Раздел десятый

ЛЕСТВИЦА,

ДУХОВНОЕ ВОЗРОЖДЕНИЕ

Что такое духовный рост?

ЭТО то же самое, что отмывание окна. Каждый из нас представляет из себя окошко, которое, если как следует мыть и чистить, то через него будет видно больше света. Мы приходим к началу своего духовного становления с разной степенью замусоренности. И по мере возрастания у нас все меньше и меньше остается своего, своей грязи и сквозь нас на тех, кто за нами, подальше, начинает доходить больше света Божиего. Духовный рост - это не самораскрытие собственных лепестков, не саморасцветание пышным цветом, это сдраивание всего того наносного и грязного, что на нас наросло и что мы в себя допустили. В результате тот образ и подобие, которые есть в каждом, будут все яснее и яснее.

Что значит «образ и подобие»? В чем здесь разница?

В СВЯЩЕННОМ Писании говорится, что на Предвечном Совете Божием было сказано: сотворим человека по образу Нашему и по подобию Нашему (Быт. 1, 26), и потом, когда человек уже был сотворен, говорится, что он был сотворен по подобию Божию (Быт. 5,1). Образ Божий — это внутренние сущностные черты человека, которые делают его действительно иконой Творца. Это прежде всего — внутренняя свобода выбора, способность разума, дар слова. И эти качеств ва в той или иной мере присущи каждому человеку, они отличают его от всего иного видимого тварного мира, какими бы близкими и похожими на нас ни казались некоторые представители живых существ из мира животного. Подобие же Божие дано нам как потенция, как возможность, как то, что мы можем реализовать в себе, возрастая на путях духовной жизни. Не случайно один из типов святости так и называется — преподобный. То есть, значит, чрезвычайно уподобившийся Творцу, более, чем все остальные, Ему подобные по природе своей, кто душу свою возрастил, сделал крепкой в добродетелях, возвысил горе.

Многих смущает, что «образ и подобие» не имеют сугубо индивидуальных характерологических черт. Когда человек достигает оббжения происходит нивелировка его личности?

ОБРАЗ и подобие — это как кристалл. Ведь один кристалл не повторяет другой. Они все многообразны. У каждого свой вид строения, но чтобы все грани заиграли и заблестели, они должны быть чистыми. А запачкать можно и алмаз, и обычное стеклышко, и тогда нигде не будет света.

С чего начинается духовное возрастание?

ПРЕПОДОБНЫЙ Иоанн Лествичник в своей книге «Лествица» указывает тридцать три ступени духовных добродетелей, духовного возрастания. Но к нам, живущим в миру, относятся разве что самые первые из них. И главное, без чего действительно невозможно никакому человеку спастись, — это необходимость отречься от любви к миру и от того, что в мире. Без этого нет христианина. Но это как раз то, что так часто не делают те, кто, считая себя верующими людьми, остаются при этом и людьми мира, который, как известно, лежит во зле\'7b\Ш. 5,19).

Внутренняя мера нашей жизни должна исходить не из тех правил, которые творит современный нам век, а из тех вечных заповедей, которые проповедуются в Евангелии. Да, можно быть просто хорошим человеком, который добро относится к окружающим его людям, разумеется, в той или иной степени, насколько это сильно не затрагивает его или не требует чрезвычайного подвига. Да, можно иметь неокаменевшее сердце, которое отзывается при виде нищей старушки. Но именно об этом преподобный Серафим Саровский сказал суровые и потому необходимые для нашего спасения слова, что добро, сделанное не ради Христа, не укрепляет душу, не приводит к спасению, оно ничто для жизни будущей. Стоит вдуматься в эти слова. Только то, что мы делаем, памятуя о том, чему Христос Спаситель учил нас, памятуя о том, что это дело христианского подвига—стеснять самих себя причем делать добро по отношению к людям и по отношению к своей душе, и делать это Бога ради, — только это приближает нас к Царствию Небесному. Но все это обретается, когда мы усилием заставляем себя отречься от любви к миру и от того, что в мире. Это самая первая ступенечка, и только ступив на нее можно надеяться стяжать — если и не в этой жизни, то, по милости Божией, в жизни вечной — то добродетельное состояние, которое является концом лествицы и которое есть любовь Божественная. Святые отцы предупреждают, что подлинная христианская любовь не открывается новоначальному христианину, она не открывается вдруг и сразу. И человеку, знающему, что любовь к ближнему -главная заповедь евангельского благовестия, следует также знать, что только очистив сердце и пройдя весь длинный и трудный путь, когда открывается то зрение, о котором говорит Господь: Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят (Мф. 5, 8), можно понять, что такое Божественная любовь и любовь христианина во Христе.

И мы знаем, что восхождение по духовной лествице возможно, что оно происходило в жизни множества людей — и простых, и знатных, и живших давно, и совсем недавно. Я вспоминаю сейчас почившую в 1999 году игумению Новодевичьего монастыря матушку Серафиму, которая явила в своей жизни, в своей маститой старости это удивительное свойство — жить ради большего, чем то, что может дать эта жизнь даже самым благочестивым, добрым и уважаемым людям. Я имею в виду не ее монашество, которое уже было плодом осуществившегося подвига души, а тот день и час, когда она—заслуженный доктор наук, почитаемый всеми человек, и не только людьми мирскими, но и прихожанами церкви, где все знали, что она не просто бабушка, — пошла и встала за свечной ящик. И во спасение своей души через победу собственной (как она потом вспоминала) гордости подвизалась на этом одном из самых трудных для послушания в церкви мест, достигнув всего, чего в этой жизни человек может достичь.

О какой правде идет речь в заповеди «блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся» (Мф. 5,6)?

славянское слово «правда», удержанное в русском переводе Священного Писания, — это греческое «дикайосюне». Это не просто такая правда, которая есть некая абстрактная истина, осознание которой делает человека ее обладателем. Это такая правда, которая одновременно и праведность. Поэтому алчущие правды — это ищущие той нормы жизни, которая есть и добротолюбие, и этика, и выношенное мировоззрение, и стремление поступать в соответствии с ними. И эта заповедь блаженств говорит нам о том, что человек, действительно взыскующий жить по правде Божией, а не только делать умозаключения о ней, стремящийся не просто пришлепнуть оппонента более глубокой информированностью, но дать такое осмысление любого феномена, за которым будет стоять переживание его онтологической значимости, это обретет. Но, к сожалению, под правдой большей частью понимают некое владение адекватной предмету информацией, а сегодня, в эпоху информационных систем, некий доступ к получению самых последних новостей в неискаженном виде. Конечно, Евангелие говорит не об этом.

Что значит «царский путь», «срединный путь», и как научиться понимать меру своего духовного возрастания?

