стране в 1823—1826 гг., ознаменовав­шуюся совершенно новой расстановкой сил на политической аре­не: «консерваторам» в столичной верхушке резко противостояла гражданская и военная верхушка севера и юга, ставшая практи­чески полунезависимой. В самом центре постепенное оттеснение военных от власти сопровождалось формированием политически пассивной группы чисто военных лидеров, лояльных по отношению к Минь Мангу и могущих в перспективе быть противопоставлен­ными военным лидерам севера и юга. В этих условиях в 1824 г. развивается открытый конфликт императора с Ле Ван Зюетом и Ле Тятом, в ходе которого выяснилось, что править без них практически невозможно: их совместная просьба об отставке[434], которой, по словам источника, они «пугали» императора, удовле­творена не была. Видимо, император действительно испугался, так как до конца жизни каждый из них оставался реальным пра­вителем своих областей. При этом два этих лидера постоянно координировали свою политику. Особенно ярко проявился конф­ликт в 1825 г., когда правительство было почти полностью очище­но от ветеранов и к власти пришли совершенно новые лидеры, такие, как Фан Хюи Тхык, Чыонг Ван Минь, Хоанг Кюинь и др.[435]. В связи с этой сменой руководства необходимо отметить такую особенность политической жизни Вьетнама, как отсутствие посто­янных лидеров, кроме императора. Таким образом, в это время основная борьба — это совместная борьба севера и юга против центрального правительства.

Что представляли собой Ле Ван Зюет и Ле Тят, какова была их политическая программа и социальная база, к чему они стре­мились и чего успели добиться, в чем была их сила, в чем была их слабость? Прежде всего необходимо сказать, что оба лидера были крупные политические деятели, ближайшие соратники Зя Лонга, последовательно проводившие его политику гибкого учета социально-экономических реальностей, отказа от полного восста­новления норм феодально-бюрократического государства, полити­ку опоры на помещиков и отчасти на купцов и горнопромышлен­ников (без которых невозможно было решение финансовых проб­лем того времени). Различия же между ними были скорее всего различиями их экономической и военно-политической базы (бед­ный север с сильной прослойкой феодальной бюрократии и бо­гатый помещичий юг с преобладанием военного чиновничества), а также различиями их личного опыта и темперамента: опытный и осторожный политик и полководец — евнух Ле Ван Зюет и обязанный всему своим личным качествам, блестящий и темпе­раментный военачальник, бывший тэйшон Ле Тят, особняком сто­явший и в окружении Зя Лонга из-за своего тэйшонского прош­лого[436]. Источники неоднократно напоминают о единстве их поли­тической программы, об объединении их в одну «партию», и есть все основания считать, что многие высказывания более резкого Ле Тята отражают общую линию их поведения, тем более что многие намерения Ле Тята не могли быть реализованы без помо­щи Ле Ван Зюета. И, наконец, существенно то, что критика Ле Тята как политического противника императора началась лишь девять лет спустя после смерти Ле Тята, когда умер и Ле Ван Зюет и было практически подавлено восстание Ле Ван Кхоя на юге[437]. Очевидно, что Ле Ван Зюет препятствовал критике их об­щей политической программы.

Борьба двух этих политических лидеров с императором Минь Мангом выражалась в следующем: они подавали взаимно согла­сованные протесты против тех или иных мероприятий «консервато­ров» и свои собственные предложения, шедшие вразрез с меро­приятиями Минь Манга; самостоятельно назначали и смещали практически всех чиновников во вверенных им областях и даже требовали пересмотра соответствующих решений императора; предпринимали коллективные демарши, оказывая давление на им­ператора; присвоили себе всю полноту власти, вплоть до права смертной казни[438]; оба публично признавали право смены импера­тора и относительность императорской власти, причем Ле Тят прямо требовал дать ему на усыновление одного из принцев, что придало бы выступлению оппозиционеров черты легитимности. И, наконец, самое важное: на протяжении правления Ле Тята на севере и Ле Ван Зюета на юге они выполняли общеимперские приказы и распоряжения лишь в той мере, в какой это соответ­ствовало их политической программе. Наиболее ярким проявлени­ем этого были посылка Ле Ван Зюетом посольства в Англию (ко­торое не сумело добраться до места назначения) и обмен посоль­ствами с Бирмой[439]. Это было явным покушением на прерогативы императора, но еще более явным покушением был план Ле Тя­та — насильственное свержение ближайших сотрудников импера­тора Чинь Хоай Дыка и Нгуен Хыу Тхана при помощи прямой демонстрации при дворе. При этом оба наместника регулярно принимали у себя представителей императора, но обычными след­ствиями такого рода поездок были сообщения императору о том, что Ле Тят «сидит на императорском месте», или о том, что Ле Ван Зюет «строит себе мавзолей». Император обижался, но сде­лать ничего не мог. И при этом он отказался принять их отставку, поскольку за ними стояла сила. Что же это была за сила? На юге это были зажиточная часть крестьянства, помещики, армия, ад­министрация и купечество Зядиня. На севере положение было иным. Основную опору Ле Тята составляли армия и преданные ему кадры администрации. Это было гораздо меньше того, чем располагал Ле Ван Зюет на юге, но это было и единственным, чем располагала здесь династия Нгуенов вообще.

1827 год был определенным рубежом в развитии страны. Смерть Ле Тята и подчинение севера центральному правитель­ству расширили социально-экономическую базу консерваторов, что повлекло за собой, с одной стороны, дальнейшее укрепление центральной власти, с другой стороны, обострение социальных конфликтов.

