2015-05-06
255
2 Апостольское обращение Evangelii nuntiandi (8 декабря 1975 года): AAS 68 (1976), 35.
3 Ср. Иоанн Павел II, пост-синодальное апостольское обращение Christifideles laici (30 декабря 1988 года), 18-24: AAS 81 (1989), 421-435; ср. Папский Совет по общественным коммуникациям, пастырская Инструкция Ætatis novæ (22 февраля 1992 года), 10: AAS 84 (1992), 454-455.
4 Ср. Иоанн Павел II, энциклика Fides et ratio (14 сентября 1998 года), 91: AAS 91 (1999), 76-77.
5 Папский Совет по общественным коммуникациям, пастырская Инструкция Ætatis novæ (22 февраля 1992 года), 4: AAS 84 (1992), 450.
6 Ср. Иоанн Павел II, пост-синодальное апостольское обращение Pastores gregis, 30: L'Osservatore Romano, 17 октября 2003 года, стр.6.
7 Иоанн Павел II, пост-синодальное апостольское обращение Vita consecrata (25 марта 1996 года), 99: AAS 88 (1996), 476.
8 Ср. Иоанн Павел II, энциклика Redemptoris missio (7 декабря 1990 года), 37: AAS 83 (1991), 282-286.
9 Ср. Папский Совет по общественным коммуникациям, Церковь и интернет (22 февраля 2002 года), 6, Ватикан, 2002 год, стр.13-15.
10 Ср. II Ватиканский Собор, Декрет Inter mirifica, 15-16; Папский Совет по общественным коммуникациям, пастырская Инструкция Communio et progressio (23 мая 1971 года), 107: AAS 63 (1971), 631-632; Папский Совет по общественным коммуникациям, пастырская Инструкция Ætatis novæ (22 февраля 1992 года), 18: AAS 84 (1992), 460.
11 Ср. Папский Совет по общественным коммуникациям, пастырская Инструкция Ætatis novæ (22 февраля 1992 года), 19: AAS 84 (1992), 460.
12 Ср. Катехизис Католической Церкви, п.2494.
13 Cр. Иоанн Павел II, Послание на 37-й Всемирный День общественных коммуникаций (24 января 2003 года): L'Osservatore Romano, 25 января 2003 года, стр.6.
14 Ср. II Ватиканский Собор, Конституция Lumen gentium, 37; Папский Совет по общественным коммуникациям, пастырская Инструкция Communio et progressio (23 мая 1971 года), 114-117: AAS 63 (1971), 634-635.
15 Кан. 212, §3: «В меру своих познаний, компетентности и авторитета они имеют право, а иногда и прямую обязанность, высказывать священным пастырям свое мнение о том, что относится ко благу Церкви, и извещать о нем прочих верных Христу, храня неповрежденность веры и нравов и благоговение перед пастырями, а также принимая во внимание общую пользу и личное достоинство каждого»; ср. Кодекс Канонов Восточных Церквей, кан. 15, §3.
16 II Ватиканский Собор, Конституция Lumen gentium, 37.
Послание Его Святейшества Иоанна Павла II
по случаю Всемирного Дня Средств Социальных Коммуникаций
«Средства массовой коммуникации
на службе взаимопонимания народов»
Дорогие Братья и Сестры!
1. В Послании св. Иакова говорится: «Из тех же уст исходит благословение и проклятие: не должно, братия мои, сему так быть» (Иак 3,10). Священное Писание напоминает нам, что слова обладают огромной силой, и могут объединить народы или разделить их, завязать узы дружбы или вызвать враждебность.
Это верно не только для слов, которые один человек говорит другому: то же самое понятие применимо к коммуникации, на каком бы уровне она не осуществлялась. Современные технологии имеют в своем распоряжении беспрецедентные возможности, чтобы творить благо, чтобы распространять истину нашего спасения в Иисусе Христе и чтобы способствовать гармонии и примирению. Однако их неправильное использование может вызвать неисчислимое зло, положив начало непониманию, предрассудкам, и даже конфликту. Тема, избранная для Всемирного дня массовых коммуникаций 2005 года, – «Средства массовой коммуникации на службе взаимопонимания народов» – напоминает о важнейшей задаче: способствовать объединению человечества с помощью этих огромных ресурсов.
