От автора 120 1 страница

ПРЕДИСЛОВИЕ

Тема этих историй — успех, неудача, возвращение — неизменно привлекательна. Все мы знаем по своему собственному опыту, жизнь редко идет по прямой и больше напоминает ряд зигзагов и взле­тов и падений.

Интригующими все эти рассказы делает то, что они написаны о людях во плоти и крови, пытающихся преодолеть кризисы в реальной жизни, — неприятности, вызванные «иррациональным процветани­ем», глубоким скептицизмом поставщиков капитала (обычно кредито­ров), интенсивной конкуренцией, изменившимися условиями рынка, игрой на грани закона, простым невезением или даже проблемами со здоровьем (Джим Стоуволл, например, ослеп в возрасте 29 лет).

Сталкиваясь с неудачей, многие люди теряют энтузиазм и выдерж­ку, подобно некоему побежденному персонажу средних лет в романе Джона О'Хары. Но наши герои сопротивлялись. Истории их заслужи­вают прочтения потому, что их возвращение никогда не было легким, обычно сопровождалось большими душевными потрясениями и разо­чарованиями. Более того, некоторые из этих титанов бизнеса могут по­терпеть крах еще раз.

В бизнесе успех — дело преходящее, он (успех) всегда изменяется. Мой отец любил говаривать: «Когда вы думаете, что добрались до мес­та, будьте готовы, что вам укажут на дверь». В свободном обществе предприниматели, часто начинающие, имея за душой одни амбиции, всегда будут стремиться создавать новые товары, услуги и способы вы­полнения тех или иных процессов. Этот изобретательный, инноваци­онный дух — признак прогресса, но он привносит беспрерывную су­матоху с постоянными попытками изменить статус-кво. «Творческое разрушение» — так знаменитый экономист Джозеф Шумпетер назвал процесс экономического прогресса.

Такой прогресс весьма беспорядочен. Большинство новых пред­приятий никогда не сможет встать на ноги. И большинство существу­ющих доминирующих корпораций, в конечном счете, отступит, окон­чив свои дни слиянием, поглощением или на корпоративном кладбище. Из 500 крупнейших компаний, доминировавших над экономикой во время семидесятой годовщины журнала «Форбс» в 1987 году, сегод­ня менее половины остается в числе 500 лучших.

Восемнадцать лет назад в первом списке «Форбса» 400 самых бога­тых американцев доминировали те, чье богатство построено на нефти и недвижимости. Сегодня — и кто знает, что будет завтра, — домини­рует богатство, связанное с высокими технологиями.

Моих братьев и меня с раннего возраста учили: бизнес подобен пе­карне — вы не можете продавать вчерашний хлеб завтра; вы должны каждый день отвоевывать свое место на рынке. Мы вскормлены на рассказах об истории журнала «Форбс», подобной «американским гор­кам». Основанный в 1917 году (в год Российской революции) нашим когда-то не имевшим ни гроша дедом-иммигрантом Б. К. Форбсом, журнал достиг огромного успеха в течение «ревущих двадцатых». В 1928 году могущественный газетный лорд Уильям Рэндолф Хёрст предложил деду за «Форбс» эквивалент сегодняшних десятков милли­онов долларов. Весьма польщенный и удовлетворенный, независимо мыслящий Б. К. Форбс гордо отверг предложение. Затем наступили крах фондового рынка и Великая депрессия. К1932 году у «Форбса» не осталось ничего, кроме имени. Он выживал только благодаря героиче­ским усилиям своего основателя и его коллег. В течение многих лет Б. К. Форбс не мог выплачивать свою собственную зарплату, потому что в банке не было достаточно денег, чтобы покрыть ее.

Некоторые люди до сих пор верят, что бизнес и экономика сухи как пыль и представляют собой лишь ряды сводящих с ума чисел. Но должным образом преподнесенный бизнес оказывается захватываю­щей драмой. Как знает любой наблюдатель или участник, числа — просто форма стенографии, а балансовые отчеты — лишь моменталь­ные фотографии быстродвижущейся и постоянно изменяющейся кар­тины. Мой дед обычно говорил, что о бизнесе больше узнаешь, оцени­вая «главную шишку» (так он называл главных управляющих), чем из балансовых отчетов компании.