С 1836 г., после победы в междоусобной войне и подавления основных очагов восстаний вьетнамских крестьян на севере и в Тханьхоа — Нгеане, противостояние носителей двух тенденций в феодальной верхушке («реалистов» и «консерваторов») утратило характер открытой борьбы. В то же время явный неуспех прове­дения консервативной политики на севере и восстания там, а так­же отказ от радикальной аграрной перестройки юга окончательно показали невозможность последовательного проведения консерва­тивной политики. Поиски выхода из противоречия между новой социально-экономической базой и старой формой организации феодального государства получили характер практических реше­ний тех или иных конкретных задач в рамках, более близких к реалистической линии, ибо иных путей во вьетнамском обществе XIX в. не было. Говорить о возвращении к реалистической полити­ке первых десятилетий нет никаких оснований, но и консерватив­ных решений в это время в аграрной политике феодального госу­дарства было не много. В немалой степени этому способствовали результаты реакционных экспериментов Ву Суан Кана и Нгуен Конг Чы, когда была предпринята попытка противопоставить об­щей тенденции провинциальной администрации к гибкой политике на местах образцы последовательно проводимой консервативной линии в местном управлении[440]. Результаты этих реакционных экс­периментов в Куангиене в 1833—1839 гг. и в Биньдине в 1839— 1841 гг. были плачевны и во многом определили на долгое время нежелание центральной администрации вмешиваться в ту сферу, которую она торжественно объявила основной,— в земледелие.

Конец 20-х — середина 30-х годов XIX в. были временем ост­рой политической борьбы, шедшей на фоне быстрого роста много­численных крестьянских выступлений на севере и в Тханьхоа — Нгеане. Крестьянство экономически и социально ощущало возвра­щение государства к системе двойного гнета — феодалов-чиновни­ков и помещиков,— который был основной причиной восстания Тэйшонов. Можно предполагать, что уход с поста, болезнь и смерть Ле Тята послужили сигналом к восстанию Фан Ба Ваня не только потому, что не стало опытного и авторитетного военного феодального лидера, но и потому, что сразу началось восстанов­ление ненавистных крестьянам старых порядков. Экономические трудности, крупные крестьянские восстания обострили в эти годы борьбу среди политических лидеров в правительстве. Столицу по­трясали непрерывные смены и перемещения высших чиновников. Полный разгон по чисто политическим соображениям всей ад­министрации Ле Тята на севере (за «неуважение законов», т. е. за невыполнение распоряжений Минь Манга) не мог не ослабить феодальной власти на севере, что повлекло за собой новое усиле­ние крестьянских восстаний. Восстание Фан Ба Ваня было прин­ципиально новым явлением. Впервые после восстания Тэйшонов возникла территория, долгое время контролируемая восставшими крестьянами. Но правительство Хюе поставило в эти годы задачу борьбы со своими политическими противниками в стане феодалов на первое место. В ущерб качеству управления севером был отме­нен пост наместника всего севера, что резко снизило эффектив­ность руководства[441]. Тогда же военные функции начали переда­вать гражданским чиновникам, что было полным отказом от ад­министративных традиций Нгуенов вообще и Зя Лонга в част­ности[442]. Одновременно в министерства назначаются по нескольку министров сразу, в то же время один министр мог вести дела нескольких министерств. Это понижало компетентность руковод­ства в министерствах, усиливало власть императора и мешало те­кущей работе. Еще в 1827 г. была сделана попытка подчинения Зядиня путем замены там кадров и последующего увеличения вывоза риса из Зядиня. Попытка эта провалилась, и с тем боль­шим рвением консервативные сановники и Минь Манг обруши­лись на еще сохранившихся в центральном аппарате ветеранов Зя Лонга, массами переводя их детей и родственников в катего­рию крестьян. Продолжалась централизация государственного аппарата. Был создан придворный совет (ной как), который дол­жен был выполнять функции премьер-министра, но в силу отсут­ствия в своем составе высших чиновников не представлял опас­ности для императора[443]. Начало 1830-х годов ознаменовалось за­вершением смены администрации на севере и разрастанием кон­фликта с Зядинем по целому ряду вопросов. Но до самой своей смерти в 1832 г. Ле Ван Зюет сохранял возможность прямого давления на императора. Смерть же Ле Ван Зюета превратила многолетний конфликт феодалов юга с императором в открытое столкновение. 18-го числа пятого месяца 1833 г. ночная атака 60 солдат при поддержке пяти слонов привела к свержению на­местника императора, назначенного на место Ле Ван Зюета[444]. Власть на юге без боя перешла к приемному сыну Ле Ван Зюе­та, дальнему родственнику Нгуенов — Ле Ван Кхою. Началась трехлетняя война феодалов юга с центральным правительством, война, исход которой вначале вряд ли казался кому-либо пред­решенным. Широчайший размах восстания на севере, один из ли­деров которого был тестем Ле Ван Кдоя, и затянувшаяся война в Камбодже привели к тому, что императору пришлось бросить в бой свою личную гвардию. Но большинство военных и полити­ческих лидеров оказали поддержку Минь Мангу, а разрозненные выступления на севере так и не слились в единое мощное восста­ние. Это позволило взять часть войск с севера и сравнительно быстро оттеснить войска Ле Ван Кхоя в г. Зядинь (Фиенан), Связь с морем, большие запасы продовольствия и денег, а также бесспорная поддержка части жителей города позволили Ле Ван Кхою в течение двух лет удерживать город. Определенную под­держку вначале он имел и у сельского населения в Зядине, где в 1834 г. представителям центрального правительства так и не уда­лось собрать налоги[445]. Локализация восстания в Зядине позволи­ла перебросить часть войск обратно на север и подавить там вос­стания крестьян и горожан Ханоя.

