Обзор вопроса о факторах эволюции

Факт приспособления организмов к окружающей их среде настолько импонирует, что уже первые эволюционисты рассматривали проблему исторического преобразования организмов как проблему их приспособления к внешней среде. При этом, довольно естественно, внимание было привлечено физиологическими реакциями организмов, которые могли быть истолкованы как непосредственное их приспособление к изменениям внешней среды. Роль организма и среды в этих процессах понималась, однако, различно, и если Ж. Сент-Илер представлял себе организм как пластическую систему, всецело подчиняющуюся изменениям среды, то Ламарк приписывал основное значение самому организму, который более или менее активно приспосабливается в данной среде. Специфика преобразования определяется, по Ж. Сент-Илеру, средой, причем, конечно, сохраняются только такие изменения, которые оказываются в данных условиях полезными. Между тем, по Ламарку, специфичность реакции определяется самим организмом, который активно изменяется через приспособление своих жизненных функций к новой обстановке. Функциональные же изменения целесообразны уже по своей природе.

Мы не будем останавливаться на разборе основных положений Ж. Сент-Илера и Ж. Ламарка, упомянем только, что в несколько измененной форме эти взгляды разделяются и современными неоламаркистами. Основными недостатками ламаркизма всех видов были и остаются: 1) принятие изначальной целесообразности реакций, в то время как эта целесообразность и составляет основную проблему всякой эволюционной теории. Эта проблема остается неразрешенной; 2) сведение процесса приспособления к одним только количественным изменениям («эволюция как органический рост»). Образование новых органов при этом непонятно. Поэтому уже Ж. Ламарку пришлось прибегнуть к дополнительной теории градаций, которая у других ламаркистов принимает различные формы «принципов совершенствования», «ортогенеза» и др.; 3) принятие совершенно гипотетического и по сути непонятного механизма филогенетического фиксирования физиологических реакций в виде «наследования приобретенных признаков», которое в новейшее время принимается как постепенный переход обычных модификаций в длительные модификации, затем в мутации с неустойчивым вы-

Глаш tV. ПрогрессиёНая эволюция. АдаптациЬгенёз i05

ражением и, наконец, в прочные мутации [Plate, 1935]. Эти недостатки теории столь ясны, что я могу не останавливаться более подробно на критике ламаркистских взглядов. Более новые исследования дали достаточно определенный ответ по вопросу о наследовании «приобретенных» признаков и ясно расшифровали значение положительных, как будто, результатов, полученных в свое время в экспериментальных попытках ламаркистов доказать такое наследование (опыты Штандфуса, Фишера, Каммерера и др.). Частью длительные модификации и случайные мутации, сходные с модификациями, но главным образом бессознательный отбор в генетически не чистом материале, обусловили эти результаты. Различные «принципы совершенствования», так же как и «изначальная целесообразность реакций», заменяют научное объяснение ничего не дающими мистическими представлениями, сведение же эволюции к одним количественным изменениям, механистические аналогии с процессами индивидуального развития и роста представляют столь явное насилие над фактами, что это отбрасывается и более вдумчивыми ламаркистами (начиная с самого Ламарка).

Когда мы говорим в этой связи о «наследовании приобретенных признаков», то речь идет в данном случае, конечно, только о той постановке проблемы, которая была дана ламаркизмом, т. е. о передаче в адекватной форме потомству адаптивных реакций организма путем «соматической индукции» его половых клеток.

Что новые признаки в процессе эволюции вообще приобретаются и все новые приобретения (т. е. новые нормы реакций) особи передаются потомству, в этом, конечно, нет никаких сомнений. Вполне допустима также возможность «параллельной индукции» соматических и половых клеток в тех случаях, когда а те, и другие еще мало дифференцированы. Наконец, само собой разумеется, что в не дифференцированном еще общем зачатке соматических и половых клеток внешние факторы могут вызвать вполне тождественные наследственные изменения. Это касается в особенности индифферентной меристемы растений, а также ранних стадий эмбрионального развития животных, когда половые клетки не детерминированы. Такие новые изменения будут наследственными, и, следовательно, мы их обозначим как мутации (в случае параллелизма это будут параллельные — соматическая и бластогенная мутация). Кроме того, мы не отрицаем и возможности изменяющего влияния внешней среды на половые клетки, ^а также и сомы на половые клетки, которое также может оказаться в виде мутации.

Однако во всех этих случаях не может быть и речи об обязательности адаптивной реакции. Наоборот — это было бы делом исключительно редкого случая. Такие факты не могут быть ис-°льзованы ламаркистами, так как во всех этих случаях наслед-

10б Организм как целое в индивидуальном и историческом развитии

ственное изменение имеет «неопределенный» характер. Направление эволюции дается тогда лишь естественным отбором, который оказывается руководящим ее фактором.

Ламаркизм считает, что адаптивная модификация определяет направление эволюции через ее наследственное фиксирование. Однако, по Дарвину, сама адаптивность модификаций есть результат эволюции, т. е. не есть нечто новое. Новое дается только «неопределенными» наследственными изменениями, т. е. мутациями (с ее нормами реагирования), по современной терминологии. Мы не отрицаем изменяющего влияния среды, но мы категорически отрицаем возможность построения эволюционной теории на явлениях адаптивной модификации. Это было в свое время с предельной ясностью разобрано К. А. Тимирязевым, который при этом ссылается и на обстоятельную критику теории «прямого приспособления», данную в известной книге Детто [Detto, 1904]. Тем не менее антидарвинизм все время продолжает пользоваться ламарковскими понятиями прямого приспособления, покоящегося на изначальной способности организма к целесообразным реакциям.

Из теоретических построений более современных ламаркистов следует остановиться лишь на новейших взглядах Гармса [J. Harms, 1929, 1934], как основанных на большом новом материале, и особенно на работе Вайденрайха [Weidenreich, 1921], как учитывающей в наибольшей степени данные генетики. Гармсу принадлежит ряд интереснейших исследований, разбирающих последовательные фазы приспособления различных морских животных к жизни на суше. Наблюдения произведены в прибрежных зонах Малайского архипелага (главным образом о-в Ява) и дополнялись целым рядом экспериментальных исследований, показавших замечательную пластичность многих прибрежных животных. По Гармсу, нормально реализуются лишь некоторые потенции или гены, целый ряд других находится в скрытом, нереализованном, или в подавленном («реликтовые» гены) состоянии. Изменение среды модифицирует одни гены, активирует другие — латентные гены, или вновь мобилизует реликтовые гены. Таким образом, среда непосредственно вызывает наследственные изменения организма. Поскольку специфика изменений определяется в значительной мере, средой, различные организмы изменяются в сходной среде конвергентно. Первоначально изменения могут быть не особенно прочными, т. е. имеют характер модификаций, но при длительном и постоянном влиянии среды они приводят к прочным изменениям генов или к образованию новых генов, или радикалов (по Л. Плате) и таким образом приобретают наследственно прочный характер «идиомодификаций». Из интереснейшего фактического материала выводятся, таким образом, без достаточной критики самые обычные механо-ламаркистские заключения.

