Верховный главнокомандующий 40 страница

Милый, прости мое вмешательство в дела, меня не касающиеся, но это крик души Эриванца (нарочно не называю фамилии), дошедший до нас. Они узнали, что «допускается полк. Груз. п. Мачабелли» и с тревогой ждут, действительно ли он получит этот полк. Мач. был обещан первый свободный полк в дивизии, этот милый человек — совершенство во всех отношениях, уважаем, любим в течение 37 лет (но он не подходит в данном случае). Он много раз временно командовал разными полками, в случаях болезни командиров, например — долгое время командовал Мингрельским полком, когда заболел командир последнего. Теперь этот командир произведен в генерал-майоры — еще 5 месяцев тому назад — и продолжает командовать полком, что, думается мне, против правил армейских полков, — дай ему какое-нибудь назначение, а Мач. назначь туда, так как он теперь очень хорошо знает Мингр. полк, и все пойдет великолепно. Увы, Эрив. п. оказался свободным первым. «Именно теперь полку нужен настоящий хозяин — командир полка, который бы все ввел обратно в старое русло и кот. бы мог лично сам во всем разобраться и все поставить по своим местам справедливо и здраво, как это должно быть по закону и как раньше было в полку! Командир нужен совершенно незнакомый полку человек, самостоятельный, из другой совершенно среды ему сразу все будет ясно, как свежему человеку, и тогда только, только при этом условии, полк снова станет таким, каким он был раньше — до Мдивани. Бог знает, что грозит нашему полку, какой раскол, если именно теперь не будет настоящего главы полка. Полк. Мачабели, добрейшей души человек, мягкий, покладистый, общий любимец всей дивизии, скромный и т.д. — все время находящийся рядом с полком, свой же человек в полку, но все решительно, кроме него, будут в полку командовать. Да к тому же он больше друг, по своей фамилии, роду, происхождению, «тех»... Чтобы Эрив. п. именно теперь получил бы команд.., кот. бы всякое «они» — «мы» в корне вырвал бы и командовал бы нашим древним полком для настоящей славы его, а не для окончательного раскола». Не говори никому об этом письме. Но содержание его совпадает с тем, о чем просил теперь Силаев, опостороннем (быть может, гвардейце), который мог бы приостановить разрушение твоего великолепного, дорогого нашему сердцу полка. — Мач. ангел, но он слишком мягок и притом груз., что именно сей час неудобно для полка, в котором имеются разные партии.

Ц. ставка. 30 сент. 1916 г.

Моя бесценная женушка!

Горячо благодарю тебя за милое письмо.

Беляев только что вышел от меня. Он посылается в Румынию в качестве советника и главы военной миссии, по примеру французов. Вчера я принимал румынского генерала, уезжавшего в Бухарест. — У Павла бодрый и хороший вид. Он нашел здесь уютный домик и окончательно устроился. Он просил разрешения приходить только к чаю, так как предпочитает обедать и завтракать дома. После 5-го он посетит гвардию. Сегодня вечером я приму сербских офицеров, которые привезли мне и, — по-видимому, всем вам, военные медали! Я совершенно не представляю себе их орденов.

Погода теплая, но очень ветрено, с переменным дождем и солнцем. Мы все же поедем кататься по реке. С самого лета у меня было только три свободных вечера после обеда; 2 вечера я играл в домино, а в третий разбирал фотографии в альбоме, чтобы сразу их наклеить. Я горячо радуюсь нашему скорому свиданию!

Больше ничего интересного не могу прибавить. Храни тебя Бог, мое любимое Солнышко! Нежно целую тебя и девочек; ее также. Надеюсь, что дорога не утомит тебя.

Навеки твой горячо любящий старый

Ники.

Ц.С. 1 октября 1916 г.

Мой родной, милый!

Ваши письма запоздали. Дует сильный ветер. Благодарю за то, что ты принял митрополита и Раева, — они просили разрешения приехать поскорее, до возвращения Владимира, только для того, чтобы поднести святой образ от Синода, исключительно для этого. — Ты должен быть очень утомлен, я вижу из газет, что все министры по очереди были в ставке. Оболенский был у меня в течение 1 1/4 часа и довел меня до полного изнеможения — он говорит, как заведенная машина, — исключительно о продов. в Петрограде, — не касался ничего иного, времени не хватило, так как Вильчк. дожидался с докладом. — Все еще скверно себя чувствую, — надеюсь, что перемена воздуха меня исцелит. Провела спокойный мирный вечер с 8 1/4 до 10 1/4 с нашим Другом, епископом Исидором и епископом Мельхиседеком, так хорошо и спокойно побеседовали, такое мирное, гармоничное настроение! Я оттуда отправила тебе телеграмму относительно Пит. и Раева — мне хотелось дать тебе почувствовать, что мы думаем о тебе.