Поддержка боеспособной армии дала возможность не только осаждать и штурмовать Фиенан и подавлять восстания на севере, но и вести активные боевые действия в Камбодже и лаосских кня­жествах. В 1832—1835 гг. затяжные крестьянские восстания были постоянной реальностью внутриполитической жизни Вьетнама, и власти ограничивались их локализацией. Это позволило выделить войска для войны в Зядине и за пределами страны, но имело да­леко идущие отрицательные последствия для феодалов на севере, где значительная часть крестьянства успела побывать в повстан­ческих отрядах и хранила их традиции, что значительно облегча­ло восстания последующего периода. Наиболее дальновидные про­должатели «реалистической традиции», среди которых в это вре­мя выделяется Нгуен Данг Зяй, прямо предлагали восстановить помещичьи дружины и передать помещикам эффективную власть на местах, но политическая близорукость и традиционное недове­рие к помещикам как к социальной силе привели к тому, что динь тханы и двор отвергли это предложение. В немалой степени спокойствию правительства Минь Манга и консерваторов в целом способствовал тот факт, что к середине 1835 г. восстания пошли на убыль.

Вторая половина 1830-х годов отмечена продолжением после­довательной консервативной политики в деревне и в сфере фео­дальной эксплуатации и частичной либерализацией торгово-предпринимательской сферы. Усилились меры по экономическому ущемлению помещиков; в Биньдине и частично в Зядине конфис­ковались частные земли.

Однако в 1839 г. практически все чиновничество было пере­ведено на денежное, отчасти рисовое жалованье[446]. Этому способ­ствовали довольно энергичные меры по восстановлению горно­добывающей промышленности, сопровождавшиеся отказом от ря­да консервативных положений прошлого: частичное восстановле­ние откупа шахт, повышение заработной платы шахтерам и де­сятникам, посылка на шахты в качестве «экономических» чинов­ников наиболее ответственных и способных администраторов из столицы[447]. Для восстановления рынка на один год были отмене­ны все налоги на торговлю; фактически запретительные пошли­ны предыдущего периода заменены традиционной пошлиной — ¹/₄₀[448]; пытались расширить золотое и серебряное обращение, со­отнести стоимость денег с реальным содержанием металла[449]. Но проведение этих мероприятий явно было не реализацией про­граммы какой-то группы сановников, а скорее попытками улуч­шить способы феодальной эксплуатации. Параллельно осуществ­лялось проведение целого ряда архаических мер. Последнее во многом было обусловлено тем, что проводили эту политику, бес­спорно, господствующие с середины 1830-х годов консервативные лидеры, ведущая роль среди которых принадлежала Чыонг Данг Куэ, Ву Суан Кану, Ха Зуи Фиену, Данг Ван Тхиему и др.

Конец 1830-х годов для консервативной феодальной верхушки Вьетнама казался временем внутриполитической стабильности и внешнеполитического могущества. Страна была торжественно пе­реименована в Дайнам[450]. Прекратились крестьянские восстания, затихла борьба феодалов в стране и при дворе. Влияние Дайнама, казалось, с каждым днем крепло в Камбодже и лаосских кня­жествах.

Ничто не предвещало новой полосы экономических и социаль­ных трудностей, когда в 1840 г. умер, добившись, казалось бы, всех поставленных перед собой целей, император Минь Манг.

40-е годы XIX в. стали заметной вехой в историческом разви­тии Вьетнама. Именно в это время, когда острота аграрного кри­зиса временно спала в результате регулярной эксплуатации Зядиня и сравнительного упрочения положения на севере и в цен­тре, при политической стабильности внутри страны, стали очевид­ны органические пороки той системы эксплуатации в экономиче­ских, социальных и политических сферах, которую навязывала стране в течение 20 лет феодальная верхушка руками централь­ного правительства. Если в предшествующий период ряд провин­ций центра не был в состоянии прокормить свое собственное чи­новничество, то сейчас это положение распространилось на весь центр и большую часть севера. Практически большая часть при­бавочного продукта в этих частях страны шла помещикам, от­страненным от политической власти. Феодальное же чиновниче­ство, центральное правительство и армия фактически существова­ли за счет враждебного им Зядиня. В этих условиях централь­ное правительство утрачивает заинтересованность в повседневном руководстве большей частью страны, что ярко выражается в от­казах реагировать на насущные проблемы провинций, которые пы­тается отстаивать провинциальная администрация. В провинциях складываются устойчивые, долго не перемещаемые кадры админи­страции, которые порой яростно спорят с центром, не подвергаясь при этом репрессиям. Столица вяло реагирует на импульсы с мест, и даже крупнейшие принципиальные решения (признание развала общины и отказ от ее использования в качестве фискаль­ной единицы) принимались в рабочем порядке и занимали очень небольшое место в повседневной деятельности министерств и ве­домств. Об ослаблении связей между центральной администра­цией и провинциями ярко свидетельствует высказывание нового императора, Тхиеу Чи (1841 — 1848), о том, что в докладах, при­сылаемых из провинций, не говорится ни о каких делах. «Или в Поднебесной нет никаких дел, достойных упоминания?»[451] Пре­дельно ясным становится противопоставление провинциальной ад­министрации центра и севера (и тем более юга) центральному правительству, которое отказывается от проведения даже консер­вативных мероприятий.

