Предисловие 16 страница

сначала в возрасте 22 лет женится на более пожилой девушке, которая духовно

и нравственно стоит выше его и может стать его руководительницей через

опасности двадцатилетия (честолюбие, ненависть, самопрезрение, страсти

всякого рода). Ее любовь позднее совершенно перешла бы в материнское

чувство, и она не только терпела бы, но даже лучше всего содействовала бы

тому, чтобы мужчина тридцатилетним вступил в связь с совсем молодой

девушкой, воспитанием которой он сам бы руководил. - Брак есть для

двадцатилетнего возраста необходимое учреждение, для тридцатилетнего -

учреждение полезное, но не необходимое; для позднейшей жизни он часто

становится вредным и содействует духовному регрессу мужчины.

Трагедия детства. Быть может, нередко случается, что люди с

благородными и высокими целями должны выдержать самую трудную свою борьбу в

детстве; например, потому, что они должны пробить путь своему образу мыслей

через низкий духовный склад отца, склонного ко лжи и кажимости, или, как

лорд Байрон, должны жить в постоянной борьбе с ребячливой и гневной матерью.

Если человек пережил что-либо подобное, то он всю свою жизнь не перестанет

страдать от мысли, кто, собственно, был его величайшим и опаснейшим врагом.

Глупость родителей. Величайшие ошибки в оценке человека совершаются его

родителями; это факт, но как объяснить его? Знают ли родители по опыту

слишком много о своем ребенке и потому не могут свести это знание к

единству? Можно заметить, что путешественники, наблюдающие чужие народы,

лишь в первое время своего пребывания правильно улавливают общие

отличительные черты народа; чем более они узнают народ, тем более они

разучаются видеть то, что в нем типично и отличительно. Как только они

становятся близко-зрящими, их глаза перестают быть дальнозоркими. Может

быть, родители потому ложно судят о ребенке, что они никогда не стояли

достаточно далеко от него? - Но возможно еще и следующее, совсем иное

объяснение: люди обыкновенно перестают размышлять о том, что ближе всего их

окружает, а просто берут его, как оно есть. Быть может, привычная

беспечность мысли у родителей есть причина, почему, когда они вынуждены

судить о своих детях, они судят так криво.

Из будущности брака. Те благородные свободомыслящие женщины, которые

поставили своей задачей воспитание и возвышение женщин, не должны упустить

из виду одной точки зрения: брак, в его более высоком понимании, как

душевная близость людей различного пола, т. е. как мы надеемся его видеть в

будущем, - брак, заключаемый с целью созидания и воспитания нового

поколения, - такой брак, который пользуется чувственностью как бы лишь в

виде редкого и случайного средства для более великой цели, нуждается,

вероятно, как надо бы опасаться, в естественном дополнении конкубината. Ибо

если в интересах здоровья мужчины жена должна также одна служить ему для

удовлетворения половой потребности, то при выборе жены будет решающим уже

ложный мотив, противоречащий указанным целям: созидание потомства будет

случайным, счастливое его воспитание - весьма маловероятным. Хорошая жена,

которая должна быть подругой, помощницей, родильницей, матерью, главой

семьи, управляющей хозяйством и, быть может, даже отдельно от мужа должна

заведовать своим собственным делом или должностью, - такая жена не может

одновременно быть сожительницей: это значило бы, в общем, требовать от нее

слишком многого. Таким образом, в будущем могло бы произойти обратное тому,

что случилось в Афинах во времена Перикла: мужчины, которые имели тогда в

своих женах почти только конкубин, обратились одновременно к Аспазиям, так

как они нуждались в прелестях общения, расширяющего ум и сердце, - общения,

которое могут дать лишь грация и духовная гибкость женщин. Все человеческие

учреждения, подобно браку, допускают лишь умеренную степень практической

идеализации; в противном случае тотчас же возникает необходимость в грубых

коррективах.

Период "бури и натиска" женщин. В трех или четырех цивилизованных

странах Европы можно с помощью воспитания в течение нескольких веков сделать

из женщин все, что угодно, даже мужчин, конечно, не в половом смысле, но все

же во всяком ином смысле. Под влиянием такого воспитания они приобретут

некогда все мужские добродетели и сильные стороны, но вместе с тем, впрочем,

должны будут воспринять и все их слабости и пороки; повторяю, всего этого

можно добиться. Но как мы выдержим созданное этим движением промежуточное

состояние, которое само, быть может, продлится несколько веков и в течение

которого женские глупости и несправедливости, их древнейшее достояние, будут

еще преобладать над всем позднее приобретенным и внушенным через воспитание?

