Прикладная магия постмодерна

Итак, постмодерн — это новая когнитивная эпоха, черты которой проявляются в особенностях художественной жизни, в усилении критики науки, в плюрализации не только порядков, но и форм знания.

Но когнитивная эпоха должна проявляться и в повседневности жизни. В чем состоит специфика постмодерна в его повседневных проявлениях?

1. Вопрос об определенности и существовании мира. Современный мир в известном смысле представляет собой возвращение к неопределенности и неустойчиво мира до-модерна. Но теперь место потусторонней, или божественной, реальности, и рая занимает виртуальная реальность. Термин «виртуальность», широко применимый в современной речи, достаточно многозначен и неопределенен. Чаще всего: метафорическое употребление, когда словом «виртуальный» обозначается нечто ображенное — продукт фантазии. Первоначально термин «виртуальность» употреблялся по отношению к «мнимым» качествам объектов в физике. Затем к виртуальной реальности стали относить трехмерные компьютерные макромодели. Позже — и повсеместно — под виртуальной реальностью стали пониматься любого рода репрезентации реальности, не имеющей физической субстанции, достигнутые техническими (посредством компьютерной «симуляции») или нетехническими (например, путем приёма наркотиков, или благодаря рекламе, пропаганде, воздействию масс-медиа, или; с использованием магии) средствами. В максимально широком смысле под виртуальной реальностью понимается все, что существует, не будучи актуализированные физическом мире.

Возникает вопрос: в какой степени виртуальные реальности можно считать конститутивным элементом сегодняшней повседневности? Стоит взять ставший уже классическим пример: мальчик проводит целые дни за компьютером, погрузившись в им тированную жизнь; наконец, родители не выдерживают и, выдернув вилку из розетк возвращают сына в реальный мир. А реальный мир — это мир практической, трудовой повседневности. В таком случае виртуальная реальность не представляет собой чего-то совершенно нового в конституции жизни, а есть лишь одна из «искусственных» реальностей — таких, как театр, кино, мифология, сновидение или научное теоретизировании. Изменилось лишь ее техническое оформление; доступ к ней не труднее, чем доступ книге, захватывает она, может, не меньше, чем хороший фильм, а эффект не слабее, чем в сновидении. То же самое, наверное, может быть отнесено и к рекламе, политически пропаганде, и к наркотикам.

Но это можно было бы сказать, если бы повседневность сохраняла свою независимость по отношению к виртуальным реальностям. На практике же оказывается наоборот. Практически все существующие системы знания, на первоначальных этапах своего существования представляющие собой виртуальные реальности, живут, воздействуя на, актуальную, физическую реальность, воплощаясь в ней. Собственно говоря, реализация, инкорпорация (в подлинном значении этого латинского слова) суть способы существования виртуальных систем. Для создания виртуальной реальности необходимы две вещи: 1) установление релевантности и 2) различение релевантности и референции Установление релевантности есть своеобразное магическое действие: произвольное объединение некоторых объектов (или некоторых атрибутов объекта) в целостную «сре­ду». Релевантность отнюдь не определяется реальными, актуальными связями объектов или их атрибутов. Виртуальная реальность не есть «отражение» актуальной реальности. Установление релевантности есть произвольный акт «творца» виртуальной реальности. Поэтому не актуальная реальность воздействует на виртуальную, а наоборот. Референ­ция — это наличное реальное соотношение между виртуальной и актуальной реально­стями. Это отношение постоянно изменяется под воздействием виртуальной реально­сти, т. е. превращения ее в реальность актуальную.

Приведем пример из области магии. Когда ученик брахмана в ходе церемонии посвящения становится на камень для того, чтобы в него перешла твердость камня, осу­ществляются как раз эти две операции: установление релевантности, т.е. произвольное объединение некоторых объектов в целостную среду, и референция, т.е. взаимное соот­несение качеств объектов. В магических терминах это можно назвать образцом контаги­озной магии, когда происходит «заражение» одного объекта качествами другого.

