На пережитые события 6 страница

То, что бредовую фантазию в ее структуре невозможно принципи­ально отличить от других фантазий, очень затрудняет клиническое разграничение многих шизофренически-бредовых заболеваний и аномальных развитий личности, аномальных реакций на события, а также других психозов всякого рода. Безусловно, впечатление та­ково, что шизофренические бредовые фантазии — это нечто дру­гое, нежели фантазии непсихотические и психотические иного рода, какими бы нелепыми, странными и гротескными они ни были; но психологически уловить это до сих пор невозможно.

Шизофреническая бредовая фантазия тоже вряд ли приходит, как обвал. Можно предполагать, что она произрастает на почве пред­чувствий, смутных догадок, колебаний, медленно или же внезапно поднимаясь до уровня более или менее постоянной уверенности.

Кроме того, клинико-диагностическую оценку бредовой фанта­зии затрудняет тот факт, что бредовая фантазия и сфера ее перера­ботки встречается и как изолированный симптом, насколько мы мо­жем судить. В противоположность этому бредовое восприятие, которое само по себе уже вследствие своего специфического харак­тера гораздо легче постигается как психотический симптом, пожа­луй, никогда не бывает полностью изолированным: вряд ли возмож­но, чтобы кроме него не имелось совершенно никакой психотической симптоматики. Это одна из причин, почему случаи с бредовым вос­приятием настолько легче понять как психозы, чем случаи с изоли­рованными бредовыми фантазиями. Теперь это уже не абстрактно-психопатологи-ческие точки зрения, но ведь в клинической работе и не бывает сосредоточенности на одном-единственном пункте.

Психопатологические понятия берут начало в определенном воз­зрении, с которым их можно снова и снова сопоставлять и прове­рять. Мы имеем право требовать, чтобы они по существу преодо­левали клиническую реальность, которая является их исходным пунктом, целью и смыслом. С помощью приведенных здесь дан­ных это вполне возможно. Здесь вбиты свои вехи, по которым мож­но ориентироваться в клиническом плавании. Однако никто не мо­жет ожидать от этих разграничении в понятиях, что с их помошью теперь можно принимать безошибочное решение в каждом конк­ретном случае. Всегда остаются случаи, когда можно лишь ставить вопрос о тех или иных понятиях, не получая однозначного ответа. Но считать из-за этого бесполезными усилия по выработке понятии значило бы вообще отказаться от научной психопатологии.

Трудны для оценки и чаще всего очень многозначны аномалии эмоций. При оценке настроения, конечно, нельзя руководствовать­ся тем, что говорит об этом сам пациент. Учить правильно видеть и оценивать теплоту и глубину депрессивного расстройства настро­ения или подлинность и естественность веселости следует (если это вообще возможно) только на примере живого человека. Оба расположения духа сами по себе в диагностическом отношении со­вершенно не показательны, равно как и страх. Тот факт, что человек всегда тем или иным образом настроен, в конечном итоге обусловливает то, что расстройства в нормальной, аномально-интенсивной (психопатической) и психотической жизни можно обнаруживать всюду. Ни один другой “симптом” не характе­ризуется таким широким предрасположением и не является таким универсальным. Обманы чувств и бред — две других “крупных темы” психопатологии — остаются в этом отношении далеко позади.

Мы не имеем возможности подробно охарактеризовать здесь различные виды, в частности, депрессивного расстройства на­строения. Принципиально выделить следует прежде всего:

1) расстройство из-за чего-то, реактивное (мотивированное) пло­хое настроение;

2) реактивное, чаще всего раздражительно-мрачное плохое настроение на фоне всякого рода психического напряжения или фи­зического нездоровья — например, мигрени, менструаций, токси­ческого последействия;

3) подпочвенную депрессию (Untergrunddepression)[139], то есть произвольное возникновение душевных депрессивных эмоций, что встречается всюду, не только при подпочвенной депрессии в узком смысле непсихотических колебаний настроения;

4) витальное расстройство настроения [140] циклотимиков, кото­рое часто господствует над всей картиной. Оно локализуется в голове, в груди, в области желудка.

