Следы шаманства у киргизов

Все писатели о киргизах говорят и почти во всех гео­графических руководствах [пишется], что киргизы — маго­метане, но держатся шаманских⁷ обрядов или что они обряды мусульманские смешивают с шаманским суеве­рием. Это справедливо, но в чем состоит их шаманство? Об этом, к несчастью, до сих пор никто не писал обстоя­тельно, хотя статьи о киргизских шаманах, или баксы, появлялись нередко в разных периодических изданиях.

Вообще шаманство как религия составляет предмет еще не исследованный. Статьи покойного Банзарова⁸ о Черной Вере есть единственное систематическое и луч­шее ученое исследование об этой дельной вере, господ­ствовавшей когда-то у всех народов Передней Азии (стр. 144).

Шаманство, с одной стороны, есть почитание природы вообще и в частности. Человек действует и живет под влиянием природы. В этом смысле шаманство представ-, ляет крайний материализм. С другой стороны, умирая, человек сам становится божеством — это крайний спири­туализм. Идея недурна и замечательна особенно потому, что не имеет мифологических заблуждений и дает пол­ный простор общественным условиям, общественным за­конам. «Поклонение есть высочайшее удивление», — го­ворит Карлейль⁹, которого понятия о происхождении язычества, по нашему мнению, вполне объясняют шаман­ство. Природа и человек, жизнь и смерть были предме­тами высочайшего удивления и были всегда преиспол­нены непостижимой тайны. Природа и человек! Скажите, что может быть чудеснее и таинственнее природы и чело­века? Необходимая потребность познать Вселенную с ее чудесами, вопрос о жизни и смерти и отношениях чело­века к природе породили шаманство — обожание Вселен­ной, или природы, и духа умерших людей. Так младен-чествующий человек был приведен к почитанию Солнца, Луны, звезд и всего того бесконечного, вечного и разно­образного, что мы называем природой, или Вселенной. [...]

Человек шаманский удивлялся солнцу и поклонялся ему; увидел луну — и ей поклонился; он поклонялся всему

в природе, где замечал присутствие этой неизъяснимой силы, которую он назвал небом синим, кок-тэнгри¹⁰, и вечной, как время.

Происхождение шаманства [это] — обожание природы вообще и в частности.

Другое чудо — человек. Эта душа, эти способности, этот дух мыслящий и Пытливый не есть ли очевидное присутствие божества, той непостижимой вечной силы? Он поклонялся живому [духу в лице шамана] и мертвому духу онгону. Но влияние природы в этой жизни на чело­века, особенно младенчествующего, слишком сильно, слишком деятельно, и он должен был создать правила, которыми он руководствовался в отношении к таинствен­ной природе, что делать и чего не делать. Вот происхож­дение тех обычаев и обрядов, которые мы называем те­перь шаманским суеверием и которые тогда были истин­ной верой, верой несомненной, живой.

Таким образом, шаманство первоначально было почи­танием природы вообще в идее неба и, в частности, Солн­ца, Луны, рек и прочих чудес природы и стихий и по­этому отчасти походило на фетишизм, хотя по идее оно далеко не похоже на эту грубую и мелкую адора­цию¹¹. [...]

АРВАХИ ИЛИ ОНГОНЫ, ДУХИ УМЕРШИХ ПРЕДКОВ

«Внешний· мир — природа, внутренний мир — дух че­ловека, и явления того и другого — вот что было источ­ником черной веры», — говорит Банзаров. Внешний мир — солнце, луна, звезды и земля — вот первые боже­ства; почитание целого должно было [привести] к почи­танию частностей: гор, рек, холмов и пр. Таким образом, шаманство обоготворило природу. Небо (тенгри) хотя впоследствии и олицетворялось, но никогда не было бо­гом. Человек приписывал небу, солнцу и луне власть над собой, влияния чего нельзя отрицать, но влияние это действовало на него только в этом мире от рождения до смерти. Он мог родиться под особенным покровитель­ством природы, [...] он сам становился арвахом, божеством свободным. Благополучие его в том мире зависело от того, как родственники исполняли обряды поминок. Если по­минки были исправны, он был спокоен и покровительство­вал всем родным, не то он становился врагом и вредным.