Немалую роль в распаде стройного административного здания, созданного Минь Мангом, сыграла деятельность плохо контролируемого и безответственного цензората; его противоречивые выска­зывания и рекомендации хотя и не оказывали большого влияния на течение дел, но заметно обостряли положение при дворе и в столице, тем более что зачастую критике подвергался император, порой по пустяковому поводу[452]. Намечается не только совершенно очевидное ослабление влияния столичной администрации на дела провинций, но и ослабление власти императора в столице.

Здесь также сложились устойчивые группы феодальных лиде­ров со своими программами; они, как и усиливающийся цензорат, все меньше считались с мнением императора. Чрезмерно разрос­шийся императорский дом также принимал все более активное участие в делах управления, внося в них сумятицу и разнобой. Все это сопровождалось падением дисциплины столичного чинов­ничества, неисполнительностью, пьянством и т. д. Налицо очевид­ный упадок власти, сыгравший немалую отрицательную роль во время войны с Францией. Растущая самостоятельность провин­циальных властей не могла не сопровождаться заметным возрож­дением торговли и купечества, некоторым оздоровлением денеж­ного обращения, но горная промышленность находилась в упад­ке, аграрная ситуация в центре и на севере была явно ненор­мальной, количество риса и земли на душу населения падало, большие военные затраты были напрасными. Все это показывает, что восстановление архаической системы гражданского управле­ния в ее законченном виде, при котором высшее ее звено (сто­личное чиновничество) порождало и пыталось реализовать кон­сервативные идеи, оказалось исторически оправданным примени­тельно к средним и низшим звеньям, т. е. к провинциальной администрации. Эта администрация все более сознавала свое тож­дество с интересами помещиков и слившегося с ними низшего недипломированного чиновничества (лай зить) и последовательно проваливало все попытки социального ущемления помещиков. Архаичность и избыточность консервативного столичного чиновни­чества становятся полностью очевидными в это время, и уже раз­даются призывы если не к ликвидации этой группы, то к полному изменению ее персонального состава.

Важнейшими событиями были в 40-х годах постепенный отказ от опоры на общину в ряде районов страны и требования перехо­да к налогообложению конкретных городов, деревень и даже от­дельных хозяйств. Об этом свидетельствует доклад генерал-губер­натора Шонтэя — Хынгхоа — Тхайнгуена: «Крестьяне в общинах и деревнях большей частью зовутся жителями одной общины, но жители, общинные дома, пагоды, земли — все у них отдельное, у них нет родственных чувств по отношению к соседям и родствен­никам; есть места, где в настоящее время одна община разделена на две деревни либо на три, четыре, пять деревень, а так как зем­ли было то больше, то меньше, крестьянское население то густое, то редкое, поэтому и солдатская повинность была то тяжелая, то легкая и налоговые сборы то большие, то маленькие. Что касает­ся обычаев народа, то (крестьяне. — Авт.) постоянно делились на группы, а по записным книгам — это одна община. Например, од­на деревня — густонаселенная и богатая, а вторая и третья — редконаселенные и бедные либо вторая и третья — густонаселенные и богатые, а первая — редконаселенная и бедная. Если же компен­сацию за бегство солдат и налоговые недоимки собирать одина­ково со всей общины, то, поскольку земля и общинники (имущест­венно) совершенно разные, одна деревня колеблется и не хочет страдать из-за другой деревни. Если же заставляют одну деревню нести повинность, то ясно видно, что она окажется в бедственном положении и не сможет этого вынести; вот и получается, что од­на деревня бежит (пустеет), а вторая и третья деревни тоже раз­бегаются вслед за ней».

В связи с этим генерал-губернатор просил: «В тех общинах, где население, общинные дома, пагоды, земли — все раздельное (например, община Бошон — две деревни Бошон и Кхале и т. д.), то там оставить старое название общины, а затем четко вписать в списки, каким деревням принадлежат эти земли, каким общин­никам принадлежат эти земли, для того чтобы приводить в ка­честве свидетельства при расследованиях»[453].

В эти годы продолжается экономическое усиление помещиков, которому уже никто не пытался препятствовать. Продолжается и их конституирование в качестве ранговых феодалов (покупка фео­дальных рангов). Быстрыми темпами идет расслоение деревни, несмотря на отсутствие крупных голодовок, продолжается само­вольный уход из деревень. Деревня перестает быть основой тра­диционной административной организации; служба за деньги од­них вместо других настолько широко распространилась, что по­явились предложения о признании практически профессиональ­ного характера армии, ее соответственном резком уменьшении с привлечением в случае необходимости ополченцев, прошедших лишь обязательное военное обучение.

В стране сокращались проверка и контроль общинных списков. Резко упрощается процедура исключения умерших из списков[454], признается право на заклад и аренду общинной земли без огра­ничения срока, государство отказывается от контроля за арендой[455]. Государственные монополии сохраняются только по отно­шению к второстепенным сельскохозяйственным культурам, за­метно уменьшается казенный завоз риса в различные районы страны, сокращается строительство дамб. Регулярно уменьшаются годовые налоги, в чем немалую роль играет то обстоятельство, что широчайшее использование зядиньского риса уже не сопро­вождается (в отличие от времени Ле Ван Зюета) регулярной от­правкой больших сумм денег на юг. Усиленное использование экономических ресурсов Зядиня, возможно чрезмерное, дошло до того, что порой приходилось временно снижать налоги и в Зядине.