В работе Вайденрайха естественный отбор не отрицается, но

Глава IV. Прогрессивная эволюция. Адаптациогенез 107

усиленно подчеркивается, что он действует только на фенотипы. При эволюции организмов сначала происходит их испытание, а затем унаследование (ламарковский принцип), а не наоборот — сначала унаследование, а потом испытание (принцип отбора). Каждое изменение (мутация) освобождается (wird ausgelost) внешним фактором, который оказывает свое влияние через организм. Всякое влияние среды основано на соматической индукции (хотя при этом не имеются в виду противоположности между сомой и половыми клетками). Организмы как исторические существа реагируют, однако, только в пределах их степени дифференциации и специализации в данный момент. Поэтому, хотя среда и определяет направление изменений, однако только в рамках данной конституции. Реакция организма представляет, по Вайденрайху, нечто вроде восстановления нового равновесия. Специфика реакции определяется в основном самим организмом. Если эта реакция неблагоприятна, то организм погибает. Только те особи размножаются (и в этом значение естественного отбора), которые реагировали на изменение среды соответственным изменением, обеспечившим их переживание. Очень незначительные индивидуальные различия связаны нередко с весьма различным реагированием и приобретают, следовательно, большое значение в эволюции организмов. Влияние отбора, однако, «пассивное», так как он не определяет направления изменений. Последние определяются только требованиями среды и конституцией организма. Индивидуальные переживания («Erlebnis») и индивидуальные реакции одни только определяют строение организма, и на всегда несколько различном влиянии среды и сложной взаимозависимости органов покоится большая изменчивость особей. Мир организмов состоит исключительно из фенотипов. Правда, организм не сразу подвергается изменениям длительного характера — он обладает известной косностью. Известная стойкость обеспечивает вместе с пластичностью жизненность данного типа.

Процесс эволюции по своей сути является процессом феноти-пическим. Организм в своем развитии реагирует на онтогенетические факторы развития и принимает свои дефинитивные формы ^в значительной мере при участии функционального приспособления. Изменение строения, как специфическая реакция организма на изменение внешней среды, первоначально вызывается средой, через посредство функциональных раздражителей, но затем новая форма реакции «фиксируется» через замену функционального раздражителя внутренним.

Вайденрайх разбирает огромный литературный материал, и его работа отличается гораздо большей логичностью, чем работы других ламаркистов. Все же, хотя и в несколько более скрытой форме, Мы имеем здесь обычное наследование приобретенных признаков, или переход модификаций в мутации под видом «фиксирования новых реакционных состояний» через замену функцио-

108 Организм как целое в индивидуальном и историческом развитии

нального раздражителя внутренним. Логическая ошибка Вайден-райха, как и других ламаркистов, принимающих известное значение естественного отбора, состоит в том, что они не замечают того, что индивидуальные различия в реагировании организма на одни и те же изменения среды как раз и определяются его конституцией, т. е. в конце концов его наследственными особенностями, или его генотипом. Отбор по фенотипам, или по индивидуальным реакциям, является (при определенных условиях среды) вместе с тем отбором генотипов. Что же касается принятия замены внешних раздражителей внутренними, то это очень интересная проблема, заслуживающая большого внимания, однако совершенно не разрешаемая необоснованной гипотезой «фиксирования реакционных состояний». В таком виде она ничем не отличается от вульгарного ламаркистского наследования приобретенных признаков, от голословного принятия преобразования модификаций в мутации.

Нужно еще отметить, что критика Вайденрайхом современных, довольно уже определенных, понятий генетики показывает полное непонимание их значения. Так как такое непонимание, к сожалению, в высшей степени распространено даже среди лиц, работающих в области генетики, то нам приходится на этом немного остановиться. Только четкое разграничение понятий и ясная терминология могут помочь нам разрубить целый узел противоречий, которые накопились вокруг вопроса о значении естественного отбора и индивидуальной приспособляемости в эволюции.

Вайденрайх критикует иогансеновские определения понятий генотипа, фенотипа и особенно нормы реакций как слишком абстрактные. Он теряется в том, какой конкретный тип реакции (в случае разных условий) следует называть генотипом и какой — фенотипом. Если весь фенотип является выражением нормы реакции, т. е. наследственных свойств, то почему же говорят о ненаследственности модификаций, которые тоже являются выражением нормы реакций, и т. п.

Таким же сплошным недоразумением является и искание в любой особи его наследственных (генотипических) и ненаследственных (фенотипических) свойств и признаков, как это нередко делают даже генетики. Нужно твердо условиться называть всю реализуемую организацию только фенотипом, а под генотипом понимать только ту наследственную базу, которая при данных условиях среды привела к реализации именно такого фенотипа. Определенная наследственная норма реакции характеризует генотип, а результат реакции при определенных условиях среды выражается данным фенотипом. Нельзя также ставить знак равенства между фенотипом и модификацией — это приводит к тому противоречию, которое отметил Вайденрайх. Модификация означает не фенотип, а изменение фенотипа, обусловленное измене-

Глава IV. Прогрессивная эволюция. Адаптациогенез 109

_нйем внешней среды, так же как мутация означает изменение фенотипа, обусловленное изменением наследственной базы развития, т. е. генотипа. И модификация, и мутация познаются только сравнением. Конкретную модификацию определенного фенотипа, обусловленную изменением среды, можно бы назвать модификантом, так же как конкретное наследственное изменение фенотипа называют мутантом.

Совершенно ясно, что признаки как элементы фенотипа не являются сами по себе наследственными, поскольку они представляют результат процесса развития, обусловленного как генотипом, так и средой. Все признаки приобретаются, т. е. развиваются. Новое приобретение признака как процесс, в смысле изменения организма, может быть обусловлено изменением среды, это модификация,— она зависит в своем проявлении от определенных условий среды, т. е. от внешних факторов развития; поэтому мы ее считаем ненаследственной. Новое приобретение признака в смысле изменения организма (что познается сравнением) может быть обусловлено изменением генотипа, это мутация,— она зависит в своем проявлении от изменения во внутренних факторах развития; поэтому мы ее считаем наследственной.