О ЦАРСКОМ пути, или пути срединном, учат нас фактически все аскеты, все подвижники благочестия, все прошедшие этим путем опытно. Собственно мудрость, заключенная в этих словах, — это мудрость еще Ветхого Завета и даже шире — Откровения, данного и иным народам. Слова «ничего слишком» были известны и философам античности, а в христианском их понимании они вполне приложимы и к нашему духовному пути. Этот путь подразумевает правильную иерархию ценностей, когда духовное должно стать первенствующим по отношению к телесному, плотскому, а памятование об Отечестве Небесном более значимым, чем безоглядное служение отечеству земному. Чаще они сочетаются. Но в случае конфликта христианин должен знать, что ему надлежит выбрать. Служение и любовь к Отцу Небесному, безусловно, должны стоять выше, чем прилепление к любому человеку, даже к нашим родителям и детям.

С другой стороны, необходимо помнить о том, что все даруется благодатию Божией, но даруется в ту меру, которую ты готов вместить. И насколько твоя душа расширилась, насколько воздух вершин оказывается для нее живительным, а не убийственным, зависит уже от тебя самого. Но ведь мы знаем, что даже если физически неподготовленного человека поднять высоко в гору или опустить глубоко в море, он не выживет или останется после этого умоповрежденным идиотом. Тем более такого рода перепад опасен в жизни духовной, и сугубо, если он сочетается с нетерпеливым, страстным и своевольным желанием перескочить через ступеньки лестницы и оказаться там, где мы хотим пользоваться плодами, кажущимися нам сладостными, не понеся всех тех колоссальных трудов, которые ради этих плодов нужно совершить. Скажем, стремиться обладать благодатным состоянием теплоты на молитве, пребыванием в Духе Святом, близостью к Богу, ощущаемой каждой клеточкой своего существа, без того, чтобы себя к этому действительно подготовить. О том, что этот путь тупиков, опасен, ведет к прелести, к внутреннему помрачению, также предупреждает нас Святая Церковь. Известны слова преподобного Иоанна Лествичника о том, что если ты видишь новоначального влезающим на небо, схвати его за ногу, дабы потом его падение не было великим и страшным.

Сам Иоанн Лествичник соблюдал меру во всем. Он строго постился, никогда не давая себе послаблений, но и не возлагал на себя того, что выше меры церковного Устава. Он никогда не пропускал богослужений, общих для монашеского правила, но и не брал на себя иных дополнительных молитвословий и каких-то особых аскетических подвигов. Христианин должен иметь меру и в радости, и в горе, и в счастье от дарованной благодати Божией, и в скорби, которая может постигнуть на жизненном пути. Нельзя по духовной лестнице подняться вдруг, нельзя вдруг стать старцем, нельзя вдруг стяжать добродетели, которые даются годами усилий. И если нам показалось, что нас коснулась благодать, будем Бога благодарить за это данное нам состояние как напоминание о том, к чему мы призваны. Но тем не менее шаг за шагом будем идти тем же путем усилия, поста, внутреннего самостеснения и самоограничения.

Подвижник благочестия уже нашего времени преподобный старец Силуан Афонский, когда пришел в монастырь и стал на путь быстрого духовного восхождения, то получил удивительный дар благодати — ощущение близости Божией в молитве. И он так об этом возрадовался, что Господь, желающий ему спасения и непадательного пребывания в добродетели, отнял от него на время этот дар с тем, чтобы потом тот к нему вернулся через годы аскетического подвига, молитвы, скорби, тоски по тому пребыванию в Духе Святом, которое он некогда пережил. Житие Силуана Афонского — это еще одно свидетельство необходимости меры в нашей внутренней духовной жизни.

Перед причастием мы произносим слова молитвы святого Иоанна Златоуста: Ют нихже (грешных) первый есмь аз». Но ведь мы же знаем, что не совершали таких ужасных злодеяний, как убийцы-маньяки, Гитлер, Сталин... Что это значит — первый из грешников?

ЭТО значит, что когда ты идешь ко Христу Спасителю, вслед за святыми должен помнить о том, кем мог бы быть и кем являешься. И забыв о всех прочих, видеть только эту единен венную в мире дистанцию от тебя до воплотившегося и принявшего ради тебя крестные муки Бога. Видеть разницу между тем, какой ты есть сейчас, и тем, каким ты призван быть в святости. И ужаснуться собственному состоянию души и в этом трепете душевном не различать греха другого человека.

В Евангелии сказано: «Ненавидящий душу свою в мире сем сохранит ее в жизнь вечную» (Ин. 12, 25). Что это значит?

ДЛЯ ТОГО чтобы правильно понять это, надо помнить заповедь Господа: возлюби ближнего твоего, как самого себя (Мф. 22, 39). То есть как мы сами себя ненавидим, так мы сами себя и любим. При всей нетерпимости к тому множеству непотребных страстей, от которых мы не в силах избавиться, при всем осознании своей скверности, пакостности, мы все-таки хотя бы из чувства самосохранения жаждем спасения. Но для того, чтобы спасения души желать себе всерьез, нужно возненавидеть все то темное и пачкающее других, что в ней накопилось. Нужно возненавидеть свою жизнь в миру (в данном случае имеется в виду мир как синоним греха), и притом так, чтобы не плюнуть на себя и еще каблучком растоптать с мазохистским сладострастием: «Ах я пакость какая, нет мне уже никакого пути ко спасению!», а так возненавидеть грех в себе, чтобы еще сильнее, еще горячее стремиться к Царствию Небесному.

Покаянное осознание своей заполоняющей всю душу греховности и садомазохистское наслаждение от постоянной и даже понуждаемой саморефлексии не имеют ничего общего?

ГОСПОДЬ нам прямо говорит в Евангелии: Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят (Мф. 5, 8). Зрение Бога и зрение в Боге собственного греха дается не через настойчивое вгрызание в самих себя и самоистязание, а через усилие и подвиг к исправлению своей жизни. И тогда человек действительно начинает видеть свое подлинное греховное состояние очами веры. И тогда — надо сказать, что почти всегда так и бывает — тот или иной грех, даже совершенный много лет назад, откроется ему естественно и добро. И этот грех сразу же может быть омыт слезами покаяния и изжит, сброшен с души человека, и это будет состояние радости и мирности, которое знает каждый искренне каявшийся.

Если человек раскаивается в каком-то грехе, но знает, что и после исповеди не хватит сил с ним окончательно справиться, нужно ли в таком

случае снова исповедовать его или во всем этом есть какое-то лукавство перед Богом?

ТУТ два разных вопроса. В раскаянном и уже исповеданном грехе каяться еще раз не надо, иначе это будет наше неверие в силу таинства исповеди, то есть неверие в то, что Господь простил, разрешил нам данный грех, невзирая на все наши личные ощущения и на то, что внимание священника, может быть, было не таким, как бы хотелось. Мы не можем ставить действительность таинства в такую зависимость от наших субъективных о нем переживаний, потому что тогда фактически после каждой исповеди нас будут терзать мучительные и ненужные рефлексии: а все ли я так сказал? а так ли батюшка все понял? а достаточно ли мое миросокрушение? И второе, третье, десятое... Это будет такой порочный круг, из которого не выйти. Поэтому нужно твердо верить: то, что на исповеди было сказано неприкрыто, недвусмысленно, не замазано словами, Господь нам простил.

