Кодексы и их противники 19 страница

Инсинуация — это опора на объективно имеющиеся различия, осознаваемые реципиентами. Таков пропагандистский ход Китая на одной из международных конференций 1960-х гг. в Танзании, когда китайцами утверждалось, что в Африке «нет места для белых». Ана­логичные приемы широко применялись в японской пропаганде на американскую армию во время Второй мировой войны, когда япон­цы апеллировали к цветным американским солдатам, подчеркивая их дискриминацию на родине. В американской пропаганде времен «холодной войны» имела широкое хождение концепция, согласно которой советские крестьяне и рабочие восприняли дореволюцион­ную структуру общества с его культом «начальников» (противостоя­щих «простому человеку»). С этой точки зрения ожидалось, что средний информант должен противопоставлять «их» («начальников») «нам» («простым людям»). Однако проведенное в СССР исследо­вание X. Кэнтрила дало обратный результат — когда речь шла о государстве или обществе в целом, преобладало «мы». Помнится, фельетон об этом исследовании был опубликован в журнале «Кро­кодил» — авторы и редакция явно недооценили значение работы Кэнтрила и высмеяли ее совершенно зря.

Отвлечение внимания. Это подчеркивание или преднамеренное распространение какой-то информации (часто ложной), дискредити­рующей «потенциального противника», чтобы скрыть столь же (или еще более) дискредитирующую информацию о «своей» стороне. Так, в ходе армяно-азербайджанского конфликта вокруг Нагорного Кара­баха азербайджанская сторона делала упор на «изгнание» азербайд­жанцев, проживавших на территории Армении, чтобы скрыть или притушить бесспорный факт массового бегства армян из Баку под угрозой их жизни (между тем ничего подобного с азербайджанцами в Армении не происходило — это во многих случаях была организован­ная миграция).

Как легко видеть, подавляющее большинство описанных выше приемов имеет откровенно психологическую (или, уже, психолинг­вистическую) природу.

…

Но вернемся к механизмам или технологиям введения в заблужде­ние. Мощным орудием манипуляции сознанием реципиента, особен­но в последние десятилетия, стала все более широкая опора на под­сознание, эмоции, настроения и т.д., в частности то, что можно назвать эмоционализацией информации. Мало кто знает, как амери­канским телевидением «обыгрывался» печальный инцидент со сби­тым южнокорейским самолетом. Сделано это было так. Давался специ­ально смонтированный и разыгранный профессионалами-актерами телефрагмент, показывающий, «как это могло быть». С этим фрагмен­том был смонтирован кадр с улыбающимся представителем СССР в ООН Трояновским. После чего шел дикторский комментарий при­мерно такого содержания: «Смотрите: люди гибнут, а советский пред­ставитель смеется»... Впрочем, уже в предшествующие годы в аме­риканской теории пропаганды получило хождение различение так называемых «рычащих слов» и «мурлыкающих слов» (см. об этом: Ух-ванова, 1980).

В заключение настоящего раздела приведем некоторые типичные психолингвистические ошибки из практики западных СМИ.

В северокорейских листовках, адресованных американским сол­датам во время войны в Корее, содержалось значительное число ошибок в английском языке. Кроме того, текст, якобы написанный американскими пленными, заканчивался призывом «немедленно прекратить вмешательство во внутренние дела Кореи».

Многие, вероятно, помнят, как российская интеллигенция раз­влекалась чтением пропагандистского журнала «Корея» на русском языке (кое-кто даже специально его выписывал!). Его авторы и редак­торы представляли себе советского читателя по аналогии с офици­альным представлением о сознании гражданина КНДР.

Во время Второй мировой войны американцы разбрасывали над японскими позициями листовку-пропуск в плен. На ней большими буквами было напечатано: «Я сдаюсь» (I surrender), что для японцев звучало оскорбительно. Правда, осознав ошибку, американцы вскоре заменили оскорбительные слова другими: «Я прекращаю сопротивле­ние» (I cease resistance).

