От автора 120 2 страница

По всей стране произошло непродолжительное увеличение числа родителей, давших своим новорожденным детям имя Эрон.

Но самым трогательным знаком признательности стало для Фюрштайна лоскутное одеяло, сделанное для него из кусочков полартека детьми еврейской дневной школы. На нем были вы­шиты слова: «Кого почитают? Того, кто почитает других».

Все это было довольно дурманяще для человека, которого до 70-летнего возраста никогда не интервьюировали репортеры и не приглашали выступить где-нибудь за пределами его собст­венной компании. Тем не менее он достойно прошел через все

это, сумев не только сохранить скромность и чувство меры, но и удержать внимание на своей работе — поставить «Молден миллз» снова на ноги и вернуть своим работникам их работу.

Он работал неустанно. В течение двух недель подряд он на­стаивал на ношении того самого коричневого твидового костю­ма, в котором он был в ночь пожара. Может, он и пахнул ды­мом, но, по словам Фюрштайна, ношение этого костюма поче­му-то заставило его чувствовать себя лучше.

Люди, незнакомые с ним, поражались его стойкости и само­дисциплине, его упорству, его физической и умственной силе. Но любому, кто знал историю Фюрштайнов (и в особенности Эрона), все это казалось совершенно в порядке вещей. В нем трагедия нашла чрезвычайно хорошо подготовленного против­ника. Лучше всего сказал об этом раввин Фюрштайна: «Когда наступил критический момент, он устоял на ногах».

Так что же это за человек?

Формирование его цели в жизни

Наиболее впечатляющий факт о Фюрштайне (факт, который может несколько обескуражить тех, кто будет стремиться под­ражать ему) — он был рожден твердо стоящим на ногах: он был, и остается, от рождения высокоморальным человеком с давно устоявшимися принципами. «Еще в ранние годы — мне было года два, возможно три, — вспоминает он, — я стал про­являть то, что называю 'чувствительностью к хорошему' — с большой буквы — к тому, что человек должен делать в этой жизни. Я понял, что это цель моей жизни: быть хорошим». Го­воря о пожаре, он смеется: «Я готовился к этому еще до рож­дения — когда находился в утробе матери!» И он действитель­но так считает.

Он родился в Бруклайне в 1925 году, в нескольких кварталах от того места, где живет и теперь, четвертый из пяти детей, ро­жденных у Генри и Мици Фюрштайн. От них он приобрел лю­бовь к литературе и религии. После учебы в престижной Бос­тонской латинской школе, где впервые познакомился с Миль­тоном, Китсом и Шекспиром, он в 1947 году окончил нью-йоркский Университет Йешива со специализацией английский язык и философия. Он начал работать на семейном предпри­ятии, сначала на контроле качества, затем мастером в прядиль­ном цехе.

Его формировал отец, и в гражданском, и в религиозном смысле. Ортодоксальный еврей Генри Фюрштайн один из пер-воосйователей синагоги «Янг Израэл» в Бруклайне, теперь крупнейшей в Новой Англии — а начиналась она в 1926 году в гостиной пригородного дома Фюрштайна. Намного позже Эрон и его брат помогли восстановить этот храм после пожара в 1994 году, выдав поручительство на 2 миллиона долл. Сегод­ня, сталкиваясь с трудными решениями, он часто говорит: «Я знаю, чего хотел бы мой отец». От Генри он также узнал афо­ризм 2000-летней давности, написанный философом Хилле-лем, который, по его словам, не раз ему пригодился: «Когда все вокруг тебя превращается в моральный хаос, постарайся быть человеком».

Еще детьми Эрон и его брат хотели, чтобы их отец участво­вал в их утренних субботних играх. Но по субботам Генри встре­чался с представителями благотворительных организаций, ко­торые он поддерживал. Эрон унаследовал эту ответственность. До пожара он в течение десяти лет в конце года совершал визи­ты в местные благотворительные организации — жертвуя, к примеру, на благотворительную деятельность в Лоренсе 100.000 долл. Даже после пожара он не оставил своей привычки. В кон­це декабря он сообщил репортерам, что передал ночлежкам и суповым кухням личные чеки на 80.000 долл.