С учетом человеческой природы и часто грязного процесса творче­ского созидания, неудивительно, что бизнес редко бывает гладкой прогрессией, возлюбленной аналитиками и экономистами.

Джим Стоуволл сказал об этом не хуже любого другого: «Вы и я имеем только одно право в этом мире, право выбора. Мы не всегда мо­жем выбирать то, что случается с нами, но мы всегда можем выбирать то, что будем с этим делать».

Читайте и смотрите, что эти люди «сделали с этим», — и вдохнов­ляйтесь.

Стив форбс

ВВЕДЕНИЕ

Предмет этой книги не «простой» успех, а успех, завоеван­ный со второго захода, — победы, вырванные у поражения.

Приготовьтесь к знакомству с 12 стальными мужчинами и женщинами, перенесшими жесточайшие удары судьбы и все же выжившими. Более того, они снова добились процветания. Су­пермен — никто по сравнению с членами этой дюжины. И все же наши победители, как вы скоро узнаете, отнюдь не сверхлю­ди. Все они были изменены и унижены пережитым опытом, большинство продолжают носить свои шрамы и сегодня. Это часть того, что делает их истории столь впечатляющими — их го­товность рассказать правду о той цене, заплаченной за свой ус­пех, — не просто, чтобы завоевать его, но, однажды утратив, вернуть потерянное.

Такие повороты судьбы, как первым заметил Аристотель, главная движущая сила великой драмы. Задолго до рассвета ка­питализма (не говоря уже о доткомизме — dot-com-ism) лучши­ми и наиболее привлекательными оказывались планы, преодо­левшие какое-то почти фатальное препятствие. Справедливо это и сегодня.

Никому нет дела до человека, чья жизнь легка, чья самая тя­желая травма на работе — порез о бумагу. А вот страдание, на­стоящее страдание, особенно когда оно сочетается с отважной борьбой, всегда захватывает наше пристальное внимание. Пай-мальчик, плавно переходящий из Гротона[1] в Гарвард, а затем к руководству «Морган Стэнли» прежде, чем с почетом удалится на покой с поста президента Мирового Банка, не вызовет и зевка. Но парень, которого вышвыривают из Гротона, который тем не менее умудряется поступить в Гарвард, который почти теря­ет семейное состояние, прежде чем удвоить его, и который, уже на склоне лет, изобретает аппарат для лечения рака только для того, чтобы чертежи улетели в окно по дороге в патентное бю­ро, — такой парень заставляет нас приклеиваться к краю наше­го коллективного стула. Почему? Потому что без препятствий прогресс просто не свойствен человеческому опыту. История второго парня звучит более правдивой; мы узнаем себя в этом парне.

При отборе наших рассказов мы руководствовались немно­гими критериями. Мы хотели поведать истории живых людей, а не безликих учреждений. Мы прикинули, что полки магазинов во всем мире достаточно полны унылыми книгами, описываю­щими, как творит дела кучка бюрократов в той или иной корпо­рации. Поэтому единственными описаниями компаний, кото­рые вы найдете здесь, например, «Оракул» Лэрри Эллисона или «Молден миллз» Эрона Фюрштайна, те случаи, когда герой и его или ее компания неразделимы.

Для нас не имело значения, были ли наши главные герои бога­тыми или не очень, белыми или черными, знаменитыми или не­известными, молодыми или старыми, мужчинами или женщина­ми. По этой причине вы найдете, что наша группа весьма неодно­родна. В ней есть, среди прочих, банкир, слепой, организатор бо­ксерских боев и производитель пиццы. Есть и Дональд Трамп — от него, похоже, никуда не денешься, — но вы также найдете людей, о которых, вероятно, до сих пор никогда не слышали.