Вся проблема наследования приобретенных признаков оказывается поставленной ошибочно. Мы можем ставить вопрос только об эволюционном значении приобретенных изменений. Эта проблема сводится к вопросу о том, может ли внешний фактор развития в процессе эволюции превратиться во внутренний. В таком виде этот вопрос может показаться не совсем ясным. Однако мы вполне вправе поставить эту проблему в другой, гораздо более четкой формулировке: может ли внешний фактор быть заменен внутренним и происходит ли такой процесс замены в конкретной эволюции? В случае положительного ответа на этот вопрос (а мы увидим, что ответ неминуемо должен быть положительным) перед нами выдвигается весьма важная задача — выяснить, какие процессы являются ответственными за такую замену, каков механизм этой замены. Это и есть наиболее актуальная задача, стоящая перед эволюционной теорией на современном этапе ее развития. К рассмотрению этих вопросов мы и перейдем в дальнейшем, предварительно же рассмотрим еще другие линии развития эволюционных проблем, именно те линии, которые коренятся не в ламарковском, а в дарвиновском понимании эволюции.

Ч. Дарвин дал совершенно новое понимание приспособляемости организмов и вместе с тем ясно вскрыл основной механизм Их преобразования. Теория естественного отбора была и остается единственной теорией, дающей материалистическое разрешение проблемы приспособления организмов, т. е. относительной их целесообразности. Целесообразность не есть изначальное свойство сего живого. Она есть результат исторического развития орга-

110 Организм как целое в индивидуальном и историческом развитии

низмов в определенной среде и выражается исключительно во взаимоотношениях конкретного организма е., этой определенной средой. Проблема целесообразности организмов полностью разрешена, и это навсегда останется основной заслугой Ч. Дарвина. Вместе с тем, как мы увидим дальше, теория естественного отбора является единственной теорией, объясняющей возникновение и преобразование наследственных механизмов, т. е. прочное фиксирование того внутреннего аппарата, который гарантирует развитие в определенных условиях строго определенного, дифференцированного, но вместе с тем в своих частях структурно и функционально согласованного, т. е. целостного, организма. К сожалению, это последнее в значительной мере выпало из поля зрения эволюционистов последарвиновского периода, которые шли дальше по пути анализа и, вскрывая дифференцирующее значение естественного отбора, не заметили его роли, как фактора интегрирующего. Особенно характерным представителем этого периода был А. Вейсман, который в своем анализе проник далеко за пределы фактов, приобретенных наблюдением и экспериментальным исследованием. Его теория развития и наследственности представляет образчик вполне логичного умозрительного построения, основанного, однако, на некоторых довольно произвольных допущениях. Анализ строения наследственного вещества имеет характер почти гениального предвидения, между тем как его теория развития полностью разрушилась при первых же попытках ее экспериментальной проверки. Для нас интересно отметить предполагаемое А. Вейсманом прогрессивное расчленение организма при процессах неравнонаследственного клеточного деления. Качественные различия ядерной субстанции (т. е. наследственного вещества-зачатковой плазмы) оказываются, по Вейсману, полностью ответственными за различный ход дифференцировки в различных частях организма и в отдельных их клетках. Процесс развития имеет мозаичный характер, т. е. свойства каждой части определяются факторами (зачатковой плазмой), заключающимися именно в этой части. Каждая часть развивается путем «самодифференцирования», т. е. независимо от другой части.

Мы не будем здесь разбирать теорию развития А. Вейсмана, это не входит в нашу задачу, отметим только, что логическим выводом из этой теории является представление о том, что и в процессе эволюции отдельные части организма, отдельные его признаки, изменяются независимо друг от друга (так как эти изменения определяются бластогенными изменениями некоторых детерминантов, которые обусловливают развитие известной части организма и определяют характер ее дифференцировки). Орга-> низм эволюирует как определенная сумма частей, как комбинация независимых друг от друга признаков. Вот эти представления о том, что в мутациях мы имеем изменения отдельных признаков, что при скрещиваниях они по-разному комбинируются,

Рлава IV. ЙрбгрёёсйвиаЛ эволМция. Адаптацйоёепез ill

что естественный отбор идет по отдельным признакам и, в лучшем случае, что он идет по определенным комбинациям признаков и что в процессе эволюции изменяются независимо друг от друга различные признаки организма, чрезвычайно глубоко внедрились в сознание биологов-эволюционистов последарвиновскогО периода. Неодарвинизм, а вслед за ним мутационизм и генетика разложили организм на признаки и утеряли связь между частями целого. Фиксировав свое внимание на процессах дифференци-ровки, они упустили непрерывно с ним связанный важнейший процесс прогрессивной интеграции.

Первыми неодарвинистами считают обычно не совсем без основания А. Уоллеса, а иногда и Ф. Гальтона, так как А. Вейсман положил в основу своей теории взгляды именно этих двух авторов на эволюцию и на наследственность. Ф. Гальтон со своей теорией корня является прямым предшественником учения А. Вейсмана о непрерывности зародышевой плазмы, а у А. Уоллеса мы имеем и отрицание значения модификаций в эволюции, и, в значительной мере, представление о независимом в процессе эволюции изменении отдельных частей и признаков организма.

В этом мы имеем уже заметное уклонение от воззрений самого Ч. Дарвина, которое не может оцениваться как положительный вклад в эволюционную теорию.

Ч. Дарвин признавал возможность видоизменений, зависящих от «самопроизвольной изменчивости», не связанной с отбором, и относил к этой группе как раз многие важные для систематика, но безразличные для жизнеспособности особи, видовые признаки. «Но невозмояшо объяснить этой причиной бесчисленное множество особенностей строения, столь хорошо приспособленных к образу жизни каждого вида» [1939, с. 428].

Кроме того, и это мы здесь подчеркиваем, Ч. Дарвин признавал, что «...многие морфологические изменения могут быть отнесены на счет законов роста и взаимодействия частей, независимо от естественного отбора» [1939, с. 431]. «Даже в том случае, когда отбор применялся человеком лишь к какому-нибудь одному признаку,— чему лучшим примером могут служить наши культурные растения,— мы неизменно замечаем, что если эта одна часть, будь то цветок, плод или листья, весьма сильно изменилась, то и другие части почти все претерпели легкие изменения» L1939, с. 427]. Одним словом, Ч. Дарвин придавал огромное значение «соотносительной изменчивости» частей в процессе эволюции, а не рассматривал организм как сумму независимо друг от ДРУга изменяющихся признаков.

Между тем в теории А. Вейсмана получили дальнейшее развитие именно взгляды А. Уоллеса о независимой изменчивости Р^знаков и о процессе естественного отбора, идущего по этим ^зависимым признакам, а не по организму в целом. Поскольку теории А. Вейсмана мы имеем совершенно законченную кон-

Ш Организм как Целое в индивидуальном и исФорйчёскоМ развитии

цепцию, наиболее полно охватывающую проблемы эволюционной теории, но во многом идущую вразрез с положениями Ч. Дарвина, нам придется остановиться несколько подробнее на основных ее положениях.