Фюрштайн практикует строгую самодисциплину и ума, и те­ла. Ежедневно он встает в 5:30 и либо пробегает пять миль, либо час напряженно занимается гимнастикой. Его дочь Джойс рас­сказывает, что он подкалывает членов семьи, у которых, по его мнению, избыточный вес: «Он измывается над всяким, кто при­бавит хотя бы фунт». Он постоянно следит за своим пульсом, ест понемногу и говорит, что намеревается прожить до 120 лет — Моисеева возраста. Когда его ежедневная привычка съедать дю­жину апельсинов была описана в статьях о нем после пожара, в его офисе начали накапливаться горы этих плодов, присылаемых Флоридской ассоциацией производителей апельсинов и частны­ми лицами. Его недостатки? Их немного. Он любит шоколад и время от времени выпивает немного шотландского виски.

Он подвергает свой мозг равному уходу: по четным дням во время гимнастики по памяти воспроизводит на час произведе­ния Шекспира, Мильтона или других английских поэтов; по нечетным дням цитирует на иврите псалмы и пророков, или талмудические диктаты по этике. Когда он выступает публич­но, то делает это без заметок.

Его аудитория видит перед собой стройную, напоминающую мудреца фигуру: голубоглазую, седовласую, слегка смахиваю­щую на м-ра Визарда телевидения 50-х гг. Что касается одежды, он описывает себя как представителя «старой школы» —- это оз­начает, что он предпочитает носить костюмы-тройки фактиче­ски во всех случаях жизни — даже во сне. Проведя 10—12 часов на фабрике, он обычно приходит домой в Бруклайн и ложится отдохнуть. Джойс говорит, что он дремлет «весь одетый — как труп».

В офисе он придерживается формального, даже строгого сти­ля кроме обуви. Он часто носит с костюмом кроссовки. Эта ком­бинация связана не столько с модой, сколько с практической не­обходимостью. Постоянно в движении, обходя цеха фабрики, чтобы видеть, как идут дела, он в течение многих лет построил очень добросердечные отношения с рабочими. Он никакая не примадонна. Как рассказала Джойс журналу «Пипл»: «Ребенком я помню, как летом, когда температура на фабрике доходила до 110—115 градусов, он, бывало, по два-три часа потел прямо там, вместе с рядовыми рабочими, чтобы удостовериться, что все де­лается правильно».3 Он практикует истинную политику откры­тых дверей — в тех редких случаях, когда находится в офисе, си­дя на месте. Рабочие, называющие его «мистер А. Ф.», знают, что могут прийти к нему с любой обидой. По словам одного из них, «мистера А. Ф. я готов телом закрыть от пули». Мэр Лоренса на­звал его «парнем, которого каждый хочет поддержать».

И хорошо, что это так, потому что Фюрштайн, в своей го­товности идти на риск, не раз ставил «Молден» в трудное по­ложение. В начале 80-х гг. предпринятая Фюрштайном попыт­ка вторгнуться в сектор искусственного меха провалилась, подведя компанию под Главу 11[4]. Луиза приписывает пуленепробиваемую уверенность ее мужа в себе тому факту, что он рос в преуспевающей и безопасной среде. Она (Луиза) сама никакой не оптимист и служит (по ее словам) в семье «при­знанным непоседой». Они познакомились в 1984 году на бор­ту самолета, вскоре после того как умерла первая жена Фюр-штайна Мерика. Он возвращался домой в Бостон из деловой поездки в Солт-Лейк-Сити. Она, работавшая заведующей от­делом ковров Бостонского аукциона, возвращалась со свадьбы подруги. Они поболтали и обменялись визитными карточка­ми. Он упомянул, что имеет целый дом старых ковров, и она спросила, не хотел бы он договориться с нею о встрече. (Она имела в виду оценку.) Нет, он сказал, что хотел бы пригласить ее на обед. Несмотря на то, что она была на 11 лет моложе — и воспитывалась в мормонской вере, — через 3 года они поже­нились, после того, как она перешла в иудаизм. Художник по характеру и образованию, она взяла на себя ответственность за вопросы архитектуры и дизайна, когда началось строитель­ство новой фабрики.

Восстановление фабрики и бизнеса

Физическое возрождение «Молден миллз» началось почти сра­зу же, как только остыли угли декабрьского пожара. Сезон для полартека — пиковое время поставки новых партий ткани — начинался в феврале, так что было немного драгоценного вре­мени. Если бы Фюрштайн не смог выполнять эти поставки, его покупатели ушли бы к другим. В результате вся игра, сказал он своим руководящим работникам, будет проиграна.