Мы не выбирали специально типы неудач, лишь бы они бы­ли яркими. Преодолеваемые проблемы включают пожар, тюрь­му, рак, расовые предрассудки, банкротство (включая самый большой финансовый пшик в истории) и — вероятно, наиболее трудные из всех — последствия самого успеха, включая гор­дость и самодовольство.

Было бы замечательно, если, подобно Данте, каждый из на­ших 12 героев возвратился из путешествия в Ад с набором поэ­тически выраженных уроков, но мы не настаивали на этом. Мы сами вывели уроки, где необходимо.

Итак, что же имело для нас значение? По-настоящему, только две вещи: драматизм историй; и чтобы все наши главные герои

были людьми, в настоящее время живыми, и можно было бы встретиться с ними, пожать руку, возможно, услышать их истории из их собственных уст. С единственным исключением — Лэрри Эллисон — это оказалось осуществимым. (Вы ведь не хотели бы, чтобы книга по неудачам была лишена недостатков, не так ли?)

И, наконец: в последнее время среди ученых мужей от биз­неса вошло в моду относиться к неудачам и поражениям как к делам, не имеющим особых последствий. Подобно ветряной оспе, они рассматриваются как предшественники зрелости. Ра­ботодатели ныне ищут кандидатов, ранее разоривших свои предприятия. Неудачи, говорят теперь, это лишь ограничители скорости на стезе карьеры того или иного человека.

Так ли это? Наши герои, оставшиеся в живых, предлагают менее привлекательную перспективу. Очень больно попасть в тюрьму, ослепнуть, потерять грудь, видеть, как семейный биз­нес сгорает до тла. Достаточно поговорить с людьми, перенес­шими меньшие разочарования, чтобы понять, что это правда.

«Я слышал, — сказал однажды полный благих намерений посетитель Уильяму Рэндолфу Хёрсту, — что на кино можно сделать неплохие деньги».

«Да, — задумчиво ответил Хёрст, потерявший на кинобизне­се целое состояние, — это мои деньги».

На этих страницах неудача — никакая не абстракция. Не что-то, происходящее только с другими людьми. Она рядом и реальна — и ее укуса боятся. И все же ее можно победить, и в этом послание и обещание этой книги.

Часто цитируемая ремарка Ф. Скотта Фицджеральда, что в жизни американцев нет «никаких вторых попыток», опроверга­ется здесь на каждой странице. Никаких вторых попыток? Скот-ти, должно быть, общался с неправильной компанией. Наши 12 стойких бойцов не просто имели вторую попытку; в некоторых случаях им пришлось пройти третью или четвертую. Они, таким образом, стали звездами среди оставшихся в живых. И можно подозревать, что их будут продолжать вызывать на бис, пока Ве­ликий Режиссер не прокричит: «Хватит уже!» Когда ваше эго и ваш бумажник, и ваше имя все сразу в опасности — как это час­то бывает с предпринимателями, — вы будете сражаться до по­следнего, лишь бы удержаться на сцене.

Эрон Фюрштайн

глава 1 Эрон Фюрштайн

Главный управляющий и владелец «Молден миллз»

«Вы когда-нибудь читали книгу Иова?»

Вечер 11 декабря 1995 года начался достаточно счастливо для Эрона Фюрштайна, главного управляющего и владельца «Молден миллз» — одного из крупнейших, старейших и наибо­лее инновационных производителей текстиля в Массачусетсе. Причиной была вечеринка в честь его семидесятого дня рожде­ния. Место действия: «Кафе Будапешт», один из его любимых ресторанов (и один из лучших в Бостоне). Семья, друзья и кол­леги собрались там поздравить Фюрштайна в обстановке тостов и смеха, ибо было, что праздновать.

Компания процветала более десятилетия в значительной степени благодаря единственному продукту — полартеку (Polartec, первоначально Polarfleece) — мягкой, пушистой, на­поминающей овечью шерсть синтетической ткани, запатенто­ванной инженерами «Молден» в конце 70-х гг. и поступившей в продажу в 1981 году. Для Фюрштайна эта «овечья шерсть» бук­вально оказалась золотым руном.