Одна больная циклотимией рассказывает, что она всегда печаль­на. Но эта печаль состоит больше в каком-то внутреннем беспо­койстве и возбуждении, которые прочно сидят у нее в груди. Од­нажды она пожаловалась на чувство давления, тяжести в облас ги груди и желудка. На вопрос, что это за чувство, она ответила: “Это скорее тоска”. Другая указывает на свою грудь: “Ужасное уныние у меня там внутри”. На тяжесть возлагается часто также вина за уныние. “Только тяжесть сделала меня унылым”.

В качестве источников ошибок упомянем лишь, что есть, как известно, часто выдвигаемые ложные мотивы, в том числе самооб­ман, а кроме того — что даже мотивированные и подпочвенные расстройства настроения часто ведут к всевозможным вторичным проявлениям физического нездоровья. Впрочем, отнюдь не все боль­ные циклотимной депрессией обнаруживают подобную витальную депрессию. Некоторые страдают от произвольно возникающей ду­шевной тоски с соответствующим содержанием мыслей. Встреча­ясь с самообвинением в прегрешениях, следует помнить, что быва­ет и нормальное, объяснимое раскаяние. Реже это относится к страху перед обнищанием. В этом случае тоже всегда важна общая клини­ческая ситуация. При обсуждении иерархического порядка симпто­мов при постановке диагноза нам предстоит еще раз, притом значи­тельно углубленнее, остановиться на теме депрессии.

При маниакальном настроении мы приписываем все значение веселости или, точнее, радостности, а не возбужденности, то есть именно настроению. С клинической точки зрения как маниакальные можно иногда рассматривать также состояния раздраженнос­ти суетливости, оживленности, особенно в тех случаях, когда па­раллельно существуют депрессивные состояния. Однако иногда раздражительность является лишь реакцией на торможение радос­тности и вытекающего из нее стремления что-либо предпринимать. Особенно сдержанными следует быть в использовании характе­ристики“лишенный эмоций”, “пустой”, “тупой”, традиционно, но совершенно необоснованно применяемой почти исключительно к больным шизофренией. За этим могут скрываться совершенно раз­ные вещи. Иногда это действительно имеет место, например, у больных шизофренией, прогрессивным параличом или бесчувственных психопатов. Но встречаются и многочисленные ошибки исследо­вателей. Порой на “ощущения бесчувственности” жалуются циклотимно-унылые и некоторые психопаты, которым в результате са­моанализа все чувства кажутся ненастоящими и пустыми. Чаще вводят в заблуждение упрямые реакции и апатично-смиренное не­желание рисковать в ситуации обследования. Следует быть осто­рожными и с оценкой эмоциональных реакций как чопорных, надутых, неестественных. Нарушение отношения, контакта или раппорта, которое мы вправе здесь обсуждать, часто основывается на совершенно субъективной оценке, не говоря уже о том, что сама ситуация обследования затрудняет установление контакта. Ведь к контакту нельзя принудить. У отрицательно настроенных и подозрительных людей такие попытки приводят чаще всего к противоположному результату. Только для очень опытного врача отсутствие отношения (к обследова­нию— прим. ред.) может оказать важную, иногда решающую помощьв диагностике шизофрении (“диагноз по отношению”).

И наконец, следует упомянуть неадекватность эмоции. Под этим мы подразумеваем не тот повседневный опыт, когда постороннему взгляду эмоциональное сопровождение кажется не соответствующим тому или иному событию. Мы думаем скорее о неадекватности, которая часто оценивается как шизофренический симптом. Однако это лишь видимость. Эмоциональное безразличие больного шизофpeниeй может быть неадекватно тому, что он говорит, — скажем, что через час он будет казнен. Но это безразличие не является неадекватным тому значению, которое сказанное имет для него са­мого. Ибо в противоположность всегда серьезному бредовому вос­приятию бредовые фантазии и у больных шизофренией часто несе­рьезны, даже шутливы, так же как у маниакальных и органических больных. (Несерьезный бред — это нечто иное, чем обеднение эмо­ционального содержания первоначально серьезной бредовой фан­тазии). Равно неважным для диагностики является весьма много­значная амбивалентность эмоций, которую нам поэтому нет нужды рассматривать[141].