Разбирая развалины, рабочие нашли несколько трейлеров с производственным оборудованием, все еще годным к употреб­лению. Оно было заказано для запланированного расширения. Хотя сами трейлеры были повреждены и похоронены под об­ломками, содержимое оказалось в пригодном к эксплуатации состоянии. Другое новое оборудование для завода «Молден», строительство которого началось в Германии, перенаправили в Массачусетс. Работы по окраске и печати — каковые мощности были полностью потеряны — можно было передать по субпод­ряду другим фабрикам.

И компания все еще имела Fin2.

На десятый день после пожара Фюрштайну позвонили лю­ди, безостановочно работавшие над повторным запуском тех­нологического процесса доводки полартека. Они попросили его зайти и на кое-что взглянуть.

«Это был тот еще момент, — вспоминает он. — Все мои ра­бочие стояли у поточной линии с улыбками удовлетворения и слезами на глазах от избытка чувств. И в то время из машины выползала ткань — законченная, первоклассная ткань». Его чувства возобладали над сдержанностью. «Я также тогда не смог сдержать слез. Я прошел и пожал руку каждому из них и сказал спасибо каждому человеку». Один рабочий поклялся: «Эрон, мы десятикратно все тебе окупим». Вместе они могли преодолеть любые препятствия.

Хотя это достижение дало каждому огромный подъем, про­изводство все еще казалось лишь струйкой по сравнению с тем, что было до пожара. Рабочие сказали Фюрштайну, что, по их мнению, вывод производства «на настоящий» уровень займет два-три месяца. Это было недостаточно хорошо: «У нас есть не­много времени, — сказал им я. — Но не так много. Давайте по­смотрим, что вы сможете сделать».

К концу декабря производство достаточно наладилось, что­бы 300 рабочих — приблизительно 10 процентов всей рабочей силы — смогли выйти на свои рабочие места.

В начале января Фюрштайн поручил команде архитекторов начать проектирование новой современной фабрики, которая должна была быть построена прямо на сожженном и почернев­шем фундаменте старой. Цель: закончить через 13 месяцев. В середине января вышли на работу уже 65 процентов рабочих. Фюрштайн сказал тем, кто еще не работал, что продолжит вы­плачивать льготы и заработную плату в течение еще 30 дней.

Он продлил это предложение еще раз в феврале, когда рабо­тали уже 70 процентов рабочих и только 800 оставались не удел. Примерно в это время некоторые бизнес-обозреватели, само­званые реалисты, начали подвергать сомнению то, что они оха­рактеризовали как расточительное великодушие Фюрштайна. Очень хорошо с его стороны проявлять такую ответственность, но не заходит ли он слишком далеко? Разве он, по сути дела, не подвергает опасности возможность «Молден» возродиться, тратя деньги на то, от чего не получает никакой практической от­дачи? В прессе в целом их точка зрения оставалась позицией меньшинства.

Когда приблизилось 1 марта, «Молден миллз» могла многим гордиться: не только большинство работников возобновили ра­боту, но и фабрика выпускала более 200.000 ярдов полартека в неделю (хотя это была лишь четверть допожарного пика). Кли­енты в основном сохранили лояльность, поверив обещанию Фюрштайна, что «Молден» выполнит свои обязательства. Если поставки не удастся осуществить за счет нового производства, сказал им он, компания все еще имела достаточно товара, хра­нимого на складах. Фюрштайн оказался неутомимым продав­цом, путешествуя по всей стране — и миру — и успокаивая обеспокоенных клиентов.

С приходом весны уже трудились 80 процентов работников, и строительство новой фабрики стоимостью 130 миллионов долл. шло полным ходом. По мере того, как она принимала свои очертания, дороги вдоль границы Лоренса и Метыоэна оказа­лись забитыми грузовиками, везущими поддоны со строитель­ными материалами и машинами. Многие тонны стали, камня и бетона грохотали по шоссе. Стоило посмотреть на то, что под­нималось на руинах старой фабрики. Фюрштайн с помощью Лу­изы восстанавливал в духе «великого стиля»4, по словам «Нью-Йорк тайме», реставрируя не только сущность, но и дорогостоя­щие архитектурные детали старого фабричного здания. 2 июня для клиентов «Молден», сохранивших лояльность и терпение, устроили тур по быстро поднимающемуся предприятию.

Фюрштайна, казалось, лишь оживляли проблемы, с которы­ми он сталкивался, и он упорно работал в режиме, который сва­лил бы и 25-летнего. Он не только справлялся с нуждами и кри­зисами строительства, но и продолжал все свои привычки — включая утренние пробежки и декламацию стихов и псалмов.