Таким образом, небо было беспристрастно, как божество, и неревниво. У шаманских народов не было грехов в смысле христианском; человек боялся кривить совесть, потому что оттого уменьшался его скот; наступить на огонь, потому что он получит болезнь. Одним словом, суеверия шаманские вели за собой кеср — несчастие, па­деж скота, болезнь. Наказание следовало тотчас за нару­шением обряда. Со смертью он освобождался от всех наказаний и дух был свободен.

Люди великие, сильные были и всесильными, всемо­гущими онгонами, мелкие натуры становились и [по смерти] ничтожными духами, которые не могли ни nojyi-дочно любить и не умели ненавидеть. Чингис-хан после смерти был почитаем, как бог. У киргизов почитание ар-вахов до сих пор во всей силе.. Они в труд[ные минуты жизни] призывают имя своих предков, как мусульмане своих святых. Всякую удачу приписывают покровитель­ству арвахов. [...]

Шаманы [почитались], как люди покровительствуемые небом и духом. Шаман — человек, одаренный волшеб­ством и знанием, выше других. Он поэт, музыкант, про­рицатель и вместе с тем врач. Киргизы шамана назы­вают «бахши», что по-монгольски значит «учитель», уйгу­ры бахшами называют своих грамотников, туркмены этим именем зовут своих певцов. Команы называли его [кам], так называют его и теперь сибирские татары.

Мы не будем говорить о происхождении этого слова, которое достаточно разъяснено Банзаровым, не станем также опровергать мнения о том, что шаман был и есть просто шарлатан. Мы только повторим здесь слова Кар-лейля: «...мне грустно даже предположить, чтобы шарла­танство, хотя в дикаре, могло породить веру». И у кир­гизов не всякий может быть шаманом, как не всякий из нас может быть поэтом (стр. 146—150).

О МУСУЛЬМАНСТВЕ В СТЕПИ

Мусульманство пока не въелось в нашу плоть и кровь. Оно грозит нам разъединением народа в будущем. Между киргизами еще много таких, которые не знают и имени Магомета, и наши шаманы во многих местах степи еще не утратили своего значе­ния. У нас в степи теперь период двоеверия, как было на Руси во времена -преподобного Нестора. Наши книжники так же энер­гически, как книжники Древней Руси, преследуют свою народ-

ную старину. (Наши предания, эпосы, юридические и судебные обычаи они заклеймили позорным именем — «войлочнойкнигой»), а наши языческие обряды, игры и торжества они называют не иначе как бесовскими. Под влиянием татарских мулл, средне­азиатских ишанов и своих прозелитов нового учения народность наша все более и более принимает общемусульманский тип. Не­которые султаны и богатые киргизы запирают жен своих в от­дельные юрты, как в гаремы. Набожные киргизы начинают ездить в Мекку; а баяны наши вместо народных былин поют мусульман­ские апокрифы, переложенные в народные стихи. Вообще киргиз­скому народу предстоит гибельная перспектива достигнуть евро­пейской цивилизации не иначе, как пройдя через татарский пе­риод, как русские прошли через период византийский.

Как ни гадка византийщина, но она все-таки ввела христиан­ство — элемент, бесспорно, просветительный. Что же может ожи­дать свежая и восприимчивая киргизская народность от татар­ского просвещения, кроме мертвой схоластики, способной только тормозить развитие мысли и чувств. Мы должны во что бы то ни стало обойти татарский период, и правительство должно нам в этом помочь. Для него это так же обязательно, как для нас спа­сение утопающих. Для совершения этого человеколюбивого дела на первый раз следует только снять покровительство над мулла­ми и над идеями ислама и учредить в округах вместо татарских школ русские. Затем реакция обнаружится сама собою. Было время, когда русское правительство считало распространение европейского просвещения между некоторыми иноплеменными народами своими почему-то невыгодным для себя. По крайней мере такой политики держалось оно и в отношении кавказских мусульман и киргиз. Горцы и киргизы не допускались в кадет­ских корпусах на специальные классы, где преподаются военные науки. Закон этот теперь отменен, следовательно, признан лож­ным. [...]

Только истинное знание дает спасительный дух сомнения, и только оно научает [...] ценить жизнь и материальное благосо­стояние. С того времени, как правительство Соединенных Штатов стало цивилизовать ирокезов, гриков, шактоусов и других красно­кожих, индейские войны почти в этой стране прекратились.

В Соединенных Штатах с 1858 года основано 162 школы для индейцев и образован индейский фонд для вспомоществования диким, желающим принять оседлость.