В теории Дарвина естественному отбору отводится совершенно определенное место. В борьбе за существование происходит преимущественное переживание и размножение тех особей одного вида организмов, которые в целом более приспособлены к данным условиям существования. Отбор происходит, следовательно, между особями одного и того же вида и ведет к прогрессивному Приспособлению этого вида к изменяющимся жизненным условиям. Как многократно подчеркивал Ч. Дарвин, естественный отбор не объясняет возникновения изменений, а только их накопление в определенном направлении: «Иные даже вообразили, что естественный отбор вызывает изменчивость, между тем как он предполагает только сохранение таких изменений, которые возникают и полезны организму при данных жизненных условиях» [1939, с. 328].

Между тем Вейсман пошел именно по пути «объяснения» самой изменчивости посредством распространения принципа естественного отбора на совершенно иные категории явлений, именно на процессы, протекающие внутри самого организма. В основу этих представлений легла мысль В. Ру о значении «борьбы частей» и внутреннего отбора в процессе индивидуального развития организма. По мнению Ру, различные органы, ткани, клетки и даже молекулы борются между собой из-за пищи. При этом побеждают более сильные, функционирующие элементы, в то время как бездеятельные части постепенно атрофируются. Таким путем В. Ру пытался объяснить явления индивидуальной приспособляемости организма и процессы развития подчас тончайших функциональных структур. Гипотеза «борьбы частей» не выдерживает критики, как это было отмечено уже многими авторами. Мы здесь не будем на этом останавливаться, так как это выходит за рамки нашей темы. Вейсман воспринял эту точку зрения для объяснения ненаследственной, модификационной изменчивости; он не останавливается, впрочем, на ней, так как, по его мнению, она не играет никакой роли в процессе эволюции. Однако он разработал далее представление о молекулярном отборе В. Ру и пытался таким образом объяснить явления наследственной изменчивости. Как известно, Вейсман первоначально считал источником последней «амфимиксис», т. е. соединение в одной клетке (зиготе) двух, всегда несколько различающихся, родительских наследственных субстанций. В дальнейшем он, однако, глубже разработал учение о «зародышевой плазме» и пришел к выводу, что, играя большую роль в комбинативной изменчивости, «амфимиксис не может создать-новых изменений». По гипотезе Вейсмана, зародышевая плазма состоит из довольно

Рлава IV. Прогрессивная эволюция. Адаптйциогенез 113

сложной иерархии наследственных единиц (биофоры, детерминанты, иды и иданты), из которых наибольшее значение имеют «детерминанты», т. е. определители известного рода клеток, а следовательно, и отдельных свойств организма. Первоисточником наследственных изменений Вейсман считает прямое воздействие внешних факторов на зародышевую плазму. В силу _тех или иных различий эти воздействия сказываются преимущественно на одних или других детерминантах. Это приводит к некоторым различиям в их питании. Одни детерминанты становятся немного сильнее, другие ослабляются. Если возникли такого рода различия между детерминантами, то в дальнейшем они только усиливаются благодаря внутренней борьбе. Более сильные' детерминанты являются и более активными в процессе извлечения пищевого материала, они быстрее растут и производят более сильных потомков. На долю более слабых детерминантов остается меньше пищи, и в результате они ослабляются еще больше, уменьшаются или даже исчезают. С усилением детерминантов связано прогрессивное развитие органов или признаков, а с их ослаблением — регресс, редукция соответствующих частей. Зачатковый отбор, возникая на базе случайного изменения, ведет, следовательно, к определенно направленной наследственной изменчивости. Таким образом, Вейсман пытается объяснить начальные фазы возникновения новых признаков и их развития до того уровня, когда они начинают приобретать «селекционное значение» в процессе дарвиновского отбора особей. Этим же принципом он пытается дополнить и свою теорию «панмиксии» для объяснения редукции и исчезновения органов, потерявших селекционное значение.

Легко видеть, что зачатковый отбор Вейсмана не имеет ничего общего с естественным отбором Дарвина. Это чисто спекулятивное построение, ведущее вместе с тем к принятию своеобразного ортогенеза, т. е. к представлениям, с которыми сам Вейсман раньше считал нужным бороться. Трактовка детерминантов как самостоятельных единиц, конкурирующих за жизненные средства, совершенно произвольна. Наконец, если бы существо-^вала изменчивость, автоматически направляемая в сторону увеличения прогрессивных органов и уменьшения регрессивных, как это предполагает теория зачаткового отбора, то это не могло "Ь1 пройти незамеченным и давно было бы установлено в экспериментальных исследованиях над чистыми культурами животах и растений.

В сущности, теория зачаткового отбора представляет собой

^ае просто распространение принципов дарвинизма на иные кате-

°рии биологических явлений, а их извращение — сведение к

простому механическому принципу равновесия. В самом деле,

^та теория представляет собой лишь учение о равновесии детер-

бантов в зародышевой плазме. Это равновесие нарушается

114 Организм кап целое в индивидуальном и историческом развитии

как при случайных воздействиях внешних факторов на отдельные детерминанты, так и в случае естественного отбора особей, обладающих теми или иными случайными уклонениями. Всякое уклонение имеет поэтому тенденцию автоматически усиливаться. Этот ортогенез, подчеркнутый Вейсманом в заглавии своей работы «О зачатковом подборе как источнике определенно направленной изменчивости» [1896], представляет уже не просто уклонение от учения Дарвина, а самый подлинный антидарвинизм. Зачатковый подбор подменяет теорию естественного отбора и делает последнюю, собственно, излишней. Естественному отбору отводится лишь скромная роль могильщика.

Теория зачаткового отбора Вейсмана уже с самого начала не встретила никакого сочувствия и не оказала влияния на дальнейшее развитие эволюционной теории, хотя сам автор считал ее основным своим достижением: «В этом перенесении принципа отбора на все ступени жизненных единиц и заключается центр тяжести моих воззрений. Этой мыслью и проникнуты предлагаемые лекции, и ею обусловливается, по моему мнению, главное значение этой книги. Эта мысль должна остаться, если даже все остальное окажется преходящим» [1904]. Так писал Вейсман во введении к своим известным лекциям по эволюционной теории. И все же именно эти воззрения не имели никакого успеха.

Однако некоторые представления, связанные с гипотезой зачаткового подбора как и с отвергнутой мозаичной теорией развития, во многом переяшли эти гипотезы и довольно прочно укоренились в сознании биологов. Я имею в виду представление о независимых друг от друга признаках и свойствах организма, определяемых в своем развитии обособленными наследственными единицами — детерминантами. Представление об организме как о мозаике независимо друг от друга меняющихся признаков и есть то, что осталось от неодарвинизма. Оно было развито далее в мутационной теории и в генетике, имело в свое время большое значение и полностью еще не изжито до настоящего времени.