Другой пример — идеология. Процесс выработки идеологии есть процесс созда­ния виртуальной реальности. Между некоторыми вещами, которые ранее существова­ли в человеческом сознании раздельно, независимо друг от друга, устанавливается отношение релевантности. Актуальная, действительная реальность при этом оказыва­ется всего лишь одной из вещей, которая также обладает свойством релевантности по отношению к этой созданной творцом идеологии новой среде объектов. Затем уста­навливается референция, т. е. констатируется наличное реальное соотношение между актуальной и виртуальной реальностями. Сама констатация различия между ними несет в себе некий динамический заряд, к тому же виртуальное применительно к соци­альным реальностям (возьмем не только идеологии, но также утопии и всякого рода социальные прожекты, да и вообще все социальные теории) практически никогда не выступает в ценностно нейтральном виде. Имеющаяся ценностная динамика есть ди­намика актуализации виртуального. История существования виртуальной реальности - это история ее актуализации. Правда, будучи актуализированной (использованной, если рассматривать ее как знание, как «когнитивную вещь»), она не утрачивает своего виртуального существования.

Последнее крайне важно. Если стоять на точке зрения классической социологии знания Маркса и Мангейма, дело выглядит иначе: виртуальная реальность есть отраже­ние актуальной реальности социальных отношений. Поэтому идеология, по сути дела, не может быть сконструирована — она возникает сама, органически, и может существовать только лишь как «оттиск» реальной жизни. Чтобы быть консерватором, надо вести жизнь помещика, чтобы быть либералом, надо принадлежать к третьему сословию. Но тогда смена образа жизни должна повлечь за собой гибель идеологии. Если же идеология не
гибнет, как, например, не гибнет консерватизм, то она объявляется архаичной, устарев­шей, реакционной, тормозящей, а то и направляющей общественное развитие в обрат­ную сторону. Правда, и Маркс, и Мангейм говорили об «относительной независимости»
духовных продуктов, признавая за ними право на особенное существование, но лишь в некоторых пределах, если это существование не противоречит основной логике. Ман­гейм пытался как-то выбраться из этого тупика и учил, что консерватизм, например, — это не просто политическая идеология, а стиль мышления, или объективная мыслитель­ная структура. Это означает, что в принципе консервативное мышление, как, впрочем, и любой другой стиль мышления, будучи сформированным, обретает независимость по отношению к конкретным индивидуумам со всеми их жизненными проблемами и об­стоятельствами. Индивидуум становится консерватором, собственно говоря, не потому, что в результате революции лишился феодальных привилегий, а потому, что «присое­диняется» к этому стилю мышления. Таким образом, между социальным положением индивидуума и тем, как он персонально мыслит и представляет себе мир, появляется еще одна «инстанция» — объективная мыслительная структура, стиль мышления. Такой подход вроде бы не исключает ни социального детерминизма мышления, поставленного
под сомнение нынешним социальным и культурным развитием, ни свободного выбора стилей мышления, отрицаемого социальным детерминизмом.

В терминах виртуального подхода можно говорить, что виртуальное бытие идео­логии не зависит от того, актуализирована она или нет, жили «ею» народы прошлых веков или нет. По своему виртуальному статусу идеологии все равны, все живы, и кон­серватизм архаичен не более, чем либерализм; в современном мире они представляют собой элементы всеобщего культурного репертуара, равно доступные всем. Для совре­менного повседневного деятеля проблема идеологии, а частично и веры, которой он следует, не есть вопрос глубокой персональной идентификации. Он знает, что есть много идеологий и к каждой можно «присоединиться», оставаясь в то же время самим собой. Точно так же он относится к различным вероисповеданиям, профессиональным карти­нам мира, субкультурным «вселенным» и т. д.