Среди расстройств стремлений (влечений)[142] и желаний нас ин­тересует прежде всего утверждение о воздействии на волю. (Если под “волей” понимать решение, то о воздействии на “волю” гово­рить приходиться редко, однако мы будем пользоваться этим обще­принятым обозначением). Но здесь следует остерегаться понятия “как будто”. Иногда случается, что, например, высказывание девуш­ки, которая не может освободиться от своего друга, что она “как будто под гипнозом”, воспринимается не фигурально, а буквально, и вследствие этого возникает подозрение в психозе. То есть паци­ента следует подробно расспрашивать, чтобы наглядно представить себе, что на самом деле им переживается. Следует также знать, что многие люди верят в “воздействие на расстоянии”, не будучи пси­хотиками, как и вообще нужно всегда учитывать, прежде всего в вопросах бреда, народные поверия и суеверия. Психотическое воз­действие на волю должно непосредственно переживаться как по­стороннее вмешательство. Примеры воздействия на волю мы уже приводили при обсуждении отнятия и вкладывания мыслей. Один студент, страдающий шизофренией, говорил: “Из-за внушения я не могу сейчас выздороветь, потому что против меня действуют сотни и тысячи воль”. Как и мысли, осуществляться, находиться под вли­янием и управляться другими могут также поступки, чувства (о чем мы при их обсуждении специально не упоминали) и влечения. В качестве объяснения часто приводятся внушение, одержимость. гипноз или “аппараты”.

Отсутствие побуждений и расторможение инстинктов, порыви­стые действия и инстинктивные, импульсивные поступки в диаг­ностическом отношении глубоко нейтральны. Они встречаются у людей с заболеваниями головного мозга и у всех психотиков, а также в качестве особенностей личности и как реакция на события. Их толкование зависит от общей клинической, а также неврологической картины.

Среди основных свойств переживания величайшую шизофреническую специфичность имеют некоторые нарушения пережи­вания собственного Я [143], а именно те нарушения, связанные с понятиями “я” и “мое”, которые заключаются в том, что собственные действия и состояния переживаются не как собственные, а как уп­равляемые и испытывающие воздействие со стороны других. Все эти нарушения, связанные с Я, мы уже обсуждали в другом месте, потому что их можно описывать с таким же успехом с точки зрения восприятия, мышления, чувств, стремлений и желаний. Мы го-ворили о воздействии на тело, мысли, чувства, стремления (влечения) и желания. Неприменимы для диагноза шизофрении такие нарушения, как странность, автоматизм собственного поведения, если они не приписываются воздействию других людей или сил. Нарушения, связанные с собственным Я, описывались часто. Их понимание затрудняется тем, что нормально-психологические критерии переживания своего Я едва ли поддаются однозначному описанию. Имеющаяся литература часто девальвирована воспроизведением обманных, нередко искусственно преувеличенных самохарактеристик, стремлением к сенсационности, а также построением скороспелых теорий психологического, физиологи­ческого и даже локализаторного рода, опережающих постижение самихфеноменов, что, впрочем, удается здесь с трудом. Прежде всего тут следует обратить внимание на то, что при пе-реживаниях своего Я речь идет не об узнавании, оценке, отражении собственной личности, а о чем-то формальном. Из предосторожности лучше не говорить об “осознании” своего Я, так как по­нятие “сознание” грозит многими двусмысленностями. В качестве формальных критериев осознания своего Я (прежде всего — осоз­нания личности) ясперс выдвинул следующие четыре:

ü осознание своего Я как противоположности внешнему миру и другим людям,

ü ощущение деятельности (осознание своей активности),

ü осознание идентичности во времени,

ü осознание неповторимости в настоящий момент.

К этим четырем критериям мы добавили осознание суще­ствования, которое ясперс затем позаимствовал, выделив в каче­стве подвида осознания активности осознание бытия. Назвав это переживанием бытия, мы рассматриваем его как самостоятельный пятый критерий.

Переживание бытия, пока человек в сознании, может не пре­кращаться, а только раздражаться, как в полусне или при помра­ченном сознании. Жалобы больных циклотимной депрессией или шизофренией на то, что они больше не живут, нельзя восприни­мать буквально. Ведь эта констатация обусловлена опять-таки пе­реживанием бытия, пусть и притупленным. Частично речь здесь идет о самом настоящем (нигилистическом) бреде, частично при­чиной таких высказываний являются тяжелые, в том числе галлю­цинаторные, изменения физических ощущений.