Мысль о составе организма из самостоятельных яшзненных единиц различного порядка буквально доминирует во всей концепции Вейсмана. Она лежит в основе всех представлений об индивидуальном развитии, о внутреннем отборе, о зачатковом отборе и о самом процессе эволюции. Борьба автономных жизненных единиц различного порядка положена Вейсманом в основу всех процессов как индивидуального, так и исторического развития.

Как видно, представление об автономности жизненных едй" ниц не означает их полной независимости в индивидуальном раз-витии. Вейсман признает существование корреляций. Взаимодействие частей выражается, однако, лишь в борьбе за жизненные средства. И здесь мы имеем своеобразное учение о равно-

Глава IV. Прогрессивная эволюция. Адаптациогенез H5

весии. Модификации и коррелятивные изменения представляют лишь привходящие под влиянием внешних факторов нарушения равновесия. Они не входят с органической необходимостью в процессы индивидуального развития. Это не необходимые факторы развития, а воздействия, изменяющие естественное течение процессов. Они по сути чужды автономным и преформирован-ным процессам индивидуального развития. Корреляции, как и модификации, имеют значение лишь временных, т. е. ненаследственных, нарушений, не входящих в процесс исторического развития организмов. Ни корреляции, ни модификации не имеют, следовательно, никакого значения в, эволюционном процессе.

Эволюция совершается путем бластогенных изменений в отдельных признаках, и ее закономерности определяются в основном закономерностями этих изменений (т. е. изменениями детерминантов, возникающими под влиянием случайных воздействий среды, но в дальнейшем ортогенетически нарастающими). Естественный отбор особей имеет дело уже с готовыми формами, развивающимися независимо от этого отбора (на основании зачаткового отбора). Роль движущего фактора эволюции переносится с дарвиновского естественного отбора на процессы, протекающие в наследственном веществе. Естественный отбор Дарвина рассматривается главным образом как фактор, уничтожающий негодные формы, а не как творческий принцип эволюции.

Резюмируем сказанное об А. Вейсмане.

Неодарвинизм сошел с позиций чистого дарвинизма, распространив представление об отборе на иные явления, протекающие внутри самого организма. Самое понятие отбора при этом неизбежно извратилось. Через гипотезу зачаткового отбора Вейсмаи пришел к признанию своеобразного ортогенеза. Тем самым главное внимание было обращено на процессы, протекающие внутри наследственного вещества, а роль естественного отбора Дарвина низведена до значения второстепенного, по сути — уничтожающего фактора (вопреки прежним установкам того же автора, писавшего «о всемогуществе естественного отбора»). В связи с мозаичной теорией индивидуального развития и признанием автономности жизненных единиц различных категорий стоит и признание независимости наследственных изменений отдельных признаков. Изменения в отдельных детерминантах ведут к изменениям в отдельных признаках и свойствах организма. В процессе эволюции происходит последовательное преобразование отдельных признаков, частей, органов. Организм представляет собой мозаику независимо изменяющихся признаков.

Представление об организме как о мозаике самостоятельных признаков и свойств, определяемых независимых друг от друга Наследственными единицами, оказалось в свое время в высшей степени плодотворной рабочей гипотезой. Вспомним, что законы •Мбнделя только и могли быть установлены благодаря тому, что

116 Организм как целое в индивидуальном и историческом развитии

все внимание исследователя было сосредоточено на отдельных резко выраженных признаках. Огромные успехи всего первого этапа развития генетики обусловлены этой концепцией, воспринятой и обостренной прежде всего Г. де Фризом.

В своей мутационной теории Г. де Фриз тесно примыкает к представлениям А. Вейсмана. Однако вместе с тем он ее уже вполне сознательно противопоставляет теории Дарвина. Подобно Вейсману, Г. де Фриз также принимает состав каждого организма из резко обособленных, наследственных свойств. Однако в то время как Вейсман мыслит себе наследственные преобразования отдельных признаков постепенно нарастающими, в силу количественных изменений в соответствующих детерминантах, Г. де Фриз постулирует внезапные скачкообразные изменения: «Особенности организма слагаются из резко отличающихся друг от друга единиц...», «переходы... так же мало возможны между этими единицами, как между молекулами». В силу внезапных скачкообразных изменений в отдельных признаках возникают сразу новые формы — новые элементарные виды (жорданоны). Новые виды, возникшие путем скачкообразного изменения, или мутации, оказываются сразу вполне стойкими: «Выйдя из материнского вида, новые виды тотчас становятся неизменными. Для этого не требуется ряда поколений, никакой борьбы за существование, никакого устранения неприспособленных, никакого подбора». Таким образом, де Фриз, по собственному своему признанию, «объединяет положение о неизменности видов с теорией их общего происхождения», т. е. с эволюционной теорией. Такая своеобразная эволюция происходит пароксизмами—взрывами видообразования, при которых материнский вид распадается на множество новых. Более или менее длительные периода постоянства данного вида прерываются мутационными периодами, ведущими к образованию многих новых форм. Элементарные виды возникают скачками, независимо от каких-либо прямых или косвенных влияний внешней среды. Прогрессивная эволюция строится на последовательной смене коротких мутационных периодов и длительных периодов постоянства видов. Кроме этого, довольно часто наблюдаемые регрессивные мутации ведут к образованию разновидностей (которые, следовательно, не рассматриваются де Фризом как возникающие виды). Наконец,.некоторое, но во всяком случае подчиненное, значение в процессе эволюции имеет и комбинативная изменчивость, основанная на скрещивании различных форм между собой.

В мутационной теории все внимание сосредоточивается, следовательно, на внезапных наследственных изменениях — мутациях, якобы, дающих сразу законченные новые формы. Значение естественного отбора снижается еще больше, чем у Вейсмана, и вместе с тем яснее становится различие между пониманием отбора у Дарвина и у неодарвинистов.

Глава IV. Прогрессивная эволюция. Адаптациогенез 117

В теории Ч. Дарвина борьба за существование и естественный _оТбор происходят между различными особями одного вида организмов. Именно в этом отборе наиболее приспособленных особей вид в целом повышает свою организацию и перестраивает ее соответственно требованиям среды. У Вейсмана зачатковый подбор происходит не между однородными, а между разными детерминантами. У Г. де Фриза естественный отбор происходит уже только между готовыми элементарными видами, т. е. между изолированными новыми формами, между группами, а не между особями одной популяции. Эта форма естественного отбора, основанного на межвидовой конкуренции (в существовании которой никто, конечно, не сомневается), не может иметь творческого значения в эволюции. В этом случае естественный отбор решает лишь вопрос о переживании и распространении уже готовых форм через уничтожение неприспособленных к данным условиям. Естественный отбор выступает здесь в роли могильщика, уничтожающего нежизненные типы и уменьшающего разнообразие органических форм.