Средневековый человек воспринимал свою повседневность в условном наклоне­нии, поскольку существовал другой мир, более реальный, чем его собственный, и пото­му, что его собственная повседневность была не более чем результатом каприза Бога — наказанием за съеденное яблоко. Его повседневный мир был лишь одним из возможных миров. Но приход иного мира или переход в иной мир были не в его власти (хотя некоторая возможность регуляции «трансмундиальной» мобильности все же имелась — через посредство церкви). Постмодерн возвращает человеку множество миров, но это его собственное множество миров, которое ему не навязано ни Богом, ни природой; Божий мир, так же, как и объективный мир модерна, — лишь элементы этого множества. Переход из одного мира в другой — предмет более или менее свободного выбора. Суще­ствуют и развиваются институциональные средства такой мобильности, иногда имити­рующие деятельность церкви, но чаще выступающие в светском обличий. Для каждого конкретного индивидуума все множество миров существует как виртуальное множе­ство по отношению к его собственной актуальной повседневности. Но актуальная по­вседневность для каждого своя, и то, что выглядит виртуальным для одного индивиду­ума, оказывается актуальным для другого, и т. д.

2. Трудовая повседневность. В новейшую эпоху эта деятельность все более и более оказывается ориентированной не на изменения физического состояния мира и не на деятельность посредством физических актов, а на использование символов и знаков, что в определенном смысле оказывается лишь виртуальной деятельностью, только в потенции предполагающей изменения в физическом мире. Многие виды деятельности не только сами заключаются в манипулировании знаками и символами, но и целью этого манипулирования является воздействие на них же, так что она вообще не выходит за пределы знания. Ярким примером может быть современная финансовая работа, когда деньги и ценные бумаги существуют виртуально — в электронной форме, т. е. утрачива­ют даже свою физическую субстанцию (бумага, металл) и превращаются в некоего рода «эфир экономики». Эфир был физической гипотезой, позволявшей объяснить взаимо­действие между отдаленными объектами. Деньги по мере их десубстанциализации все более начинают выполнять ту же функцию. Большая часть современных трансакций осуществляется при помощи электронных денег; это коренным образом меняет эконо­мику: производство все более уходит на задний план экономической деятельности. Едва ли не самые грандиозные события современного мира происходят в виртуальной, знако­вой форме. То, что затем реализуется в виде физической деятельности и в изменении физических объектов, зачастую оказывается либо второстепенными, несущественны­ми, либо вовсе непредвиденными последствиями деятельности. Например, крупнейшие финансовые спекуляции — вроде тех, что осуществляются Дж. Соросом, вызывающие падение жизненного уровня и вообще экономический коллапс целых стран, происходят в виртуальной сфере (мировой валютный рынок целиком «виртуализирован»), а то, с чем приходится физически и психологически иметь дело гражданам стран, ставших жертвами кризиса, относится к сфере побочных либо непредвиденных последствий.

С магическим мировоззрением тесно связано понятие «динамизма», согласно которому мир и жизнь представляют собой игру магических сил («потенций»), с кото­рыми человек взаимодействует, стремясь овладеть ими изнутри, поставив их себе на службу. В этом смысле мировоззрение финансовых спекулянтов типа Сороса и есть современное магическое, «динамическое», мировоззрение, а целые страны и народы ста­новятся таким образом жертвами чародеев. Не случайно переведенная на русский язык книга Сороса называется «Алхимия финансов»; это название не просто метафора — оно свидетельствует о начале новой магической эпохи.

3. Реальное время. Того, что ныне именуется «реальным временем», ранее не существовало. В древности и средневековье различные моменты времени характеризовались качественной определенностью. В древности время выступало, по меткому определению А.Я. Гуревича, как «конкретная предметная стихия»: оно было неотделимо от вещей и действий, в нем содержащихся. Уже в средневековье складывается особенный, не совпадающий ни с природным, ни с социальным, ритм жизни: это субъективный, или личностный, ритм; он задается церковью, опосредующей отношения человека — не родового, а каждого, конкретного — с Богом (это время молитв, служб, возрастные ритуалы, отпевание, погребение и т. п.). Этот вновь возникший субъективный ритм жизни перекрещивается» с объективным, т. е. сезонно-природным, частично совпадающим с социально организованным. На этом пересечении возникает стандартное время — иными словами, время трудовых и духовных ритмов повседневности, характерное для модерна как когнитивной эпохи.