2. Одним из достойных способов достижения этой цели является просвещение. Масс-медиа могут просвещать миллионы людей о других частях света и других культурах. Не случайно они были названы «главным “ареопагом” современности…, для многих они являются главными средствами информации и образования, источником руководства и вдохновения для поведения отдельных людей, семей, и общества в целом» (Redemptoris missio, 37). Заинтересованное знакомство способствует пониманию, рассеивает предрассудки и побуждает узнать больше. Впечатления, полученные от изображений, являются особенно наглядными и вызывают глубокие эмоции. Они учат людей, как относиться к представителям других групп и наций, тончайшим образом формируют взгляд на них как на друзей или врагов, союзников или потенциальных противников. Когда эти «другие» представлены в образе врагов, тем самым сеются семена конфликтов, которые могут легко вылиться в акты насилия, в войну, и даже привести к геноциду. Вместо того чтобы созидать единство и понимание, масс-медиа могут очернять эти «другие» социальные, этнические и религиозные группы, вызывая страх и ненависть. Лица, ответственные за стиль и за содержание публикуемых материалов, обязаны самым серьезным образом заботиться о том, чтобы этого не произошло. Более того, масс-медиа обладают огромным потенциалом для укрепления мира и возведения мостов диалога между народами, разрушая столь распространенный сегодня цикл «насилие – карательные меры – и вновь насилие». Утверждение Святого Павла, ставшее основой Послания на Всемирный день мира этого года, гласит: «Не будь побежден злом, но побеждай зло добром» (Рим 12,21).
3. Если подобный вклад в достижение мира является одним из способов, с помощью которых масс-медиа могут сближать народы, другим фактором является влияние, которым они обладают для осуществления быстрой мобилизации помощи в ответ на стихийные бедствия. Было утешительно видеть, как быстро международное сообщество отреагировало на недавнее цунами, вызвавшее неисчислимые жертвы. Скорость, с которой сегодня разносятся новости, существенно увеличивает возможность вовремя предпринять практические меры для оказания всемерной помощи. Таким образом масс-медиа могут способствовать утверждению блага.
4. II Ватиканский Собор напомнил: «Чтобы должным образом применять эти средства тем, кто ими пользуется, совершенно необходимо знать нормы нравственного порядка и верно приводить их в исполнение в этой области» (Inter mirifica, 4).
Основополагающим этическим принципом является то, что «человеческая личность и человеческое общество являются целью и мерой использования средств социальной коммуникации. Коммуникация должна осуществляться людьми на благо всестороннего развития других людей» (Этика в социальной коммуникации, 21). Следовательно, сами лица, осуществляющие коммуникацию, должны прежде всего в своей жизни придерживаться ценностей и критериев поведения, к которым они призваны учить других. Особенно этого требует подлинное стремление ко всеобщему благу – тому благу, которое не замыкается в рамках интересов какой-то определенной группы или страны, но включает в себя нужды и интересы всех, благо всего человеческого сообщества (ср. Pacem in terris, 132). Средства массовой информации могут способствовать утверждению истинной культуры жизни, держась на расстоянии от современных идеологий, наносящих вред жизни (ср. Evangelium vitae, 17) и передавая истину о ценности и достоинстве каждой человеческой личности.
5. Образцом и примером того, как следует осуществлять коммуникацию, является Слово Божие. «Бог, многократно и многообразно говоривший издревле отцам в пророках, в последние дни сии говорил нам в Сыне» (Евр 1,1). Воплощенное Слово установило новый завет между Богом и Его народом, – завет, который объединяет также и нас в общении одних с другими. «Ибо Он есть мир наш, соделавший из обоих одно и разрушивший стоявшую посреди преграду, то есть вражду» (Еф 2,14).
По случаю Всемирного дня общественных коммуникаций этого года я молюсь о том, чтобы мужчины и женщины, работающие в этой области, внесли свой вклад в разрушение стены ненависти, разделяющей наш мир, народы и нации, и умножающей непонимание и недоверие; дабы они сумели использовать имеющиеся в их распоряжении ресурсы для укрепления уз дружбы и любви, делающих явным начало Царства Божиего здесь, на земле.
Из Ватикана, 24 января 2005 года, в праздник Святого Франциска Сальского.
