Общение на донаучном этапе культуры

Рассматривая общение как некое устойчивое отношение между людьми, системами, сближающимися в своих сущностных качествах, М.С.Каган [1988] отмечает, что на раннем – дофилософском этапе культуры общественное сознание еще не было способно выделить отношения человека к человеку как самостоятельную проблему. Внимание первобытного человека было устремлено на его отношение к природе и управляющему ею миру «духов». А отношение людей друг к другу не фиксировалось как сколько-нибудь существенное, требующее специального осмысления. Это нашло отражение в первобытном искусстве.

Исходя из точки зрения М.С. Кагана, можно предполагать, что другой человек (в отличие от природы и ее одухотворения) не представлял ценности для первобытного человека. Поэтому главным героем первобытного искусства был вообще не человек, а зверь. Древнейшие культуры имели зооморфный характер, а сами люди не различались один от другого как неповторимые личности, например, в индивиде видели представителя рода, племени, общины. «Я» растворялось в «Мы» и потому отношения «Я» и «Другой» не было «задачей на смысл».

Однако обожествление природы, как показал еще Л. Фейербах, означает передачу человеком своих собственных, специфически человеческих качеств выдуманным им существам, олицетворяющим различные силы природы. С одной стороны, это самоотчуждение человека, добровольное его отречение от собственной субъективности, с другой, можно полагать – это тоже «отношение», перенос во внутренний план отношений к людям. Как пишут другие авторы, есть факты, позволяющие говорить, что в начертательной деятельности, преднамеренных погребений уже на ранних этапах антропогенеза человек выделял себя из окружающей действительности, то есть существовало автономное «Я».

С.Д. Дерябо считает, что специфика отражения субъектности природного объекта заключается в том, что человек сам ему ее моделирует, приписывает ее. Это феномен – субъектификации. Он отмечает, что по крайне мере три главные функции, выполняемые субъектом по отношению к другим и отражаемые другим, принципиально отличающие его от объекта, вполне приемлемы и в данном случае.

Первая функция – обеспечение отражающему переживания собственной личностной динамики. Другой отражается именно как субъект благодаря определенному сходству его характеристик с собственными характеристиками. С.Д. Дерябо в качестве примера приводит осмысление поведения кошки, заботливо вылизывающей своих котят, в человеческих категориях (сравнение ее с женщиной). Собственно приписывание природным объектам субъектности происходит с его точки зрения на основе индентификации в форме проекции. Механизмом, способствующим этому, является эмпатия. Вторая функция – опосредование отношений отражающего к миру. Другой открывается со стороны своей информативности, способности быть значимым при построении системы отношений человека с миром. Он выступает опосредующим элементом, причем опосредствующим именно на смысловом уровне. В каждом акте нашей активности, отмечает автор, незримо присутствует Другой. Что касается «природного Другого», то С.Д. Дерябо считает, что в этом заключается специфика собственно человеческого отражения мира, как раз и проявляющаяся на анализируемом этапе филогенеза и на ранних этапах онтогенеза.

Субъектифицированный природный объект в дальнейшем может выступать даже в качестве «референтного лица», способного менять личностью оценки других объектов. Такой объект приобретает свою самостоятельную субъектную «жизнь». В результате он может служить средством опосредствования личностью своих отношений с миром, переструктурирования своих смысловых образований. В качестве хрестоматийного примера С.Д. Дерябо приводит дуб из романа Л.Толстого «Война и мир». Вероятно, в данном случае уместна и аналогия субъектификации с садом, шкафом в «Вишневом саде» А.П. Чехова.

Наконец, третья функция – способность открываться отражающему в качестве субъекта совместной деятельности и общения. Для этого Другой должен выступать в качестве такого партнера. Автор отмечает, что это достаточно хорошо может быть выражено на вербальном уровне. Например, во фразе пастуха, обращенного к его собаке: «Ты, наверное, устала за весь день, пока мы пасли коров» (С.Д. Дерябо, 1997). Субъектное отношение к природному объекту, характер мотивации, вся деятельность с ним кардинально меняются, возникает даже «общая система ценностей» и «совместная деятельность». Может быть в этой непрагматичности и начинается диалог. А. Маслоу, например, считал, что бытийная любовь неэгоистична, бескорыстна, и для ее развития он предлагал упражнение на распространение такой любви неодушевленным предметам, например, свече.

Мы остановились на субъектификации природных объектов так подробно, во-первых, потому что этот, во многом скрытый от ученых, внутренний процесс, плохо изучен в психологии. Хотя, на наш взгляд, он позволяет понять предисторию человеческого общения, его механизмы (идентификацию, эмпатию и другие). Сам С.Д. Дерябо отмечает, что на основе идентификации, как объединения личностью себя с другим и включения в свой внутренний мир общих ценностей, норм и т.д., происходит становление «Мы», которое, согласно уже другому отечественному ученому Б.Ф. Поршневу, формируется в филогенезе и онтогенезе раньше «Я - Ты». В качестве подтверждения этому, автор отмечает наличие у некоторых первобытных народов множественного лица, при отсутствие единственного. По мнению автора, первичнее не отношения двух личностей, а отношения двух общностей. Причем первое человеческое психологическое отношение – это не самосознание первобытной родовой общины, а отношение людей к своим близким животнообразным предкам и, тем самым, ощущение ими себя именно как людей, а не как членов своей общины.