Разграничение с внешним миром и другими людьми тоже, по-видимому, никогда не прекращается в буквальном смысле. Харак­теристики типа “экстатический” не следует воспринимать букваль­но. Во всяком случае, излияние чувств — это не утрата границ своего Я, не утрата контуров.

Переживание неповторимости в данный момент также вряд ли может когда-либо исчезнуть. Нечто подобное можно пережить в течение нескольких секунд, например, в состоянии усталости: ка­кое-то мгновение человек слышит себя говорящим, как если бы говорил посторонний. Сообщения психотиков о таких пережива­ниях раздвоения нельзя воспринимать с точки зрения нормальной психологии, то есть опять-таки буквально. Это слишком часто де­лала феноменология, как и во всей этой области. В физическом плане раздвоение встречается как аутоскопическая галлюцинация (видение самого себя). Однако Я остается в видящем.

Переживание идентичности во времени, непрерывности, не на­рушается никогда. Сообщения о расщеплении, раздвоении не одномоментном, а длящемся в течение какого-то времени, о мультиперсонализации, вероятно, всегда являются ложью. Прежде всего никогда не вызывало доверия “альтернирующее сознание”[144]. Под этим подразумевается, что какой-то человек является то А, то В, и в периоды А он помнит только о периодах А, а в периоды В — только о периодах В. Даже после тотальных амнезий сохраняется непрерывность Я. При переживаниях превращения у психотиков — в другого человека, в собаку, в горящую рождественскую елку — прежнее Я не стирается, а продолжает существовать, несмотря на превращение.

Циклотимы никогда не вспоминают предыдущую фазу заболе­вания (с противоположным знаком) или в здоровые периоды — пе­режитую фазу любого рода как нечто чуждое их Я; в лучшем случае — как чуждое их личности. Впрочем, имело бы смысл исследовать, какие черты личности присутствуют и в мании, и в деп­рессии, существуют ли качества, которые остаются неизменными независимо от смены настроения и темперамента, то есть не под­верженными периодическим личностным изменениям. Это важная проблема и в “антропологическом” отношении: существует ли не­что, чем “является” данный человек? Или нет ни одной черты его сущности, которая не была бы подвержена периодическим мета­морфозам? Этот вопрос, однако, не затрагивает расстройств само­сознания, и столь же мало идет речь о нарушениях непрерывности в техслучаях, когда кто-то, оглядываясь назад, констатирует, что он “был другим”. При этом имеется в виду опять-таки личность, а не Я.

Ощущение деятельности, осознание активности по ясперсу, мы преобразуем в переживание понятия “мое” (Meinhaftigkeit), так как, например, при переживании чувств, как и при многих переживаниях мысли, не может, вероятно, идти речь об активности. Ответить на вопрос о понятии “мое” при различных видах действий очень трудно, даже часто невозможно. Можно только сказать, что восприятия в нерефлектирующем, естественном поведении не свя­заны с понятием “мое”, тогда как эмоции, стремления (влечения) и волевые решения связаны с ним всегда. Эти виды переживаний были бы просто упразднены, если бы не были связаны с понятием “мое”. Трудно решить, всегда ли более или менее нейтральное в эмоциональном отношении мышление переживается как “мое”. Но несомненно, что с содержанием эмоций повышается и отчетливость понятия “мое”, и именно навязчивые мысли, в большой степени насыщенные эмоциями, явственно связаны с понятием “мое”, хотя они и оцениваются как нелепые или же неоправданно упрямые и доминирующие.

Аналогичная ситуация имеет место при переживании собствен­ного тела. Может быть, в силу его чувственной данности, напри­мер, при движениях, всегда присутствует связь, пусть даже неяс­ная, с понятием “мое”. Чем сильнее содержание ощущений и тем более чувств (при болях), тем отчетливее связь с понятием “мое”.