Послание Его Святейшества Бенедикта XVI
по случаю XLI Всемирного Дня Средств Социальных Коммуникаций
21 мая 2007
«Дети и средства коммуникации: вызов для воспитания»
Дорогие братья и сестры,
1. Тема 41-го Всемирного Дня Средств Социальных Коммуникаций, «Дети и средства коммуникации: вызов для воспитания», призывает нас поразмышлять над двумя ее аспектами, имеющими особое значение. Первый – это воспитание детей. Второй, может быть, менее очевидный, но не менее важный – это воспитание средств массовой информации.
Сложные задачи, с которыми сталкивается сегодня воспитательный процесс, зачастую связаны с возрастающим влиянием средств массовой информации на наш мир. Как аспект явления глобализации, – которому благоприятствует стремительное развитие технологии, – масс-медиа глубоко формируют культурную среду (ср. Иоанн Павел II, Апостольское Послание «Стремительное развитие», 3). В самом деле, некоторые утверждают, что воспитательное влияние масс-медиа соперничает с влиянием школы, Церкви и, вероятно, даже с влиянием семьи. «Для многих людей реальность соответствует тому, что средства массовой информации выдают как таковую» (Папский совет по средствам массовой коммуникации, Aetatis Novae, 4).
2. Связь между детьми, средствами массовой информации и воспитанием может рассматриваться из двух перспектив: воспитания детей средствами масс-медиа и воспитания детей, чтобы они могли адекватно реагировать на эти СМИ. В итоге возникает некая взаимность, которая указывает на ответственность масс-медиа как индустрии и на необходимость активного, критического участия читателей, зрителей и слушателей. В этом контексте выработка соответствующего умения правильно использовать СМИ является существенной для культурного, нравственного и духовного развития детей.
Каким образом следует защищать и развивать это общее благо? Научить детей быть избирательными в использовании масс-медиа является ответственностью родителей, Церкви и школы. Роль родителей имеет первостепенное значение. Им принадлежит право и обязанность гарантировать осмотрительное использование средств массовой информации, формируя сознание своих детей, чтобы они стали способными выражать здравые и объективные суждения при выборе или отказе от предлагаемых [теле и радио] программ (ср. Иоанн Павел II, Апостольское наставление Familiaris consortio, 76). В этом деле родители должны получать ободрение и поддержку со стороны школы и прихода, будучи уверенными, что этот трудный, хотя и благодарный, аспект родительства поддерживается всем обществом.
Воспитание правильного отношения к масс-медиа должно проходить на положительных примерах. Показывая детям то, что с эстетической и нравственной точки зрения является совершенным, мы помогаем им развить собственное мнение, благоразумие и способность различать. Именно в этом следует признать основополагающее значение примера родителей и полезность приобщения молодежи к классикам детской литературы, изобразительного искусства и музыки. В то время, как популярная литература всегда будет иметь своей место в культуре, ее попытки произвести сенсацию не следует воспринимать пассивно в местах обучения. Красота, как отражение божественного, вдохновляет и оживляет молодые умы и сердца, в то время как грубость и вульгарность угнетающе действуют на их поведение.
Как воспитание вообще, так и в отношении к СМИ, требует воспитания в осуществлении свободы. Речь идет о серьезной ответственности. Слишком часто свободу представляют как неустанный поиск удовольствий или новых ощущений. Но это наказание, а не освобождение! Истинная свобода никогда не приговаривает человека – особенно ребенка – к ненасытному поиску новизны. В свете истины подлинная свобода ощущается как окончательный ответ на «да» Бога человечеству, призывая нас выбирать – не произвольно, а преднамеренно – все, что является добрым, истинным и прекрасным. Родители являются хранителями этой свободы и, давая постепенно больше свободы своим детям, они вводят их в глубокую радость жизни.
3. Это глубоко ощущаемое родителями и учителями желание воспитать детей через красоту, истину и доброту может быть поддержано индустрией масс-медиа лишь в той мере, в которой она утверждает основополагающее достоинство человека, истинную ценность брака и семейной жизни, позитивные завоевания и цели человечества. Из этого следует, что необходимость в том, чтобы масс-медиа были заняты в эффективном воспитании и в уважении этики, рассматривается с особым интересом и безотлагательностью не только родителями, но и теми, кто обладает чувством гражданской ответственности.