Между тем в теории Дарвина естественный отбор, уничтожая менее приспособленные особи одного вида, тем самым преобразует весь вид в целом, творит новые формы и увеличивает разнообразие органических форм. Это глубокое различие в понимании естественного отбора Дарвином и мутационистами до сих пор еще не вполне осознано. В генетике еще довольно упорно держатся представления де Фриза, поддержанные до последнего времени Т. Г. Морганом и его школой.

Развившаяся в нынешнем столетии генетика восприняла взгляды Г. де Фриза (а в значительной мере и А. Вейсмана) и перенесла его представление о неизменности видовых признаков на наследственную субстанцию. Если Вейсман говорил о стойкости зародышевой плазмы, то это не означало ее неизменности. Наоборот, Вейсман признавал возможность как случайных, так и закономерных (ортогенетических) ее изменений. Изменения детерминантов мыслились им только как количественные изменения в результате внешних влияний и их борьбы за пищу.

Однако генетика попыталась внести дальнейшие ограничения. Эксперименты скрещивания показали действительно исключительную стойкость наследственных единиц. Так как большинство Мутаций имело регрессивный характер или могло быть таким образом истолковано, то была высказана гипотеза, что наследственные единицы, гены, неизменяемы и мутации представляют собой результат выпадения отдельных генов из наследственного вещества. Так возникла гипотеза присутствия и отсутствия ге-^а°в (Бэтсон). Представление о неизменяемости генов привело с логической необходимостью к попыткам объяснить всю прогрессивную эволюцию установлением лишь новых комбинаций генов ^в результате скрещивания (Лотси).

118 Организм как целое в индивидуальном и историческом развитии

Генетика была вынуждена отказаться от своих представлений под давлением фактов. Явления множественного аллеломорфиз-ма, а затем установление обратных мутаций опровергли гипотезу присутствия и отсутствия, а вместе с тем и положение о неизменяемости генов. Гены, несомненно, изменяемы. Однако каковы источники их изменяемости? Механистические представления о роли среды в определении направления мутационной изменчивости опровергнуты многочисленными фактами. Поэтому буржуазная логика, отвергая значение внешнего фактора, ищет источников мутационных изменений наследственной субстанции внутри последней. Отсюда автогенетические взгляды огромного большинства современных генетиков. Экспериментальное получение мутаций под влиянием рентгеновых лучей у дрозофилы Мёллером, а затем другими авторами и на других объектах, а также аналогичный результат опытов с другими факторами, как температура, химические агенты, показали, что при этом получаются различные мутации, изредка встречающиеся и независимо от подобных экспериментов. Поэтому во внешних агентах нельзя видеть специфических возбудителей определенных мутаций. Отсюда буржуазная логика ведет к отрицанию какой бы то ни было определяющей роли среды и возвращает буржуазную мысль вновь к автогенетической концепции. Внешние раздражители, как рентген, температура, химические агенты, могут лишь ускорить течение мутационного процесса, источники которого коренятся в свойствах самой наследственной субстанции (генов). В связи с этим в эволюционной теории в настоящее время решительно преобладают различные автогенетические течения.

Мы, однако, не ставим здесь своей задачей разбор общего состояния эволюционного учения. Мы обращаем главное внимание на понимание самого организма. Он остается и у автогенетиков полностью расчлененным: организм — это сумма признаков, определяемых в своем развитии известной -комбинацией генов. Гены, правда, изменяемы, но эти изменения независимы от внешней среды.

Логическое завершение находят взгляды эволюционистов второго периода развития генетики в теория преадаптации Л. Кено [Cuenot L., 1914, 1932], которой, по сути, следуют Парр [A. Parr, 1926], Дэвенпорт и многие другие генетики. На теорий преадаптации, т. е. предварительного приспособления, нам придется немного остановиться, так как здесь особенно ясно видно, что представление об организме как о сумме признаков приводит к совершенно неразрешимым противоречиям. Подобно другим автогенетикам, Кено полагает, что естественный отбор имеет значение консервативного фактора, сохраняющего обычно средний тип, т. е. уничтожающего особи, уклоняющиеся более заметно от этого типа. При изменении среды естественный отбор играет роль фильтра, пропускающего в новую среду только то, что

Рлава IV. Прогрессивная эволюция. Адаптацидгенеа 119

уже приспособлено к этой среде. Кено приводит в доказательство своих построений факты такого рода: при систематическом внесении животных пресноводной фауны в соленые воды можно установить, что новая среда допускает вселение и размножение только тех пресноводных форм, которые по своим наследственным свойствам способны акклиматизироваться в этих специальных условиях. Все свободные места в природе всегда заселяются подходящими организмами из окружающей среды. Население заброшенных шахт составляется исключительно из таких представителей окружающей фауны, которые вообще любят темноту, сырость.

В таких фактах мы, конечно, не может видеть каких-либо данных в пользу теории преадаптации, поскольку здесь изучались лишь закономерности расселения определенных форм, а не их преобразования в эволюционном процессе. Гораздо интереснее следующие факты: мы знаем, что большинство морских животных и особенно, например, раков откладывает многочисленные мелкие яйца, из которых развиваются характерные личиночные формы, ведущие нередко длительную пелагическую жизнь. Личинки проходят нередко целую серию преобразований (смена личиночных форм, метаморфоз) до окончательного сформирования взрослой формы. Так, например, для высших раков характерны стадии: науплиус, метанауплиус, протозоеа, зоеа, метазоеа, ми-зис. Между тем пресноводные животные, в частности обыкновенные раки, характеризуются тем, что откладывают относительно крупные яйца в небольшом числе и что из этих яиц почти прямо, минуя многочисленные стадии, развивается молодое животное, сформированное уже по типу взрослого. Известен целый ряд форм типично морских раков (крабы, креветки), живущих, однако, в полусоленых или пресных водах устьев рек (краб Potamon и креветки Palaemonetes varians и Palaemon). У этих форм, в отличие от их ближайших морских родичей,— крупные яйца и почти прямое развитие. Кено указывает, что обычные морские формы, обладающие мелкими яйцами и личинками, не могут подняться в реки, так как их личинки сносятся течением обратно в море. Только те формы, которые уже имеют более крупные яйца и сокращенное развитие, могут преодолеть течение и проникнуть в реки. Конечно, это не значит, что требуется сразу полное развитие требуемого признака, полное приспособление к совершенно иной среде. Переход в новую среду происходит постепенно. Последовательность «приспособления» есть последо-^вательность эволюции при прохождении через ряд промежуточных этапов. В данном случае формы с немного более крупными ^Яицами могли приближаться к устьям рек, формы с еще несколько более крупными яйцами заселяли эти устья (причем, заселение могло происходить сначала лишь взрослой формой, в то Ремя как личинки скатывались назад в море и т. п.) и только

120 Организм как целое в индивидуальном и историческом развитии

формы с наиболее крупными яйцами и соответственно прямым развитием могли подниматься выше по течению рек. К этому следует прибавить, что и у чисто морских форм раков встречаются иногда крупные яйца с прямым развитием: таковы омар рак Neplirops norvegicus и некоторые виды Thalassinidae и Alphei-dae. Морские немертины рода Prostoma имеют тоже прямое развитие в отличие от большинства своих родичей. Единственная известная пресноводная немертина принадлежит именно к этому роду.

