POV Frank

Всю ночь я не смыкал глаз, ворочаясь с одного бока на другой. В этот раз мне связали только кисти рук – значит, у врача попросту было приподнятое настроение. Захочет – свяжет, захочет – развяжет; такое вот развлечение. Могильная тишина, окутывающая палату, сводила с ума своей “громкостью”.

В какой-то момент гудение из вентиляционной решетки начинает насиловать барабанные перепонки, лопаясь гулким эхом на мелкие невидимые пузырьки, непрестанно бьющиеся о поверхность четырех обветшалых стен. Я закрываю глаза, и за зрачками всплывает его образ, безликой тенью скользящий по ресницам. Джи. Скорее бы наступило утро, чтобы я снова мог сыграть ему на гитаре, подарить бесформенную мелодию, пробирающуюся в его сердце. Живое сердце. Я чувствовал учащенное биение в его груди, когда он отчаянно прижался ко мне. Живой стук.

Наутро я был напрочь разбитым. Мне удалось подремать от силы минут тридцать, если я все еще ощущаю пространство и время правильно. Глухой стук двери об стену – вошел Брукс. Как же он любил поиздеваться именно надо мной с самого начала дня.

- Ну, доброе утро, Айеро, – давится своей гнилой ухмылкой. – Радуйся, что ты прожил еще одну ночь здесь, не скрючивши обрубки, – заливается животным смехом, наклоняясь над моим лицом.

Закончив, наконец, глумиться надо мной, он приступает к своей должностной обязанности – развязывает мне руки и помогает подняться с кровати.

Встаю. Меня слегка пошатывает, в глазах становится мутно, как и в голове. Санитар ведет меня под руки к ванной комнате, позволяя умыться и немного освежиться. Единственная прелесть утра кроется лишь в том, что я могу смыть омертвелые частички кожи, которые погибают на мне каждую ночь из-за сухости и сырости этого проклятого местечка.

- Завтрак ждет, Айеро, – Брукс силой буквально выталкивает меня из палаты. Я стискиваю зубы и сжимаю кулаки, только бы не сорваться и не кинуться на этого бугая.

***

За завтраком я немного поклевал гречневую кашу в молоке, которую обильно посыпали сахаром. Я скучал хоть по каким-то вкусовым чувствам, поэтому утреннее лакомство на этот раз показалось мне безобидным. Но больше я не притронулся ни к чему. Мои мысли, скованные железной цепью, возвращали меня к Джерарду. Я ждал, когда же он, наконец, появится, когда я увижу его глаза, полные болезненного очарования. Я ждал. Ждал …

Джи так и не появился. Тогда я, проглотив утреннюю порцию таблеток, по знакомой схеме отправился в туалет. Опорожнив желудок, я прополоскал рот и обдал лицо холодными каплями воды. Пелена на глазах все еще не давала мне четкой картинки окружения. Я испытывал то чувство, как если бы пробирался сквозь густой туман на яркий свет. Головокружение.

Затем я поспешил в игровую. Честное слово, в стенах этого морга живых трупов время летит кувырком, наоборот, наизнанку – как угодно, но время здесь совершенно не такое, каким привыкли ощущать его вы, нормальные люди. Сдается мне, после смерти время будет протекать точно так же, будто ты вообще выбиваешься из привычного часового ритма, спутываешь свои биологические часы, и становишься объемной тенью самого себя.

В комнате уже удобно располагались некоторые пациенты. Они кидались друг в друга какими-то кубиками с буквами на гранях, а две девушки что-то усердно искали у себя в волосах. Мне привычно было видеть весь этот ужас. Я прошел мимо их блеклых фигур и уселся на подоконник. Моя гитара покоилась все там же, в углу у окна. Я не захотел брать ее в руки, пока не дождусь Джи. Время словно отбивало свой счет писклявым тиканьем в моих извилинах. Я ждал его.

Сколько времени прошло? Никто не знает ответа на этот вопрос. В мертвом мире не существует секундных стрелок. Я продолжал гипнотизировать белую дверь, но тщетно – Джи так и не объявлялся. Нерв на сгибе левой руки сильно зажало – такая помеха провоцировала приступ разрастающейся резко очерченной боли в сердце. Я начал не на шутку волноваться. Паниковать. Ногтями я вцепился в твердую поверхность подоконника, оставляя под собой рассыпавшиеся меловые остатки краски. В рот вдруг просочился металлический вкус крови – до такой степени я прикусил нижнюю губу.

Вскакиваю с подоконника и бегу к двери. Вырвавшись из апатичной атмосферы игровой комнаты, я стремительно направляюсь в свою палату. Знаю, что запрещено так просто смываться посреди дня в комнату, но все равно делаю это, подчиняясь язвительной игле в области груди. Горит. Грудная клетка загорается пламенем.

Добравшись в туманной дымке до заветной двери, – за все годы пребывания здесь я успел выучить, когда замки закрывают на ключ, а когда лишь прикрывают на специальную щеколду, чтобы сразу можно было открыть – толкаю ее и бегу к койке.

В матрасе у меня припрятан сюрприз. Мой кровавый десерт. Моя зависимость. То, что мне удалось стащить из медпункта, когда мне в который раз перебинтовывали руки после порезов. Сколько бы раз врачи ни потрошили мое спальное место, им не удавалось находить мое оружие.

Приподнимаю матрас. По глазам бьет блеск острия. Лезвие. Тонкое, еле заметное лезвие. Несколько недель мне удалось пробыть без самоуничижения. Но сегодня я дал слабину. Моя умирающая душа дала трещину. Джи не появился. Значит, санитары сковали его по рукам и ногам, не выпуская за пределы палаты – скармливают ему внутривенные дозы морфия и, наверняка, экспериментальных растворов новейших препаратов. А я не могу его вытащить, ведь я даже понятия не имею, где он находится. Я жалок, позорен и никчемен. Я не могу защитить Джи от них.

Сажусь на колени, беру в руки лезвие и начинаю медленно вонзать его глубоко под кожу на левом запястье. Первый штрих завершен – наблюдаю за тем, как капельки крови проворно вытекают из свежей раны, такой тесной для всех тонких струек. Второй штрих – я не чувствую боли, только лишь приятную расслабленность – багровая линия набухает, даря мне прекрасный вид густой красной жидкости. Третий штрих – узор расширяется, и теперь немного начинает саднить каждую искусно прорезанную полосу.

Я улыбаюсь. Болезненная улыбка вперемешку со слезами. Мое тело сокрушительно падает на пол. Я возвышаю руку над головой и делаю четвертый штрих, более глубокий, чем остальные – кровавый ручей, переплетаясь со всеми узелками сгустков крови, капает на мои губы. Я распластался по холодному пыльному полу и рыдаю, сотрясая шумом звуковые вибрации – это не просто плач, это истерический смех со слезами на глазах. Я сжимаю в ладони лезвие, вспарывая мягкую ткань насквозь, и кричу еще сильнее.

Окончательно сломавшись, я наношу последний урон своему телу – резкая царапина кончиком острия по шее. Всхлипываю, задыхаясь собственной кровью, которая как-то оказалась в полости рта, и выгибаюсь в спине, продолжая истошно рыдать.

Дежа вю – я свернулся калачиком на полу в собственной лужи крови, а сознание незамедлительно отключается. Успеваю только услышать массивные шаги и крики, невнятным пятном проносящиеся над головой.

Засыпаю. За зрачками снова он. Джи.