Бедный Сыробоярский снова ранен — это уже в 3-й раз — в плечо, но серьезна ли его рана или нет, не знаю, он телеграфировал Вильчк. из Тарнополя. Ему не дали капum. чина, он получил только твою благодарность (как в мирное время). Странно, как все несправедливо делается — за настоящие, крупные подвиги дается маленькая награда, за незначительные дела в тылу — крупные; сколько народу испытало на себе подобную несправедливость!

Очень темно. Ангел мой, это мое последнее письмо к тебе — выезжаем завтра в 3 часа. Сегодня вечером собираюсь сходить в лазарет, смущаюсь после 2 1/4 недельного перерыва, много новых раненых, но нельзя уехать, не повидав всех.

Горячее спасибо и поцелуи за милое письмо. Я рада, что Беляеву, наконец, там дан ход.

Это мое последнее письмо. — Прощай. Да благословит тебя Господь, мой ангел! Страшно радуюсь нашей встрече и предвкушаю твои горячие поцелуи.

Навеки всецело

Твоя.

Ц. ставка. 1 октября 1916 г.

Мое драгоценное, любимое Солнышко!

Сердечно благодарю тебя за твое дорогое письмо и записку относительно Эриван. полка. После моего последнего разговора с Силаевым я занят этим делом и ищуему преемника.

Я через Кондз. [1015]сделал запрос, кто первый кандидат; ответ получен следующий: первый — Мачабели, затем кн. Шервашидзе и, наконец, Геловани.

Это звучит в данном случае как насмешка, не правда ли?

Я узнаю через Павла, который знает гвардию, кто там может быть кандидатом. Я уже год, увы, как потерял общение с ними.

Значит, через два дня мы, Бог даст, увидимся [1016]!

Твоя вчерашняя телеграмма меня порядочно взволновала — насчет иконы синода. Почему такая ужасная спешка? У меня уже назначен прием разных лиц на понедельник, как раз в день твоего приезда, а теперь еще вдобавок митроп. и Раев!

Вчера генерал и два офицера с их посланником приехали от сербского наследника с военными наградами для меня и Бэби и красивыми крестами (крестами милосердия) для тебя и для всех девочек.

Какая разница! Эти люди, потерявшие свою родину, полны веры и покорности, а румыны, которых лишь немного потрепали, совершенно потеряли голову и веру в себя!!

Да сохранит тебя Господь в пути, моя любимая женушка! Целую тебя и девочек очень нежно и остаюсь любящим и ожидающим тебя твоим старым

Ники.

Могилев. 12 октября 1916 г.

Мой ненаглядный!

С тяжелым сердцем покидаю я вновь тебя. О, как я ненавижу эти прощанья! Они разрывают сердце на части. Слава Богу, у Бэби с носом все благополучно это еще утешение. Милый мой, я так люблю тебя, слов нет выразить это; эти 22 года лишь усилили мое чувство, и отъезд причиняет настоящую боль. Ты так одинок среди этой толпы, так мало тепла кругом! Как бы я хотела, чтоб ты приехал хотя бы только на два дня, только чтоб получить благословение нашего Друга! Это придало бы тебе сил. Я знаю, что ты храбр, терпелив, но все же ты человек, и Его прикосновение к твоей груди очень бы утишило твои горести и даровало бы тебе новую мудрость и энергию свыше. Это не пустые слова, но глубочайшее мое убеждение. Алекс. может обойтись без тебя несколько дней. О, мой родной, останови это бесполезное кровопролитие, зачем они лезут на стену? Необходимо дождаться более благоприятного момента, а не слепо идти вперед. Прости, что я так говорю, но все чувствуют это.

Тебе нет необходимости принимать кого бы то ни было, кроме Протоп., что было бы хорошо, даже вызови его опять, пусть он почаще с тобой совещается, просит у тебя совета, делится с тобой своими планами, это страшно помогло бы ему. Я говорю все это во имя блага твоего и нашей дорогой родины, не потому, что горячо хочу тебя увидеть (этого, ты знаешь, я постоянно желаю), но потому, что я слишком хорошо знаю и верю в успокоение, которое наш Друг способен дать, а ты утомлен морально, тебе не удается скрыть это от старой женушки! Да и не мешает, чтоб они здесь тоже почувствовали, что ты входишь во все, что совершается в тылу. Сейчас несколько дней здесь могут без тебя обойтись. Да ты на любой вопрос можешь оттуда дать ответную телефонограмму, которая дойдет через 5 минут.