Приспособления, позволяющие виду жить в данной среде, т. е. для этой среды совершенно необходимые, появляются но теории преадаптации еще у предков в качестве предварительного приспособления. Их можно встретить то тут, то там у видов, населяющих соседние области или соседние среды, которые были уже раньше заселены. Там они носят характер особенностей индифферентных, полуполезных и появились они там случайно как случайные вариации и нет основания искать им объяснения у Ламарка или у Дарвина. Но, благодаря присутствию этих предварительных приспособлений, данные виды могут покинуть свои привычные условия обитания и перейти в новые, еще никем не занятые места.

Таким образом, Кено приходит к выводу, что «приспособление» уже предсуществует и форма возникает независимо от среды. Приспособление не есть результат отбора определенной структуры в данной среде, а результат выбора подходящей среды для данной структуры (Davenport). He пища влияет на форму зубов, а эта последняя (форма) определяет род пищи (О. Aichel). История развития бугорков на коренных зубах показывает, что эти структуры должны были предшествовать тем функциям, которые они должны выполнять (Osborn). Если пещерные животные слепы, то это не потому, что они живут в пещерах, а, наоборот, они могут жить и живут в пещерах потому, что они слепы, и т. д. При эволюции организмов не они приспособляются к среде, а, наоборот, филогенез, как независимый от среды процесс, ведет организм через подходящую для него (при данном его строении) среду (А. Рагг). Взрослое животное при этом часто активно отыскивает подходящую для себя среду.

Эти взгляды достаточно полно отражают теоретические представления современного мутационизма, т. е. огромного большинства современных генетиков (включая Т. Моргана и его школу). Естественному отбору при этом придается лишь значение известного фильтра или фактора, распределяющего организмы по земле. Творческая роль естественного отбора в процессе эволюции полностью отрицается.

Если, однако, рассмотреть тот фактический материал, на котором основывается это теоретизирование, ведущее нас в поис-

Глава IV. Прогрессивная эволюция. Адаптациогенез 121

«ах творческого начала назад, к идеализму додарвиновского периода, то становится совершенно ясно, что вся логика этих роз-зрений построена на изолированном рассмотрении отдельных мутаций или даже, точнее, на рассмотрении мутационных измерений отдельных признаков организма. Организм рассматривается как мозаика признаков, анализируется его приспособляемость р отношении отдельных признаков и совершенно забывается, что р процессе приспособления всегда изменяется весь организм в целом. В самом деле, кажется весьма убедительным, что нередкие рообще мутанты с недоразвитием глаза окажутся в обычной обстановке нежизнеспособными — они гибнут, не оставляя потомства, и, следовательно, такие «гены» не накапливаются в популяции (в этом бесспорное значение естественного отбора как фактора, охраняющего приспособленную к данной среде «норму»). Между тем в условиях пещеры эти же самые мутанты оказываются вполне жизнеспособными. Точно так же кажется весьма убедительным, что только те раки, у которых в результате мутации появились более крупные яйца и, следовательно, более прямое развитие, могут активно переселяться в устья рек и переходить к жизни в пресной воде.

При этом, однако, упускается из виду, что отдельные мутационные изменения, давая материал для эволюции, не составляют, однако, сами по себе эволюционного процесса. В мутационном недоразвитии глаза нельзя еще видеть эволюции, точно так же как увеличением количества желтка в яйце не исчерпывается процесс приспособления морского животного к жизни в пресной воде. Нужно согласиться с замечанием палеонтолога Пом-пецкого (Pompecky), что вряд ли ихтиозавры могли перейти к жизни в море вследствие преобразования конечностей в ласты. Кроме того, однако, приспособление к новой среде никогда не ограничивается изменением какого-либо одного органа. Если мы вполне можем допустить, что животные с дефектными мутациями глаз могут выжить только в пещерах (а также и в условиях подземной или глубоководной жизни без света), то ведь характеристика пещерных животных вовсе не исчерпывается только отсутствием глаз. Пещерные животные часто лишены пигмента в покровах, а, кроме того, что гораздо важнее, отсутствие органа зрения у них обычно компенсируется прогрессивным развитием других органов чувств. То же самое касается роющих позвоночных и глубоководных рыб. Вспомним хотя бы развитие своеобразного щупальца у роющих безногих амфибий — гимно-Фион.

Бескрылые насекомые океанических островов не только бескрылы или обладают недоразвитыми крыльями. И их инстинкты Приспособлены к особенностям островной жизни. При ветреной ^й Даже просто пасмурной погоде эти насекомые прячутся в ме- §^т&х, защищенных от ветра. Нередко бескрылость компенсирует-

122 Организм как целое в индивидуальном и историческом развитии

ся также усиленным развитием ног как органов передвижения (иногда прыгательные задние ноги).

Потеря органа зрения, быть может, и объясняется сохранена-ем дефектных мутаций (да и то не одной). Мы видели, что д вообще редукция органов в большинстве случаев происходит вследствие беспорядочного накопления мутаций по органу, потерявшему свое биологическое значение. Вряд ли такая редукция органов вообще заслуживает названия «приспособление». Однако случайным появлением отдельных мутаций совершенно невозможно объяснить возникновение многих сложных образований являющихся действительно существенными приспособлениями к жизни в темноте (например, органов свечения у глубоководных рыб). Это всегда результат длительного эволюционного процесса, а не выражение одной или нескольких случайных мутаций. Мы можем, пожалуй, допустить, что и редукция глаз, и альбинизм представляют результат случайных мутаций, которые только в условиях подземной жизни могли сохраниться и стать постоянными видовыми признаками. Но тогда нам все же придется принять, что все остальные признаки и, в частности, компенсаторное развитие органов осязания и обоняния, в которых выражается прогрессивный характер морфофизиологических преобразований пещерных (также роющих и глубоководных) животных, должны были быть приобретены уже в данной новой среде, т. е. путем последующей адаптивной эволюции. Ведь мы не можем допустить, что все признаки пещерных животных появились у них случайно — еще до того, как они поселились в пещерах. Мы можем допустить случайное возникновение одной или даже нескольких мутаций, которые вызвали ряд очень простых изменений (как альбинизм или даже редукция глаза), но совпадение целого ряда случайно хорошо согласованных мутаций, приведших к развитию нового органа (например, щупальца у гимнофион), совершенно невозможно. Такие предположения были бы равносильны признанию чуда.