Финансовые проблемы продолжали оставаться сложными и за­путанными. Объем денежной массы рос параллельно росту числа населения, но структура ее была архаической, преобладала медь, а не серебро и золото. В стране продолжалась острая нехватка серебра, рыночная стоимость которого была в 3 раза выше офи­циальной[456].

В налоговом деле и выплате жалованья деньги играли веду­щую роль, тем более что государство постепенно возвращалось от массовых перевозок денег к использованию рынка и купцов. О неэффективности таких перевозок свидетельствует то, напри­мер, что во время одной перевозки крупной суммы денег из сто­лицы в Ханой четвертая часть этой суммы была разворована. В сфере налоговой эксплуатации помимо высокой роли денежных налогов необходимо отметить отказ от малоэффективных усилий в деле налогообложения горцев и китайцев, а также регулярное временное снижение налогов как вследствие неурожаев, так и при очень больших урожаях из-за перегрузки рисовых складов.

Был сделан ряд уступок купечеству, что повлекло за собой быстрый рост торговли с самого начала 1840-х годов. Этими уступками являлись как периоды беспошлинной торговли, сокра­щение числа внутренних таможен, так и возвращение к системе аренды таможен купцами.

Немалую роль во всем этом играла борьба ряда провинциаль­ных лидеров за интересы купечества. Они настолько тесно связали себя с интересами купечества, что один из них был назван «про­поведником коварных купцов» за высказывание о том, что «земля и небо породили имущество не для государства, а для народа и нужно поощрение, чтобы люди, выставляющие товары и занима­ющиеся торговлей, тоже в равной мере пользовались выгодой»[457]. Но было бы неверно говорить о политике поощрения купечества, хотя правительству было ясно, что с купечеством нельзя не счи­таться. («Если в местах производства не будут с охотой торго­вать товарами, то нельзя будет выполнить закон о закупках и народу придется туго»[458].) По мере роста торговли и обогащения купцов была сделана попытка лишить их части доходов, особенно на юге, за счет установления государственных цен на товары и введения сложных регламентации[459].

Государственная экономика не была предметом особых забот правительства, что не могло не повлечь за собой ее упадка даже в военной промышленности столицы. Сократился общий объем го­сударственных перевозок риса (казенные перевозки риса в столи­цу уменьшились в 3 раза).

Из тех лидеров, которые были у власти в течение этого десятилетия, нужно выделить регента Чыонг Данг Куэ, Ву Суан Ка­на — второго человека в государстве, Лам Зуи Хиепа — все они последовательно придерживались консервативных взглядов, кон­тролировали лишь общее руководство страной и мало были связа­ны с провинциальной администрацией. Им противостояла группа провинциальных лидеров, требовавших проведения более гибкой социальной и экономической политики. Эта группа регулярно вы­ступала со своими предложениями и в столице (Нгуен Данг Зяй и Нгуи Кхак Туан), где их осторожно поддерживала группа прак­тических политиков, с опытом работы в провинциях (среди по­следних можно выделить Фан Тхань Зяна), Особняком стояла группа военно-гражданских лидеров умеренно консервативного направления, руководствовавшаяся в своей деятельности не толь­ко консервативными идеалами, но и насущными потребностями страны, особенно военно-политическими: Нгуен Чи Фыонг, Чыонг Минь Зянг. На протяжении 10 лет соотношение сил этих группи­ровок существенно не менялось, хотя в 1848 г. при новом молодом императоре, Ты Дыке (1848—1883), взаимоотношения их резко обострились. Уже в конце первого года правления Ты Дыка стали видны противоречия между группой чиновников-консерваторов Лам Зуи Хиепа, к которой примыкал Нгуен Чи Фыонг, и группой Нгуен Данг Зяя. По словам Ты Дыка, «когда они говорят, то как будто бы шутят друг с другом, но если вглядеться пристально в их душу, то кажется, что между ними есть разногласия»[460]. Очень скоро чиновники перешли от насмешек к более резким проявлениям чувств, и в 1849 г. при дворе разразился кризис. Поводом для конфликта послужило обсуждение кандидатуры на пост генерал-губернатора Нгеана—Хатиня. Не желая терпеть в столице лидера «реалистов», консервативное чиновничество реши­ло отправить Нгуен Данг Зяя в почетную ссылку. Инициатором этого явился Чыонг Данг Куэ. Зяй отказался, сославшись на то, что всего год находится в столице. Против него выступил Нгуен Чи Фыонг. Тут же один из чиновников заявил, что Зяй любитель азартных игр и надо выбрать кого-либо другого, например Лам Зуи Хиепа или Фан Тхань Зяна, известных примерным поведени­ем. Но Фан Тхань Зян тоже отказался. Тогда Зяй подал доклад императору, в котором открыто изложил мотивы выдвижения его консервативным чиновничеством на провинциальную должность: «Двор решил выдвинуть меня на эту должность, так как у меня прямой характер, всегда, когда говорю, не избегаю конфликтов, при обсуждении дел имею отличное (мнение.— Авт.), разве не поэтому они не хотят находиться со мной в одном ряду?»[461]. Далее Зяй прямо говорил о борьбе партий при дворе: «Когда я вдалеке, двор беззаботен, гражданские (чиновники.— Авт.) без­молвствуют, военные веселятся, а сегодня я подаю тайный до­клад, завтра подам обвинительный, разве не потому динь тханы ненавидят меня, что я не вхожу в одну клику с ними?»[462]. На этом конфликт не кончился. Сановники начали борьбу по поводу вы­движения еще одной кандидатуры, и споры стали столь бурными, что вмешался цензорат. Император резко выбранил обе груп­пировки, напомнив о старой вражде Нгуен Данг Зяя и Лам Зуи Хиепа. В разгар ожесточенных столкновений была похищена прин­цесса, невестка Чыонг Данг Куэ; нити преступления вели в при­дворный совет и дворцовую стражу. Положение при дворе стано­вилось критическим. Глава цензората Буй Куй обвинил Чыонг Данг Куэ в узурпации власти, а Нгуен Данг Зяя — во вздорных речах. Страсти так накалились, что император с удивлением по­хвалил Куй, не испугавшегося могущественных вельмож, и, обви­нив в «разделении на группировки», понизил Чыонг Данг Куэ на две ступени, Нгуен Данг Зяя — на три[463].