В то время как утверждается, что многие работники масс-медиа желают действовать правильно, (Etica nelle comunicazioni sociali, 4), необходимо признать, что те, кто работают в этом секторе, сталкиваются с «психологическим давлением и особыми этическими дилеммами» (Aetatis Novae, 19), и что иногда коммерческая конкуренция вынуждает их понижать стандарты. Любое стремление производить программы – включая анимационные фильмы и видеоигры – которые во имя развлекательности восхваляют насилие, отражают антиобщественное поведение или выставляют человеческую сексуальность в вульгарном свете, является извращением, тем более, когда эти программы адресованы детям и подросткам. Как объяснить это ‘развлечение’ бесчисленным невинным детям, которые на самом деле являются жертвами насилия и эксплуатации? В связи с этим всем следовало бы поразмышлять над контрастом между Христом, Который, «обняв их (то есть, детей), возложил руки на них и благословил их» (Мк 10,16) и тем, о ком сказано, что соблазнившему одного из малых сих «лучше было бы ему, если бы мельничный жернов повесили ему на шею» (Лк 17,2). Я вновь взываю к руководителям медиа-индустрии, дабы они воспитывали и побуждали производителей защищать общее благо, выступали в поддержку истины, защищали достоинство человека и способствовали уважительному отношению к нуждам семьи.
4. Сама Церковь – в свете вверенного ей вести о спасении – также является наставницей человечества, она благосклонно смотрит на возможность предложить помощь родителям, воспитателям, работникам коммуникации и молодежи. Приходы и школьные программы сегодня должны быть на высоте всего того, что касается использования СМИ. Церковь особенно разделяет точку зрения, согласно которой человеческое достоинство находится в центре любой истинной коммуникации. «Я смотрю очами Христа, и могу дать другому гораздо больше, нежели внешне необходимые вещи: я могу подарить ему взгляд любви, в котором он нуждается» (Deus Caritas Est., 18).
Из Ватикана, 24 января 2007 года, в Праздник Святого Франциска Сальского.
Жан Бодрийяр
Насилие глобализации
Неизбежна ли глобализация? Все другие культуры в отличие от нашей каким-то образом уходили от фатальности этого безучастного товарообмена. Где критический порог перехода к универсальному, а затем к глобальному? Что за головокружение толкает мир к абстрактным Идеям, и что за помутнение сознания толкает к безоговорочному претворению в жизнь этих Идей?
Универсальное было Идеей. Как только идея воплощается в глобальном, она кончает жизнь самоубийством, как Идея, как идеальный финал. Человеческое становится исходной эталонной инстанцией, и отныне господствует одно человечество, имманентное самому себе, занявшее пустующее место умершего Бога. Но оно не имеет конечного смысла, разумного основания. Не имея больше врагов, человеческое их порождает изнутри вместе с целым родом бесчеловечных метастаз. С этого момента насилие глобального – насилие системы, которая третирует любые формы негативности, сингулярности, включая крайнюю форму сингулярности, а именно, саму смерть – насилие общества, где мы в принципе лишены права идти на конфликт, где запрещена смерть – насилие, которое кладет конец в некотором смысле самому насилию и работает над тем, чтобы поставить на место мир свободный от всякого естественного порядка вещей, будь то тело, секс, рождение или смерть. Более чем о насилии, нужно было бы говорить о его ядовитости. Насилие вирусно: оно осуществляется через заражение, цепную реакцию и постепенно разрушает весь наш иммунитет и способность сопротивляться.
Между тем, ставки еще не сделаны, и глобализация заведомо не выиграла. Перед лицом этой унифицирующей и разлагающей власти видно как повсюду возникают разнородные силы – не просто отличные друг от друга, а антагонистичные. За все более активным противостоянием глобализации, за сопротивлением политическим и экономическим стоит архаичное неповиновение: что-то вроде мучительного ревизионизма относительно достижений современности и «прогресса», неприятие не только глобальной техноструктуры, но и ментальной структуры равноценности всех культур. Воскрешение этого архаизма может возрождать черты насилия, аномальности, иррациональности на фоне нашей просвещенной мысли – этнических, религиозных, лингвистических коллективных форм, но также на фоне индивидуальных психических отклонений и неврозов. Было бы ошибкой клеймить эти приступы и вспышки как популистские, архаичные и даже террористические. Все, что привлекает всеобщее внимание сегодня, направлено против этой абстрактной универсальности, включая антагонизм ислама и западных ценностей (поскольку в нем заложен наиболее пылкий протест и он сегодня враг номер один).