14 сентября 1997 года — всего через 21 месяц после пожара — состоялась церемония открытия новой фабрики, богатая фан­фарами и сердечными чувствами. «Благодарю тебя, Господи, — сказал Фюрштайн перед объективами телевизионных камер и на глазах у толпы из 15.000 горожан, работников, политиков и профсоюзных лидеров. — Благодарю тебя, величественный Бог вселенной, за возвращение «Молден миллз» и ее работникам жизни и души». Бывший министр труда США Роберт Райх под­нял толпу на крик: «Поприветствуем нашего лучшего в Амери­ке менша!» (слово на идише, означающее в высшей степени ис­креннего и честного человека, защитника чьих-то прав).

Фабрика площадью 610.000 квадратных футов была абсо­лютно современной с точки зрения технологии, но викториан­ской по внешнему виду, будучи облицованной медью и крас­ным кирпичом. Она имела 30-футовые потолки и заливалась естественным светом, струившимся через прозрачные панели. Она было настолько богата деталями воссозданного периода, что Национальный трест сохранения исторических ценностей присудил ей свою почетную премию 1996 года.

Теперь все, кроме 70, работники Фюрштайна вернулись на работу, а продажи полартека на 25 процентов превысили уро­вень перед пожаром. Более того, обещание, данное Фюрштай-ну людьми Fin2 — что они десятикратно окупят его затраты, — начинало приносить свои плоды: производительность труда по­высилась на 25 процентов и продолжала расти.

Борьба с нерентабельным производством

Именно в этот момент мир отключился от «Молден миллз». Те­левизионные команды упаковались и уехали. Прожектора погас­ли. Миллионы читателей сделали коллективный зевок, перевер­нули страницы своих газет и перешли к следующей истории. А почему бы и нет? История Эрона Фюрштайна и его фабрики за­кончилась, не так ли? Люди, естественно, предположили, что те­перь все в порядке; семья «Молден» воссоединилась, ее бизнес восстановился; все они теперь будут жить-поживать да добра на­живать.

Это не совсем так. История не только далеко не закончи­лась, но и версия, сплетенная на телевидении, была настолько сладка, настолько проста, что получалось почти как в сказке: для «Молден миллз» все было ужасно плохо; теперь все стало хоро­шо. Добрый седовласый волшебник, вооруженный только лишь бла­гопристойностью и добротой, убил огнедышащего дракона.

Эта версия опускала несколько важных фактов: полартек действительно процветал, но полартек не единственный бизнес «Молден миллз». Компания имела два других направле­ния — флок (дешевая синтетическая обивка, используемая прежде всего в автомобилях) и плетеные ткани. Они были не­рентабельны, таща бизнес вниз. Общий объем продаж мог расти, но компания все равно не делала никаких денег. Одна­ко Фюрштайн поклялся вернуть на работу всех служащих, да­же работающих на этих нерентабельных направлениях. Его борьба, чтобы добиться этого — и цена, которую он заплатил, — составляют то, что Пол Харви любит называть «остальная часть истории».

Эта история, менее простая и безоблачная, включает невы­держанные сроки, потерянных клиентов, финансовые трудно­сти и напряженные расхождения между Фюрштайном и двумя из его трех высших помощников. Даже погода одно время, ка­залось, препятствовала борьбе компании за восстановление. Реальная история возвращения была не гладким и сильным подъемом, а неровным, судорожным карабканьем — шаг назад на каждые два вперед. Ее сценарий писался не Фрэнком Ка-прой, но бесконечно высшей, менее речистой, более непости­жимой властью — той, которая вынудит Фюрштайна, прежде чем все это закончится, обратиться к средствам, которые он на­шел и болезненными, и неприятными.

«Вы когда-нибудь читали книгу Иова?» Время действия — но­ябрь 1999 года, и Фюрштайн поставил этот вопрос во время ви­зита, который «Форбс» нанес патриарху в его частном офисе, обставленном мебелью «Стикли», с голыми кирпичными сте­нами, украшенными собственными жаккардовыми и обивоч­ными тканями «Молден миллз», (и то, и другое теперь не про­изводится). На стене позади его стола висит литография, изо­бражающая фабрику, как она выглядела на рубеже прошлого столетия, до той ночи, когда пожар уничтожил так много. С той ночи прошло четыре года; но Фюрштайн едва ли выглядит старше. Одетый в серый в полоску костюм-тройку (пахнущий отнюдь не дымом) он находится в экспансивном, ретроспек­тивном настроении, стремясь поместить всю историю борьбы его компании в больший контекст.