Теплота, легкий вес, способность поглощать влагу — делали полартек идеальным для верхней одежды, которую носили все, от профессиональных спортсменов и альпинистов до любите­лей бега и просто людей, обожающих по уик-эндам покопаться в саду. Десятки страниц каждого выпуска каталогов L.L. Bean и Lands' End (а это лишь два из множества клиентов «Молден») регулярно посвящались рекламе пальто и пиджаков, перчаток, шляп, жилетов, обуви, даже банных халатов и пижам на основе полартека. Мало того, что ткань была тепла и комфортна, — она также была политически корректна; делалась главным об­разом из вторсырья (на 80 процентов из переработанных пласт­массовых бутылок из-под газировки). Ее с гордостью могли но­сить защитники окружающей среды. Она оказалась квинтэс­сенцией идеального продукта. Настойчиво рекламируя ее, «Молден миллз» создала трехмиллиардодолларовый рознич­ный рынок. Объем продаж достиг 400 млн. долл. в тот год, ко­гда Фюрштайну стукнуло 70.

Положение компании в текстильной промышленности бы­ла уникально. Ее позиции укреплялись, тогда как другие фаб­рики теряли их.

Традиционные фабрики, не имевшие собственного продук­та, сопоставимого с полартеком, были вынуждены конкуриро­вать преимущественно на цене. А в этом фабрики Новой Анг­лии, начиная с 50-х гг., проигрывали фабрикам с более низки­ми производственными расходами — тем, что располагались в южных штатах, Мексике или Азии. Немало соседей «Молден» разорились, закрылись или перевели производство в другое ме­сто. Результат: в г. Лоренсе, шт. Массачусетс, родном городе «Молден миллз», таких вещей, как «Кафе Будапешт», не было и в помине. Та часть Лоренса, где располагались столетние крас­ные кирпичные здания фабрики Фюрштайна, считалась мест­ными жителями, пожалуй, самой неприятной в городе — пус­тынное место с заколоченными цехами и разбитыми окнами. Викторианский комплекс «Молден» тянулся там на три кварта­ла, по самой границе между Лоренсом и Метьюэном.

Жизнь рабочих в Лоренсе никогда не была по-настоящему легкой (именно в этом городе произошла в 1912 году забастовка 25.000 рабочих, получившая название «Хлеб и Розы»), но, по крайней мере, в городе когда-то бурлила коммерческая деятель­ность. Теперь он занимал двадцать четвертое место среди бедней­ших городов Соединенных Штатов и был известен уже не произ­водством, а как столица крэка и кокаина и магнит для недавно прибывших иммигрантов. Находясь всего в 30 милях к северу от Бостона, он больше походил на город какой-нибудь страны «тре­тьего мира». Рабочая сила «Молден миллз» включала 52 различ­ные национальности и в этом смысле была среди наиболее ди­версифицированных в текстильной промышленности.

Однако Фюрштайн упорно отказывался переезжать, отчасти потому, что в этом не было необходимости (прибыли «Молден», благодаря полартеку, были настолько велики, что ему не было нужды искать более дешевую рабочую силу); отчасти потому, что он испытывал чувство гражданского долга, побуждавшее его как крупнейшего работодателя Лоренса остаться; и отчасти потому, что он был — в свои 70 лет — упрямым стариком.

Нельзя сказать, что он выглядел или действовал как старик. На фотографиях с вечеринки дня рождения он выглядел под­вижным, с прямой спиной, энергичным, с голубыми глазами, полными смеха и веселья. С самого детства он был физически неспособен усидеть спокойно. Его вес при росте 5 футов 11 дюймов (150 фунтов) был на 2 фунта меньше того, что он весил в колледже. Он ежедневно занимался физкультурой и был по­мешан на здоровье.