Ислам не может помогать русскому и всякому другому хри­стианскому правительству, на преданность татарского продажного духовенства рассчитывать нельзя. Факт этот становится соблаз­нительно ясным, если принять во внимание отложение крымских татар во время кампании 1854 года. Казанские татары располо­жены к России столько же, сколько и крымские. [...]

Татары в старое время, когда ислам на берегах Волги не был в такой силе, как теперь, служили России и на ратном поле, и в земском деле. Царь Шигалей командовал русскими войсками во время Ливонской войны, а царь Петр Казанский был земским царем во время опричнины. По мере распространения ультраму­сульманского направления участие татар в государственном деле Русского царства заметно слабеет. При Петре татары пристают к партии недовольных. В наше время татарские князья и мурзы

служат приказчиками у своих единоверцев, а если и вступают в государственную службу, то не иначе как в земскую полицию и, вероятно, потому, что здесь можно некоторым образом подви­заться за веру. Словом, со времени присоединения Казани и Астрахани к царству Русскому, значит, в продолжение трехсот с лишним лет, [они] не дали своему отечеству хоть сколько-ни­будь известного деятеля.

Нет никакого сомнения, что причиною отчуждения татар от русских и причиною всех плачевных явлений был магометанский пуританизм, другой причины не могло быть.

И у нас в степи все благодетельные меры правительства, все выгоды новых учреждений не приносят ожидаемых резуль­татов именно вследствие того, что они парализуются возрастаю­щим религиозным изуверством. Киргизы наши теперь более чуж­даются русского просвещения и русского братства, чем прежде. О вреде мусульманского изуверства и вообще всякого религи­озного фанатизма на социальное развитие народов после все­го сказанного нами выше мы считаем излишним распрост­раняться. Известно, что и в Европе преобладание теологическо­го духа проявлялось в народном развитии самым бедственным-образом.

В последнее время сибирское начальство, кажется, начало сознавать ошибочность прежней покровительственной системы в отношении ислама. В этом также утверждает нас одна важная мера, принятая в 1862 году областным начальством в отношении киргизов, принявших христианство. В учреждениях об управле­нии сибирскими киргизами было узаконено, чтобы крещеных киргизов записывать в мещанское и казачье сословие, если они того пожелают, или не оставлять их в степи на прежних инород­ческих правах. Но до 1861 года всех крещеных киргизов запи­сывали в мещане и в казаки, вероятно, для того, чтобы удалить от прежней среды и тем самым дать им возможность укрепиться на лоне новой веры. Мера эта, похвальная в христианском смыс­ле, в политическом отношении была величайшей ошибкой, ибо пример крестившихся киргизов с удалением из степи делался для киргизского народа беспоследственным. Мы не имеем никаких данных о числе киргиз, принявших православие со временя осно­вания внешних округов, но надо думать, что число это было не незначительно. В некоторых казачьих станицах почти половина населения состоит из крещеных киргизов, например в Ямышев-ской, Чистой и в некоторых других. В 1861 году или в 62 году, хорошо не помним, областное начальство в первый раз дозволило некоторым крещеным киргизам оставаться в степи на прежних инородческих правах. Мера эта, по нашему мнению, должна в будущем принести немаловажную пользу киргизскому народу. Киргизы до сих пор думали, что сделаться христианином — значит сделаться казаком или мещанином. Теперь же вследствие сов­местного житья и смешанных браков религиозная вражда будет смягчаться и крещение не будет, как прежде, разрывать родствен­ных связей.

Приняв такую важную меру в интересах христианства, областное правление должно было принять вместе с тем и репрес­сивные меры в отношении ислама, ибо без этого невозможен успех христианства,

Мы далеки от того, чтоб советовать русскому правительству вводить в степь христианство каким бы то [ни было] энергическим путем, точно так же не предлагаем ему преследовать ислам; подобные крутые меры ведут всегда к противным результатам. Христианство, вводимое между инородцами сибирскими через наших миссионеров и священников, по свидетельству компетент­ных людей, идет крайне неуспешно и — что всего важнее — ока­зывает на народ не совсем благодетельное влияние. Остяки убе­гают от православия в леса и так боятся проповедников русской веры, что скорее обращаются в ислам, чем в православие. Кастрен говорит, что остяки потому не селятся по берегам Оби, богатой рыбою, что боятся русской веры, русских миссионеров. Еще князь¹ Щербатов говорил, что инородцы жаловались ему на бесчелове­чие и мздоимство попов своих, кои только грабить и мучить их приезжают («Очерки Сибири», «Библиотека для чтения», ок­тябрь 1862 г.).