Из-за трудности постижения этой связи ее расстройства тоже невозможно описать с достаточной уверенностью и точностью. Это в особенности касается мыслей и переживаний, связанных с соб­ственным телом, поэтому мы здесь больше не будем о них гово­рить — это увело бы нас в бездонные глубины и пустые конструк­ции. Только когда понятию “мое” наносится ущерб со стороны других, эти расстройства становятся более уловимыми. Но пере­жить вместе с шизофреником его “неестественные” переживания невозможно[145]. Неизвестно также, действительно ли это непосред­ственный, элементарный опыт, который вообще можно сравнить с тем, что мы себе при этих описаниях представляем с нормально-психологической точки зрения. Такие шизофренические пережива­ния поддаются описанию всегда лишь с помощью чего-то вроде “негативной психологии”, то есть, в сущности, не поддаются ему. Это относится и к тем шизофреническим расстройствам, которые уже были описаны при других критериях. И кроме того, это отно­сятся к зачастую аналогично характеризуемым токсическим рас­стройствам, которые переживающими их впоследствии наверняка переосмысливаются (да и должны переосмысливаться) как нормаль-но-психологические. При переживаниях сновидений ситуация ана­логичная. Если “мое” полностью уступается другим людям, то в результате возникает переживание одержимости. Однако в большин­стве случаев, как и при инспирации, собственное Я при этом не сти­рается полностью. Никоим образом не нарушается связь с понятием “мое” при навязчивом состоянии: навязчивость, бессмысленность, торжество над чем-то, странность разыгрываются внутри Я. Навяз­чивое состояние остается “моим” навязчивьм состоянием.

Нарушения связи с понятием “мое” называются еще пережи­ваниями отчужденности, однако под этим часто подразумевают (что приводит к путанице) лишь характер завуалирования, отдаления, нереальности. То есть следует различать: 1) связь с понятием “мое” — странность; 2) реальность — нереальность, что, конеч­но, представляет собой нечто иное, нежели “сила— слабость” или “ясность — неясность”. Только первая форма относится к пережи­ванию своего Я. Какая-либо отчужденность от воспринимаемого мира может существовать только в значении второй формы, ибо восприятия как раз не связаны с понятием “мое”. Эмоциональной отчужденности в смысле связи с понятием “мое” не бывает, поскольку эмоции либо связаны с этим понятием, либо это не эмо­ции. И в смысле реальности их не бывает, потому что критерий “реальность — нереальность” неприменим вне восприятии. Жалобы, которые обычно характеризуются как жалобы на отчужден­ие чувства, говорят о том, что чувства притупились или померкли. То есть это не является расстройством Я.

Диагностически нейтральны расстройства переживания времени, например, изменения темпа течения времени.

Расстройства памяти тоже не относятся ни к сути шизофрении, ни к сути циклотимии. Однако в обоих случаях часто имеют место мнимые расстройства памяти. Способность к запоминанию у больных шизофренией и циклотимией, разумеется, часто кажется нарушенной, потому что эти глубоко погруженные в собствен-ные переживания больные не испытывают интереса к происходя­щему в окружающем их мире, не замечают и не запоминают его. Также и аномалии воспоминании ни у больных шизофренией, ни у больных циклотимией не являются, как правило, настоящими рас­стройствами памяти, даже если случаются действительные прова­лы в памяти. В частности, мы отличаем количественные (по степе­ни интенсивности) аномалии от качественных. К количественным относятся редкие гипермнезии, повышение способности к воспо­минанию, и гипомнезии, провалы в памяти, которые могут возрас­тать до амнезии. Среди качественных аномалий воспоминаний встречаются алломнезии — ложные воспоминания, когда человек вспоминает о чем-то по-другому. При псевдомнезиях явные фан­тазии приобретают характер воспоминаний. Такие качественные расстройства воспоминаний, встречающиеся у больных шизофре­нией и циклотимией, являются, однако, не настоящими расстрой­ствами памяти, а бредовой переработкой воспоминаний и свобод­ными бредовыми фантазиями. Как мы уже видели выше, неузнавание людей и дезориентация у больных шизофренией тоже представляют собой не расстройства памяти, а бредовую фальси­фикацию окружения. Часто встречающиеся после шоковой тера­пии нарушения запоминания и воспоминания имеют экзогенную причину и не относятся к основному заболеванию.