Хотя недавно Фюрштайн назначил в «Молден миллз» глав­ного операционного директора — первый такой случай делеги­рования власти в истории компании — сам он не выражал ни­какого интереса к переходу на более легкий стиль жизни, не го­воря уже о том, чтобы уйти на покой. А если бы и так, кто сре­ди тех участников праздничной вечеринки мог отказать ему в небольшом отдыхе? После четырех десятилетий к руля «Мол­ден» он больше чем заслужил право проводить больше времени с женой Луизой; больше времени за чтением любимых книг — Шекспира, Шелли, романтических поэтов вообще, талмуда и псалмов.

Но Фюрштайн, собираясь задуть единственную свечу на сво­ем торте, не знал, что в этот самый момент уже разворачивалась трагедия. Каким бы ни было его личное видение будущего, когда он исполнял свое желание, ему предстояло быть фактически со­жженным последующими событиями той ночи. Он задул свечу.

Когда около 11 часов вечера Фюрштайны, наконец, прибыли домой в свой пригородный кондоминиум в Бруклайне[2], зазво­нил телефон. Он звонил, как они позже узнали, в течение мно­гих часов. Эрон снял трубку. Голос сказал, что случился пожар — «Молден миллз» вся в огне и погибает.

Бизнес, вылетевший в трубу

Пока автомобиль Фюрштайнов мчался в темноте на север по шоссе №93, Эрон и Луиза уже могли догадываться о размерах пожара задолго до того, как они добрались до окрестностей Ло­ренса. Впереди зимний горизонт пылал красным. Поездка, обычно занимавшая 30 минут, растянулась на час. Они столк­нулись сначала с дымом, затем с пробками на дороге и в конце с общим беспорядком.

Когда, наконец, они достигли обширного 29-акрового ком­плекса, была полночь.

«К тому времени, когда я добрался туда, это был истинный Холокост — все здания горели, вокруг ошеломленно стояли лю­ди, беспомощно плача» — вспоминает Фюрштайн. Он говорит, что сумел сдержать свои собственные чувства, только повторяя про себя слова, которые он вспомнил из «Короля Лира»:

Причин для слез немало, но пусть сердце В груди на части разобьется раньше, Чем я заплачу.

Не он один был в таком отчаянии.

С расположенного неподалеку на склоне холма кладбища примерно 5.000 горожан и рабочих дрожали на леденящем хо­лоде, глядя, как зачарованные, вниз на фабрику, где пламя до­стигло своего зенита. Огонь, раздутый сильным ветром, под­нялся в воздух на 50 футов. Тлеющие угли «размером с баскет­больный мяч» (по воспоминаниям Луизы) разносили огонь от одного здания к другому. Для нее это ассоциировалось с со­жжением Рима. Эрону напомнило Дрезден. Медленно, одно за другим, семь кирпичных с деревянными перекрытиями зда­ний, составлявших приблизительно 600.000 квадратных мет­ров производственных площадей, загорались, шатались и об­рушивались.

Горевшее было не просто группой зданий. Для Фюрштайна они представляли семейное наследие трех поколений. В конце де­вятнадцатого столетия его дед Генри Фюрштайн, венгерский еврей, иммигрировал в Нью-Йорк, где зарабатывал на жизнь, продавая тряпье с ручной тележки. В 1906 году Генри основал компанию «Молден ниттинг» в г. Молдене, шт. Массачусетс, сначала производившую шерстяные купальные костюмы и сви­теры, а позже — во время Второй мировой войны — военную одежду. Компания расширялась и в 1956 году, с Эроном во гла­ве, переехала в Лоренс. Эрон никогда не работал в каком-то другом месте. Он пришел работать в «Молден» прямо из кол­леджа. Фабрика была для него не «вторым», скорее, его первым домом. В нем вместе со многими тоннами горевших и плавив­шихся машин находились и его личные памятные вещи — бейс­больные трофеи, выигранные в средней школе, два написан­ных маслом портрета его родителей.