В современном мире возник новый род восприятия времени: это так называемое реальное время. Реальное время — это время, релятивизирующее все прочие членения времени. Когда речь идет о «коммуникации в реальном времени», имеется в виду, что ни субъективное восприятие длительности, ни время дня и ночи, сезонов природы, ни стандартизованное время трудовых ритмов, ни всякое другое не играют никакой роли. Реальное время — это момент синхронизации передатчика и реципиента. Никакого другого смыла, соотносящего этот момент с иными, более масштабными временными, простран-ственными или смысловыми целостностями, реальное время не имеет. Реальное время — вечное настоящее или, можно сказать, уничтожение времени. Выше мы говорили об уничтожении пространства в ходе глобализации, побуждаемой, в частности, развитием ременных коммуникационных технологий. Так вот, параллельно уничтожению пространства идет и уничтожение времени путем введения категории реального времени.

Так называемое реальное время практически ирреально. Тем не менее, именно на коммуникации «в реальном времени» — основываются важнейшие современные технологии, в том числе политические и финансовые. Дело не в том, что о каком-то событии, которое где-то происходит, нужно узнать как можно скорее. Само событие — это информация. А информация, получаемая «в реальном времени», т. е. одновременно со временем события, означает, что событие происходит повсюду одновременно. И если повсюду одновременно происходит одно событие, значит, в это же время другие событиe происходят (по крайней мере, в круге опыта реципиентов информации). Информация в реальном времени означает выпадение получателей информации из круга нор­ной повседневности и переход в виртуальную информационную реальность. Это и одно из проявлений всеобщего процесса глобализации.

Разумеется, мы живем сегодня «на пересечении» самых разных временных струк­тур: цикличного природного времени, состоящего в чередовании времен года, дней и ночей, времени хозяйственных ритмов, диктуемых, в конечном счете, природными рит­мами, «стандартно-трудового» времени модернистской, или капиталистической, по­вседневности. Мы переживаем и субъективную «длительность», и историческое время (скажем, период демократизации). Кроме того, каждый переживает во времени осуще­ствление собственных проектов и планов. Но все чаще и чаще мы ощущаем себя близки­ми к жизни «в реальном времени», т. е. в виртуальной одновременности различных событий. Виной тому — масс-медиа. Благодаря масс-медиа самые разные события про­исходят везде и одновременно. Разворачивая газету (а ее в этот момент разворачивают повсюду) или включая телевизор, мы открываем будущее постмодерна; в газетах, жур­налах, в радио- и телепрограммах все происходит одновременно: и приведение в испол­нение постановления шариатского суда, и клонирование животных, и запуск космиче­ской станции, и собрания сатанистов. Причем в газете, так же, как и на экране, все это оторвано от логики и истории каждого из этих событий, а только логика и история (т. е. традиция) придают каждому из этих событий смысл. «В реальном времени» они обес­смысливают самих себя и парализуют рациональную человеческую активность.

Масс-медиа не могут работать целиком и полностью в реальном времени, хотя к этому и стремятся. Они вынуждены приспосабливаться к природным и трудовым рит­мам. Вращение Земли и необходимость сна для организма дают человеку некоторую отсрочку, устанавливают своего рода очередность информирования (японцы информи­руются раньше или, наоборот, позже, чем англичане), а также избавляют от необходимо­сти реагировать в реальном времени. Если бы этого не было, то оказалось бы, что все события на Земле происходят повсюду и одновременно. Это логически внутренне про­тиворечивое и в реальности непредставимое состояние дел. Это должно было бы приве­сти к взрыву земной системы. Но это и был бы постмодерн, соответствующий своей идее. Можно предположить, что пока Земля еще вертится (если она вертится), когни­тивная идея постмодерна остается в полной мере неосуществимой.