Благодарю и благословляю тебя за твою безграничную любовь. Душа моя полна горячей благодарности. Прощай, мой Солнечный Свет, моя радость, мое блаженство! Всемогущий Бог да сохранит, направит и благословит тебя! Горячо целую тебя и крепко обнимаю. — Я знаю, здесь есть лица, которым мое присутствие в М. неприятно и которые боятся моего влияния, зато другие бывают спокойны лишь тогда, когда я вблизи тебя, — таков свет! Прощай, мой маленький, отец моих детей. — Я надеюсь 21-го причаститься, как было бы хорошо, если бы ты тогда был со мной в церкви! Это было бы чудно!

Навеки всецело

Твоя.

Ц. ставка. 12 окт.1916 г.

Моя любимая!

Опять ты нас обоих покидаешь, чтоб вернуться к своей работе и скучным заботам! Благодарю тебя горячо и глубоко за приезд сюда, за всю твою любовь и ласки! Как я буду тосковать по ним!

Бог даст, недели через 2–2 1/4 мы опять увидимся. Раньше этого я не вижу, увы, возможности уехать отсюда.

Я очень надеялся, что нам удастся поехать вместе на юг и провести несколько дней вместе в нашем поезде. — Может быть, это еще сбудется.

Я особенно буду скучать по тебе вечерами, которые принадлежали нам.

Да благословит Господь твой путь и возвращение домой! Береги себя и не переутомляйся. Нежно целую твое дорогое личико, мое родное Солнышко, моя женушка, детка моя. Крепко обнимаю тебя еще раз, моя бесценная душка.

Навеки твой

Ники.

Ц. ставка. 13 окт. 1916 г.

Мое нежно любимое, дорогое Солнышко!

Горячо благодарю за дорогое письмо.

Я должен сообщить тебе хорошую новость — я постараюсь приехать на 2–3 дня; надеюсь выехать 18-го и провести с тобой эти 3 дня, моя любимая.

Увы! Сегодня мне некогда писать больше, но я тебе сказал самое главное!

Храни тебя и девочек Господь!

Навеки твой старый

Ники.

Ц.С. 14 октября 1916 г.

Ангел мой любимый!

Спасибо, спасибо тебе за твое милое маленькое письмо с приятными вестями — не могу тебе выразить, какая это для меня радость и сколько жизни и солнечного света это внесло в мою скорбную душу!

Извини и меня за коротенькое письмо. Протоп. пробыл у меня 1 1/4 часа, сейчас меня дожидается Бенкендорф, после — Настенька. Сегодня утром — лазарет. Сделала всего 3 перевязки, затем посидела с разными лицами. Была у Знам., поставила за тебя свечки, милый. Чудная, ясная, солнечная погода. Голова плохо работает, к тому же Беккер. — Прот. видел Сух. — я так рада! Он рассказал много интересного, заезжал в Думу утром на 48 м. — Мы ехали хорошо, я лежала весь день, — эту ночь плохо спала, — сердце в хорошем состоянии, особенно после твоего письма.

Все мы шлем тебе благословение и поцелуи без счета.

Навеки

Твоя.

Скажи Прот., что ты рад, что он видается и беседует с Гр. и что ты надеешься, что он и впредь будет делать это.

Ц. ставка. 14 октября 1916 г.

Мое сокровище!

Вчера весь день Бэби выглядел бледным и грустным, я решил, что он скучает. Но днем он, по обыкновению, весело играл в маленьком лесу около старой ставки.

Во время обеда он жаловался на головную боль, и его уложили в постель, чему он был очень рад. Температура быстро поднялась, и он чувствовал себя нехорошо. Он уснул до 9 час. и ночь проспал хорошо; просыпался только два раза, чтобы сбегать! Сегодня утром температура вполне нормальная, он веселенький, но мы оставили его в постели. Вл. Ник. [1017] предполагает, что это все еще последствия его первой простуды, или он съел что-нибудь плохо перевариваемое. Во всяком случае, я надеюсь, что теперь все прошло. О, как я счастлив при мысли, что могу съездить домой на несколько дней и повидать тебя и девочек! Я спросил об этом Ал. [1018], и он сказал, что это вполне возможно; он вспомнил, что в прошлом году я тоже ездил домой к 20-му!

Он думает, что позднее я мог бы поехать на юг... Рени и т.д. для смотра войскам. Как приятно не чувствовать себя привязанным к одному месту!