«Вы когда-нибудь читали книгу Иова? — спрашивает он снова, на сей раз с риторическим оттенком. — Хорошо, вернитесь и прочитайте ее». И, не теряя темпа, он начинает излагать свою концепцию: «Сатана идет к Богу и говорит: «Ты знаешь, этот парень, Иов, все у него хорошо; он принц в своей области. Он преуспевает в бизнесе, и его почитают соотечественники. Он очень справедлив. Он поступает хорошо; он помогает лю­дям. Он соблюдает все твои заповеди и цели. Он просто неверо­ятный парень».

Фюрштайн, все еще разыгрывая роль Дьявола, продолжает: «Ты знаешь, почему он так хорош? Он хорош, потому что все да­лось ему легко. Он никогда не голодал, поэтому ему легко пода­вать милостыню голодному. Он никогда не терпел неудачи в бизнесе, поэтому ему легко поступать правильно. Но лиши его всех удобств и почестей и ты увидишь, что он точно такой же, как все».

«Бог заколебался: «Нет... мой Иов... он удивительный». А Дьявол говорит: «Хорошо, позволь мне испытать его». И дело сделано. Книга Иова описывает это испытание, это лишение его — все эти преграды, поставленные у него на пути. В этом суть ис­тории Иова: очень немногие люди продолжают идти, когда вы возводите перед ними преграды».

Он должен знать.

За кулисами «Молден миллз» — вне поля зрения телевиде­ния — Фюрштайн в дни после пожара сталкивался с препятст­вием за препятствием: некоторые были политическими, неко­торые финансовыми, но все — очень личными.

Конфликты вокруг того, как восстанавливать

Фюрштайн и один из его трех высших руководящих работни­ков вступили в конфликт по поводу направления, в котором должна пойти новая «Молден миллз». Пэтти Фицпатрик, ди­ректор производства, видела в восстановлении шанс для даль­нейшей автоматизации работы «Молден». Хотя Фюрштайн в принципе не возражал, он не соглашался с нею в степени ав­томатизации, которая была возможна или уместна. На его взгляд, некоторые составляющие процесса производства полартека требовали таких навыков и внимания, которые лучше было оставить людям. Они зашли в тупик, и Фицпатрик —

10-летний ветеран компании — неожиданно в мае 1996 года была уволена, причем ее в слезах выставили с территории «Молден миллз» в сопровождении охраны. Эта драма имела место примерно в то же время, когда Фюрштайн фотографи­ровался, завтракая в Белом доме, что, естественно, получило гораздо больше огласки.

Напряженные отношения нарастали и между Фюрштайном, и другими его высшими советниками. В своем абсолютном наме­рении поступать правильно он действовал частично на основа­нии фактов, частично на вере. Эта вера и обеспокоила пессими­стов. Фюрштайн считал, например, что страховка «Молден» бо­лее чем покроет затраты на восстановление. И он также верил: если удастся достаточно быстро возобновить производство, можно удержать объем продаж где-то близко к уровню 1995 го­да (400 миллионов долл.).

Стремясь к этим целям (и в соответствии со своим мораль­ным долгом), он первоначально планировал сохранить всем простаивающим рабочим полную заработную плату и льготы на все то время, пока они не работали. Это не только было пра­вильно с моральной точки зрения, но, по его мнению, имело неплохой смысл с деловой: высококвалифицированная рабочая сила «Молден миллз», необходимая для высокотехнологиче­ских и высокодоходных производственных процессов компа­нии, не будет потеряна. Рабочих, когда они потребуются, мож­но будет немедленно поставить к станку.

Более осторожные из директоров Фюрштайна, однако, беспокоились, что «Молден миллз» собиралась тратить то, чего не имела — по крайней мере, пока. Они убеждали его быть менее определенным, как долго «Молден» продолжит выплачивать заработную плату этим «отпускникам». Такие выплаты, по их оценкам, могли обойтись компании в 10—14 млн. долл. в то время, когда доходы малы, а прибыль нулевая. Фюрштайн отложил их совет в сторону и продолжал гнуть свою линию.