Что может помешать глобальной системе? Конечно, не антиглобалистское движение, у которого одна лишь цель – притормозить ослабление регуляторной функции. Политическое воздействие может быть ощутимым, а символический удар ничтожен. Это насилие – также что-то типа внутренних, неожиданных превратностей, которые система может преодолеть, сама ведя игру. То, что может помешать системе, связано не с позитивными альтернативами, а с сингулярностями. А они ни позитивны, ни негативны. Они не могут быть альтернативой, они совсем другого порядка. Они не подчиняются ни ценностным суждениям, ни принципам политической реальности. Они могут быть чем-то самым лучшим или наихудшим. Их невозможно объединить в федерацию во всеобщем историческом действии. Они разрушают любые общие и доминирующие идеи, но они не являются одновременно общей контр-идеей – они придумывают собственную игру и у них свои правила.
Сингулярности не являются неизбежно жестокими, насильственными, среди них есть и весьма субтильные: язык, искусство, тело, культура. Но есть и жестокие – как терроризм. Такого рода сингулярность мстит всем уникальным культурам, которые заплатили своим исчезновением за восстановление этой единственной глобальной власти.
Речь не идет о «цивилизационном шоке», но о почти антропологическом столкновении между универсальной недифференцированной культурой и всем тем, что в какой бы то ни было области сохраняет нечто от неустранимой несхожести, от инаковости.
Для глобальной державы, такой же фундаменталистской, консервативной, как религиозная ортодоксия, все отличные от нее, сингулярные формы являются ересями. Поэтому они обречены либо на возвращение волей-неволей в глобальное устройство, либо должны исчезнуть. Миссия Запада (или скорее экс$Запада, поскольку он уже давно не имеет собственных ценностей) заключается в том, чтобы всеми средствами подчинить другие культуры хищническому закону равнозначности, эквивалентности. Культура, которая утратила свои ценности, может лишь отыгрываться на ценностях других. Даже войны, в том числе в Афганистане, помимо политической и экономической стратегии нацелены на нейтрализацию дикости и выравнивание всех территорий. Цель – минимизировать непокорное пространство, колонизировать, подчинить все дикие зоны, будь то в географическом пространстве или в ментальном пространстве.
Создание глобальной системы есть результат лютой зависти: зависти культуры, индифферентной культуры с нечеткими дефинициями по отношению к культуре «высокой четкости» – зависти разочарованных, дезактивированных систем, по отношению к культурам высокой активности-зависти десакрализованных обществ по отношению к культурам, сохранившим жертвенные формы. Для подобной системы любое строптивое устройство предположительно террористическое. Например, Афганистан. Если на территории, где все «демократические» права и свободы – музыка, телевидение и даже лица женщин под запретом, если страна полностью отвергает то, что мы называем цивилизацией – на какие бы религиозные устои она не ссылалась, для остального «свободного» мира это невыносимо. Речь не о том, чтобы отказать современности в ее притязаниях на универсальность. Каким бы очевидным Добром и естественным идеалом в своем роде она не пыталась предстать, универсальность наших нравов и ценностей ставится под сомнение, несмотря на то, что некоторыми умами это характеризуется как фанатизм и нечто само по себе преступное в отношении единого мышления и консенсуальных перспектив Запада. Это противостояние может быть понято лишь в свете символической необходимости. Чтобы понять ненависть всего остального мира к Западу, нужно ниспровергнуть все существующие точки зрения. Это не ненависть тех, у кого взяли все и не вернули ничего, скорее ненависть тех, кому все дали так, чтобы они не смогли вернуть. Значит, это не ненависть эксплуатируемых или лишенных собственности, это злоба униженных. И 11 сентября 2001 года терроризм ответил на унижение: унижением за унижение. А для мировой державы худшее даже не подвергнуться агрессии или быть разрушенной, а претерпеть унижение. 11 сентября она была унижена, так как террористы нанесли ей «удар», который вернуть она не сможет. Все репрессии могут быть связаны только с физической реторсией, в то время как эта держава была подавлена символически. Война отвечает на агрессию, но не на вызов. От вызова можно оправиться, только в свою очередь, унизив другого (но уж точно не громя его бомбами и не запирая как собаку в Гуантанамо).