Это будет эпоха, когда основным мужским аффектом станет гнев - гнев о том,

что все искусства и науки затоплены и загрязнены неслыханным дилетантизмом,

философия загублена умопомрачающей болтовней, политика стала более

фантастической и партийной, чем когда-либо, общество находится в полном

разложении, потому что хранительницы старых нравов стали сами себе смешны и

во всех отношениях хотят стоять вне традиций. Ведь если женщины имели свою

величайшую силу в традиции, - то на что они должны будут опираться, чтобы

приобрести такую же полноту силы, после того как они отказались от традиций?

Свободный ум и брак. Будут ли свободные умы иметь жен? В общем, я

полагаю, что они, подобно вещим птицам древности, в качестве современных

мыслителей и вещателей правды должны предпочитать летать в одиночку.

Счастье в браке. Все привычное стягивает вокруг нас все более крепкую

сеть паутины; и вскоре мы замечаем, что нити стали веревками и что мы сами

сидим внутри сети, как паук, который поймал самого себя и должен питаться

собственной кровью. Поэтому свободный ум ненавидит все привычки и правила,

все длительное и окончательное, поэтому он с болью постоянно разрывает сеть

вокруг себя, хотя он вследствие этого и должен страдать от множества мелких

и крупных ран, - ибо эти нити он должен оторвать от себя, от своего тела, от

своей души. Он должен научиться любить там, где ненавидел, и обратно. Более

того, для него не должно быть невозможно посеять зубы дракона на том поле,

на которое он раньше изливал, как из рога изобилия, свою благость. - Отсюда

можно заключить, создан ли он для счастья в браке.

Слишком близко. Если мы живем в слишком большой близости с другим

человеком, то с нами случается то же, как когда мы постоянно трогаем

пальцами хорошую гравюру: настает день, когда под руками у нас оказывается

только клочок плохой, грязной бумаги. И душа человека стирается от

постоянного прикосновения; по крайней мере она кажется нам стершейся - мы

уже не узнаем ее первоначального рисунка и красоты. - Всегда теряешь от

слишком интимного общения с женщинами и друзьями; и иногда при этом теряешь

жемчужину своей жизни.

Золотая колыбель. Свободный ум всегда радостно вздохнет, когда наконец

решится сбросить с себя ту материнскую заботливость и опеку, которою его

окружают женщины. Какой вред может принести ему более резкое дуновение

воздуха, от которого его так боязливо оберегают, что значит в его жизни

лишний подлинный ущерб, потеря, несчастный случай, болезнь, вина, обольщение

по сравнению с рабством золотой колыбели, опахала из павлиньего хвоста и

тягостного чувства, что он к тому же еще обязан благодарить за то, что его

опекают и балуют, как грудного младенца? Поэтому молоко, которое преподносит

ему материнское чувство окружающих женщин, так легко превращается для него в

желчь.

Добровольное жертвенное животное. Выдающиеся женщины более всего могут

облегчить жизнь своим мужьям - если последние знамениты и велики, - тем, что

они становятся как бы сосудом для всеобщего недоброжелательства и всякого

недовольства остальных людей. Современники склонны прощать своим великим

людям много ошибок и глупостей, и даже грубо несправедливых поступков, если

только они найдут кого-либо, кого они могут для облегчения своей души

истязать и предавать закланию в качестве жертвенного животного. Нередко

женщина находит в себе честолюбие отдать себя этому жертвоприношению, и

тогда мужчина, конечно, может быть весьма доволен - именно, если он

достаточно эгоистичен, чтобы терпеть около себя такой добровольный громо-,

буре- и дождеотвод.

Приятные противники. Естественная склонность женщин к спокойному,

равномерному, счастливо-гармоническому существованию и общению,

маслоподобный и умиротворяющий элемент в их действиях на жизненном море

непроизвольно противодействует более героическому внутреннему побуждению

свободного ума. Не замечая того, женщины поступают так, как если бы с пути

странствующего минералога убирались все камни, чтобы он не повредил себе

ноги, тогда как он именно и вышел в путь, чтобы натыкаться на них.

Диссонанс двух аккордов. Женщины хотят служить и в этом находят свое

счастье; свободный же ум не хочет, чтобы ему служили, и в этом находит свое

счастье.