Вчера Павел привез своего сына, который дал мне книгу своих стихов. Сегодня они оба уехали делать инспекторский смотр гвардии. Я просил П. поговорить с Брус. [1019] и Гурко.

Пора кончать, мое дорогое Солнышко. Храни вас всех Господь! Крепко целую. Твой

Ники.

Ц.С. 15 октября 1916 г.

Мой ненаглядный!

От всей души благодарю тебя за твое милое письмо. Надеюсь, Бэби уже поправился, — следи за тем, чтоб ему не давали несвежих устриц.

Я совсем иначе себя чувствую с тех пор, как узнала, что ты приедешь сюда через несколько дней: такая радостная перспектива — по истечении 6 месяцев снова увидеть тебя здесь! Мы тогда сможем вместе причаститься, если ты только этого пожелаешь, и вместе получить подкрепление и благословение. Тебе нет необходимости долго приготовляться. Я думаю, ты затем отправишься в Рени и т.д. в ноябре. Для тебя было бы хорошо снова побывать в разных местах, а для войск — видеть тебя.

Я рада, что ты велел Н. поговорить с Г. и Б. Сегодня вечером иду повидаться с нашим Другом. — Он говорит, что «Мария» была не наказание, а ошибка [1020].

Я оставляю письмо Эллы до твоего приезда, чтоб обдумать вместе. — Серо, всё покрыто инеем, было 5 градусов мороза. Сделаю маленькую прогулку с А. — Я благоразумна — сделала всего лишь одну перевязку, а потом сидела с вязаньем и прослушала доклад Вильчковского.

Веселовский приехал. Приму его завтра. Он трижды был контужен, нервы у него совершенно расстроены; зять его умер (или убит), и он хотел бы поехать в Крым отдохнуть.

Любимый, благословляю тебя и целую с безграничной нежностью.
Твоя нежно любящая тебя старая

Солнышко.

Ц. ставка. 15 окт. 1916 г.

Моя любимая!

Нежно благодарю тебя за твое первое дорогое письмо из Ц. Села. Я так счастлив, что могу приехать на несколько дней. Слава Богу, Алексей совсем поправился. Сегодня он встал, но так как он покашливает, то решили не выпускать его на воздух. Погода дивная, такой чистый воздух и солнце! Утром был небольшой мороз.

Я рад, что ты хорошо себя чувствуешь, несмотря на тягостное появление m-me Б. Сегодня Митя Д. и Дм. Шереметев приехали сменить Киру и Игоря.

У меня каждый день бывают министры, надеюсь, что они оставят меня в покое те дни, когда я буду дома!

После твоего отъезда я телеграфировал Тино и потом узнал, что дела в Афинах приняли лучший оборот. Дай-то Бог!

Кроме того, Штюрмер составил официальную откровенно-дружескую телеграмму к Тино, конечно, шифрованную, от моего имени, которая, надеюсь, улучшит положение и поможет ему объявить державам, что он по собственной инициативе предпринимает те меры, которые державы грубо насильственно хотели ему навязать.

Теперь, дорогое Солнышко, я должен кончать. Храни тебя и девочек Господь! Надеюсь выехать во вторник в 12.30, приеду в Ц. С. в 3.30 перед чаем. Целую вас всех нежно.

Навеки твой

Ники.

Ц.С. 16 октября 1916 г.

Ангел мой милый!

Большое спасибо за милое письмо. С нетерпеньем буду тебя поджидать в среду днем; надеюсь, что Бэби вполне поправится к этому времени.

Вчера приятно провела вечер у А. с нашим Другом, Его сыном и епископом Исидором. Так как Оболенский сейчас себя хорошо ведет и слушает Его, Он думает, что было бы хорошо, если б Протоп. взял его к себе в товарищи: он прекрасно мог бы здесь работать, и таким образом можно было бы не выгонять его со службы. — Наш Друг тоже недолюбливает Курлова, но он интимный друг Бадмаева, а этот последний вылечил Прот., и он ему благодарен за это. — Гр. думает, что лучше было бы призвать более ранние года — вместо тех, которые старше 40, последние нужны дома для работ и для поддержания хозяйства!

Сегодня теплее, но пасмурно. Были в нашей нижней церкви, прослушали часть службы, а затем отправились в лазарет. Видела Веселовского. Печально то, что рассказывает он и другие молодые люди относительно многого, что происходит на войне. Боже мой, я понимаю, почему они нервничают: нет единения, нет взаимного доверия среди офицеров, — приказы, контр-приказы, — недоверие к тому, что им говорится, — как все это, действительно, печально. Ах, какое несчастие этот недостаток воспитания, — каждый думает только о себе, никакой солидарности!