Говоря о понятии способности к психической реакции, мы име­ем в виду нерациональное овладение ситуацией. Мы подразумева­ем здесь скорее эмоциональный резонанс на то или иное событие и вытекающие из него психические состояния и поступки. Именно это мы понимаем в данном случае под реакцией, а не, скажем, ре­акцию тела на какой-либо физический ущерб, который затем выра­жается и в психических расстройствах, и не тот общепринятый оборот речи, когда говорят, например, что “как реакция” на весе­лый день наступает затем невеселый, что не обязательно бывает оправданным (контрастная реакция).

Необычные по степени, продолжительности, форме, поведению эмоциональные реакции на события называют аномальными реак­циями на события. Психозы не являются такими аномальными ре­акциями на события. Вместе с ними возникает нечто, чье существование в отличие от тематической, содержательной формы существования нельзя понять на основе опыта и переживаний. Од­нако часто бывает трудно решить, имеет ли место реакция на со­бытие или нет. Особенно это относится к расстройствам настроения. Иногда мнимые мотивации имеют место при психотических расстройствах настроения, а с другой стороны, не все непсихоти-ческие расстройства настроения и озабоченные мысли являются реактивными. Часто они свободно поднимаются из подпочвы в созна­ние и тогда при известных условиях могут быть на поверхностный взгляд трудно отличимы прежде всего от циклотимных расстройств настроения, которые тоже бывают немотивированными.

Не только мягкие, но и продуктивные психотики всех типов, за исключением лишь, может быть, тяжелых врожденных или приобретенных состояний регресса личности и тяжелой деменции при хронических мозговых заболеваниях, могут на протяжении дли­тельных периодов реагировать совершенно незаметно. Повседневное реагирование больных шизофренией часто тем нормальнее, чем меньше разговор или ситуация задевают психотическое содержание (“комплексы”[146]). Больные шизофренией часто совершенно не­предсказуемы. Один, настроенный отрицательно-напряженно, может при известных условиях внять разумному доводу и действовать в соответствии с ним; другой, с давних пор разрушенный и “оту­певший”, может одновременно и рационально, и эмоционально справиться с какой-то ситуацией. Такое временно разумное реаги­рование больных шизофренией можно было наблюдать во время воздушных налетов, а иногда оно на короткое время имеет место перед смертью больных шизофренией. У заторможенных или ожив­ленных циклотимиков перерыв в состоянии значительно меньше, если вообще возможен. Иногда им удается притвориться или взять себя в руки, но не “отбросить” свой психоз, “как поломанную игрушку” (рильке). На языке эмпирического дуализма это свидетель­ствует о том, что нельзя слишком упрощенно представлять себе прежде всего шизофренические проявления как непосредственные следствия заболевания. Такие факты имеют большое значение для возможностей психического воздействия и теории шизофрении, да и вообще психозов. kranz показал, что циклотимиков время и окружающий мир затрагивают явно меньше, чем шизофреников, так что первые, как ни парадоксально, более “аутистичны”, чем вто­рые. Это относится и к реактивной пластичности. Гораздо мень­шая по сравнению с шизофренией ситуативная подверженность чужому влиянию при циклотимии должна заставить задуматься тех, кто склонен допускать переход циклотимных состояний в нечто реактивное и глубинное.

Нет сомнения, что иногда циклотимные, реже — шизофрени­ческие психозы приводятся в действие, инициируются какими-либо событиями. Во всяком случае, иногда совпадение по времени столь убедительно, что невозможно считать это “случайным”. Мы пола­гаем, что в таких случаях важно не содержание события, а воздей­ствие аффективной стороны на физическую. Другими словами: послужившее причиной событие действует не как событие, а как витальная сила [147], витальный толчок. Не имеет, следовательно, зна­чения, было ли это разочарование в любви, экономическая катаст­рофа или утрата родственника. Важно только влияние аффекта, а оно слепо в смысловом отношении. В этом отличие психически воз­никающих, эндогенных психозов от реакций на события, при кото­рых важен как раз смысл. Таким образом, человек может “сойти с ума” не “из-за” какого-то события, а иногда, вероятно, “посред­ством” какого-то события. В своей теории мы имеем в виду иници­ирование эндогенных, прежде всего циклотимных, психозов ост­рыми душевными потрясениями. К инициированию длительно тянущимися конфликтами и ситуациями она, вероятно, не приме­нима. Впрочем, еще не известно, существует ли таковое. Во всяком случае, явных доказательств этому нет. Если содержание, темы циклотимных или шизофренических психозов всегда включают судь­бы, конфликты, опыт, пережитые события в самом широком смысле, то это не должно подстрекать нас к скоропалительному предположению психогенетических связей.