В следующем месяце Нгуен Данг Зяй был отправлен генерал-губернатором в Нгеан—Хатинь, Нгуен Чи Фыонг отправлен на­местником в Намки (юг), где в 1849 г. эпидемия унесла более полумиллиона жизней.

В столице остались одни консервативные лидеры, однако часть страны находилась под управлением «реалистов» (Нгуи Кхак Туан в Шоннаме, Нгуен Данг Зяй в Нгеане) и практиков (Нгуен Чи Фыонг в Намки). В известной мере воспроизводилась ситуа­ция 1820—1827 гг., с той только разницей, что сам Ты Дык не был «консерватором». Хранителями консервативных традиций остава­лись «люди Минь Манга»: Чыонг Данг Кюэ, Лам Зуи Хиеп, Ха Зуи Фиен. Ты Дык в известной степени находился под их влияни­ем и соглашался с их требованиями, если «консерваторы» ставили вопрос категорически; так, они провалили инициативу императо­ра, направленную на возвращение конфискованных частных зе­мель в Биньдине. Однако в то же время Ты Дык охотно санкцио­нировал почти все мероприятия как практического, так и законо­дательного характера, исходившие от «реалистов». На протяже­нии четырех с половиной лет — с начала 1850 г. до своей смерти в середине 1854 г.— лидеры «реалистов» Нгуен Данг Зяй и Нгуи Кхак Туан, обладавшие практически верховной властью на севе­ре, проводили почти во всех областях экономики и управления идеи возвращения к нормам эпохи Зя Лонга. Не будет преувели­чением сказать, что идея возвращения к нормам эпохи Зя Лонга стала знаменем почти всех мероприятий, предлагаемых и осу­ществляемых в период 1850—1854 гг.

Всемерно повышалась роль лай зитей в общине и волости (тонг), и ограничивалось вмешательство чиновничества в дела этих административных единиц. Отныне чиновники в фу и хюенах сами не составляли списки, а лишь приказывали «крестьянам». «Крестьяне», а скорее всего помещики составляли эти списки, а провинциальные чиновники их только просматривали. Из центра, чего не было ранее, вообще никого не присылали. Помещики полу­чили возможность сами оформлять в записных книгах захваты за­висимых крестьян и их земель[464]. В докладе Нгуен Данг Зяя спе­циально указывалось, что ранее ли зити не собственноручно со­ставляли списки общинников, а вынуждены были пользоваться услугами провинциальных секретарей. Если же количество земли и налогоплательщиков не изменялось (по мнению тех же ли зитей), то списки эти вообще не надо было составлять[465]. Пересмат­ривался и основной принцип общинного администрирования. Переписи один раз в три года практически отменялись. Отсутст­вие переписей вело к окончательному распаду общинной собствен­ности — превращению общинного держания в наследственное, а затем в аллод. На усилении помещиков — ли зитей — как един­ственной администрации общин и волостей настаивал и Нгуи Кхак Туан. Он предлагал увеличить количество местных чиновни­ков в волости и отменить посылку провинциальных чиновников в горные районы[466], в национальных районах управлять должны бы­ли местные вожди. Ли зити получали денежно-рисовое жало­ванье— 1 куан 2 тиена деньгами либо в пересчете на рис — и ста­новились официально частью государственного аппарата.

Одновременно началась кампания за сокращение числа дипло­мированного чиновничества. Зачинщиком ее был все тот же Нгуен Данг Зяй, который предложил для этого ликвидировать провин­цию Хатинь, разделив ее территорию между Нгеаном и Тхуан-хоа[467]. «Реалисты» хорошо понимали, как страдал Вьетнам от из­быточного количества служилых феодалов. Несмотря на то что его предложение не было принято, оно не осталось незамеченным. Идея укрупнения провинций снова всплыла в пятом месяце 1853 г., когда европейское вторжение уже «висело в воздухе» и, возможно, ощущалась необходимость срочно укрепить Намки в военном плане. Для обсуждения этой проблемы император при­гласил двух «консерваторов» (Чыонг Данг Куэ, Данг Ван Тхиема) и двух «реалистов» (Нгуен Данг Зяя, Нгуи Кхак Туана). (Такое сочетание в начале 50-х годов XIX в. было постоянным явлением.) В подходе «консерваторов к этому вопросу проявля­лась лишь забота о возможности набора войск. Считалось, что на укрупненной территории это сделать легче. Чыонг Данг Куэ по­лагал, что из шести провинций можно сделать две-три. Данг Ван Тхием, как истинный питомец Минь Манга, был настроен скепти­чески. Он считал, что в Намки народ из Куангнама до сих пор еще живет «как на чужбине», еще не стал местным населе­нием, поэтому «набранные утром войска днем разбегутся»[468]. «Реа­листы» были вполне уверены в возможности обороны Намки, одна­ко Нгуи Кхак Туан рассматривал эту проблему как возможность прежде всего для немедленного сокращения числа чиновников. Французское вторжение помешало реализации этих планов.