Ксантиппа. Сократ нашел жену, какая ему была нужна, - но и он не искал

бы ее, если бы достаточно хорошо ее знал: так далеко не зашел бы героизм

даже этого свободного ума. Фактически Ксантиппа все более вгоняла его в его

своеобразное призвание, делая ему дом и домашний уют бездомным и неуютным:

она научила его жить на улице и всюду, где можно было болтать и быть

праздным, и тем создала из него величайшего афинского уличного диалектика; и

под конец он сам сравнивал себя с навязчивой уздой, которую некий бог надел

прекрасному коню, Афинам, чтобы не давать ему успокоиться.

Слепота к дали. Подобно тому как матери видят и чувствуют лишь

бросающиеся в глаза и навязывающиеся чувству боли своих детей, так и супруги

мужчин с высокими целями не могут принудить себя видеть своих мужей

страдающими, нуждающимися, а тем более презираемыми, - тогда как, быть

может, все это есть не только признаки правильного выбора их жизненного

пути, но даже и залог того, что их великие цели некогда должны быть

достигнуты. Женщины втайне всегда интригуют против высшей души своих мужей;

они хотят отнять у нее ее будущность в угоду безбоязненному и спокойному

существованию в настоящем.

Сила и свобода. Как бы высоко женщины ни почитали своих мужей, они еще

более почитают признанные обществом силы и представления; они в течение

тысячелетий привыкли выступать перед всякой властью согнувшись, со

сложенными на груди руками, и порицают всякое восстание против общественной

власти. Поэтому неумышленно, и скорее даже инстинктивно, они прицепляются,

как тормоза, к колесам всякого свободомыслящего, независимого стремления и

иногда вызывают в своих мужьях величайшее нетерпение, в особенности если

последние к тому же убеждают себя, что, в сущности, к этому побуждает женщин

любовь. Порицать средства женщин и великодушно почитать мотивы этих средств

- характерно для мужчин, но в этом и слишком часто - отчаяние мужчин.

Ceterum censeo. Достойно смеха, когда общество нищих постановляет

отмену права наследования, и не менее достойно смеха, когда бездетные

принимают участие в практическом законодательстве страны: ведь в их корабле

нет достаточного груза, чтобы уверенно плыть в океан будущего. Но столь же

нелепым представляется, когда человек, который избрал своей задачей общее

познание и расценку совокупности бытия, обременяет себя личными заботами о

семье, о прокормлении, обеспечении и репутации жены и детей и вешает перед

своим телескопом туманную завесу, сквозь которую едва могут проникнуть

немногие лучи далекого мира звезд. Поэтому и я прихожу к положению, что в

вопросах высшего философского порядка все женатые подозрительны.

В заключение. Существует много видов яда, и обыкновенно судьба находит

повод поднести к устам свободного ума чашу с таким ядом, чтобы "наказать"

его, как потом говорят все. Что же делают тогда женщины, окружающие его? Они

будут кричать и жаловаться и, быть может, нарушать покой солнечного заката

мыслителя - как они это делали в афинской темнице. "О, Критон, вели же

кому-нибудь увести этих женщин!" - сказал наконец Сократ.

ОТДЕЛ ВОСЬМОЙ:

ВЗГЛЯД НА ГОСУДАРСТВО

Просить слова. Демагогический характер и намерение действовать на массы

присущи в настоящее время всем политическим партиям: все они вынуждены, ради

названной цели, превращать свои принципы в великие глупости al fresco и

писать их на стене. В этом ничего уже нельзя изменить, и ради этого

бесполезно даже пошевелить пальцем; ибо к этой области применимы слова

Вольтера: quand la populace se mele de raisonner, tout est perdu. Раз это

случилось, нужно покориться новым условиям, как покоряешься, когда

землетрясение передвинуло старые границы и очертания почвы и изменило

ценность земельной собственности. Кроме того, раз уже всякая политика

сводится к тому, чтобы сделать сносной жизнь возможно большему числу людей,

то следует предоставить этому возможно большему числу и определить, что оно

разумеет под сносной жизнью; и если оно доверяет своему разуму в отыскании

верных средств для этой цели, то какой смысл - сомневаться в нем? Ведь они

именно и хотят быть кузнецами своего счастья и несчастья; и если это чувство

самоопределения, эта гордость теми пятью-шестью понятиями, которые таит и

выносит на свет их голова, действительно делает им жизнь столь приятной, что

они охотно выносят роковые последствия своей ограниченности, - то против

этого вряд ли можно что возразить, при условии, что ограниченность не

заходит слишком далеко и не требует, чтобы все в этом смысле стало

политикой, чтобы каждый жил и действовал по такому мерилу. А именно, прежде

всего некоторым людям должно быть, более чем когда-либо, дозволено

воздерживаться от политики и немного отходить в сторону; ведь и их к этому

влечет радость самоопределения: и некоторая гордость также, быть может,

заставляет молчать, когда говорят слишком многие или вообще многие. Затем,

этим немногим следует простить, если они не придают особого значения счастью

многих, будь то народы или классы населения, и иногда позволяют себе

ироническую гримасу; ибо их серьезность заключается в другой области, их

счастье есть иное понятие, и не всякая неуклюжая рука, только потому, что у

нее пять пальцев, способна схватить их цель. Наконец - и это право,

вероятно, будет труднее всего приобрести, но оно тоже должно принадлежать им

- время от времени наступает мгновение, когда они выходят из своего

молчаливого одиночества и снова испытывают силу своего голоса; а именно, они

тогда перекликаются между собой как заблудившиеся в лесу, чтобы подать знак

и внушить бодрость друг другу; при этом, конечно, раздается многое, что

дурно звучит для ушей, для которых оно не предназначено. - Однако скоро

опять в лесу становится тихо, так тихо, что снова отчетливо слышишь

жужжание, трескотню и порхание насекомых, которые живут в нем, над и под

ним.

Культура и каста. Более высокая культура сможет возникнуть лишь там,

где существуют две различные общественные касты: каста работающих и каста

праздных, способных к истинному досугу; или, выражаясь сильнее: каста

принудительного труда и каста свободного труда. Точка зрения распределения

счастья несущественна, когда дело идет о создании высшей культуры; но во

всяком случае каста праздных более доступна страданиям, более страдает, ее

довольство жизнью меньше, ее задача - более велика. И если еще имеет место

обмен членами между обеими кастами, так что более тупые, менее

одухотворенные семьи и личности из высшей касты перемещаются в низшую, и,

наоборот, более свободные личности низшей касты получают доступ в высшую, -

то достигнуто состояние, за пределами которого видно лишь открытое море

неопределенных желаний. - Так говорит нам еле доносящийся до нас голос

древнего времени; но где есть еще уши, которые могли бы услышать его?

Порода. То, чем породистые мужчины и женщины отличаются от других и что

дает им несомненное право цениться более высоко, есть два через

наследственность все более возрастающих искусства: искусство повелевать и

искусство гордого повиновения. - Правда, всюду, где приказывание входит в

занятия дня (как в мире крупной торговли и промышленности), возникает нечто

подобное этим "породистым" расам, но таким типам недостает благородной

осанки в повиновении, которая у первых есть наследие феодального быта и уже

не произрастает в нашем культурном климате.

Субординация. Субординация, которая так высоко ценится в военном и

чиновничьем сословии, будет скоро казаться нам столь же невероятной, какой

уже теперь кажется сплоченная тактика иезуитов; и когда эта субординация

станет невозможной, множество изумительных результатов уже не сможет быть

достигнуто, и мир станет беднее. Она должна исчезнуть, ибо исчезает ее

основа: вера в безусловный авторитет, в окончательную истину; даже в военных

государствах одно физическое принуждение не в состоянии создать ее: для

этого нужно наследственное поклонение монарху, как чему-то

сверхчеловеческому. - В более свободном строе люди подчиняются лишь условно,

в результате взаимного соглашения, т. е. со всеми оговорками эгоизма.

Всенародные армии. Величайшая невыгода столь прославляемых ныне

всенародных армий состоит в расточении людей высшей цивилизации; ведь они

вообще существуют лишь в силу стечения самых благоприятных условий, - как же

бережливо и осторожно следовало бы обходиться с ними, поскольку нужны

длинные промежутки времени, чтобы создать случайные условия для

возникновения столь тонко организованных мозгов! Но как греки купались в

крови греков, так теперь европейцы расточают кровь европейцев; и притом в

жертву приносятся относительно чаще всего люди высшего развития, именно те,

кто обещает многочисленное и хорошее потомство: в борьбе они всегда стоят

впереди, в качестве отдающих приказания, и, кроме того, благодаря своему

высшему честолюбию, более всего подвергают себя опасностям. - Грубый римский

патриотизм теперь, когда поставлены совсем иные и высшие задачи, чем partia

и honor, есть либо нечто нечестное, либо признак отсталости.