Идея субъектификации показывает, что уже на ранних этапах филогенеза определяющим для общения является ценностное отношение к партнеру, а также позволяет понять и формирование внутреннего диалога, который может вестись не только с природным объектом, а и с «квазиреальным» объектом, будь то Я-идеальное, другой субъект. Кроме того, субъектификация природного объекта может смениться, как указывает С.Д. Дерябо, и противоположным процессом реобъектификации, заменой субъекта восприятия вновь объектом. В основе этого процесса лежат уже несколько другие механизмы (психологическая защита, рационализация и т.п.). Двунаправленность процесса вскрывает сложность внутренних механизмов уже человеческого взаимодействия и позволяет понять двунаправленность и частую противоречивость его внешних форм проявления.

Анализ субъективизации можно встретить и у других авторов: со «значимыми» другими, с литературными героями или историческими деятелями, с героями художественных фильмов и др. М.И. Бобнева считает, что общение с «мысленным собеседником» - следствие диалогичности внутреннего мира – интериоризованной формы личностного общения.

Вернемся к психосоциальному анализу. Сознание того, что другой человек или другой коллектив – столь же свободный, активный, полноправный, подлинный субъект, как «Я» или «Мы», без относительно к его этнической или классической принадлежности, пришло достаточно поздно. Если другая человеческая общность не воспринимается изначально как субъект, то в пределах каждой общности взаимоотношения индивидов постепенно формировали отношение к другому как к субъекту. Происходило это, как считает М.С. Каган, благодаря коллективному труду (начиная с охоты), который обеспечивал не только возможность победить зверя, но и обусловливало возможность взаимной выручки охотников, каждый из которых рисковал жизнью, и поэтому отношение к нему партнеров становилось для него проблемой жизни и смерти. Так рождалась нравственность, выражавшая позицию соучастников единого действия как субъектов – раноправных, самостоятельно принимающих решения, которые исходят из внутренних мотивов, а не внешних для индивида принуждений или запретов. Безнравственным же становилось технологическое, инструментальное, прагматичное отношение к другому в ситуации, требовавшей именно общения, а не управления. Первым нравственным принципом стал поэтому принцип взаимопомощи. Подтверждение этого автор находит в открытиях П.А. Кропоткина и других ученых, открывших этот принцип у племен, находящихся на самых низких ступенях общественного развития (бушменов, чукчей, индейцев и др.). Именно в родовом быту, заключает М.С. Каган, обнаруживаются зародыши всего последующего развития общения и взаимопомощи людей. Некоторые авторы усматривают ее даже в животном мире, считая, что жизнь стадных животных регулируется инстинктами, например, «не убий» и т.п.

Началось общение еще до появления речи. Есть мнение, что знаковая деятельность человека началась с пантомимы, лежащей в основе ритуалов. Пантомима не только функционирует в каком-то отработанном и каноническом виде, но и импровизируется, сочиняется «на ходу», когда нет иного средства общения. С описания пантомимы начинается, как отмечают И. Н. Горелов, В. Ф. Енгалычев, и всякое системное знаковое поведение всех коллективных живых существ (достаточно вспомнить «танец» пчел, брачные танцы птиц, демонстрацию силы вожака обезъяньего стада и другие «диалоги» животных). Приматы, вообще, регулируют поведение в стаде с помощью знаковой системы – жестов, мимики, эмоциональных фонаций. Согласно Б.Ф. Поршневу, «Мы» ощущается каждым из индивидов посредством различных обрядов, обычаев, подчеркивающих принадлежность к данной общности. Многочисленные работы показали, что система протопонятий, вместе с невербальными средствами коммуникации, составляют фундамент разумной деятельности и достаточно сложной сигнализации о ней. Без этого базиса не только не может быть сформирована вторая сигнальная система у человека, но и осмысление бытия. Э. Гуссерль связывал проблему интенционального тела с понятием «жизненного мира». Причем объективный мир конституируется сознающим и самосознающим телом. Согласно М. Хайдеггеру, язык не только проводник в бытие, но это сущностное определение бытия. Нет бытия самого по себе, а есть говорящее тело. По мнению Э.Левинаса, наряду с транцендированием в мир есть и транцендирование в средствах выражения. На нем основывается принадлежность к одной и той же культурной эпохе и, что особенно важно, взаимность всякого отношения. Сплотить воедино, то есть выразить (сделать значение возможным) – это и есть назначение культурно-значимого жеста. Так у выражения появляется роль служить средством общения, или преобразовывать мир согласно нашим потребностям. Знаменуя собою наши практические замыслы, выражение целиком проистекало из предшествующей ему мысли, направлялось изнутри наружу. В своем новом назначении, взятое на уровне культурного предмета, выражение более не ведомо заранее готовой мысли. Мышление само включается в Культуру с помощью предшествующего и обгоняющего словесного жеста, производимого телом. Очевидно, стало быть, заключает автор, что язык деятельности, посредством которого в бытии возникает значение, есть язык деятельности умов, воплощенный в телах. Тело соединяет субъективность процесса восприятия и объективность процесса выражения. Иными словами, прежде чем стать прославлением бытия, выражение есть связь с тем, для кого выражение что-то выражает, и чье присутствие необходимо уже для того, чтобы мой культурно-значимый выразительный жест имел место. Другой есть смысл как первоисток, ибо наделяет смыслом выражение; ибо только через него такой феномен, как значение, внедряется в бытие. При этом Другой освещен светом мира. Поэтому постижение Другого есть герменевтика, экзегеза. Другой дан в конкретной целостности, которой он имманентен. А эта целостность, согласно Мерло-Понти, выражается и обнажается от покровов нашим культурным начинанием – телесным, словесным или художественным жестом.