4. Особая форма социальности. Человеческое общество традиционной эпохи — это сожительство индивидуумов, каждый из которых, хотя и обнаруживал в себе качества, объединяющие его с некоторыми другими людьми, тем не менее выступал в социальной среде как равная только самой себе и несоизмеримая с другими личность. Георг Зиммель указывал на парадоксальный факт: тем общим, что объединяет многих людей в категорию «аристократия», является уникальность каждого из них. В новой форме социальности, характерной для эпохи модерна, индивидуумы стали восприниматься как типы, как пред­ставители безличных структур, будь то профессиональные, возрастные, организационные или какие-нибудь иные. В любом социальном взаимодействии индивидуум интерпрети­руется его партнерами как представитель типа, и само взаимодействие развертывается как взаимодействие не личностей, во всем богатстве их характеристик, а типических индивидуумов (продавец-покупатель, отец-сын, мужчина-женщина и т.д.). Этот процесс типологических интерпретаций и переинтерпретаций, находящий свое выражение в кон­кретности поведения, собственно, и есть процесс постоянного воспроизводства социальных структур и институтов. Социальность эпохи модерна — это сожительство и взаимодействие структур и типов. И вовсе не случайно наука социология, осознающая себя как исследование структуры общества, возникла одновременно со становлением когнитив­ного стиля эпохи модерна. Более того, она стала подлинным зеркалом модерна, одновре­менно формой и продуктом самоосознания эпохи, а также и метаповествованием, служащим орудием легитимации эпохи.

Выше говорилось, что наука — любимое дитя модерна; однако по-настоящему любимое и в полной мере кровное дитя эпохи, в котором она безо­шибочно узнает самое себя, — это, пожалуй, не наука вообще, а социология.

Теперь о постмодерне. Если следовать принципам когнитивного стиля постмо­дерна, то нужно будет отказаться от функционального рассмотрения обществ как про­дуктов взаимодействия структур. Основанием интеграции крупномасштабных сооб­ществ, если нынешние тенденции будут реализовываться и далее, не может быть ни ценностный консенсус, ни систематическое насилие. И для того, и для другого в совре­менном обществе остается все меньше места. Для первого — по причине виртуализации идеологий и плюрализации стилей и образов жизни, для другого — по причине сниже­ния витальности современного человека, что также вызывает виртуализация страстей. Можно предположить, что будущее за относительно небольшими самоорганизующими­ся сообществами, основанными на единстве мировоззрений. Разделение труда в них постепенно будет минимизироваться. Структура их будет организовываться по-разно­му в зависимости от типа метанарратива, лежащего в основе каждого из них: от идеаль­ного равенства до средневековой иерархии, от либеральной демократии до кровавого тоталитаризма. Но никто не будет сражаться за права человека, потому что каждый станет жить в том сообществе, которое он для себя выбрал. Основой их жизнедеятельно­сти станут новейшие информационные технологии, не требующие полной гибели, все­рьез, даже в самых крайних обстоятельствах. Борьба за выживание, собственно, и явля­ющаяся конечной причиной насилия в обществе, в связи с технологическим прогрессом сойдет на нет. Насилие виртуализируется и станет не предметом легитимации, а ее средством, т. е. не идеология будет служить орудием легитимации власти, а власть — оруди­ем легитимации идеологии, реализации виртуального продукта. Другими словами, при­менять насилие и принимать на себя насилие люди станут не по воле обстоятельств и не для реализации садистских и мазохистских инстинктов, а исключительно для подтвер­ждения верности избранным ценностям.

Все происходящее будет протекать в реальном времени; иными словами, истории не будет, так же, как не будет и социологии, а все происходящее утратит смысл. Рацио­нальный смысл. Это и будет новая магическая эпоха. На самом деле мы от нее находимся не так далеко, как кажется.

Д.В.Ольшанский. Политический PR.*