Надежда как самомнение. Наш общественный порядок будет медленно таять,

как это случалось со всеми прежними порядками, когда солнца новых мнений с

новым пылом начинали светить людям. Желать этого таяния можно, лишь надеясь

на него; а надеяться можно разумно лишь в том случае, когда человек верит,

что он сам и подобные ему имеют больше силы в голове и сердце, чем

представители существующего порядка. Таким образом, эта надежда обыкновенно

будет самомнением, чрезмерной самооценкой.

Война. Против войны можно сказать: она делает победителя глупым,

побежденного - злобным. В пользу же войны можно сказать: в обоих этих

действиях она варваризует людей и тем делает их более естественными; для

культуры она есть пора зимней спячки, человек выходит из нее более сильным

для добра и зла.

На службе монарха. Для того, чтобы государственный деятель мог

действовать без всяких стеснений, ему лучше всего выполнять свое дело не для

себя, а для монарха. Блеск этого общего бескорыстия ослепит взор

наблюдателя, так что он не увидит тех козней и жестокостей, которые несет с

собой дело политика.

Вопрос силы, а не права. Для людей, которые при всяком вопросе имеют в

виду высшую пользу, в отношении социализма - если он действительно означает

восстание угнетенных и подавленных в течение тысячелетий против их

угнетателей - существует не проблема права (смешной изнеженный вопрос: "как

далеко следует идти навстречу его требованиям?"), а лишь проблема силы ("как

можно использовать его требования?"), т. е. отношение таково же, как к силе

природы, например к пару, который либо вынуждается служить человеку, в

качестве бога машин, либо же, при недостатках машины, т. е. при ошибках

человеческого исчисления в ее конструкции, разрушает машину, а с ней и

человека. Чтобы решить этот вопрос силы, надо знать, насколько силен

социализм и с какой модификацией он может быть еще использован, как

могущественный рычаг, в пределах современной политической игры сил; при

известных условиях нужно было бы даже всеми способами содействовать его

усилению. В отношении всякой великой силы - и даже самой опасной -

человечество всегда должно думать о том, чтобы сделать из нее орудие своих

намерений. - Право социализм приобретет себе лишь тогда, когда дело дойдет

до настоящей войны между обеими силами, представителями старого и нового, и

когда при этом, в силу разумного расчета самосохранения и удобства, в обеих

партиях возникнет потребность в договоре. Без договора нет права. Доселе же

в указанной области нет ни войны, ни договоров, а следовательно, нет и прав,

нет и "долга".

Использование мельчайшей нечестности. Сила прессы состоит в том, что

каждый отдельный человек, который ей служит, лишь в очень малой степени

чувствует себя обязанным и связанным. Он обыкновенно высказывает свое

мнение, а иногда и не высказывает его, чтобы принести пользу своей партии,

или политике своей страны, или себе самому. Такие маленькие проступки

нечестности или, быть может, даже только нечестного умолчания отдельные люди

легко выносят, но последствия их чрезвычайно велики, так как эти маленькие

проступки совершаются многими одновременно. Каждый из них говорит себе: "за

такие малые услуги я живу лучше, нахожу себе пропитание; при отсутствии

таких небольших оглядок я сделаю себя невозможным". Так как представляется

почти нравственно-безразличным, написать ли строкою больше или меньше, да к

тому же еще, быть может, без подписи, то некто, имеющий деньги и влияние,

может сделать всякое мнение общественным. Кто знает, что большинство людей

слабо в мелочах, и хочет через них осуществить свои собственные цели, тот

всегда опасен.

Слишком громкий тон жалоб. Когда какое-либо общественное зло (например,

недостатки управления, подкупность и произвол в политических или ученых

корпорациях) описывается в сильно преувеличенном виде, такое описание,

правда, теряет действие на более проницательных, но тем сильнее действует на

непроницательных (которые остались бы равнодушными при точном и умеренном

описании). Но так как последние составляют значительное большинство и таят в

себе большую силу воли, более неистовую тягу к действию, то такое

преувеличение становится поводом для расследований, наказаний, обещаний и

реформ. - В этом смысле полезно описывать общественное зло в преувеличенном

виде.