Американцы неоднократно попадали впросак с условными назва­ниями, дававшимися тем или иным организациям или акциям. Так, союзническая военная администрация в Италии (во время Второй мировой войны) получила сокращенное название Amgot, что в турец­ком языке является крайне неприличным словом. Еще хуже вышло с акцией по раздаче подарков немецким детям американской оккупа­ционной администрацией в Германии: эта акция получила название schmoo, что в берлинском слэнге обозначает «мошенничество».

В американской пропаганде на японских солдат во время Второй мировой войны был сделан еще один, но фундаментальный просчет. Коннотации, касающиеся понятия «пленный», мыслились пропаган­дистами по прямой аналогии с англоязычным понятием пленного; и поэтому японским солдатам без дальнейших околичностей предлага­лось сдаваться, причем их заверяли, что они вскоре вернутся домой и все в их жизни и жизни их семьи будет в порядке. Между тем в япон­ской культуре солдат, попавший в плен, смотрит на себя как на «со­циального мертвеца».

Подводя итог сказанному выше, отметим, что, во-первых, суще­ствует острая необходимость систематизации и научного анализа пси­холингвистических приемов, употребительных в современных рос­сийских СМИ и в российской политической пропаганде в целях введения аудитории в заблуждение; во-вторых, концептуальной ос­новой для такого анализа вполне может послужить опыт теоретичес­кого осмысления эффективности пропаганды в целом и ее психолин­гвистических факторов в частности, накопленный в отечественной науке от трудов Н.А. Рубакина до работ Московской психолингвисти­ческой школы.

К.Фидлер. Переработка социальной информации для суждений и решений.*

Язык и общение

Язык — это средство, в пределах которого социальное знание приобретается и со­общается в книгах, средствах массовой информации и непосредственном взаимо­действии. Поэтому значительная часть социального знания встроена в лексикон и правила речи. Социально разделяемые значения слов и правила общения пред­ставляют собой важное внешнее хранилище социального знания, вполне незави­симого от внутренних репрезентаций в пределах разума отдельного человека. Нач­нем с того, что на лексическом уровне выбор слов, которые мы используем, что­бы описывать людей и их поведение, имеет важное значение для когнитивных толкований и имплицитных атрибуций. Например, понятие о каузальном импли­цитном глаголе (Brown and Fish, 1983; Fiedler and Semin, 1988) относится к систе­матически различным каузальным атрибуциям, предлагаемым глаголами действия (помогать, обижать, подчиняться) и глаголами состояния (ненавидеть, любить, уважать). Так, одно и то же поведение можно описать предложением «Ученик подчиняется учителю» (глагол действия) или «Ученик уважает учителя» (глагол состояния). Однако первое предложение приписывает поведение подчинению ученика, тогда как второе предлагает атрибуцию уважаемости учителя. В целом семантический смысл глаголов действия подразумевает субъектную причинность, тогда как значение многих глаголов состояния подразумевает объектную причин­ность.

Прилагательные, которые мы используем, чтобы характеризовать черты и склонности людей и групп, заметно различаются в отношении разнообразия по­ведений, которые они обозначают, и количества бихевиоральных данных, кото­рые необходимы, чтобы подтвердить или опровергнуть гипотезу черт (Rothbart and Park, 1986). Честный человек является честным большую часть времени, тогда как антоним нечестный подтверждается уже немногими наблюдениями нечестного поведения. Подобным образом разговорчивый относится к более узкому спектру действий, чем экстраверт. Поэтому последний термин сообщает более глобаль­ную и широко применимую атрибуцию, чем первый, хотя оба термина можно ис­пользовать, чтобы описать одно и то же поведение в одной и той же ситуации. Потому неудивительно, что слова, используемые для описания людей и поведе­ния, могут оказывать сильное воздействие на формирование и изменение соци­альных стереотипов. Например, требуется мало данных, чтобы подтвердить, что некий человек (или группа) нечестен, но как только стереотип устанавливается, он получает общее значение и требуется много наблюдений, чтобы сломать сте­реотип и подтвердить, что человек или группа на самом деле честны.

