Глава 10. О свободе оператора

Сама по себе принятая мысль о свободе оператора в принятии решения,высказанная И. Казачковым и А. Усковым в повести Ю. Щербака<Чернобыль>, на мой взгляд, в применении к коллективу ЧАЭСнеправомерна вообще и уж точно не имеет отношения к аварии 26 апреля.Свобода принятия решений вне зависимости от любых привходящих обстоятельств,кроме технических соображений, нужна не только оператору - всем. Но полнойсвободы нет и быть не может. При любой системе, при любых производственныхотношениях. Говорю только о наемных работниках, к которым отношу всех насоветских государственных предприятиях. На мой взгляд, для подавляющегобольшинства работников у нас этой свободы вполне хватало потому, что вслучае конфликта и невозможности больше работать здесь всегда можно было притакой-то зарплате найти другую работу, мало что теряя, разве только в первоевремя. Конечно, если ты квалифицированный работник. При любой системе нельзя рассчитывать, что когда ты возражаешьначальнику, то он будет гладить тебя по шерсти и приговаривать: <Какойхороший, на меня гавкает>. Но если придерживаться двух элементарныхправил: - не <лезть в пузырь> по мелочам; - все-таки быть правым, возражая, то начальник покипятится и отойдет. Ему, начальнику-то, на должностях, от которых зависит производство, впервую очередь нужны знающие, а уж потом покладистые. У нас, правда, многодолжностей никчемных, вот туда можно в первую очередь покладистых. Мне кажется, так называемый психологический климат на станции былвполне приемлемый. Главная заслуга в этом, по моему мнению, директора В.П.Брюханова. Человек по натуре не жесткий, выдержанный, не делалскоропалительных выводов. Конечно, всякое бывало, особенно в нервной, крайненапряженной, с массой возникающих вопросов обстановке при строительстве имонтаже блоков. Но все это замыкалось на начальниках цехов и заместителях. Для того, чтобы иметь свободу внешнюю, надо обладать внутреннейсвободой, чувством собственного достоинства. Я мог возразить, и фактическиэто делал, любому на станции. Главный инженер В.П. Акинфиев - не злой в общем-то человек, но обладалудивительной способностью на ровном месте оскорбить человека. На первом блоке были смонтированы в системе САОР элементы трубопровода- угольники изготовления Баглейского завода Минэнерго. Изготовлены они былипо нужному стандарту, но завод имел разрешение изготавливать элементы надавление только до 22 атм. Тогда я работал заместителем начальника реакторного цеха. Поехал назавод, имеющий право изготовления элементов, поскольку уже был на нем раньшепо заключению договора на поставку трубопроводов. Приехал на завод, говорят- нет, ведь уже приезжали ваши монтажники. Для установления <контакта>через ресторан пришлось потратить деньги, прихваченные на покупку костюма.Договорился, заказал с избытком, еще на другом блоке использовали. Дня через три заходит Акинфиев и спрашивает: <Не изготовили еще?> Говорю: <Нет>. - А что же ты болтал, что быстро сделают? - Начальник, ты <чокнулся>? За это время сделать невозможно. Хотьи простая документация, но ее надо пропустить через конструкторский,технологический, производственный отделы. На хамский упрек я ответил тоже по-хамски. Хороший у нас далее разговор получился. Послали друг друга на три буквыи <не на БАМ, а еще по старой дороге>. Другой случай. На третьем блоке понадобились мембраны диаметром 600 мм,а в стране нержавеющая лента прокатывается не шире 400 мм. Надо сваривать.Монтажники не берутся, тонкая. Установил контакт с институтом сварки вКиеве. Говорю Акинфиеву, что надо мне день для поездки в Киев. - Поезжай, но чтобы без трепа (!?) Взорвало, конечно, меня. Плюнуть бы надо, не моя это обязанность. Дадеваться некуда - у нас все равно спрос с начальника цеха. Поехал, посмотрелсварные образцы, привез трудовое соглашение на 150 мембран по три рубля заштуку. На четвертый блок не стал заниматься. Кто-то договорился с ВНИИАЭС,пустили по новой технике и станции обошлось в сорок шесть тысяч рублей. Затопо <новой технике> премию получили. Ну, мне это восстановило трату забензин: ездил на своей машине в Киев. В разных подобных случаях, а их было немало, я никогда не задумывался,что мне за это придется терпеть. И с заместителем главного инженера Ю.