Термины «экспрессия» и «экспрессивность» (к которой относится на ряду с другими элементами и пантомима), как отмечает В.А.Лабунская [В.А.Лабунская, 1999], используются не только психологией, но и искусствоведами, театраловедами в том случае, когда им необходимо подчеркнуть степень выраженности духовного мира личности или указать на средства его выражения. Поэтому, считает автор, в определениях экспрессии имеются указания на связь данного явления с духовным и душевным миром человека. Представления о связи экспрессии и внутреннего мира человека, сформировавшиеся во многом в философско-эстетической, искусствоведческой литературе, были в дальнейшем дополнены многочисленными психологическими исследованиями. Предметом психологии выражения стало и выявление на основе внешних данных признаков сущностной природы личности, ее ценностных ориентаций, стиля жизни и т.д. В связи с этим можно говорить о толковании в широком смысле выражения, поставившим его в один ряд с такими понятиями, как отражение. В этом случае субъект выражения – это все его «максимальное бытие», представленное во всех внешних проявлениях.

По мнению других авторов, невербальная коммуникация является преимущественно выражением смысловой сферы личности, представляет собой непосредственный канал передачи личностных смыслов. Интонация, тембр, ритм речи помогают распознать смысл психологического акта, а наличие сложного смыслового содержания и глубокого значения жеста и интонации в построении межсубъектных отношений.

Обобщая все вышесказанное, можно отметить, что из стремления жить в гармонии с миром природы родилась и потребность жить в гармонии и с себе подобными, которые на ранних этапах филогенеза, являлись для индивида просто частью окружающей действительности. Первые функции общения, соответствующие человеческой природе – сплочение и взаимопомощь, основывающаяся на равенстве и ставшая первым нравственным принципом. В русском словаре С.И. Ожегова и Н.Ю.Шведовой, в французском, английском, немецком словарях «сплотить», «сплочение» связывается с такими понятиями, как «единство», «соединить», «объединить», а М.С. Каган, А.М. Эткинд добавляет к ним еще «приобщение» к действиям, ценностям, переживаниям Другого. Другой при этом представляет особую значимость (ценность), как первоисточник, связанный с выживанием. Эффективным являлось общение, соответствующее этим функциям, то есть способствующее развитию отношений между людьми. Стремление к объединению и совместности существования (иначе человечество не могло выжить) способствовало развитию диалога, во многом благодаря субъектификации, как прототипу внутреннего диалога, способствующему развитию самосознания и диалогу с реальными людьми. Переживания тоже связаны с совместностью проживания, с «коллективными переживаниями». Вместе с тем, общение формировалось, опираясь на выработанные в животном мире формы взаимодействия, поэтому игра тоже имеет место: как врожденная инстинктивная форма поведения и «благоприобретенная» (совместные игры, без которых невозможна стадная жизнь). Игра и диалог, как стремление к гармонии, пока почти неразлечимы друг от друга. Например, в ритуалах сакральное и игровое начала переплетаются и неотделимы друг от друга. Поэтому стоящий за ритуальной практикой условный мир, является частью реального культурного пространства.

Человечество только накапливало, создавало общее «базовое» смысловое поле, на наш взгляд, из ориентации на диалогические (нравственные отношения) и стали формироваться общечеловеческие ценности, максимально соответствующие человеческой природе. Особая роль в развитии общения и познания бытия принадлежит невербальной коммуникации, с помощью которой передавалась и значимость (ценность) другого человека. Кстати, в онтогенезе мы может наблюдать такую же картину. Это неслучайно. Еще С.Л. Выготский предполагал, что филогенез и онтогенез могут рассматриваться как изоморфные области, одна из которых (филогенез) может выступать моделью другой (онтогенеза).