Одной из основных проблем было создание стабильной и хо­рошо обученной армии. Ни тем ни другим качеством вьетнамская армия в первой половине XIX в. не обладала. Бегство из армии продолжалось, и ни освобождения от замены беглых солдат, по­рой до трех лет, ни сокращения набора солдат из общин с редким населением, ни установление 10-летнего срока замены беглых сол­дат не помогали. Все это заставляло государство прибегать к най­му солдат из неприписных крестьян. В середине века войска из неприписных крестьян насчитывали в среднем от 15 до 30% сол­дат в армии.

В сфере экономики явственно виделось разделение приложе­ния усилий «консерваторов» и «реалистов». Первые были заняты в основном организацией освоения целинных и заброшенных зе­мель при помощи дон диенов, вторые пытались оздоровлять тор­говлю и финансы.

Во втором месяце 1852 г. Ты Дык поднял вопрос о возвращении землевладельцам конфискованной частной земли в Биньдине. Но после долгих споров и решительного отказа Ха Зуи Фиена и Чыонг Данг Куэ согласиться на возврат помещикам как всей кон­фискованной земли, так и хотя бы «компромиссных» 10% победа осталась за «консерваторами»[469]. Но этим дело не кончилось, просьбы о возвращении биньдиньской земли снова стали появ­ляться в докладах императору[470].

Единственной сферой экономики, в которой активно действо­вали «консерваторы», было земледелие, хотя создание дон диенов в Намки в начале 50-х годов преследовало и военные цели. Не­смотря на то что дон диены были традиционной формой освоения целинных земель, в Намки они приняли своеобразную форму и несколько напоминали дон диены периода Зя Лонга. Во-первых, их частично обрабатывали группы бедных крестьян, уже потом превращаемых в военные подразделения (а не изначально солда­ты). Во-вторых, по свидетельству посланного императором чинов­ника, эти земли только в период освоения были дон диенами, а в будущем должны были стать частными землями. В-третьих, кре­стьяне, уходившие из общин и вступавшие в дон диены, получали освобождение от налогов на пять лет.

Так же обстояло дело с дон диенами и в период Зя Лонга, только тогда организаторы дон диенов, уходившие из общин, полу­чали полное и пожизненное освобождение от налогов и повин­ностей. Они превращались во владельцев созданных при участии государства поместий с фиксированным налогом. Все, что они выжимали из крестьян больше налоговых ставок, они присваива­ли себе. Дон диены 50-х годов отличались от зялонговских мень­шей свободой и значительно большим контролем со стороны адми­нистрации Нгуен Чи Фыонга.

Наибольшее сопротивление созданию новых дон диенов оказа­ли помещики, которые не хотели терять своих зависимых и «рас­пространяли слухи, смущающие крестьян». Несмотря на это, уже в первое время было организовано 100 поселений. Программа бы­ла рассчитана на долгие годы, но была прервана французским вторжением. И тогда дон диены должны были оправдать свое название — военные поселения.

На севере в это время «реалисты» проводили программу по восстановлению торговли, финансов и организации промыслов.

Предлагалось прекратить использование даровой силы солдат и платить за работу и доставку материалов деньги по государст­венным ценам либо покупать все по рыночной цене. Кроме того, предлагалось прекратить практику принудительных закупок кре­стьянами различных товаров и поставок в пользу государства. Для этого надо было учредить производственные и торговые объ­единения (хо). Члены этих объединений должны были освобож­даться от военной службы и общественных работ, а налог пла­тить произведенной продукцией или товарами. В случае массовых государственных закупок полагалось по правилам эпохи Зя Лонга разверстать всю сумму на земельную площадь, а потом вычитать из побочных земельных налогов с крестьян. Цена закупаемого, которая должна была лечь в основу суммы, вычитаемой из по­бочных земельных налогов, устанавливалась по рыночной. По сравнению с прежним порядком, когда вычитаемая сумма раз­верстывалась между всеми общинниками вне зависимости от их земельных владений, новый порядок должен был несколько об­легчить положение безземельных бедняков (не плативших земель­ных налогов) и ударить по богатым и средним землевладельцам. Благоприятно должен был отразиться на ремесленниках и торгов­цах и запрет заниженнной государственной цены на ремесленные изделия, покупаемые государством.

Было предложено также поднять фрахтовые цены на транс­портные корабли, предлагалось освободить владельцев кораблей от военной службы и трудовых работ, разрешить набирать в греб­цы крестьян. Вся процедура — фрахт кораблей, оплата гребцов и т. д.— устанавливалась по нормам эпохи Зя Лонга. Кроме того, предусматривалось улучшение транспортных путей.