Одно препятствие оказалось особенно обескураживающим, причем совершенно неожиданно. «Мы сталкивались с множе­ством проблем, — вспоминает он теперь. — Но проблема со страховкой — беда из бед, могущая сокрушить любого».

Главный страховщик «Коммерс энд индастри иншуранс» (Commerce and Industry Insurance, СП) задерживал выплату по страховому полису как раз в тот момент, когда «Молден миллз» больше всего нужны были деньги. Компания не только выкла­дывала по 1,5 миллиона долл. в неделю на зарплату и льготы, но и активно начала тратить деньги на материалы для новой фаб­рики. Страховая компания СИ требовала все больше и больше документов о причине пожара, которую следователи никак не могли установить. (Никакой определенной причины так нико­гда и не нашли, если не считать возможного случайного возго­рания частиц синтетического волокна. Однако отчет пожарных инспекторов освобождал «Молден миллз» от обвинения в не­брежности.)

Через семь месяцев после пожара «Молден» получила толь­ко 78 миллионов долл. по своему полису на 302 миллиона. Что­бы оплачивать счета и выдавать зарплату, Фюрштайн должен был брать в долг. Сумма задолженности перед банками быстро поднялась выше 100 млн. долл., что немало для компании, имевшей до пожара объем продаж в 400 млн. долл. (Продажи 1997 года составили лишь 240 млн. долл.)

Все лето 1996 года финансовое давление возрастало. Прода­жи возвращались к прежним уровням, но компания все еще не получала прибыли. Передача технологических процессов окра­ски и печати субподрядчикам еще более съедала доходы. Фюрштайну пришлось отменить прием, чтобы отметить начало строительства новой фабрики. Компания не могла безболез­ненно позволить себе расходы на вечеринку ни в денежном смысле, ни в смысле простоя.

Поднять производство полартека до прежних уровней — только одна из задач Фюрштайна. Одновременно он пытался оживить два другие направления «Молден миллз» — флок и плетеные ткани. Эти направления давали существенную часть продаж, но до пожара ни одно из них не приносило прибыли.

Усилия по возрождению производства флока столкнулись с несколькими препятствиями. Задержки, в конечном счете, привели к потере закупочного сезона 1997 года. Главный бух­галтер предупредил Фюрштайна, что идея восстановления флока — расход 45 миллионов долл. на новые машины и

60 миллионов долл. на их монтаж — это больше, чем компания может себе позволить. Второй из высших лейтенантов Фюр-штайна взял на себя личную ответственность за неудачи и ушел в отставку.

Самое болезненное решение:
увольнение людей и закрытие направлений

Наконец настал черный день: 11 июля Фюрштайн был вынуж­ден сообщить 400 все еще не работающим рабочим флокового производства, что он больше не может гарантировать им рабо­чие места. Он прочувствованно сказал им, что совершил «глу­бокую ошибку», пытаясь восстановить все сразу. Некоторые из этих рабочих, в конечном счете, были наняты назад в новые це­ха, но другие не вернулись никогда.

В октябре 1997 года —- в тот самый месяц, когда журнал «Тек-стайл Уорлд» назвал Фюрштайна Лидером Года и объявил, что «Молден миллз» «сильнее, чем когда-либо»,5 продажи все еще томились ниже допожарных 400 миллионов долл. Исключи­тельно мягкие зимы 1997 и 1998 годов лишь ухудшили положе­ние, сократив спрос на полартек.

25 февраля 1998 года наступил второй черный день: Фюр­штайн объявил о закрытии нерентабельного подразделения компании по производству плетеных тканей, что означало по­терю еще почти 400 рабочих мест. Суммарный объем продаж компании в 1998 году упал до 228 миллионов долл., и «Молден» зарегистрировала вторую потерю.

Так оно и продолжалось. Каждый шаг вперед давался в же­сткой связке с новыми неудачами. Рабочих наняли повторно лишь для того, чтобы снова уволить. Построенная образцово-показательная новая фабрика работала, но другие подразделе­ния, которые Фюрштайн с таким напряжением старался спа­сти, закрыли свои двери.

Как барьерист, он получил смешанные рузультаты: он удер­жался на курсе; он был храбр; он сделал все, что мог — но все барьеры не взял.

«Будь сильным и будь храбрым»

Фюрштайн здесь излагает свой завоеванный тяжелым опытом взгляд на вещи.