Основа всякого превосходства – это всегда отсутствие «возмещения», исходя из фундаментального правила. Односторонний дар есть акт власти. И империя Добра, насилие Добра состоит как раз в том, чтобы давать без возможного возмещения, безвозвратно, безвозмездно. Фактически занять место Бога. Или Хозяина, который сохраняет жизнь рабу взамен за его работу (но работа не является символическим возмещением, поэтому единственным выходом в конечном итоге оказывается либо бунт, либо смерть). К тому же оставляет ли Бог место жертвоприношению? В традиционном плане всегда есть возможность воздать должное Богу, природе или любой другой инстанции, принеся им жертву. Это то, что обеспечивает символическое равновесие людей и вещей. Сегодня нет никого, кому можно было бы возвратить символический долг – в этом и есть проклятие нашей культуры. Не то, чтобы принести дар было невозможно, невозможен обратный дар, поскольку все жертвенные пути отрезаны и обезврежены (остается только пародия жертвы, ощутимая во всех сегодняшних проявлениях жертвенности, так называемой «виктимальности»).
Мы пребываем в жестком и достаточно суровом положении, получая, причем всегда получая, не от Бога или природы, а от технического механизма общего товарообмена и всеобщего вознаграждения. Потенциально нам все дано, и мы имеем волей-неволей право на все. Мы рабы, которым сохранили жизнь, и которые связаны теперь неразрешимым долгом. Все это может долго функционировать, благодаря включенности в товарооборот и экономический порядок, но в определенный момент фундаментальное правило над ним восторжествует, и на этот позитивный трансфер неизбежно ответит негативный контр$трансфер, неистовая обратная, освобождающая от чувства подавленности, реакция на эту рабскую жизнь, на это защищенное существование, на эту пресыщенность существованием. Эта реверсия принимает формы то открытого насилия (включая терроризм), то беспомощного неприятия действительности, характеризующего нашу современность, то ненависти к себе, угрызений совести и всех прочих негативных страстей, которые собственно и являются искаженной формой невозможности контр-дара.
То, что мы презираем в себе, трудноразличимый объект нашей злобы – это как раз избыток реальности, избыток власти и комфорта, этой всеобщей свободы, этого окончательного осуществления – участь, которую приберег для «домашних», «ручных» масс Великий Инквизитор Ф. Достоевского. Вот, что конкретно отвергают террористы в нашей культуре – отсюда широкий отклик, который они находят и гипнотическое очарование, которое излучают. Также как и на отчаянии униженных и оскорбленных, терроризм покоится на незримом отчаянии привилегированных глобализацией, на нашем собственном подчинении интегральной технологии, подавляющей виртуальной реальности, фактическому господству сетей и программ, которое уже очерчивает инволюционный, стареющий профиль человеческого рода вообще. Человеческого рода, ставшего «глобальным» (главенство человека над всем остальным на планете, не является ли в сущности прообразом сегодняшнего западного этноцентризма?). И это наше незримое отчаяние лишено и жалоб, и апелляций, ведь оно происходит из осуществления всех желаний.
Если терроризм берет начало в этом избытке реальности одних и невозможности вернуть долг других, в этой безвозмездной щедрости одних и подневольности других, то весьма иллюзорно его искоренение как тотального и объективного зла, поскольку, таким, каким он есть в своей абсурдности, терроризм есть осуждение и приговор, который это общество само себе и выносит.
