Чем отличается любовь от влюбленности

Много веков люди спорят: что должно быть центром
моральной системы, фундаментом человеческих отно-
шений — «я» или «не я», мои интересы или интересы
других людей? Особенно остро эти споры идут вокруг
любви и семьи.

Поразительный пример человеческой самоотвержен-
ности запечатлен в дневнике молодого Чернышевско-
го — «Дневнике моих отношений с тою, которая теперь
составляет мое счастье». Воюя против неравенства жен-
щины, он сам, добровольно, отдает возлюбленной свое
равенство — равенство обязанностей, прав и даже ра-
венство чувств, влечений. Он готов пожертвовать ради
нее своим чувством, не требуя от нее никакой ответ-
ной жертвы. «Помните,— говорит он ей,— что вас я
люблю так много, что ваше счастье предпочитаю даже
своей любви».

Его самоотказ доходит до неправдоподобности.
«Если моя жена,— пишет он,— захочет жить с другим,
я скажу ей только: «Когда тебе, друг мой, покажется
лучше воротиться ко мне, пожалуйста, возвращайся,
не стесняясь нисколько».

Эгоизм любви и принижение женщин так противны
ему, что, борясь с ними, он впадает в обратную край-
ность. Происходит простое переворачивание полюсов.
Мужчина и женщина как бы меняются местами, но полюс

господства и полюс подчинения остается, и равенства
опять нет.

Чернышевский даже теоретически оправдывает свое
принижение.-«Женщина должна быть равной мужчине,—
пишет он.— Но когда палка была долго искривлена на
одну сторону, чтобы выпрямить ее, должно много пере-
гнуть ее на другую сторону... Каждый порядочный че-
ловек обязан, по моим понятиям, ставить свою жену
выше себя — этот временный перевес необходим для
будущего равенства» '.

Не знаю, надо ли было делать так в то время. Люди —
не палки, и если клин выбивают клином, а искривление
выправляют другим искривлением, то неравенство, по-
моему, не исправишь неравенством. Чтобы уравнять
весы, надо положить на чашу, которая легче, ровно
столько, насколько она легче, и ни грамма больше,
иначе они опять будут неравны.

Иногда говорят, что альтруизм — современная фор-
ма гуманизма. Вряд ли это так. Скорее он был формой
гуманизма XIX в., а сейчас он все чаще терпит круше-
ние.

Самоотречение калечит жизнь человека, лишает его
этой жизни. А становясь регулятором общественного
поведения, оно. меняет жизненные связи людей, делает
подозрительным, ненормальным все, что не построено
на самоотречении; побуждая людей к самоотказу, оно
позволяет другим людям пользоваться этим самоотка-
зом.

И самое страшное — оно приводит к обесценению
людей, к девальвации личности. Ибо если ты живешь
только для других, то ты только средство, рычаг для
других людей, кариатида, которая держит на себе их
тяжесть.

¹ Чернышевский Н. Г. Поли. собр. соч. В 15 т. М., 1939. Т. 1.
С. 427, 444, 451.

Это не значит, что самоотречение всего негуманно.
В кризисных условиях самоотречение — высший вид
человечности. Самоотказ — это, видимо, вообще идеал
поведения в любом кризисе: наверно, только посту-
паясь чем-то в себе, можно выйти из кризиса с наимень-
шими потерями. Да и в быту ни один человек не может
прожить без самоограничения — первичной формы
самоотречения,— и оно благодатно, когда человек от-
дает от своего избытка чужому недостатку, создает
моменты равенства в колеблющемся равновесии своих
отношений с другим человеком.

Но когда самоотречение выступает главным двига-
телем человека и общества, оно уродует и обкрады-
вает их, питая собой неравенство и несправедливость,
которые царят в мире. Самоотречение, альтруизм рож-
дены во времена доличностного состояния человечества,
и человек в их системе — не человек, не личность, а
частичное существо.

Проблема альтруизма имеет особое отношение к
любви. Многие даже считают, что альтруизм, отказ от
себя, составляет самую основу любви. Гегель, например,
говорил: «Истинная сущность любви состоит в том, чтобы
отказаться от сознания самого себя, забыть себя в дру-
гом я и, однако, в этом же исчезновении и забвении впер-
вые обрести самого себя и обладать самим собою» '.

Отказаться от самого себя, забыть себя в другом —
в этом Гегель видит настоящую суть любви, настоящее
обретение самого себя. Как будто настоящая сущность
человека — в отказе от себя, и, только отказываясь от
себя, забывая себя в другом, он этим самым обретает
себя.

Пожалуй, более прав был здесь Фейербах. В любви,
писал он, «нельзя осчастливить самого себя, не делая
счастливым одновременно, хотя бы и непроизвольно,

¹ Гегель. Соч. М., 1940. Т. 13. С. 107.

другого человека... Чем больше мы делаем счастливым
другого, тем больше становимся счастливыми и сами» '.

Гармония «я» и «не я» достигается обычно не само-
отречением, а равновесием своих и чужих интересов.
Счастье в любви — самое, наверно, антиэгоистическое
и самое антиальтруистическое из всех видов счастья,
потому что в любви, только получая счастье, ты даешь
его другому и, только давая его другому, ты получаешь
его для себя.

Гармония «я» и «не я», которая бывает в настоящей
любви, стремление к «слиянию душ»— одна из самых
глубоких загадок любви. Об этой тяге к слиянию дав-
ным-давно писали поэты и философы. Еще Платон гово-
рил, что каждый влюбленный одержим «стремлением
слиться и сплавиться с возлюбленным в единое суще-
ство»², и эта тяга к взаимному растворению — главное
в любви.