Еще ярче выступает несостоятельность теории преадаптации там, где мы имеем более ясно выраженные процессы прогрессивной эволюции, чем у пещерных животных, у которых организация оказывается в основном упрощенной. Возьмем пример такого животного, как хамелеон (рис. 15). Уже окраска его далеко не проста —- в коже имеются различные, определенным образом расположенные крупные хроматофоры с многочисленными отростками, связанные с нервной системой, через посредство которой окраска животного может рефлекторно изменяться в зависимости от цвета окружающей среды. Этот сложный механизм не мог предсуществовать до того, как животное поселилось в листве деревьев, а мог лишь выработаться в долгом процессе эволюции в данной среде. Точно так же и хватательные лапы хамеле-рца. Длинные конечности хамелеонов снабжены лапами в ви#?

Рлава IV. Прогрессивная эволюция. Адаптациогенез 123

Рис. 15. Хамелеон (Chamaeleo vulgaris) как пример животного, приспособленного к специальной обстановке

_ещей, приспособленных к обхватыванию ветвей (при этом противопоставлены не один первый палец всем остальным, как у большинства лазающих животных, а первые три пальца двум последним в передней конечности и первые два пальца трем последним — в задней). И это — очень сложное приспособление к передвижению исключительно по тонким ветвям деревьев. Нив каких других условиях такие конечности не пригодны. То же самое надо сказать и о цепком хвосте хамелеона, который закручивается своим концом вокруг ветки. Чрезвычайно длинный язык с необычайной быстротой выбрасывается на расстояние до 20 см, что превышает длину всего тела и дает возможность ловить насекомых, сидящих на листьях. Конец языка расширен и снабжен железами, выделяющими клейкую жидкость. Животное не выделяется благодаря своей защитной окраске, движения чрезвычайно плавны, и это позволяет ему совершенно незаметно приближаться к своей добыче. Этому способствует еще удивительное устройство органов зрения. Большие глаза сильно выступают и могут очень свободно вращаться. Притом движения обоих глаз независимы друг от друга, так что хамелеон свободно смотрит одним глазом прямо вперед, а другим — прямо назад или одним глазом вверх, а другим—вниз. В основе этого лежит также ряд очень сложных преобразований, в которых можно видеть лишь приспособление к данной частной обстановке. Допустим весьма невероятное — что глаза и язык преобразовались еще до перехода в данную среду (оставим в стороне то, что тогда это были бы тоже приспособления для ловли насекомых, хотя бы на стволах деревьев или даже на земле, а не «индифферентные или полуполезные» признаки, как это предполагает теория Кено). Тогда мы должны будем все ^е допустить, что цепкий хвост, хватательные лапы, пригодные только на тонких ветвях, плавность движений, при которых избегается сотрясение ветвей (что могло бы спугнуть насекомых), изменчивость окраски и т. д.—все это должно было бы развиться Именно в данной среде, т. е. путем последующей адаптации, как ^Это предполагает теория Дарвина (так же, как и теория Ж. Ланарка). Если же быть последовательным и проводить теорию реадаптации до конца, то мы неизбежно приходим к признанию ^чУда — к чудесному совпадению невероятного числа подходящих

124 Организм как целое в индивидуальном и историческом разбитии

мутаций по целому ряду органов (в сущности, по всему организму).

Мы видим, как теоретические построения неодарвинистов, пытавшихся использовать данные генетики для дальнейшей разработки эволюционной теории, привели либо к отрицанию самой сущности эволюционного процесса и, в конце концов, к признанию чуда, либо к неизгладимым противоречиям. При всем этом всегда остается совершенно непонятным источник мутационной изменчивости, которая в глазах автогенетиков является не только основным материалом для преобразования организмов, но является вместе с тем процессом, определяющим направление этого преобразования (направленная изменчивость). Таким образом, автогенетики становятся, в конце концов, всегда и неизбежно на чисто идеалистические позиции.

Большинство теоретиков ищут выхода из создавшегося тупика, возвращаясь к старым механо-ламаркистским позициям, о которых мы уже говорили. Это не приводит, однако, к разрешению кризиса. Возникает целый ряд идеалистических течений.

Прежде всего, отметим возрождение идеалистической типологии у морфологов А. Нефа [Naef, 1919] и Е. Якобсгагена [Jacobshage.n, 1925], которая находит затем теоретическое обоснование в виталистических трактовках организма как целого. Новейшие «холистические» построения Дж. Сметса [J. С. Smuts, 1927] и Адольфа Мейера [Ad. Meyer, 1935] являются тоже ярко виталистическими. Отчасти это касается даже представителей «органицизма», взгляды которых в основном идеалистичны [W.E.Ritter, 1919; J.S.Haldane, 1929; E.S.Russel, 1930; L. Bertalanffy, 1932].

Глубина кризиса выявляется, однако, особенно ярко в псевдонаучном теоретизировании некоторых других биологов. Здесь можно было бы отметить виталистов Икскюля (J. V. Uexkull) и особенно Андрэ (Н. Andra) и А. Мейера (A.Meyer), а также виталистов-палеонтологов Е. Дакэ (Е. Dacque) и К. Бойрлева (К. Beurlen) и мн. др. Эти авторы возвращаются в своих писаниях к настоящей средневековой мистике.

По Бойрлену, в начале эволюции имеется большая зависимость форм от среды (губки, кишечнополостные). Далее у высших форм устанавливается все большая независимость организма от среды, все более выраженное автономное формообразование. В общем, сам организм создает себе жизнь в борьбе со средой, и в этом выражается «творческое естество жизни», или «творческая воля живого», а не случайные мутации (Дарвин) или суммирование функций и приспособлений (Ламарк). В на' чале филогенетических ветвей имеются мелкие, слабо диффереВ' цированные и мало приспособленные формы. В дальнейшем яро* исходит дифференцировка и приспособление, связанные с сома" тизацией и «застыванием форм» («Formerstammg»). При это*¹

Рлава lV. Йрогрессйёная эволюция. Абаптациоёенёз 125

часто наблюдаются явления ортогенеза, параллелизмы и итеративы, кончающиеся затем вымиранием. По Бойрлену, именно приспособление, хотя и делает организмы более жизнеспособными, но с неизбежностью ведет их к вымиранию. В приспособлении выражается органическая целесообразность материи, «изменяющей чистому типу», или идее. Эта измена типу ведет к смерти. Последняя может быть преодолена только при возвращении к идее, к основному типу, что означает освобождение духовного начала из-под власти материи с ее материальной целесообразностью.