Когда кто-то натыкается на препятствие, он теряет уверен­ность в себе и падает. Очень немногие могут продолжать идти. Поднимите барьер повыше, и довольно скоро вы устраните почти всех. Однако есть несколько парней, которые настоль­ко... настолько... убеждены, что идут по праведному пути, и на­столько уверены в своей способности творить добро, что их нельзя сломить. Это и есть история Иова. В точности история Иова.

Как иллюстрирует его собственный случай, можно пропус­тить препятствие то тут, то там и все же выглядеть достойно. Вам достается оправданная гордость, что, когда находились на самом низу, «вы не позволили всему этому сломать вас, не по­теряли своих принципов, не потеряли надежды, не деградиро­вали до уровня жизни, подобного животному».

Если бы кто-то, страдающий от неудачи (или, возможно, ожидающий ее), позвонил ему сегодня вечером, какой бы совет он ему дал?

Я думаю, лучшее, что я мог бы сказать ему, это что он должен выработать или усилить волю к преодолению своей пробле­мы, — иметь решимость, достаточно сильную, чтобы двигать стены. И он должен соединить это с очень творческим пред­принимательским мышлением. [Например, мышлением, продемонстрированным Фюрштайном, когда фабрика вок­руг него исчезала в огне: что еще не сгорело? Что еще можно спасти?]

Почему некоторые люди обладают решимостью, а некото­рые нет — вопрос очень и очень трудный. Почему американ­ский велосипедист [Ланс Армстронг], заболевший раком — ко­торому сказали, что с ним все кончено, — имеет решимость, вопреки раку, вопреки всему остальному, побеждать? Почему у него хватает решимости принять участие в гонке — в трехднев­ном марафоне, выматывающем каждого до последней капли сил, в то время как его собственные силы ослаблены химиоте­рапией? И все же он был полон решимости выиграть ее, и он выиграл.

Можно ли усилить свою решимость, спросили мы. Да, дума­ет Фюрштайн, строгой переоценкой собственных самых глу­бинных верований:

Обдумайте тщательно свою цель и свое представление о ней так, чтобы вы ясно знали, почему вы так стараетесь... стоит ли она таких ужасных усилий и цены. Вы должны быть уверены в глубине своей души: то, что вы делаете, хорошо и важно, имеет ценность на этой земле. А затем вы должны соединить это с уве­ренностью в себе. Как развить уверенность в себе, я не знаю. Но могу сказать следующее: в конце «Второзакония» Моисей дает совет Иисусу, более молодому лидеру, который станет его пре­емником: «Будь сильным и будь храбрым». Это все, что гово­рится Иисусу. Бог не предписывает определенного курса дейст­вия. Он не говорит ему: «Я хочу, чтобы ты имел только это ору­жие» или «Я думаю, ты должен идти на север, а не на юг». Бог не говорит ему ничего, кроме того, чтобы он был сильным и храбрым. И, поскольку Иисус принял это всерьез, он добился успеха. Тот парень, который позвонит мне по телефону — если он умеет быть сильным и храбрым в невыносимых ситуациях, — тогда он, вероятно, сможет это понять.

Уверенность в себе обычно возникает естественным путем, как побочный продукт упражнения, которое он рекомендует: пересмотр и переоценка верований. Это упражнение можно выполнять в любое время, в любом возрасте. Подобно запоми­нанию, оно с практикой становится легче. Фюрштайн думает, что его собственная сила, которую он использовал в момент ис­пытания, оказалась большой, потому что он начал смолоду: «Я был готов с очень раннего возраста, во мне жило убеждение: что бы там ни было, я это преодолею».

Упражняясь регулярно, можно помочь гарантировать себе, что вы — подобно Фюрштайну — выстоите, когда придет ваше время испытаний.

Критический момент в возрождении «Молден миллз», воз­можно, тот, когда Фюрштайн и люди Fin2 посмотрели друг дру­гу в глаза и вместе поклялись, что преодолеют все препятствия. «С того самого момента все, что я делал — это только подбадри­вал людей», — говорит он. Затем, подумав, добавляет:

«Нет, я сделал больше этого. Я создал искру, надежду, жела­ние преодолеть и спасти, казалось бы, безвыходную ситуацию.

Я смог повлиять на других, заставить их участвовать в той меч­те. И не только теми немногими словами, сказанными мною в тот вечер. Это связано и с историей, и с отношением к людям, как божьим созданиям, с моей верой, что все они несут в себе искру и все они смогут победить. С моей верой в то, что все они несут в себе божественную искру».

Том Монаган

глава 2 Том Монаган