Тяга эта рождает в любящих странные психологи-
ческие состояния. Константин Левин, один из героев ро-
мана Л. Н. Толстого «Анна Каренина», как-то во время
ссоры чуть было не сказал Кити гневные слова, «но в
ту же секунду почувствовал, что он бьет сам себя». «Он
понял, что она не только близка ему, но что он теперь
не знает, где кончается она и начинается он». «Она была
он сам».

Это физическое ощущение своей слитности с другим
человеком — ощущение совершенно фантастическое.
Все мы знаем, что в обычном состоянии человек просто
не может ощущать чувства другого человека, пережи-
вать их. И только в апогее сильной любви есть какой-то
странный психологический мираж, когда разные «я» как
бы исчезают, сливаются друг в друга и люди делаются
психологическими андрогинами.

¹ Фейербах Л. Избр. философ, произв. Т. 1. С. 468.

² Платон. Избранные диалоги. М., 1965. С. 143.

Ощущения, которые дает им любовь, невероятны.
Обычная забота о себе как бы вдруг меняет место жи-
тельства и переходит в другого человека. Его интересы,
его заботы делаются вдруг твоими. Переносясь на другого
человека, эта забота о ςβδβ как бы проходит сквозь ги-
гантский усилитель и делается куда сильнее, чем обычно.

Это чуть ли не буквальное «переселение душ»,
как будто часть твоей «души» перебралась в тело дру-
гого человека, слилась с его нервами и ты теперь чув-
ствуешь его чувства точно так же, как и свои. Здесь, мо-
жет быть, и скрывается самая тайная, самая неявная
основа любви — та, которая и отличает любовь от род-
ственных ей чувств.

В чем именно глубинная разница любви и влюблен-
ности? В мировой культуре и в обиходе здесь чаще всего
встречаются два одинаково внешних взгляда: сторонники
одного думают, что любовь сильнее, а влюбленность
слабее; сторонники другого не отличают любовь от влюб-
ленности, называют именем любви почти всякое влече-
ние.

Такое смешивание с материком любви соседних
архипелагов, пожалуй, не просто рождает путаницу
понятий. Оно как бы возводит в ранг любви то, что стоит
«ниже» любви, а саму любовь низводит с ее вершин
к ее склонам или подножию. А ведь любовь и влюблен-
ность — это как алмаз и графит: они хотя и произошли
из одного вещества, но отличаются друг от друга и своими
главными свойствами, и своим строением.

...Вот Андрей Болконский признается в любви Наташе
Ростовой, получает ответное «да»— и в душе его вдруг
разыгрывается загадочный переворот: влюбленность
делается любовью.

«Князь Андрей держал ее руки, смотрел ей в глаза
и не находил в своей душе прежней любви к ней. В душе
его вдруг повернулось что-то: не было прежней поэти-
ческой и таинственной прелести желания, а была жалость

к ее женской и детской слабости, был страх перед ее
преданностью и доверчивостью, тяжелое и вместе ра-
достное сознание долга, навеки связавшего его с нею.
Настоящее чувство, хотя и не было так светло и поэти-
чно, как прежде, было серьезнее и сильнее».

Влюбленность, которую питал к Наташе Ростовой
князь Андрей, как бы состояла из одного только психо-
логического вещества — «поэтической и таинственной
прелести желания». И как почти всякое желание, эта
влюбленность была «я-центрическим» чувством, чувст-
вом для себя.

Пройдя сквозь мгновенное превращение, влюблен-
ность стала другим чувством, гораздо более сложным
и «двуцентричным», не только для себя, но и для нее.
Оно состоит теперь не из одного, а из разных психо-
логических веществ: к чувствам для себя добавились
чувства для нее, переживания за нее — жалость к ее
слабости, страх перед ее преданностью и доверчивостью,
тяжелое и радостное сознание долга, которое связало
их новой связью...

Влюбленность чаще всего — чувство «я-центриче-
ское», для себя. Оно может быть горячее любви, но
она мельче проникает в душевные глубины человека,
а от этого меньше меняет его и быстрее гаснет.

Любовь поражает человека глубже влюбленности,
она проникает во все самые потаенные уголки его
души — и поэтому дольше живет в человеке и глуб-
же меняет его. He-эгоизм и «двуцентричность» люб-
ви — это, наверно, ее самая глубокая основа и глав-
ный водораздел, который отделяет ее от влюблен-
ности.

Пожалуй, можно сказать, что любовь — это как бы
перенесение на другого своего «эгоизма», включение
другого в орбиту своего «я-центризма». Это как бы
удвоение своего «я», появление другого «я», с которым
первое срастается, как сиамские близнецы.

Чужое «я» как бы входит в ощущен.ия человека, и
чужая боль делается такой же больной, как своя, а чу-
жие радости — такими же радостными...

Вырастает как бы «эгоистический альтруизм», совер-
шенно особое чувство. В нем соединяются лучшие
стороны эгоизма и альтруизма — сила заботы о себе и
сила заботы о других. А их худшие стороны — прини-
жение других и принижение себя — противоположны,
и они как бы ослабляют, растворяют друг друга в этом
сплаве. - --

Наверно, можно сказать, что любовь — это влюблен-
ность, основанная на «эгоальтруизме», глубинное до-
рожение другим человеком, как собой. В разговоре
князя Андрея с Наташей ярко видно, как вдруг из
простой влюбленности рождается такое глубокое и слож-
ное тяготение.