Среди явлений, охватывающих переживание, совершенно не имеют диагностического значения расстройства внимания [148].

Незначительную роль для нашей проблемы играют также рас­стройства сознания, для которого в данном случае обозначение “сенсорий” [149] является менее многозначным и поэтому пригодным еще и сегодня. Очевидно, нельзя с уверенностью ставить диагноз “ши­зофрения” даже без явного соматического основного заболевания, пока шизофренические картины состояния носят хоть самый сла­бый признак помрачения сознания, хотя в конечном итоге это мо­жет оказаться и шизофренией. Более или менее шизофренически­ми могут выглядеть не только лихорадочные соматогенные психозы, но и острые психозы на почве травмы головного мозга, эпилепти­ческие и некоторые другие.

Расстройства интеллекта не относятся ни к сущности шизоф­рении, ни к сущности циклотимии. Даже у больных шизофренией с изменением или полным распадом психической личности не разру­шен интеллект, они не становятся слабоумными. Это, однако, ско­рее принципиальный постулат, чем знания, основанные на опыте. Конечно, бывают шизофреники, находящиеся в “конечном состоя­нии”, которые то и дело удивляют своим интеллектом. Но есть и много таких — например, с гебефреническим дефектом, — которые становятся попросту слабоумными. Предположить, что они лишь перестали пользоваться своим интеллектом и он больше не находится в их распоряжении, было бы, вероятно, каким-то petitio principii. Этот вопрос неразрешим. Уровень интеллекта придает пси­хозам различную окраску. Слабоумие пропитывает все пласты психики. Дебильный шизофреник имеет другое содержание и ведет совсем иначе, чем умный и дифференцированный.

Понять психоз, исходя из первоначальной психической постижимости, невозможно. И шизофрения, и циклотимия описанной нами симптоматикой нарушают нормальное или аномальное (психопатическое) развитие личности[150]. Но психоз имеет дело с материалом личности. Он в значительной степени формируется ее особенностями и кро­ме того получает свое содержание из стремлений и ценностей, надежд и страхов личности, из ее судьбы и переживаний. На основе личности становится понятным не то, что имеют места галлюцинации и бред, а какие именно галлюцинации и какой бред,

Оценка выражения [151] имеет особенно большое значение для ши­зофрении. Любое содержание (обман чувств, бред) можно скрыть или отрицать, но шизофреническое выражение утаить нельзя. Многие больные шизофренией, однако, не имеют какого-либо бро­сающегося в глаза выражения.

Предпосылкой для любого диагноза является то, что человек во­обще как-то себя выражает. Если он неподвижен и молчит, после­довательное проведение диагностики невозможно. Конечно, мими­ка почти никогда не отсутствует полностью, однако для постановки диагноза этого редко бывает достаточно. Ступор и торможение для диагностики совершенно не являются характерными признаками. но и возбуждение — очень компактное обозначение — многознач­но. Есть разные виды возбуждения — например, на почве первич­ного моторного импульса или внутреннего беспокойства, как деп­рессивного. так и радостного характера. Только в рамках обшей клинической ситуации можно использовать для диагностики легкую чудаковатость, в том числе в речевом выражении, некоторую одеревенелость и неестественность движений, легкое гримаснича­нье. Напряженными могут быть и психотики, и непсихотики. “Не­гативизм” вообще ни о чем не говорит. Тем более в ситуации обследования, в которой многие люди смущаются и поэтому ведут себя неестественно и напряженно, все это следует воспринимать с осто­рожностью. Кроме того, оценка подобных незначительных особен­ностей полностью зависит от субъективности критика.