Гонение придает преследуемой вере, как замечено не раз, еще больше энергии и жизненности. Русский раскол представ­ляет в этом отношении поучительный пример. Но мы просим и требуем, чтобы правительство не покровительствовало религии, враждебной всякому знанию, и не вводило бы насильственно в степь теологических законов, основанных на страхе и побоях. В силу представленных нами аргументов, достаточно рельефных, для пользы киргизского народа и в интересе самого правитель­ства, по нашему мнению, необходимо принять теперь же по при­меру оренбургского начальства систематические меры, чтобы остановить дальнейшее развитие ислама между киргизами нашей области и чтобы ослабить, а если можно — совершенно устранить вредное влияние татарских мулл и среднеазиатских святошей, тем более что предоставляется правительству прекрасный случай сделать важный шаг на этом пути, уничтожив действие мусуль­манских законов нашей области, согласно желанию самого кир­гизского народа. Затруднения при исполнении этой меры не может быть, ибо брак у магометан не есть таинство, а есть част­ный договор.

Вероятно, причиной, побудившей правительство дела о бра­ках и разводах предоставить муллам, был грубый обычай кирги­зов — отдавать дочерей своих в замужество в слишком юных летах и большею частию без их согласия. Киргизы сговаривали детей своих иногда в колыбели. Нам кажется, что обычай этот мог быть изменен и без участия мусульманского духовенства, следовало только предписать старшим султанам и управителям под страхом ответственности иметь строгое наблюдение, дабы киргизы не выдавали дочерей ранее таких-то лет, дабы отцы не принуждали своих сыновей и дочерей вступать в брак без личного их согласия и пр. Полицейский надзор и дух времени сделали бы свое дело, но, конечно, не скоро. Баснословное количество жалоб, поступаю­щих и теперь по брачным делам, указывает, что мусульманский шариат был совершенно бессилен против укоренившегося обычая. Пользуясь возникшим вопросом о духовном суде, можно было бы предпринять коренные реформы в духовном управлении нашей степи.

1-е. Отделить киргизскую степь от ведомства оренбургского, муфтия¹², как народ, различающийся от татар по исповеданию,

веры, и назначить особого областного ахуна¹³, который бы со-состоял подобно советнику от киргизов при общем присутствии областного правления.

2-е. Утвердить в звании мулл только коренных киргизов или киргизских ходжей, если будут.настоятельные просьбы о том со стороны народа.

3-е. Не назначать мулл ^u более одного в округе, а должность указанных в волостях упразднить.

4-е. Не дозволять ишанам¹⁵ и ходжам, приезжающим из Средней Азии к татарским семинаристам, жить в кочевьях кир­гизов без определенных занятий и иметь строгое наблюдение, дабы они не образовали между киргизами дервишеских и мисти­ческих обществ подобно тем, которые существуют теперь в Баян-Аульском и Каркаралинском округах.

Но против такого зла, как ислам, недостаточно одних пал­лиативных мер. Отнятие судейских прав не лишит мулл того влияния, которое они будут иметь как священники.

Кроме мулл у нас много и других вредных шарлатанов. Мы говорим о татарах и среднеазиатцах, которые занимаются меди­цинскою практикою. Если б они пользовали доверчивых киргизов безвредными травками, мы не стали бы об них и говорить- Но дело в том, что господа эти лечат не иначе как насмерть, от всех грудных болезней употребляют они чилибуху^1б, а иногда и су­лему, от сифилитических болезней дают ртуть и киноварь в такой ужасной дозе, что больные большею частию отравляются. Кровопускание делают всем и каждому без всякой причины по­тому только," что Мохаммед заповедовал это в коране. Наконец, в самом народе нашем таится много темных предрассудков и вредных обычаев. Вытравление плода, выдавливание его в послед­ний период беременности, убийство дитяти после рождения у нас в общественном мнении преступлениями не считаются. [...]

Киргизы до вступления в русское подданство были мусуль­манами только по имени и составляли в магометанском мире осо­бый суннитский раскол. Мусульманские законы никогда не были приняты киргизами и были введены в степь путем правитель­ственной инициативы вместе с бюрократическими прелестями внешних приказов.