Другое дело, когда мы каемся в том грехе, в котором у нас нет уверенности, что мы отстанем от него завтра же. Опять же, здесь нужна трезвость подхода. Бывают грехи, которые в горести души вдруг так оживут ужасом совершенного, что мы твердо знаем, что никогда больше к ним не вернемся, — так это страшно. А бывают страстные, греховные привычки, о которых так не скажешь. Каждый, кто имеет пристрастие к табакокурению, знает, что он не может поручиться в том, что завтра или через неделю, даже при самых благих намерениях, снова не потянется к сигарете. Иной раз он даже не может поручиться, что завтра же начнет бороться с этой греховной привычкой. Человек раздражительный не может обещать у Креста и Евангелия, что уже сегодня, выйдя из храма, он станет ангелом кротости.

Но ведь можно обещать другое. Можно подходить к исповеди с внутренней готовностью: да, Господи, я с этим грехом бороться буду, но я сознаю свою немощь и знаю, что если Ты не поможешь, то не только завтра, а и через год ничего не произойдет, и еще я сознаю, что этот грех чужероден мне, это не я, не часть моего существа, и примириться с ним, привыкать к нему нельзя. Поэтому я исповедовал его и буду исповедовать впредь с тем, чтобы в конце концов от него избавиться.

Исповеданный и отпущенный священником грех окончательно прощен?

ОКОНЧАТЕЛЬНО. И в этом мы тоже отличаемся от католиков, которые считают, что в исповеди вина греха прощается полностью, но это не отменяет наказание за него и что человек, как бы он искренне не раскаялся и не исповедался — даже если это Мария Египетская или разбойник на кресте — все равно должен еще в своей земной жизни претерпеть наказание ради удовлетворения правде Божией.

В чем разница между исповедью и психоаналитическим сеансом?

С ТОЧКИ зрения христианского мировоззрения, она несомненна. Но прежде всего надо сказать, что если признавать какие-то из психоаналитических методик дающими недушевредный результат, то лечебный сеанс может оказать больному ту помощь, которую человек, профессионально подготовленный, призван давать нуждающемуся в ней. При этом я специально отсекаю значительную часть психоанализа, построенную на заведомо нехристианских антропологических посылках и поэтому для нас абсолютно неприемлемую. К примеру, учение Фрейда с точки зрения христианской антропологии — предельно односторонне и, то есть, ложно, так как оно искажает человеческую природу. Я говорю только о таких областях психоанализа, от которых можно ожидать больше пользы, чем вреда, но и в таком случае это будет помощь человека человеку, профессионала-медика — больному или смущенно-потерянному в жизни. Исповедь же — это помощь человеку от Бога. Вот в чем главная разница между исповедью и психоаналитическим сеансом. И в этом смысле священник может оказаться молод и не очень подготовлен, может оказаться вовсе не старцем и не душеведом и не так глубоко разобраться в ваших внутренних состояниях и в том, что вы действительно принесли на исповедь и не сумели сформулировать или как-то замутнили своими словами. Но при наличии искреннего стремления человека исповедовать свой грех и очиститься от него Господь прощает его и снимает с души. В этом неизмеримое превосходство чуда Божиего, совершающегося в исповеди, над любой самой лучшей психосоматической помощью, которая может быть оказана на основе суперсовременных психологических или психотерапевтических методов.

А в чем разница между тем, что у святых называется бодрствованием, вниманием к своей духовной жизни, — и самокопанием, доходящим до истерической самозабвенности, когда выискивается какая-нибудь красная портьера, напугавшая в детстве, и отсюда разматываются все дальнейшие жизненные проблемы, что только усугубляет грех уныния, который сегодня очень многим даже верующим людям свойственен?

БЕЗУСЛОВНО, существенным моментом исповеди является то, что исповедующийся должен знать и во что верить: грех, поименованный со скорбью и покаянием, Богом прощен. И всякое повторное, многократное к нему возвращение есть соблазн от лукавого. Прежде всего это соблазн неверия в благодать Божию; кроме того, соблазн ухода от действительности внутрь собственной души, в некие пережитые, отшедшие с годами или десятилетиями состояния, которые в полную силу, по крайней мере в такую, на какой настаивает психоанализ, человеком абсолютно не владеют и над ним не довлеют и погружение в которые действительно чаще всего ведет либо к унынию, либо к отчаянию, либо — через мнимое их отсечение — к самоуспокоенности и ложному самодовольству, что тоже бывает и что неизвестно, не опаснее ли первого.

Что значит то вере вашей да будет вам» (Мф. 9, 29)?

ПРЕЖДЕ всего то, что человек приобщается в жизни во Христе к тому, о чем нам говорит Евангелие, не механическим путем и не интеллектуально-информационным. Есть искусствоведы, а на Западе даже чрезвычайно начитанные профессора богословия, знающие о иконах столько, сколько не знает девяносто девять из ста воцерковленных христиан, но это знание не делает их людьми верующими живо и действенно. Вера их остается холодной и отстраненной. Об этом однажды преподобный Силуан Афонский беседовал с немецким профессором патрологии, который очень удивился, узнав, какие книги читают монахи - труды святого Пахомия, святого Антония, святого Григория Паламы, «Добротолюбие»... Он сказал, что у них такие книги читают только крайне образованные ученые мужи, кончившие по два университета. А ведь даже сам преподобный Силуан, как известно, был из простых крестьян и нигде не учился. Но профессора эти читают подобные труды для того, чтобы иметь определенную информацию об определенном периоде истории восточного монашества, а афонские монахи — потому что это и есть духовная основа их жизни. И им по вере открывается учение этих творений - не текстология, не история рукописей, а смысл и жизненная их сила.

Многие монахи пишут, что чем выше человек взбирается по лествице, тем явственнее ему открывается мир невидимых и тем яростнее начинаются бесовские нападения. Но если ты ничего подобного не прозреваешь и не испытываешь, означает ли это, что ты еще в самом начале пути?

Я БЫ ЭТОТ вопрос перевел в несколько иную плоскость понимания. Чем выше человек поднимается, тем больше он видит. У него перспектива иная открывается. С горки видно больше, чем из ямки, там, с другой стороны, и воздух чище и разряженнее. Мы же ходим там, где по большей части низина и туманы, и за этими туманами даже перспективы не видим. Поэтому не то чтобы мы были меньше обуреваемы темными силами — мы просто больше повязаны и слепы, чем те, кто продвинулись хоть сколько-нибудь по пути духовного возрастания. Так что здесь мы имеем дело не с какой-то видимой мстительностью бесов, которые сильнее кидаются на того, кто дальше прошел, — им всякого человека хочется погубить, — но просто невидимая брань более тонкая и непосредственная ведется тем, кто грубым страстям и прямому овладению собственной душой лукавым уже научился противостоять.