Многое из этой программы после обсуждения чиновниками двора реализовалось, но что именно — неизвестно[471]. Вопрос о за­купке товаров по рыночным ценам был поднят еще раз Нгуен Ван Тяном и на этот раз одобрен императором[472].

Была одна сфера, в которой даже активная деятельность «реа­листов» не смогла навести порядок. Этой сферой являлись фи­нансы. Они были так запутаны и испорчены в период Минь Манга, что быстро совладать с царившей неразберихой было не под силу даже самым светлым умам того времени.

Первым мероприятием «реалистов» в этой области в 1848 г. был выпуск в оборот всех старых монет, за исключением тэйшонских и поломанных, издавна хранившихся в Ханое. Тэйшонские и поломанные монеты шли на переплавку.

Одновременно устанавливалась государственная монополия на выпуск нового серебряного ланга. Частным лицам строго запре­щалось их отливать. Старый слиток в 10 лангов, на котором не стояло эры правления, названия провинции и пробы, не считался фальшивым и употреблялся наравне с другим мелким серебром и слитками. Но если это серебро сдавали в качестве налогов, то его тут же переливали в новый ланг. Но восстановление системы сред­них номиналов не спасло положения. Серебряные шахты были заброшены, серебра было мало. В конце 1848 г. был отлит новый донг, состоявший из 60% меди и 40% цинка. Но и это не помогло, цена донга падала, серебра — росла, но взять его было неоткуда.

Все лидеры «реалистов» подали на обсуждение двора доклады с совершенно различными точками зрения по поводу проведения необходимых мероприятий в сфере денежного хозяйства. Наибо­лее правильный, как представляется, путь предложил Нгуи Кхан Туан, который советовал подтвердить запрет частной чеканки цин­ковой монеты и тем самым ввести в оборот государственные день­ги с номинальной стоимостью.

Нгуен Данг Зяй, напротив, хотел отменить запреты и способ­ствовать наибольшему Производству цинковых денег кем угодно. К нему примыкал Тон Тхат Бат, предлагавший отменить запре­ты, поставить как можно больше монетных дворов и разрешить народу поставлять цинковые донги в казну. Был избран второй путь. Чиновники императорского двора разрешили в провинциях ставить по одной-две литейни. Такие литейни должны были нахо­диться под контролем провинциальных властей, обязанных наблю­дать, чтобы литейщики соблюдали все правила при изготовлении денег, которые должны были полностью соответствовать цинко­вым донгам эры Ты Дыка[473].

Государство тем самым признало, что само не могло уже справиться с беспорядком в денежном хозяйстве. Чтобы ликви­дировать этот беспорядок, необходима была длительная и после­довательная добыча ценных металлов. Но горное дело было подо­рвано экономической политикой Минь Манга, восстанавливалось долго и с трудом. Хотя налоговые льготы давали себя знать, шах­товладельцы были лояльны к правительству Ты Дыка и даже выступали на стороне императорских войск в подавлении мелких восстаний, за что получили награды из Хюэ, но для успеха необ­ходимо было время, а его-то у Ты Дыка уже не было.

В конце 40-х — начале 50-х годов курс на возвращение к вре­менам Зя Лонга привел сначала к частичной, а затем к почти полной реабилитации умерших врагов Минь Манга: старшего сы­на принца Каня, Ми Дыонга, который, как сын наследного принца, имел с некоторой точки зрения определенные права на пре­стол, Нгуен Ван Тханя, Ле Тята и Ле Ван Зюета.

Интересно, что вопрос об этом поднял Ву Суан Кан, некогда решительный «консерватор», инициатор биньдиньского экспери­мента. В 1848 г. Ву Суан Кан для каждого из этой четверки нашел свое оправдание: «Нгуен Ван Тхань покончил с собой, по­тому что не сумел воспрепятствовать сыну; вину Ле Ван Зюета и Ле Тята нельзя отрицать, но если подумать о причине вины, то можно оказать снисхождение. Они умели сражаться, но не уме­ли держать себя скромно. Когда у них появились заслуги, они стали кичливыми. Поэтому они навлекли на себя гнев и соверши­ли провинность»[474]. Ву Суан Кан просил оказать милости потом­кам трех старых государственных деятелей. Потомок принца Каня Ле Тюнг был награжден титулом хау, потомки Нгуен Ван Тханя, Ле Ван Зюета и Ле Тята привлечены на службу, а младшему брату Ле Ван Зюета, осужденному вместе с ним, вернули долж­ность маршала[475]. В конце 1853 г. один из старых чиновников подал императору доклад, в котором предлагал вернуть прежние привилегии детям ветеранов Зя Лонга, отмененные Минь Мангом. Выполнено это не было, но обсуждалось вполне серьезно.

Таким образом, с 1848 по 1854 г. наблюдается в определенной мере процесс возвращения к реалистической политике в экономи­ческой и социальной сферах. Этот процесс не дошел до конца и был прерван, во-первых, смертью лидеров «реалистов» Нгуен Данг Зяя и Нгуи Кхак Туана к 1854 г., во-вторых, восстанием Као Ба Куата, которое охватило значительную часть севера и потре­бовало напряжения и сплочения всех сил феодального государст­ва, что произошло после смерти этих двух политиков и осуществ­лялось уже под «консервативным» знаменем, и в-третьих, нача­лом французского вторжения 1858 г., прервавшим мирное развитие вьетнамского государства.