Мерика и ее мать должны сейчас прийти, — она уезжает, чтоб венчаться через неделю.

Маленький Иван Орлов обручился с одной из княжен Волконских — оба еще совершенные дети.

Без конца целую и благословляю тебя. Он [1021] очень рад твоему приезду. Навеки всецело

Твоя.

Ц. ставка. 16 окт. 1916 г.

Мое сокровище!

Горячо благодарю за дорогое письмо, поблагодари также Татьяну. Это будет мое последнее, так как мы покидаем Могилев через 48 часов.

Да, дружок, я, конечно, очень хочу причаститься вместе с тобою, так как я не говел с первой недели Великого поста.

Постараюсь эти дни принимать как можно меньше.

Слава Богу, Бэби поправился и может опять выходить, но должен соблюдать строгую диету. Странно слышать его жалобы на то, что он голоден и что ему мало дают есть.

Последние два дня стояла чудная солнечная погода, но теперь опять стало холодно и пасмурно — 0 градусов. Река все подымается — в некоторых местах около Смоленска и Калуги затоплены луга вследствие сильных дождей.

Вчера приехали сюда все интенданты армий на совещание под председательством главного интенданта: они обедали у меня и рассказали мне массу интересных вещей. Всей армии ежедневно требуется 2.676 вагонов с провиантом и фуражом для лошадей! Одно это составляет 400 поездов ежедневно.

Сейчас, мое любимое Солнышко, надо отправлять курьера. Да хранит тебя и девочек Господь!

Крепко целую тебя, их и А.
Твой

Ники.

Какая радость, что скоро увидимся!

Ц.С. 17 октября 1916 г.

Любимый мой!

От всей души благодарю тебя, мой ангел, за твое милое письмо. — Работала в лазарете, затем там же в коридоре был молебен по случаю сегодняшнего дня, было очень просто и мило. 5 градусов мороза, ясно и солнечно, собираюсь идти с Аней посмотреть ее земельный участок, где скоро должна начаться постройка. Вчерашний вечер я провела в лазарете, тихо и уютно. — Сегодня принимаю Мотоно, он уезжает в Японию; затем опять Оболенский — оказывается, наш Друг чрезвычайно им доволен, он очень изменился к лучшему, а потому Он думает, что Прот. следовало бы взять его к себе в помощники.

Как отрадно будет причаститься всем вместе, не могу тебе выразить, с каким трепетом я жду этого счастья и радости! К тому же снова увидеть тебя дома!

Распорядись, чтоб никто из родственников не дежурил тогда.

Я очень рада, что ты телеграфировал Тино, это поддержит его и придаст ему мужество.

Тебе будет приятно даже посидеть уютно в вагоне, после такого долгого промежутка. В другом пере нет чернил, а это так полно, что у меня все пальцы перепачканы ими.

Как идут дела у румын? В Орше ты увидишь на вокзале массу сестер — они постоянно сбегаются поглазеть на проезд.

А теперь, мой светик, прощай, и да благословит тебя Господь!

Скоро, скоро я снова крепко прижму тебя к моей груди, — это ли не будет радостью!

Осыпаю тебя нежными поцелуями и остаюсь всецело

Твоей.

Ц. ставка. 17 октября 1916 г.

Мое бесценное Солнышко!

Я ошибся вчера, думая, что пишу тебе в последний раз. Я так привык к тому, что ты приезжаешь сюда, а я остаюсь здесь, что думал, что не успею больше написать.

Через 24 часа мы трогаемся в путь — я волнуюсь при мысли о путешествии и о свидании с моими дорогими у себя дома. Протопопов пробыл у меня вчера вечером почти 2 часа. Я твердо надеюсь, что Господь благословит его новую ответственную работу! Он твердо решил довести ее до конца, несмотря ни на какие трудности. А я боюсь, что трудности будут большие, особенно первые 2 месяца!

За обедом появился Фабрицкий, я был рад его видеть — огромный, здоровый, загорелый и энергичный. Его морская бригада переформировывается в дивизию в Николаеве, где я надеюсь посмотреть их позднее.

Только что пришло твое дорогое письмо, нежно благодарю.

Мордвинов не чихал, прочитав письмо Анастасии, но очень смеялся, когда я рассказал ему, что она сделала. Вот уже 2 года он не может придумать ей наказания.

Теперь должен кончить это свое самое последнее письмо!

Храни Господь тебя и девочек!
Нежно целую тебя, моя любимая женушка.
Навеки твой

Ники.