Светлана Шайхитдинова
Информационное общество
и «последствия модерна»
Соотнесение категории «информационное общество» с «последствиями модерна», отсылающими нас к известной книге Э.Гидденса1, может показаться, на первый взгляд, не вполне оправданным. В самом деле, «информационное общество» имеет отчетливую категориальную прописку в теории постиндустриализма, которая при всех своих вариациях развивает формационное, опосредованное состоянием производительных сил видение общественной истории. В то время как понятие «модерн», – под которым сам Э.Гидденс подразумевает некие формы организации социальной жизни, появившиеся в Европе примерно в 17 веке и впоследствии так или иначе охватившие своим влиянием весь мир2, – переносит фокус внимания на процессы, которые в терминологии традиционной социологии могут быть названы «надстроечными». Иначе говоря, дискурс модерна при существующем подходе охватывает преимущественно культурный аспект информационного общества. И хотя, «культурный» в данном случае подразумевает самый широкий спектр явлений и феноменов из жизни общества и человека, онтологическая суть общественного движения в направлении к информационному будущему остается в ведении постиндустриализма. Поэтому заголовок статьи может создать ощущение дисгармонии между разноуровневыми дефинициями, сведенными воедино из не стыкующихся друг с другом исследовательских парадигм.
Однако именно эта парадигмальная «нестыковка» и видится нам ущербной в существующих сегодня подходах к рассмотрению информационного общества.
Как известно, данный термин был включен в активный оборот во второй половине ХХ века на стыке революционных естественно-научных открытий и экономики. В свое время глубокий экономический кризис, захвативший западные страны, был преодолен благодаря интенсивному развитию информационного сектора хозяйства, сформированному в сервисной экономике индустриального общества. Информация как производственный ресурс обнаружила такую свою специфичность, которая не может быть описана в традиционной для экономического анализа терминологии. Ее распространение тождественно ее саморазвитию, что исключает применение по отношению к ней понятия редкости, а ее потребление не вызывает исчерпаемости3. Началось бурное развитие индустрии телекоммуникаций. Становление рынка сетевых услуг, совершенствование технологий и средств связи нуждалось в рационально–технически ориентированном мышлении. В этом контексте утверждался примат техники над обществом и культурой, а лучшим доказательством научных идей вновь признавались верифицируемые данные. Не удивительно, что новоявленное понятие информационного общества стало укреплять свой категориальный статус именно в позитивистски ориентированной доктрине постиндустриализма. Опираясь на опыт последних десятилетий минувшего столетия, «постиндустриалисты» делают акцент на технологическом прогрессе и кодификации теоретического знания как определяющих факторах формирования новой общественной формации. Критериями социального прогресса при этом могут выступить: вид основного производственного ресурса (в доиндустриальном обществе – сырье, в индустриальном – энергия, в постиндустриальном – информация); тип производственной деятельности (в доиндустриальном обществе – добыча, в индустриальном – изготовление, в постиндустриальном – последовательная обработка); характер базовых технологий (трудоемкие, капиталоемкие, наукоемкие). В соответствии с этим доиндустриальное общество определяется взаимодействием человека с природой, индустриальное – взаимодействием человека с преобразованной им природой, постиндустриальное – взаимодействием между людьми4.
Подобная матрица типических свойств и характеристик, которая может наращиваться, словно пчелиные соты, захватывая разные стороны общественной жизни (включая духовную), обнаруживает силу и слабость позитивистского подхода. Его сила – в способности упорядочивать реальность, в умении выделить главное, «типическое», придав направленность бессистемному информационному потоку. Но в этом одновременно заложена и опасность формального рационализма. Как справедливо отмечает В.Л.Иноземцев, доктрина постиндустриализма выступает как излишне объективистская: переход от одной формы общества к другой рассматривается скорее как данность, а не как процесс, обладающий внутренней логикой и противоречиями5. Отсутствие «единиц анализа», которые позволили бы «измерить» динамику и интенциональность наблюдаемых изменений, ведет к тому, что данная концепция обладает объяснительным потенциалом по отношению к происходящему лишь в рамках конкретной формации. Проблемные же зоны общественного движения от одной «стадии» к другой могут быть раскрыты только в соотнесении этих стадий друг с другом. Их сравнительный анализ в силу статичности зафиксированных в заданных рамках типических признаков вынужденно строится на схематичных логических операциях. Исходной посылкой при этом становится понимание эволюционных изменений в мире как социально-технического прогресса. И хотя это понятие в силу приобретенной непопулярности сегодня не афишируется, его концептуальная роль в теории постиндустриализма очевидна. Как заметил в свое время М.Мамардашвили, под гипнозом теории эволюции, идеи прогресса и т.д. воспроизводится эдакий образ «блаженного» поступательного движения науки6. А вслед за ней и общества, – добавим мы.