Для рабочих Фюрштайна — 3.100 мужчин и женщин — фаб­рика была единственной надежной высокооплачиваемой рабо­той на общем довольно суровом пейзаже. В «Молден миллз» был профсоюз — в отличие от других предприятий города. Бо­лее того, на этом предприятии между трудовым коллективом и руководством и профсоюзом существовали отношения сердеч­ности и сотрудничества. Когда на глазах у президента местной организации Союза рабочих швейной и текстильной промыш­ленности Пола Кури обрушивалась фабрика, его сын (он также работал в «Молден») повернулся к нему и просто сказал: «Папа, мы только что потеряли работу».

Зарплата на «Молден» была, по крайней мере, на 2 долл. в час выше, чем на любом другом предприятии города. В то вре­мя как в среднем по стране зарплата текстильных рабочих со­ставляла 9,50 долл., «Молден» платила 12,50 долл. Это означало годовой доход 26.000 долл. в городе, где средний доход состав­лял только 15.000 долл. Большинство рабочих «Молден» — до­миниканцы и пуэрториканцы первого и второго поколения — жили от зарплаты до зарплаты. Они не имели никаких запасов, и для них пожар случился в самое худшее время — за две неде­ли до Рождества. Без декабрьской зарплаты не будет ни аренд­ной платы, ни тепла, ни еды, ни подарков.

Фюрштайн признает, что на короткое время он уступил чув­ству, ему чуждому, — жалости к самому себе. «Почему такая трагедия случилась именно со мной?Ца, я не могу отрицать, что чувствовал что-то вроде этого, — говорит он. — Но для меня это было не трагедией денег. Дело было в том, что все, чего я хотел

добиться в бизнесе, сгорало дотла прямо у меня на глазах. Оно умирало там, передо мной».

Затем его мысли направились в более характерном направ­лении: «Я стал думать, что можно сделать, чтобы улучшить си­туацию?» Он быстро оценил ситуацию: что не сгорело?

«У меня сохранились офисы, учетные книги, складские за­пасы». (Все это находилось в отдельных уцелевших зданиях.) У него остались вязальные мощности благодаря филиалу в шт. Мэн. Но, как он понимал, единственное, без чего он абсолют­но не мог обойтись, — это цех по «доводке» полартека — прида­нию волокнам их характерной пушистости и мягкости.

«В нашем бизнесе, — объясняет он, — мы делаем полотно, которое после окраски или печати превращается в ткань с наче­сом — флис. Создание флиса, которое мы называем Доводкой', высокоспециализированная технология, в которой мы превос­ходим всех остальных в отрасли. Без доводки я оказываюсь не у дел. Если бы я мог спасти хотя бы этот маленький цех, то мог бы выкарабкаться. Это небольшое здание было 'гением' компа­нии». Это была постройка, известная как Fin2, которая, как Фюрштайн мог теперь видеть через дым, начинала заниматься огнем. Но, подобно известному кусту из Ветхого Завета, она го­рела, но еще не сгорела — по крайней мере, пока.

Фюрштайн сказал своему техническому директору, что, по его мнению, есть шанс спасти Fin2. Время приближалось к часу но­чи, и «Молден миллз» превратилась в пожар, в борьбе с которым принимали участие пожарные команды из 51 муниципалитета.

«Он посмотрел на меня в недоумении, — вспоминает Фюр­штайн. —- Эрон, ты всегда был мечтателем. К семи часам утра это здание, как и все остальные, сравняется с землей. Все кон­чено, Эрон».

Фюрштайн не стал слушать. Вместо этого он пошел, пого­ворил со своим директором службы безопасности и сделал то же самое предложение: «Это здание еще не сгорело. Но оно сгорит. Может быть, есть какая-то возможность спасти его». Директор спросил, что именно предлагает сделать Фюрштайн. «Что ж, мы возьмем наших лучших людей... и отправим их в это здание — что, конечно, опасно; всегда есть какой-то риск. Мы расставим их там и посмотрим, не сможем ли мы предот­вратить распространение огня, не сможем ли мы спасти его».