Однако отсутствие каких-то запредельных видений не является ли свидетельством того, что человек находится еще на низшей ступени духовной лествицы?

нет, конечно. Если в нашей жизни нет никакой бесовщины в прямом смысле этого слова, то за это Бога нужно благодарить — мы ведь постоянно молимся, чтобы Господь нас охранял от всего подобного.

Какую власть над священниками и монахами имеют бесовские силы?

по отношению к человеку, принявшему сан или монашеский постриг, враг рода человеческого действует точно так же, как и на мирянина. Просто можно, исходя из военной тактики, предположить, что действует он здесь интенсивней по известному правилу: убьешь командира, плохо будет и солдатам. Или как сказано в Священном Писании: поражу пастыря, и рассеются овцы (Мк. 14, 27). Так что и монашество, и священство - это отнюдь не позиция сугубой защищенности от лукавого. Вся наша аскетическая литература, направленная на борьбу с ним, а также на борьбу человека с собственными страстями, — это прежде всего, на девяносто процентов, литература для монахов. Тем самым очевидные искушения, которые сопровождают жизнь тех, кто пошел по пути монашеского делания, хорошо всем известны. Есть свои искушения и у священников. Они тоже известны и даже изучаются в духовной школе готовящимися к рукоположению. Это могут быть разного рода искушения: властью, любовью со стороны прихожан, привыканием к святыне, младостарчеством, то есть ложным духовным авторитетом, и душу к борьбе с ними нужно заранее приготовить. Но, конечно, и у священника, и у монаха есть благодатная помощь. У священника — в регулярном предстоянии перед престолом и служении Божественной литургии, у монаха — прежде всего в том акте отсечения своей воли, который он некогда совершил и который бесценен в очах Божиих как решимость человека всего себя посвятить Христу.

Какая защита от бесовских нападений может быть у мирян?

ПО СУТИ дела, у православного христианина что в миру, что в монастыре защита одна и та же — это таинства Церкви. Для большинства из мирян это исповедь и причастие, стремление жить внимательно по отношению к памятованию о Боге. Живущий внимательно в значительной мере уже защищен от князя мира сего.

Что означает «невидимая брань» для человека, который уже освободился от грубых грехов и ведет тонкую борьбу с помыслами?

ЭТА борьба может приобретать самые разнообразные формы. О ней мы читаем у подвижников благочестия в их аскетических творениях. Человека, высоко взошедшего на путях духовной жизни, лукавый может искушать, скажем, страхованиями, как то было с преподобным Сергием, которому в бытность его отшельнического проживания в радонежских лесах бесы являлись под видом литовцев, страшнее которых тогда ничего для русского человека не существовало, или с преподобным Серафимом, которому духи злобы являлись в собственном виде и даже швыряли в него горящими поленьями. Преподобный Серафим говорил, что вид этих бесов был гнусен, и отказывался давать им более подробное описание. Или древним подвижникам Египта они являлись в виде страшных великанов-эфиопов, ибо для тогдашних египтян именно они были образом всего самого ужасного и отвратительного, что может встретиться в жизни.

Иное тонкое искушение — это впадение в прелесть, то есть это такое состояние, когда подвижник теряет подлинные духовные ориентиры и ему кажется, что он преуспевает в духовной жизни и стремится к Богу, а на самом деле движется в прямо противоположном направлении. Вот такого рода сбивка, аберрация духовного зрения называется прелестью. Как правило, она постигает того, кто был не слишком внимателен к своей греховной страсти — гордости и тщеславию и за всеми аскетическими подвигами упустил осознание того, что собственной заслуги в таком преуспевании нет, а он сам есть лишь место действия Божией благодати, которая дается свыше. Чуть подвижник начнет думать, что в этом есть и его заслуга, как очень легко сбивается и идет в противоположном направлении. Из житий святых мы знаем немало примеров, когда люди или вовсе переставали молиться, или начинали молиться ложно много. Им казалось, что через вычитывание особенно больших правил или исполнение каких-то чрезвычайных обетов они все выше и выше поднимаются, все тоньше и тоньше душой становятся, и тем самым иной раз они приходили к погибели. Есть и такие свидетельства.

Искушая нас, лукавый может воздействовать даже на наше физическое естество. Иоанн Лествичник и другие святые отцы говорят нам о том, что почти каждый подвижник проходит через период болезней, когда тело начинает отказывать и когда кто-то словно нашептывает: ну смягчи свою жестокую жизнь, перестань спать на камнях, заниматься сухоядением, уйди из пустыни, тебе это теперь не по силам. Для современного человека даже помыслить странно о подобного рода искушении. Сегодня никто и близко не подойдет к такому состоянию, когда одним желаемым послаблением столь жесткой аскезы можно искуситься. Чуть что заболит, мы ведь тут же себе в посте отказываем. Нам сразу же кажется, что мы перешагнули меру, для нас вместимую. Но то же самое, только в совершенно иной степени, бывало и с подвижниками благочестия. Конечно, я назвал лишь некоторые примеры невидимой брани, более подробно о которой можно прочитать и у преподобного Никодима Святогор-ца, и у преподобного Иоанна Лествичника, и у многих других.

Как бороться с гордыней, из-за которой впал в прелесть?

ПО ОТНОШЕНИЮ к гордыне, как и по отношению к любой другой страсти, помимо специальных советов, о которых нужно читать в духовной литературе, уместно вспомнить совет общий. В «Невидимой брани» преподобного Никодима Святогорца сказано, что греховная страсть лучше всего преодолевается упражнениями в противоположной ей добродетели. Итак, желающий бороться с гордостью и тщеславием с помощью молитвы и волевых усилий не должен бежать и от таких ситуаций, когда гордость его уничижается, а тщеславие посрамляется. Хотя, конечно же, самовольное и специальное их построение не есть то, что попускается Промыслом Божиим. Человек должен не ждать и жаждать искушений, а с разумом и с пользой для себя переносить то, что ему посылается. Конечно, это самые простые и подготовительные духовные упражнения, но и они воспитывают душу в борьбе с гордостью и тщеславием.

Что значит «уничижение паче гордости»?

ЭТО такого рода состояние, когда ты упиваешься своим видимым смиренномудрием, мол, зная, какой NN грешный, какой недостойный и малодуховный, тем не менее ты себя перед ним уничижаешь — вот какой ты хороший. Но эта мысль о собственной заслуге в борьбе с гордыней пусть будет лакмусовой бумажкой. Чуть только подумаешь, что заслужил нечто своим якобы подвигом смирения, тут же надо остановиться и сказать себе: «Да, Господи, таким образом я опять ничего не достигну» и возвратиться к началу пути.

А когда ты видишь, что Господь дает тебе какие-то явные знаки благодати, которые, конечно же, никак не заслужил, но ты уже знаешь, что с Божией помощью сегодня не совершишь того, что еще пять лет тому назад сделал бы с легкостью, — на этом тоже нужно стараться не фиксировать свое внимание?