Систематическая таксономия глаголов и прилагательных, которая составляет межличностный язык, была предложена Симином и Фидлером (Semin and Fiedler, 1988, 1991). На самом конкретном уровне описательные глаголы действия говорят о специфических действиях в специфических ситуациях с ограниченным объяс­нением вне пределов наблюдаемого действия (например, обмениваться рукопожа­тиями, целовать, отворачиваться). Интерпретивные глаголы действия (помогать, обижать, мешать) также относятся к эпизодам единичного действия, но абстраги­рованы от физических и перцептивных свойств, через которые проявляется дей­ствие. На следующем уровне абстрагирования глаголы состояния (любить, уважать, не любить) относятся к более длительным аффективным или душевным состояниям, которые абстрагированы от эпизода единичного действия. На высшем уров­не используются прилагательные (честный, ненадежный, жестокий), абстрагиро­ванные от специфических действий, ситуаций, а также персонажей.

Выбор лингвистических категорий имеет важное значение для способа, при помощи которого социальное поведение когнитивно интерпретируется и описы­вается. По мере движения вверх по шкале абстрагирования от описательных глаголов действия к прилагательным для одного и того же поведения могут пред­лагаться различные атрибуции. Например, вербальное поведение Сьюзи можно охарактеризовать как говорит тихо и колеблется, прежде чем высказаться (описа­тельные и интерпретивные глаголы действия) или как робкое и неуверенное (при­лагательные). Второй, более абстрактный стиль, по-видимому, рассказывает боль­ше о личности Сьюзи, предполагает стабильную атрибуцию и отсутствие произ­вольного контроля (то есть прилагательные редко допускают императив «Перестань быть робкой!»). Напротив, первый, менее абстрактный языковой стиль подразу­мевает менее стабильную атрибуцию, более высокий уровень контекстной зави­симости (то есть в другом контексте Сьюзи может вести себя иначе) и более вы­сокий уровень произвольного контроля. Кроме того, специфические термины способствуют намного более четким ссылкам на эмпирический мир, предлагая бо­лее правдоподобные критические проверки и разоблачающие попытки, чем абст­рактные прилагательные. По поводу роли языка в стереотипизации следует доба­вить, что абстрактный язык играет важную роль в женоненавистнической речи Гар­ри Олдза, касающейся работы женщин.

Маасе, Салви, Аркыори и Симин (Maass, Salvi, Arcuri and Semin, 1989) при­менили модель лингвистических категорий к исследованию межгруппового пове­дения в естественных условиях, используя в качестве участников команды Палио. Палио — это традиционные соревнования по скачкам между городами Северной Италии с заметной враждой между группами. Маасе и другие предложили своим испытуемым карикатирующие сцены, изображающие желательное и нежелатель­ное поведение членов либо их команды, либо команды противника. Респонденты были свободны выбирать любой языковой уровень, чтобы описать поведение, о котором шла речь. Лингвистическое межгрупповое смещение проявилось в систематической тенденции описывать негативное внегрупповое и позитивное внутригрупповое поведение в более абстрактных терминах, чем позитивное внегруппо­вое и негативное внутригрупповое поведение (см. рисунок 6.4). Важный социаль­но-психологический смысл этого вывода заключается в том, что независимо от когнитивных искажений или аффективных конфликтов в душах отдельных людей язык, используемый для передачи социального знания между людьми и в средст­вах массовой информации (Maass, Corvino and Arcuri, 1994), будет служить под­креплению и сохранению пристрастия в пользу группы. Лингвистическое меж­групповое искажение не отрицает позитивное внегрупповое поведение и негатив­ное внутригрупповое поведение, оно действует в более утонченной и благородной манере, поднимая стереотипно ожидаемое поведение на более абстрактный уро­вень.

С.Лисовский. Политическая реклама.*