Мы не знаем и не можем понять, что имело в виду русское правительство, утверждая ислам там, где он не был вполне при­нят самим народом.

Апостолом Магомета в Сибирской степи был великий Сперан­ский ¹⁷, назначавший мулл и предположивший построение мечетей и татарских училищ при окружных приказах (см. Особое Учре­ждение Управлений инородцев, именуемых сибирскими киргиза­ми, Св. законов изд. 1857 г., т. II, ч. 2).

Нас поражает это обстоятельство особенно потому, что тот же Сперанский говорит в своем учреждении, что киргизы — мусуль­мане только по имени и что их легко обратить в христианство и пр. [...]

Оренбургским пограничным начальством уже давно приняты меры, чтобы препятствовать развитию ислама в подведомствен­ных ему степях; там запрещается татарам не только быть мул­лами, но и жить долго в степи между киргизами, У нас же в Сибири правительство до сих пор держится в отношении

мусульманства прежней покровительственной системы, и благодаря этому ислам делает в наших областях исполинские шаги. Вся степь наводнена полуграмотными муллами из татар и фанати­ческими выходцами из Средней Азии, выдающими себя за святых. С некоторого времени стали появляться в пограничных округах дервишествующие курды, ногайцы и турки. Личный интерес иностранных мусульманских странников, и особенно татарских семинаристов (которых я считаю за самых фанатических по­клонников пророка), заключается в том, чтобы довести киргизов своим влиянием до того слепого религиозного изуверства, при котором так легко живется всем этим старцам, паломникам и дервишам.

Пропаганда эта во многом уже успела. В Баян-Аульском и отчасти в Каркаралинском округах киргизы предались ханжеству с ревностью, свойственной только новообращенным. Там живет под покровительством местных туземных властей много ишанов, ходжей из Бухарин и Коканда, и ежегодно приезжает и уезжает немало этой сволочи. Татарское духовенство, которому вверило русское правительство наше нравственное воспитание, занима­лось до сих пор только нравственным нашим растлением, брало взятки, учило ханжеству и вместе со среднеазиатскими выход­цами обманывало доверчивый наш народ. [...] У нас большая часть мулл из татар, и все они без исключения плуты. Это народ невежественный в высшей степени, едва знающий свою грамоту, но зараженный мрачным изуверством и диким суеверием. Во всех отношениях [это] темное царство (в самом обширном смысле).

Правда, чтобы быть муллой, надо выдержать экзамен, кото­рый производится татарским муфтием, живущим в Уфе. Но успех экзамена зависит не от степени знания экзаменующегося, а от количества денежного пешкеша ¹⁸. Мы не знаем, есть ли где-нибудь на свете такие жадные лихоимцы, как наше русское му­сульманское духовенство. К самому муфтию, этому высшему мусульманскому духовному лицу в России, нельзя иначе обра­щаться с просьбой, как приложив деньги в прошение. [...]

Чтобы понять, в каком духе татарское духовенство воспиты­вает киргизское юношество, мы приведем один только пример: больше не нужно. В мусульманском населении города Петропав­ловска возник вопрос: грешно ли играть в карты и если грешно, то в какой степени? Обратились к одному мулле, известному по своей глубокой учености. Этот казуист, справившись со своими «темными книгами», объявил, что играть в карты мусульманам между собою — великий грех, но играть с русскими и с намере­нием обыграть их — дело похвальное, как род джихата¹⁹, под-визания за веру, которое завещал пророк своим последователями в непременную обязанность. Профессор Березин в своей популяр­ной статье о мусульманстве, напечатанной в «Отечественных записках» пятидесятых годов, доказал, как дважды два —четыре, на основании текстов из Корана и из Книги преданий, что му­сульманство и образованность — понятия несовместимые, даже враждебные, одно другое вытесняющие. Например, Магомет гово­рит, что [существует] семь небес (т. е. планетных сфер), следо­вательно, верующий магометанин должен отвергать все астроно­мические открытия со времен Птоломея, иначе он не будет пра­воверным,

Магомет все современные ему космологические, медицинские и другие предания и предрассудки ввел в свое учение как догмат и тем самым остановил движение опытных наук. (Правда, арабы упражнялись изрядно в математике, потому что Мохаммед не знал арифметики и не ввел ее в свой Коран. Арабам нравилась философия Юркевича, нравилась потому, что она удобно при­менима ко всему, даже к учению Мохаммеда).