А.Каменевым раза три ругался насмерть. Не знаю как Ю.А. Каменев, он мужиквспыльчивый, но отходчив, а В.П. Акинфиев, уверен, ходил к В.П. Брюханову ссоответствующим представлением на меня. Но ничего. Хотя иногда и чувствовалкосые взгляды. Но меня это мало волновало. Всегда считал: служи делу, а не человеку. Только дело не обманет. Правда, и в этом один раз засомневался. Вноябре 1986 г. после выписки из больницы приехали в Киев. В новой квартирекниги лежали кучей, стал разбирать. И такая злость взяла, что всютехническую литературу выбросил. Луддит двадцатого века... Те станкиразбивали, а я вот на книги набросился. Умно. Да если все правильно делать,так скучновато. Конечно, я не бездумно возражал начальству. Пути отступления были.Во-первых, считал (уж насколько обоснованно...), что при своих знаниях иотношении к работе всегда ее найду. Во-вторых, зарплату всегда отдавал жене,и тратила она ее по своему усмотрению. Но еще в г. Комсомольске-на-Амуресказал, чтобы тысячи три всегда были. Тогда еще этого было достаточно дляпереезда в случае необходимости. Вот в этих двух условиях и была моясвобода. Надо быть готовым к любой реакции начальника, вплоть до увольнения.Ни о какой свободе не может быть и речи, если ты всегда будешь взвешивать нааптекарских весах последствия своих возражений: на семь рублей премию меньшедадут, путевку в санаторий зажмут... Но это вообще, а в частности на Чернобыльской станции мне неизвестно ниодного случая увольнения оператора, кроме как по совершенно бесспорнымупущениям в работе. Да и этих можно пересчитать на пальцах одной руки. Подоператорами я понимаю всех, начиная с начальника смены станции. Конкретно о 26 апреле 1986 г. Совершенно напрасно И. Казачков и А.Усков мучаются, могли бы они или не могли пойти на нарушение инструкций. Не было нарушений-то! А снижения запаса реактивности, <спасибо> проектантам, мы 26апреля не видели, поэтому тоже никто не мучился, ни Акимов, ни Топтунов, ниДятлов. Я его просто не ожидал до 1 ч 30 мин. И не было бы его приотрицательном мощностном коэффициенте, как это следует из проектныхдокументов и замера станционного Отдела ядерной безопасности. Откуда намбыло знать, что <все врут календари>? А все то же - бездумность, когда это тебя впрямую не касается. Ну,Усков не оператор, хотя по должности и он инструкции обязан знать. А ужответ Казачкова на вопрос автора повести Ю.Н. Щербака вовсе непонятен: - Подъем мощности - самое роковое решение? - Да, это было роковое решение... И далее говорит, что если бы он это сделал, то он бы понял и призналзаконность наказания. И сделал бы Казачков, ни минуты не сомневаясь, иничего при этом не нарушил бы - ни Регламента, ни инструкций. На чем жеосновано обвинение? На послеаварийных знаниях? Так из них же и ясно, что нипровал мощности, ни последующий подъем на реакторе, выполненном согласнотребованиям ПБЯ и ОПБ, не имели бы никаких отрицательных последствий. Мы женанимались работать на нормальном реакторе. Вот она, зашоренность мышления. При чем же здесь свобода оператора -экономическая или любая другая? Кто здесь на вас давит? Нельзя свободу понимать как свободу от ответственности, от совести.Когда говоришь о конкретных людях, то свои высказывания основывай на четкомзнании обстоятельств. В противном случае можно высказывать толькопредположения, но так и говори. Писателю, конечно, тесновато оставаться в рамках действительныхсобытий, и вот уже разыгравшаяся фантазия громоздит в <документальную>повесть <детали>, которых и в помине не было. И забыл Г. Медведев,что, говоря о реально существующих людях, надо соблюдать хотя быэлементарную порядочность. Вводит конфликты: как это - бесконфликтнаятрагедия? Зато живость изложения появляется и пищу для размышления критикамдает. О себе и о других узнаешь из этих произведений и что было, и чего небыло. Может с точки зрения профессиональной и критической разбор<Чернобыльской тетради> И. Борисовой (<Октябрь> No 10 за 1990г.) хорош, да только с действительностью он соотносится так же, как и самаповесть. Давайте посмотрим, что пишет И. Борисова, и сопоставим сдействительностью: <Но пока на него (на Дятлова - А.