Директор возразил, что пожарные не разрешат этого. Они за­претили кому-либо близко подходить к огню. Фюрштайн отве­тил: «Не слушай их. Давай посмотрим, не сможем ли мы это сделать». Луиза, опасаясь, что старик вместе с другими людьми сам полезет в огонь, настояла, чтобы он вернулся с нею домой и немного отдохнул.

На следующее утро ничье сердце не билось легче. Дневной свет лишь обнажил полные масштабы опустошения. Официально пожар оценили как худший в Массачусетсе в двадцатом столе­тии и как один из 10 самых разрушительных промышленных пожаров в истории Соединенных Штатов. Три огромных, дли­ною в квартал, здания были полностью уничтожены. Все, что осталось от них, пятиэтажная кирпичная башня, окруженная почерневшими балками. Лед погребал руины.

Осмотр руин

Фюрштайн вновь появился в 7 утра, все еще одетый в тот же ко­ричневый твидовый костюм, в котором праздновал свой день рождения, только теперь костюм сильно пах дымом. Он вос­принял разорение подобно генералу, осматривающему остатки своей побежденной армии, выслушивая сообщения о потерях от своих лейтенантов.

Было три хорошие новости. Во-первых, никто не погиб. Из 500 людей, работавших на фабрике той ночью, только 33 полу­чили травмы. Девять из них, наиболее пострадавшие, по возду­ху перевезли в ожоговые центры Бостона. Во-вторых, компа­ния была застрахована на сумму чуть более 300 миллионов долл. В-третьих, среди уцелевших зданий оказалось и Fin2.

К этому времени начинали появляться рабочие. Не имея ра­боты, они бесцельно слонялись. Фюрштайн приказал собрать их в одном из уцелевших зданий. И именно там, en famtlle[3], сде­лал то, что некоторые расценили как импульсивный жест: он объявил, что восстановит фабрику.

Случилось это 12 декабря.

14 декабря работники «Молден миллз», созванные объявлени­ем, помещенным компанией в местной газете, собрались в гим­настическом зале средней школы, чтобы услышать, что скажет

Фюрштайн об их будущем.

Никто, конечно, не знал наверняка, что именно он будет го­ворить, но большинство делало вполне обоснованное предпо­ложение. В то время повсюду в Соединенных Штатах в воздухе витали увольнения. Одна лишь AT&T сократила легионы рабо­чих. «Бензопила Эл» Данлэп набирал очки в глазах акционеров, сбрасывая служащих, как старую отмершую шкуру.

«Молден» как частное предприятие не имела акционеров, перед которыми должна была бы отчитываться. Но рабочие знали, что витало в воздухе залов заседаний. У них были причи­ны подозревать, что совет директоров, возможно, отговорит Фюрштайна от его клятвы, данной наутро после пожара.

Руководитель профсоюза Кури, например, готов был услы­шать, что все кончено: Фюрштайн решит после повторного ос­мотра (и с большим сожалением, конечно) закрыть фабрику. Он положил бы в карман свои 300 миллионов долл. страховки и удалился на покой. Или, возможно, если он еще не хотел ухо­дить от дел, он основал бы новую фабрику в другом месте — возможно, на Юге или в Мексике — в таком месте, где затраты (читай: затраты на рабочую силу) ниже.

Фюрштайн вошел в гимнастический зал, задержался, чтобы стряхнуть снежинки со своего пальто, и затем прошел через весь длинный проход в переднюю часть помещения, где нахо­дилась сцена. Все глаза следили за ним. К тому времени, когда он достиг подиума, воцарилась тишина.

«Мы продолжим работать»

Фюрштайн был краток. «Я сразу перейду к объявлению, — на­чал он. — В течение следующих 30 дней наши работники будут получать зарплату в полном объеме. Традиционная рождествен­ская премия в 275 долл. будет выплачена, как и в прошлые го­ды. Оплата больничных продолжится в течение 90 дней — как и остальные льготы. Но важнее денег, самое важное, что может сделать «Молден миллз», это вернуть вам работу. Ко 2 января работа возобновится. Через 90 дней фабрика снова полностью

вступит в эксплуатацию». — Затем, обращаясь к присутствую­щим репортерам, сказал: «Мы продолжим работать в Лоренсе. Мы могли переехать на юг много лет назад. Мы не сделали это­го тогда, мы не собираемся делать это теперь».