Учение Магомета не может быть очищено, как думают неко­торые защитники ислама; в нем невозможна никакая реформа­ция. Какого можно ожидать возрождения от религии, которая имеет основанием своим дикие и варварские предрассудки коче­вых арабов шестого столетия, предания спиритуалистов [...] и раз­ные фокус-покусы персидских магов того же периода? Если таков ислам турков и персиан, то каков должен быть ислам татарский, составляющий в мусульманстве нечто вроде пуританизма²⁰? Татары отвергают поэзию, -историю, математику, философию и все естественные науки, считая их искушениями для слабого чело­веческого ума, и ограничиваются одной мусульманской схола­стикой и казуистикой. На татарском языке нет ни одной книги, которая не имела бы характер мракобесия. Понятно, что татары воспитывают в киргизской степи подобных им факиров, но свежая народная сила нелегко поддается мертвящему их влиянию (стр. 226—231).

ЗАПИСКИ О СУДЕБНОЙ РЕФОРМЕ

В последнее время правительство наше деятельно за­нялось преобразованиями в нашей администрации, в су­доустройстве и обратило особенное внимание на народное образование.

Некоторые из этих реформ коснулись и нашей степи, как, например, реформа судебная. Преобразования в су­дебной части, вероятно, поведут к изменению прежнего административного строя нашей области, и нет сомнения, что вместо сложного, обременительного как для русского правительства, так и для киргизского народа бюрократи­ческого хаоса будет образовано в округах управление бо­лее народное и на началах самоуправления, которое принято теперь и для русских сельских и городских

общин.

Россия в числе сыновей своих имеет немало народно­стей иноверческих и инородческих, которые ведут образ жизни, диаметрально противоположный образу жизни ко­ренного русского населения, имеют нравы и обычаи, диа­метрально противоположные нравам и обычаям русских славянского племени. Понятно, что преобразования, про­ектированные для христианского и оседлого русского

населения, по вышеизложенным причинам не принесут никакой пользы и будут бессмысленны, [если будут] все­цело применены к кочевым и бродячим инородцам Евро­пейской и Азиатской России.

Вероятно, вследствие этих соображений и был коман­дирован советник областного правления Яценко для ото­брания «от сведущих в законах и судебных обычаях баев и султанов» их мнений относительно предполагаемых для области преобразований по судебной части.

Но мнение народа, особенно народа невежественного и полудикого, не всегда может быть принято как выра­жение действительной народной потребности. На мнения же привилегированных классов ^-общества следует смот­реть не иначе, как на отрицательное выражение истин­ных народных нужд, ибо интересы знатных и богатых людей, даже в обществах высокоцивилизованных, бывают большею частью враждебны интересам массы, большин­ства. Народ груб и туп и вследствие этого пассивен, по­тому мотив и направление народных мнений зависят от тысячи обстоятельств, и от обстоятельств, по-видимому, мелких, ничтожных.

[...] Племенные условия организма, условия среды, климата и почвы — вот единственные условия, единствен­ные данные для безошибочного решения вопросов „о на­родных реформах. В наше время нет вопроса обществен­ного, который был бы так важен, как вопрос о народных реформах. От удачных и неудачных реформ зависит вся будущность народа, в них заключается его «быть или не быть». Реформы бывают только тогда удачны, когда они правильны, т. е. тогда, когда они основаны на тех неиз­бежных законах прогресса, при которых только и воз­можно здоровое развитие общественного организма. Ре­форма такого рода должна поощрять и ни в каком случае не останавливать.

Все революции, бывшие в Европе с 1793 года, про­исходили единственно от стремления правительств пода­вить свободное народное движение. Реформы же насиль­ственные, привитые, основанные на отвлеченных теориях или же взятые из жизни другого народа, составляли до сих пор для человечества величайшее бедствие. Совре­менные наши историки недаром все наши общественные болезни и аномалии приписывают сокрушительному и антинародному духу петровской реформы.