Д.) давил приказ, он действовал вего рамках и давил на других так же, как давили на него, передавая,транспортируя это давление. До взрыва Дятлов требовал продолжать экспериментс выбегом ТГ, не считаясь с аварийной реальностью. После взрыва онфабриковал ложь о том, что реактор якобы цел, ибо этой лжи от негождали>. <В Хронике на Дятлова давят, и Дятлов давит. Система давленияразвертывается веером. Давит Дятлов, давит Фомин, давит Брюханов, давитЩербина... Хроника фиксирует <физиологию> давления, ее процессы иреакции, доступные наблюдению и протоколированию. И те, кто давит, и те, накого давят, - они в конечном счете не разведены по лагерям>. Нет, уважаемая И. Борисова, по лагерям-то как раз и разведены:Брюханов, Фомин, Дятлов и там же были бы Акимов, Топтунов, Перевозченко, авот фактические виновники трагедии, которые скрываются, в том числе и запроизведения типа <Чернобыльской тетради>, - на свободе, ухмыляются.Вы, конечно, говорите о других лагерях, но эти мои слова не надо приниматьза шутку. О давлении, выигрышно расписываемом Г. Медведевым и подхваченномкритиком. Никто на меня не давил ни зримо, ни незримо. Не из тех, ктоподдается давлению. И я ни на кого не давил. Ни 26 апреля, ни ранее. В моем лексиконе не было слов - делай, как сказал - и им подобных.Убеждение со ссылкой на инструкции и технические сведения - да, но не голыйприказ. Возможно и было с моей стороны невольное давление на персонал из-заболее широких (как выразились Ю. Трегуб и И. Казачков -на голову выше, чем удругих) знаний. Ну, так не прикидываться же мне было дурачком. А 26 апреля яи не убеждал никого, поскольку ни у одного человека не возникало никакихпротестов. Да и быть им не с чего. Если на ложь официальных комиссий Г. Медведев городит свою, то критик,естественно, надстраивает третий этаж лжи. <До взрыва Дятлов требовал продолжать эксперимент с выбегом ТГ, несчитаясь с аварийной реальностью>. Еще в мае 1986 г. комиссия Г.А. Шашарина установила, что в моментнажатия кнопки A3 нет ни предупредительных, ни аварийных сигналов. В январе1991 г. это же подтверждает комиссия Н.А. Штейнберга. Другие комиссии попонятным причинам на этом внимание не акцентируют, но не называют и не могутназвать каких-либо сигналов об <аварийной реальности>. Так на какомосновании у кого-то возникали бы протесты, а у Дятлова появилась бынеобходимость давить? К третьему этажу относится и <После взрыва он фабриковал ложь о том, что реактор якобы цел, ибоэтой лжи от него ждали>. Оставим на совести автора повести и критика, что кто-то ждал этой лжи.Говорят, гусь во время линьки, когда лететь не может, при опасности прячетголову в кочку - он не видит, значит, и его не видят. Ну, не уважаете вылюдей, о которых пишите, но зачем же их уподоблять гусям. Я, наверное,виноват, что в той круговерти не объяснил никому - погиб реактор и охлаждатьего не надо. Даже Саше Акимову ничего не объяснил. После первого обходаблока понял всю бесполезность и просто сказал Акимову остановить насосы,запущенные сразу после взрыва по моему же распоряжению. Считал Сашуграмотным инженером, и ему понятно мое распоряжение об остановке насосов.Да, я думаю, что он и понимал, а его участие в подаче воды на реакторобъясняется стремлением хоть что-то делать. Как я уже писал, с В.П.Брюхановым у нас на эту тему разговора не было, Н.М. Фомина 26 апреля я невидел вовсе и по телефону не разговаривал. Кстати, и Ю. Багдасарову Фомин незапрещал остановку третьего блока, и вообще никто не запрещал после моегораспоряжения. По схеме мыслят писатели - в каждой пьесе должны быть герои и подлецы.В Чернобыльской трагедии среди действующих лиц подлецов не было. Ониостались за кадром.