НЕТ, это нужно видеть, и видеть с благодарностью к Богу. Не нужйо специально себя уничижать и приписывать себе то, что теперь уже не свойственно. У каждого из нас достаточно немощей, чтобы увеличивать их еще и тем, что по милости Божией отошло на периферию внутреннего бытия и не является таким страшным и опасным, каким было некоторое время тому назад, предположим, преодоленная некогда привычка к винопитию или нечистота в супружеских отношениях. Нет этого — поблагодарим Бога. За все не нами достигнутое, но реально сейчас в душах наших сущее скажем словами псалмопевца: Не нам, Господи, не нам, но имени Твоему (Пс. 113, 9).

Если ты в какие-то моменты на молитве, на литургии, перед иконой, читая Священное

Писание испытывал чувство благодати, а потом оно перестало приходить, не означает ли это, что ты впадаешь в состояние окаме-ненного бесчувствия, о котором предупреждают многие святые отцы, отчего ты начинаешь пугаться и приходить в уныние?

НУЖНО трезвенно понимать, что благодатная теплота на молитве и вообще всякие другие возвышенные духовные состояния — это не то, что достигается некоторым техническим образом: специальным чином молитвословия, коленопреклонением перед определенной иконой, совершением неких обрядовых действий или дел благочестия. Нет, это то, что даром, по благодати, дается нам Богом тогда и в ту меру, когда нам это полезно и насколько мы это можем вместить. Мы не должны иметь целью молитвы благодатные состояния теплоты, утешения, слез. Когда они даются нам Творцом, мы должны их с радостью принимать, но специально стремиться непременно достигать таких состояний не надо. От такого рода возгревания себя, эмоционального раздувания костра своей души предостерегает нас аскетическая традиция, ведь тут лукавый легко может поймать нас и подменить духовное душевным. Чуть он увидит, что для нас становится главным не исполнение того, что христианин должен делать, и даже не близость ко Христу, а та приятность, в которую мы впадаем в определенных состояниях, так он и начнет нам ее подавать, утешая ею, но только все время уводя в сторону от Самого Бога. Уберечься этого очень просто — необходимо напоминать себе, что мы молимся не ради того, чтобы тотчас получить видимый плод в плане некоторого душевного утешения. Мы молимся, потому что ну как же христианину не молиться?

Но что такое «окамененное бесчувствие»?

ОБЫЧНО имеется в виду такое состояние души, когда она действительно как булыжник, как каменная пустыня, на которой не растет ничего и если вода упадет, то сразу испарится. Ни толку от нее никому нет, ни проку никакого - одно мучительство, да и самому человеку опостылело такое существ вование. Похожее состояние временами испытывает, наверное, каждый из нас. Когда мы головой помним, что надо бы помолиться, и усилием воли поставляем себя на молитву, но ничто в нас не отзывается. Когда мы понимаем, что в воскресенье нужно пойти в храм, и даже если туда доходим, то возвращаемся домой после литургии такими, будто и не были на богослужении. Когда знаем, что по правде Божией нужно сделать этому человеку то-то и то-то и, может быть, даже понудим себя, но все с тоской, с мучительством. Отчего это происходит? Чаще всего от несерьезного отношения к своим грехам и к исповеди. Когда душа — продолжу сравнение — как днище корабля, которое ракушками зарастает, твердеет, окаменевает, и когда мы, вместо того чтобы продирать и чистить ее серьезно в таинстве покаяния, проведем слегка тряпкой, чтобы самых внешних слоев грязи не было видно, - и тогда год за годом, уровень за уровнем нарастает и нарастает то серьезное, неисповеданное или лукаво исповеданное, что лежит у нас на душе. И здесь путь один - без какой-либо йоты оправдания честный и нелицеприятный взгляд внутрь самого себя и без всяких словесных замутнений принесение Господу в таинстве покаяния того, в чем совесть обличает.

Но кроме этого бывает состояние окамененного бесчувствия как испытание, попускаемое Богом человеку, живущему внимательной, ответственной и даже высокодуховной жизнью, как этап, который должен пройти подвижник, ведущий невидимую миру брань, чтобы проверить свою стойкость и верность Богу. Легко молиться, когда сердце сразу умягчается теплотой, когда Господь дает слезы умиления или покаяния, когда сосредоточение на словах молитвы, даруемое нам свыше, уже сразу на нас нисходит, стоит только открыть молитвенник,. Но надо проверить себя и тогда, когда все это трудно. Когда молиться - словно камни ворочать и когда всей нашей жизнью подтверждаются слова Евангелия о том, что Царство Небесное силою берется, и употребляющие усилия восхищают его (Мф. 11, 12).

Что делать, если во время богослужения или молитвы начинают одолевать сомнения и если нет сил бороться с греховными помыслами?

ПОМНИТЬ о том, что Господь нам посылает не больше, чем мы можем понести. Так что у христианина силы бороться всегда есть. Другое дело, что бороться — не означает сказать: «Тьфу, рассейся», — и все, как облако, сейчас же исчезнет. Бороться — это значит участвовать в том, что было с Сыном Божиим в Гефсиманском саду — до боли, до кровавого пота и слез. И вот тогда, когда ты будешь биться до последнего и наконец почувствуешь, что силы уже оставили тебя, ты скажешь со смирением: «Господи, я больше не могу». И Господь выйдет навстречу, и ничего с тобой не случится. Надо верить и стоять. Если упал, подниматься. И тогда не одолеют помыслы — ни лукавые, ни хульные, ни блудные. Христианин может выйти победителем из любой брани.

Молитвы, входящие в утреннее и вечернее правило и предназначенные для каждого православного христианина, были написаны святыми отцами много веков тому назад, то есть языком совсем другого времени, поэтому для многих их каждодневное обязательное вычитывание становится почти автоматическим. Можно ли молиться только своими словами?

ЯЗЫК не только утренних и вечерних молитв, но и самого богослужения, которое постоянно обогащается новыми песнопениями, канонами, акафистами, принципиально, в главнейших своих формах, сложился более тысячи лет то-му назад. Поэтому составитель современного акафиста будет стараться быть верным всей предыдущей традиции такого рода составления. А иконописец, который сегодня пишет тот или иной образ и уже не может избежать некоей экспрессии, приобретенной опытом живописи XIX - XX столетия, тем не менее непременно опирается на всю ту иконописную традицию, которая складывалась веками.

Так что молитвы, входящие в утреннее и вечернее правило, — это не просто произведения словесности средних веков. Они потому и отобраны, что выше своего времени. Откройте творения святых отцов — сколько у них еще молитв, часто дивных, но которые мы не употребляем в нашем каждодневном обиходе.