Вообще из сказанного нами не следует думать, чтобы мы принадлежали к последователям той узкой [теории] народности, которые смотрят на народность, как на нечто предопределенное от начала, и думают, что она... должна развиваться только сама из себя. Напротив, мы думаем, что усвоение европейского, общечеловеческого просвеще­ния и энергическая борьба с препятствиями, мешающими достижению этой цели, должны составлять конечную цель для всякого народа, способного к развитию и культуре. Культура может изменить организм человека к лучшему, как культурный уход улучшает породу домашних живот­ных. Чтобы сделать киргиза способным к восприятию европейских преобразовательных идей, нужно предвари­тельно путем образования развить его череп и нервную систему. Организм не может принять того, до чего он не дорос.

В 1822 году Сперанский составил «Сибирское уложе­ние», которое было в 1824 году введено в киргизскую степь. Народ неграмотный,.кочевой, с своеобразными по­нятиями и обычаями был подчинен ни с того ни с сего бюрократической централизации со всеми ее мудреными инстанциями, атрибутами и названиями канцелярскими, непонятными до сих пор не только киргизам, но и рус­ским.

Вместе с приказами, заседаниями, журналами исходя­щими и входящими навязывали нам татарских мулл и татарское просвещение. Реформы подобного рода, соб­ственно, мы и считаем бедственными для народа и вред­ными для прогресса.

Народные мнения, как мы заметили выше, есть не что иное, как лепет неразумного дитяти, и потому народы неразвитые совершенно справедливо называются младен-чествующими, мнения же султанов и биев еще менее заслуживают уважения, ибо интересы целой нации по строгой справедливости должны предпочитаться выго­дам отдельного сословия. Вопросы же о реформах тре­буют гораздо большей осторожности и более глубоких соображений, ибо от них зависит народное «быть или не быть». [...]

Судьба миллионов людей, подающих несомненные на­дежды на гражданственное развитие, людей, которые счи­тают себя братьями русских по отечеству и поступили в русское подданство добровольно, кажется, заслуживает

Θ49

большего внимания и большей попечительное™ в таких решительных вопросах, которые формулируются в шекс­пировское «быть или не быть». Отсутствие разумного самозащищения и всякого рода пассивность по причине неразвитости обязывают правительство в отношении нас быть чрезвычайно внимательным и крайне осторожным.

Только вследствие невнимательности, которая, надо сказать, в отношении нас, киргизов, вошла уже в при­вычку областного начальства, комитет, бывший при об­ластном правлении, мог принять без всякой критической оценки мнения султанов, биев и других знатных киргизов за главное основание для своих работ и только по укоре­нившейся невнимательности мог утвердить в своем про­екте те ненужные и вредные для большинства преобразо­вания и изменения, которых добивался привилегирован­ный класс киргизского народа и которых не хотел простой, или, как выражаются степные аристократы, «черный», киргизский народ. Для правильной оценки на­родных мнений стоило только комитету вникнуть в со­словные отношения киргизов и в отношения их к рус­скому правительству. Наконец, комитет имел под рукою достаточно исторических и статистических фактов, чтобы проверить эти голословные мнения. Статистика и те дан­ные, которые заключаются в делах областного правления, при всей их скудности заслуживают гораздо большего уважения и вероятия, чем мнения невежественных и ди­ких аристократов невежественного и дикого народа (стр. 196—202).

Чтобы привить какое-либо преобразование и чтобы по­том сохранить его, необходимо, чтобы реформа эта соот­ветствовала материальным нуждам и была бы приспо­соблена к национальному характеру того общества, для пользы которого она предпринята. Всякое нововведение вне этих условий может быть только безусловно вредно и, как явление анормальное, может порождать (одни не­излечимые) общественные болезни и аномалии (стр. 221).

ФЕДОРУ МИХАИЛОВИЧУ ДОСТОЕВСКОМУ "

15 октября 1862 года. Кокчетав. Любезный друг Φ е д о p Михайлович. Письмо твое с известием, что скоро едешь за границу, я давно уже получил и с того времени все собираюсь пи-

сать и, как видишь, наконец-таки пишу. Вероятно, ты думаешь бог знает что обо мне. Не умер ли? Не болен ли? Я между тем жив, хотя чувствую себя очень плохо, как физически, так и нравственно. Во-первых, скука, во-вторых, беспрестанное раздражение от киргизских несо-образностей, которые видеть должен каждый час, каж­дую минуту. Впечатление от всего этого делается тем более невыносимым, что не видишь надежды, вернее, луча надежды когда-нибудь освободиться от гнета окружаю-· щей пустоты.