Мнимые делатели погоды в политике. Подобно тому, как народ втайне

предполагает, что тот, кто умеет разбираться в погоде и предсказывает ее за

день вперед, сам делает погоду, - так даже образованные и ученые люди с

суеверной верой приписывают великим государственным деятелям, как их

собственное дело, все важные перемены и конъюнктуры, наступившие во время их

правления, если только известно, что эти деятели знали их раньше, чем другие

люди, и основывали на этом свои расчеты; таким образом, их тоже принимают за

делателей погоды - и эта вера есть не последнее орудие их могущества.

Новое и старое понятие правительства. Разделять правительство и народ

так, как будто в их лице борются и приходят к соглашению две отдельные сферы

сил, более сильная и высокая и более слабая и низкая, есть остаток

унаследованного политического сознания, которое еще теперь точно

соответствует исторически установившемуся соотношению сил в большинстве

государств. Если, например, Бисмарк называет конституционную форму правления

компромиссом между правительством и народом, то он руководится принципом,

разумность которого обусловлена исторически (и тем же, впрочем, обусловлен и

придаток неразумия, без которого ничто человеческое не может существовать).

В противоположность этому теперь следует научиться - согласно принципу,

который возник только из головы и уже должен делать историю, - что

правительство есть не что иное, как орган народа, а не какой-либо опекающий

и почитаемый "верх" в отношении к воспитанному в скромности "низу". Прежде

чем принять это доселе неисторическое и произвольное, хотя и более

логическое, понятие правительства, следует учесть его последствия: ибо

отношение между народом и правительством есть самый могущественный прототип,

по образцу которого непроизвольно строится отношение между учителем и

школьником, хозяином дома и слугами, отцом и семьей, военачальником и

солдатом, мастером и учеником. Все эти отношения, под влиянием

господствующей конституционной формы правления, теперь немного

перестраиваются: они становятся компромиссами. Но как они должны

преобразиться и переместиться, изменить название и сущность, если головами

всюду овладеет указанное самоновейшее понятие! - на это, впрочем,

понадобится, быть может, еще целое столетие. Притом более всего желательны

осторожность и медленное развитие.

Справедливость как партийный призывный клич. Благородные (хотя и не

очень проницательные) представители господствующего класса, конечно, могут

дать себе обет: мы будем относиться к людям, как к равным, и даруем им

равные права. В этом смысле возможен социалистический образ мыслей,

основанный на справедливости; но, повторяю, лишь в пределах господствующего

класса, который в этом случае посредством жертв и отречений осуществляет

справедливость. Напротив, требование равенства прав, которое выставляется

социалистами из угнетенной касты, вытекает отнюдь не из справедливости, а из

алчности. - Когда зверю показывают вблизи кровавые куски мяса и снова

отнимают их, пока он, наконец, не начнет реветь, - полагаете ли вы, что этот

рев означает справедливость?

Собственность и справедливость. Когда социалисты показывают, что

распределение собственности в современном человечестве есть последствие

бесчисленных несправедливостей и насилий, и in summa отвергают обязательство

в отношении столь неправомерно обоснованного владения, то они видят лишь

нечто единичное. Все прошлое старой культуры построено на насилии, рабстве,

обмане, заблуждении; но мы сами, наследники всех этих условий или даже

сгустки всего этого прошлого, не можем отменить самих себя и не должны

стремиться выделить из себя единичную часть. Несправедливый образ мыслей

содержится и в душах неимущих, они не лучше, чем имущие, и не имеют никакого

морального преимущества, ибо некогда их предки были имущими. Не

насильственные новые распределения необходимы, а постепенные пересоздания

образа мыслей; справедливость должна стать во всех большей, инстинкт насилия

должен всюду ослабеть.

Кормчий страстей. Государственный деятель создает общественные страсти,

чтобы получить выгоду от возбуждаемой ими противоположной страсти. Привожу

пример: немецкий государственный деятель хорошо знает, что католическая

церковь никогда не будет иметь общих планов с Россией и что она даже скорее

соединится с турками, чем с Россией; точно так же он знает, что вся

опасность грозит теперь Германии от союза Франции с Россией. Если он может

добиться того, чтобы сделать Францию очагом и убежищем католической церкви,

то он надолго устранит указанную опасность. Поэтому он заинтересован в том,

чтобы обнаруживать ненависть к католикам и посредством всякого рода

враждебных действий превратить лиц, исповедующих авторитет папы, в страстную

политическую силу, которая враждебна немецкой политике и естественно должна