Почему же верующему человеку желательно читать именно эти издавна отобранные молитвы? Потому что они задают некоторый столетиями выверенный ориентир. Они дают указание: пойдешь по этой дороге — не ошибешься. Может быть, ты будешь сползать с нее, может быть, она тебе покажется трудной и ты надолго задержишься в самом ее начале, но, пойдя по ней, ты не свалишься в овраг, ведь дорога уже проложена. И это великое дело, так как за этими молитвами стоит духовный опыт множества людей, которые знают, что это за путь и куда он ведет.

И почему нельзя ограничиваться только молитвами, сказанными своими словами? Да просто потому, что уровень того, как мы можем молиться сами, в общем-то, — по нашу голову, не выше. Конечно, в самый лучший, высокий момент своей жизни можно и подпрыгнуть, и слегка на волне подлететь. Как поется на литургии, «Горе имеем сердца». Это как Монблан духовный. Видишь вершину и знаешь, что она должна быть и в твоей жизни. И знаешь, что можешь так же, как говорится в молитве, относиться к греху, так же болеть о Боге и так же благодарить Его за то, что сегодня день такой хороший, солнышко светит и близкие рядом, и за то, что веяние благодати коснулось твоей души. И пусть я эти слова сейчас в меру своего разумения повторю в сотую или тысячную долю их значимости, но я повторю их как песчинка, которая лежит у основания этого самого Монблана, а не та, которая невесть где на обочине проезжей дороги.

Учителя духовной жизни, безусловно, советуют нам сочетать молитвы церковные, которые мы вычитываем из молитвослова, с личными молитвами, когда душа просит остановиться и помолиться своими словами. Однако, опять же, если мы всякий раз будем молиться лишь по-своему, то вскорости все это отольется в некие привычные словесные формулы, но куда более мелкие и незначительные, чем те, которые даны нам святыми отцами.

В Евангелии есть такие слова Господа: «Молясь, не говорите лишнего, как язычники, ибо они думают, что в многословии своем будут услышаны» (Мф. 6, 7). Но мы, молясь, так часто повторяем одни и те же слова и имеем огромное множество самых разнообразных молитв — не есть ли это то самое «лишнее», о чем говорил Иисус Христос?

ДА НЕТ. Все эти разные молитвы по сути говорят об одном и том же: «Господи, помилуй», «Господи, благослови», «Господи, благодарю Тебя». На самом деле это и есть три смысла всякой молитвы. А почему она облекается во многие слова, это тоже понятно. Попробуйте-ка начать молиться просто, не имея никакой другой молитвы, кроме молитвы Иисусовой, и увидите, как это тяжело, как ум начнет развлекаться разными помыслами и как трудно вложить в эти самые высокие молитвенные слова: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, - помилуй мя грешного» тот смысл, который в них вкладывали святые, скажем, тот же преподобный Силуан Афонский, когда он молился и плакал о мире. Именно для того, чтобы мы дорастали до такой молитвы, предельно немногословной, где в нескольких словах сочетается вся радость и вся скорбь мира, Церковь и ведет нас, как малых детей, через чинопосле-дования, молитвословия, в которых одно и то же обращение к Господу предстает в самых разных словесных вариантах. Хотя по сути дела весь этот единый смысл заключен в молитве Господней, в молитве Иисусовой. Но поди-ка научись ей, не пройдя многолетнего опыта обычной церковной молитвы.

Иисусова молитва и предстояние перед Богом как непрерывная связь с Ним — это одно и то же?

ЭТО такие близкие состояния, — конечно, только для духовного подвижника, высоко восшедшего по ступеням лест-вицы, — когда одно может перетекать в другое совершенно незаметно и естественно. Человек от молитвы может перейти к такому благодатному молчанию перед Богом, когда он как бы и не говорит ничего, и даже мысленно не говорит, а душа его полна близостью Божией и ощущением той хорошести бытия, о которой апостол Петр на Фаворской горе сказал: Господи! хорошо нам здесь быть (Мф. 17, 4). Подобное хоть в какой™ степени испытывает и каждый верующий, однако это не всегдашнее наше состояние, так как мера эта нами невместима. Но даже имея свой маленький опыт богообщения понимаешь, что так может быть и что стремиться к этому как к своему постоянному внутреннему состоянию, безусловно, нужно.

В молитве «Отче наш», данной нам Самим Иисусом Христом, мы, обращаясь к Господу, говорим: «Не введи нас во искушение», значит, Он может ввести нас в искушение? Что это значит?

СЛОВА молитвы Господней не введи нас во искушение определяют нашу духовную жизнь, точнее, нашу духовную брань. Мы не должны просить вовсе об избавлении от искушений, когда нам не с чем будет бороться, ибо это и невозможно, и неполезно, потому что сама по себе добродетель или, точнее, то, что на языке святых отцов называется непадатель-ностью в добродетели, устойчивостью, пребыванием во благе, со всей решительностью и окончательностью достигается только тогда, когда мы преодолеваем те или иные искушения. Читая молитву «Отче наш», мы просим Спасителя помочь нам не впасть в то или иное недоброе состояние, следующее за приманкой лукавого. Так что, конечно, речь не идет о том, что Бог человека искушает. Искушать нас может только враг нашего спасения — лукавый. Мы же, молясь так, просим о Божией помощи в борьбе с этими искушениями.

Как человеку определить волю Божию в ситуациях, не поддающихся прямой расшифровке? Например, с верой и надеждой входишь в святой источник, но вместо исцеления начинается очевидное ухудшение болезни. То есть когда тебе явлен некий духовный урок, но ты не знаешь ясного прочтения. Можно ли в таком случае опоздать с исполнением воли Божией?

В ТАКИХ случаях нужно не гадать, а просто принимать волю Божию. Не входить в рефлексию, мол, что я сделал такого, что вместо исцеления заболел еще сильнее, и так далее, а поступить подобно Иову, сказав: Господь дал, Господь и взял; да будет имя Господне благословенно! (Иов. 1, 21). И с готовностью понести тот плод, который мы из какого-то своего маленького стремления к правде Божией получили, даже если это плод болезни или какого-то жизненного неустройства. Все это не случайно, хотя, может быть, сейчас и непонятно для нас, но проявим и в этом себя православными христианами — не расшифровывая, не занимаясь пустыми вычленениями причинно-следственных связей, примем и с благодарностью понесем то, что Богом нам посылается.

А что делать, если все равно остаются сомнения в себе, в своей вере и в следующий раз войти в святой, но ледяной источник очень страшно, почти непреодолимо?

Я ДУМАЮ, в этом конкретном случае можно предположить некую очевидность — что Господь, зная нашу веру или наше маловерие, нас проверяет, готовы ли мы вместить только желаемое благополучие, успех, здоровье или готовы принять все то, что Богом нам попускается. И если, скажем, вместо ожидаемого исцеления нам попущена болезнь, то, значит, мы уже не совсем дети и, значит, мера наша, хотя бы в этом, чуть-чуть не нулевая и хотя бы это мы можем вместить и жить дальше. Поблагодарим же Бога за то, что в чем-то мы приподнялись со своего попросту лежачего положения.