Комната взорвалась сдерживаемыми эмоциями.

Плакали мужчины. Плакали женщины. Плакали телесъе­мочные группы, присланные для освещения события в ново­стях. Люди обнимали и целовали всех, кто сидел рядом с ними. Это было как День победы в Европе, Новый Год и четвертое июля, вместе взятые. Многоязычная рабочая сила «Молден» из представителей 52 национальностей возносила хвалу на кве­бекском французском и испанском, португальском и немец­ком, итальянском, ирландском, иврите и английском. Пол Ку­ри сказал репортерам: «Слава Богу, у нас есть Эрон».

И это было только начало — первая спонтанная вспышка при­знательности местной семьи «Молден». В дни, последовавшие за этим объявлением, славословие Фюрштайну выросло до на­циональных масштабов. Его превозносили и расхваливали все группы интересов, кроме Братства Пироманиаков.

Профсоюзы от побережья до побережья аплодировали ему. Министр труда Роберт Райх заявил, что Фюрштайн продемон­стрировал лидерство, которому должен подражать каждый главный управляющий.

Репортеры соперничали в создании наиболее превосходного обрамления для его 70-летнего чела. На Эй-би-си Питер Джен-нингс объявил его «человеком недели». Том Броко на Эн-би-си, не желая уступать, назвал Фюрштайна сначала «лучшим боссом в Америке», позже «святым девяностых». Заголовок журнала «Бэкпэкер» гласил: «Из пепла во флис: вслед за трагедией поя­вляется светлый пример сострадания».1 «Ридерс дайджест» на­звал его «одним боссом на миллион».2

Неделя за неделей средства массовой информации полиро­вали его ореол до такого высокого блеска, что казалось почти невозможным приобрести журнал, который не имел бы его фо­тографии на обложке или внутри. «Парэйд», «Пипл» и «Ридерс дайджест» опубликовали о нем специальные статьи. Он бук­вально утонул в приглашениях выступить где-нибудь или дать интервью.

Тем временем отовсюду поступали пожертвования и предло­жения помощи для «Молден миллз» — от банков, клиентов и поставщиков. Компания верхней одежды «Дакота» прислала 30.000 долл; «Патагония» — 64.000 долл.; Профсоюз UNITE — 100.000 долл.; «Бэнк оф Бостон» — 50.000 долл.; Торговая пала­та долины реки Мерримэк — 150.000 долл. Пораженный Фюр-штайн объявил: «Эти деньги не для «Молден миллз». Они для работников «Молден». Я чувствую себя чудесно. Я получаю сотни писем от обычных людей, прекрасных писем с долларо­выми и десятидолларовыми купюрами». Многие газетные ком­ментаторы позаимствовали образы из кинофильма Фрэнка Ка-пры «Жизнь прекрасна»: Лоренс внезапно стал Бедфордом Фоллзом, а Фюрштайн еврейским Джимми Стюартом.

Колледжи присуждали ему почетные степени (всего 12 док­торских степеней). Даже главнокомандующий сказал свое сло­во. Президент позвонил с личными поздравлениями, и Фюр­штайн получил приглашение на завтрак в Белом доме и в каче­стве гостя первой леди на выступление президента «О положе­нии страны».

При этом великие и могущественные были не единственны­ми, кто отдавали ему дань почтения. Одна женщина в Колора­до-Спрингс, сидя под сушильным колпаком в салоне красоты, была так потрясена тем, что прочитала о Фюрштайне в «Ридерс дайджест», что подошла к телефону, позвонила в «Молден миллз» и спросила, могла ли она заскочить к ним и поздравить его лично. «Конечно», — ответила секретарша Фюрштайна. И эта женщина села на самолет, прилетела в Бостон и принесла свои поздравления.