Я думал как-то сделаться султаном, чтобы посвятить себя пользе соотечественников, защищать их от чиновни­ков и от деспотизма богатых киргизов. При этом я думал более всего о том, чтобы примером своим показать зем­лякам, как может быть для них полезен образованный султан-правитель. Они увидели бы, что человек истинно образованный не то, что русский чиновник, по действиям которого они составили свое мнение о русском воспитании. С этой целью я согласился быть выбранным в старшие султаны Атбасарского округа, но выбор не обошелся без разных чиновничьих штук. Господа эти как областные, так и приказные поголовно восстали против этого. Ты пони­маешь почему. Областные лишились [бы] нескольких ты­сяч, которые они стягивали со старшего султана, а при­казным, действительно, если бы я был султаном, пришлось бы идти по миру. Видишь, что тут для чиновников сво­его рода «быть или не быть». Надо заметить, впрочем, что на моей стороне из всех властей русских был один только г. Гутковский²², который в это время исправлял должность губернатора и производил выборы. Чиновни­чество начинает подстрекать самолюбие богатых и често­любивых ордынцев и пугать их, что если Валиханов бу­дет султаном, то всем будет худо, он, мол, держится поня­тий о равенстве и отличать вас по роду, богатству, как свой брат натуральный киргиз, не будет; пустили в ход и то, что я не верю в бога и с Магометом состою в личной вражде. Понятно, что подобные вещи на народ полудикий и преданный своим обычаям не могли остаться без по­следствий, особенно когда исходили от русских майоров (так киргизы называют всех русских чиновников). Мои земляки, как ты сам знаешь, всегда держатся русских указаний, может быть, вследствие восточной вежли­вости.

[...] На выборах я торжествую. Меня выбирают боль­шинством: голосований у меня 25, у моего противника баганалинца — 14. [...] Вдруг получаю известие от Гутков-ского, что... генерал-губернатор не хочет меня ни за что утверждать. Оно и правда, что законы у нас на Руси пока еще пишутся не для генералов... Но при всем том, при­знаться, такого пассажа вовсе не ожидал. Каково, мой друг? Ты представь себе положение наше (я говорю о киргизах, воспитавшихся в России). Земляки нас счи­тают отступниками и неверными, потому что, согласись сам, трудно без убеждения, из-за одной только политики пять раз в день мыться²³ бог знает где, а генералы не любят потому, что [у меня] мало этой восточной подобо­страстности. Черт знает, что это такое, хоть в пустыню удаляйся.

Пожалуйста, посоветуй, что делать. Просить удовле­творения, по-моему, то же самое, что просить конститу­цию: посадят, да потом к Макару на пастбище пошлют. Я уже написал к некоторым властям в Петербург, а ты дай этому побольше гласности, расскажи всем нашим друзьям, пусть разойдется по городу. Михаиле Михайло­вичу и всему его семейству передай мой искренний поклон, засвидетельствуй мое почтение Марии Дмит­риевне, Николаю поклонись. Мой поклон вообще, кто спросит.

; Валиханов.

Адрес мой, вероятно, ты помнишь, названия сибирские для тебя не так неуловимы, как истому петербуржцу. На всякий случай: в Кокчетавскую станицу через г. Петро­павловск Западной Сибири (стр 562—565).

Будем говорить теперь о Вас, о Петербурге, о друзьях моих петербургских. Что делают Достоевские? Они редко пишут, в чем я, впрочем, сам виноват, потому что редко отвечаю. Как их журнал²⁵ идет? Кажется, хорошо, судя по объявлениям на продолжение издания. Говоря между нами, я что-то плохо понимаю их почву, народность, то славянофильством пахнет, то западничеством крайним, примирения что-то не видать или не удается им это при­мирение. По-моему, что-нибудь да одно: или преобразо­вания коренные по западному образцу, или держись ста­рого, даже старую веру надо исповедывать (стр. 568).

АПОЛЛОНУ НИКОЛАЕВИЧУ МАЙКОВУ **

[...] С местными султанами и богачами из черной кости я также не лажу, потому что они дурно обращаются со своими бывшими рабами, которые теперь хотя и освобож­дены, но живут у них, не зная, как уйти. Я требовал не раз, чтобы они платили им жалованье и чтобы обраща­лись, как с человеком, в противном случае грозил зако­ном. Зато с пролетариатом степным я в большой дружбе и скоро сходимся. [...]'