Достаточно ли собственного толкования евангельского текста или необходимо читать богословские комментарии?

В ЦЕЛОМ адекватное, тождественное, аутентичное понимание Священного Писания возможно только в Церкви, только в совокупности Священного Предания. Собственно, и Писание было до нас донесено Преданием Церковным. Ведь первоначально существовала лишь устная проповедь апостолов и их устный рассказ о Христе Спасителе и о том, чему Он учил. В этом смысле Предание предшествовало Писанию. Так было и с Ветхим Заветом, когда первоначально истина богопо-знания передавалась устно из рода в род, пока она не была записана пророком и боговидцем Моисеем.

Так что в Православии разумение Писания только через собственное субъективное восприятие никогда не считалось истинным, ведь наше личное понимание в значительной мере замутнено нашими предубеждениями, страстями, греховными немощами. Не познается Писание и одним интеллектуальным усилием. Оно познается прежде всего чистотой сердца. Как сказано, только чистые сердцем... Бога узрят (Мф. 5, 8). И здесь есть некоторый опыт, накопленный за столетия духовного бытия Церкви. А в наше время опыт святоотеческого толкования — экзегезы Священного Писания открыт и доступен большинству из нас. И в этом смысле толкования Писания, такие как святителя Иоанна Златоуста, или более краткие блаженного Феофилакта Болгарского, или написанные уже во времена совсем близкие нам епископом Михаилом (Лузиным)

или святителем Феофаном Затворником, дают каждому возможность полного понимания Священного Писания.

Литература, которую сейчас, слава Богу, получили возможность читать все воцерковляющиеся, написана в основном для монашествующих. Но в результате такого сугубо целенаправленного чтения не происходит ли в сознании мирян некоего духовного крена, ведь какие-то наставления и указания святых отцов неприложимы к жизни в миру?

и приложимы, и неприложимы. С одной стороны, мы должны говорить о единстве аскетического идеала. Нет некоторого отдельного внеаскетического пути для мирянина. И поэтому пусть даже и высшая мера духовной аскезы, описанной в древних или более современных руководствах для монашествующих, так или иначе является той планкой, на которую должен равняться каждый христианин. С другой стороны, во всем важна постепенность. Важна она и в духовном чтении. Скажем, если первым делом открыть пятый том «Добротолюбия», где говорится о практике умной молитвы в некоторых даже физиологических ее проявлениях: о сосредоточении ума в верхней части сердца, о соединении дыхания с молитвой — и попытаться отныне этому следовать, то, конечно же, это было бы более чем неблагоразумно. Но ведь существует огромное количество книг, написанных монашествующими, которые могут служить руководством в духовной жизни для простых мирян. К примеру близкие нам по времени творения святителя Игнатия Брянча-нинова (Кавказского), и особенно весь четвертый том его сочинений, или творения Феофана Затворника и конкретно — «Что есть духовная жизнь и как на нее настроиться». Сюда же можно присовокупить его многочисленные письма как к монашествующим, так и к мирянам. Кроме того, письма и духовные поучения оптинских старцев — преподобных Макария и Амвросия и уже живших в нашем веке Нектария, Варсонофия, Никона.

Из последнего времени первое, что приходит на ум, и то, что, как мне кажется, можно порекомендовать каждому, — это письма своим духовным чадам игумена Никона Воробьева. В 95-60-е годы, уже после закрытия Оптиной, он жил в Козельске и был подлинно одним из тех монашествующих, которые были духа Игнатия Брянчанинова. Это исключительно трезвенное и при-ложимое к нашим нынешним реалиям духовное чтение.

Что такое мечтательность с православной точка зрения?

МЕЧТАТЕЛЬНОСТЬ неполезна по нескольким соображениям. На молитве она дурна тем, что лишает нас трезвенности и мы вместо действенного сосредоточия уходим в какие™ туманные сумраки собственных парений неизвестно куда, что, безусловно, небезопасно. В практической же жизни мечтательность тем нехороша, что отвлекает нас от евангельского принципа сосредоточия на настоящем. Вместо реального делания мы погружаемся либо в бесплодную тоску об ушедшем, либо в столь же бесполезное мечтание о том, что будет через три, пять или десять лет. В данном случае будет уместно вспомнить дивные слова одного из прекраснейших в Православной Церкви житий царевича Иоасафа Индийского, где его учите лем мудрым Варлаамом говорится следующее: «Никогда не стре мись к невозможному, не жалей о том, что прошло мимо, и не верь сомнительному слову». Вот эти первые два правила — не стремиться в мечтах к невозможному и не жалеть о том, что прошло мимо, — думается, весьма полезно помнить каждому христианину, склонному к мечтательности.

Есть люди, которые больше живут прошлым, чем настоящим. Для христианина это тоже недушеполезно?

ДА, ЧАСТО бывает, что неполезно. Потому что за концентрацией на собственном прошлом и даже за покаянным воспоминанием о том, что было прежде, человек не видит того, в чем он действительно виноват перед Богом и перед людьми, перед своей совестью сегодня, и это тоже может быть такого рода обманка лукавого, по отношению к которой нужно быть крайне бдительным.

В народе говорят: на Бога надейся, а сам не плошай. Привычка же полагаться только на Бога — не есть ли это признак слабости?

ТО, С КАКИМ успехом можно полагаться лишь на свои силы, талантливо описал Булгаков в известном споре между Берлиозом, Иваном Бездомным и Воландом. Но Церковь-то как раз никогда не учила человека пребывать в пассивности. Как говорят святые отцы, Бог спасает нас не без нас. С одной стороны - помощь и благодать Божия, с другой - собственные усилия человека: и молитвенные, и интеллектуальные, и душевные, а где нужно и физические. Действительно - и на Бога надейся, и сам не плошай. Уповай на помощь Божию, да и сам делай, что в твоих силах, а иначе - под лежачий камень вода не течет... Но полагаться на Бога — какая же в этом слабость? Слабость тогда, когда я к чему-то стремлюсь, тружусь, а как натолкнулся на препятствие, получил двойку на экзамене, и у меня уже сразу мысли, как университет бросить. Тогда как верующий трудится не для одного видимого успеха, скажем, не ради только корочки диплома по окончании университета или повышенной стипендии (что, впрочем, тоже совсем неплохо). А если серьезно, то вся двухтысячелетняя история Церкви свидетельствует о том, что быть православным христианином непросто. Достаточно вспомнить пример тысяч новомучеников и исповедников Российских.

Как свою жизнь строить с прямым указанием Иисуса Христа: «Бодрствуйте!», которое неоднократно повторяется в Евангелии, например, в притче о мудрых и неразумных девах?

В ЕВАНГЕЛЬСКИХ предупреждениях в чем застану, в том и сужу Господь предостерегает нас от ложного эсхатологизма. Мы так часто видим его вокруг себя, когда мировые катаклизмы, конец земной истории ожидаются как некие аттракционы, которые важно застать, пронаблюдать, оказаться в нужном месте и в нужное время. Кто-то, правда, скажет, что надо бы к ним подготовиться, но, впрочем, подобное услышишь редко. В отличие от прежнего эсхатологизма тех же сектантов, к примеру, адвентистов седьмого дня, у которых было хотя бы некоторое религиозное одушевление, нынешний чаще всего является уже абсолютно светским, когда кем-то просто объявляется некая дата, и люди со страхом, но скорее все-таки с некоторым ощущением пира во время чумы ждут, не произойдет ли что-нибудь 25 июня или 28 августа.

То, что Нострадамус предсказал?

ПРЕДСКАЗАНИЯ Нострадамуса — это еще некие наиболее интеллектуальные вариации на эту тему. Сегодня бытуют варианты куда попроще — то, что Ванда предрекла, или корейские сектанты, или московские экстрасенсы о том, что Москва провалится в пропасть. И все это должно произойти то в одно, то в другое число. Так вот, уберегая от такого рода пустого ложного эсхатологизма, Господь призывает к тому, чтобы христианин помнил, что каждый день жизни может быть днем последним; что каждый акт бытия есть ответственный; что самый важный человек, которого ты встретил, — тот, с кем ты говоришь сейчас; что самое важное дело, которое можешь сделать, — то, что делаешь сегодня; что самая серьезная исповедь в твоей жизни — та, к которой начинаешь готовиться. Об этом так говорится в Евангелии: не заботьтесь о завтрашнем дне, ибо завтрашний сам будет заботиться о своем: довольно для каждого дня своей заботы (Мф. 6, 34). То есть достаточно тебе сегодняшних попечений, отнесись к ним серьезно и ответственно, живи сегодняшним днем, а не пустыми сожалениями о нереализованном прошлом и не иллюзиями о том, что нечто при изменении либо внешних обстоятельств, либо тебя самого могло бы состояться когда-то в будущем через год или через десять лет. Живи сегодня в том мире, в тех обстоятельствах, с теми людьми, что определил тебе Господь, и живи предельно внимательно, чтобы не оказаться, как неразумная дева, застигнутым врасплох, когда придет твой час.

Что значит нести свой крест?

ЗНАЧИТ осознавать себя христианином. А христианин — это тот, кто старается поступать так, как поступал Христос. Читая Евангелие, мы знаем, что Сын Божий был послушен Отцу до самой Своей смерти крестной. И христианин тоже должен стремиться не желать ничего специфически своего, никакого избранного пути и особой участи, а принимать -без ропота, без восстания — то, что Господь посылает, и не только обстоятельства жизни и людей, которые нас окружают, но и меру наших дарований, нашего здоровья, нашей телесной красоты или безобразия. Принимать с благодарностью и не искать ни меньшего, ни большего — это и есть то крестоноше-ние, которое является путем ко спасению.

История человечества богата героическими подвигами, принесением себя в жертву, но что такое мученичество за Христа?

В ПЕРЕВОДЕ с греческого слово «мученик» («мар-тис») означает не страдалец, не страстотерпец, а свидетель. Безусловно, в античности было много людей, страдавших за свои убеждения, но никто не воспринимал назначенную им судом или беззаконием ужасающую участь так светло и радостно, как это делали христиане. С самого начала было всем явственно видно, что христианский мученик, тот же архидиакон Стефан, молящийся за побивающих его камнями, — это совсем иное, нежели Сенека, но приказу Нерона выпускающий в ванне кровь из своих вен. Сенека тоже как бы терпит за свои убеждения, но ни радости, ни света в конце его пути нет — есть лишь грустный стоический вывод, что свобода — это как выбор привязанной к телеге собаки: или бежать за ней, или волочиться вслед по камням. И ничего больше. А радость свидетельства — апостольского, мученического — перевернула мир, и потому она для нас бесценна.

Кто-то из старцев сказал, что если первые христиане брали на себя крест мученичества, то в наше время это мало кому по силам. Следует ли из этого, что для нынешних христиан нести свой крест означает слышать слово Божие и соблюдать его?

ДА, СУЩЕСТВУЕТ такое церковное предание, что если в первые века святые спасались мученическим подвигом, то христиане последних времен смогут спастись только через стойкое пребывание в ограде Церкви. Когда мир начал становиться хотя бы отчасти христианским, ищущие большей глубины и истинности веры искали уже в рамках этой новой, внешне воцерковленной реальности свидетельства о том, что христианство — это не быт, не уклад общества, не исполнение его предписаний, но все та же жизнь и радость во Христе Воскресшем. И поэтому они брали на себя дополнительный по сравнению со всем христианским обществом подвиг — отказ от имущества, от семьи, от своей воли в монашеских обетах или пустынножительстве. И этим своим подвигом тоже свидетельствовали миру о том, что такое христианство. Вспомним Макария Великого, Антония Великого, всех отцов монашества, и восточных и западных, четвертого, пятого, шестого веков и всех последующих столетий. В наше же время старцы, духовно видящие, как глубоко зашло в окружающем Церковь нехристианском обществе торжество корысти, аморализма и обмана, знают, что уже только не поддаться этому, не выть по-волчьи с волками, не называть вслед за другими белое черным, а черное белым — тоже свидетельство о жизни во Христе, неподвластной законам мира. И это тоже подвиг, как некогда страдать за Христа на костре или голодать и томиться от палящего солнца в палестинской пустыне.

Если Вы увидите Христа, о чем Вы Его спросите?

НИ О ЧЕМ не спрошу. Если увидишь Христа, ничего не нужно будет спрашивать. Дай Бог увидеть. Когда в Евангелии говорится, что Бог есть путь, есть истинная жизнь, то это не некая умозрительность. И почти каждый из нас имеет опыт такого рода переживания. Архимандрит Софроний (Сахаров) в своей книге о старце Силуане Афонском писал, что когда увидишь у кого-нибудь в глазах отблеск небесной славы, тогда и узнаешь, что такое жизнь в Боге, и захочешь так жить. Еще в студенческие годы я был в одном из русских монастырей и тоже, как многие другие, стремился попасть на исповедь к одному из тех монахов, которых называют старцами, но все что-то не получалось. Был я на исповеди у простого иеромонаха и много что для себя обрел, но известного всем батюшку видел только раза два издали. И вот, когда я уже должен был уезжать и напоследок по послушанию у монастырских ворот сторожил, он проходил мимо. Подошел ко мне, дал благословение и сказал, что обычно говорят при этом: «Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа» и что-то еще совсем простое, типа, мол, «Сторожишь, голубчик? Ну давай, хорошо...» И все. Я видел его, слышал его голос, принял его благословение, и мне больше ничего не надо было спрашивать. Подобная встреча у меня была и с владыкой Антонием Сурожским на Соборе 1988 года. Вокруг суета, масса обязанностей, и я тоже просто подошел под благословение — и тоже этого было достаточно. Ну а если Спасителя увидишь, чего уж тут спрашивать?..