Заключение. На пациенток второго поколения, чьи случаи я привела в данной статье, повлиял родительский опыт Катастрофы несмотря на то

На пациенток второго поколения, чьи случаи я привела в данной статье, повлиял родительский опыт Катастрофы несмотря на то, что никто из их родителей не прошел через концлагерь. Винникотт как-то написал, что «нет такой вещи, как ребенок» (Винникотт, 1965). Он имел в виду, что там, где мы видим дитя, мы видим материнское воспитание. Следовательно, пациентки, проходившие у меня анализ, выносили в аналитическое пространство не только их собственную психопатологию, но и отцовскую и материнскую. Развитие и интеграция Эго ребенка зависели не столько от самой матери, сколько от ее причастности к Катастрофе и от того, как она справилась с этой трагедией. Тайна, вынесенная в аналитическое пространство, была аспектом идентичности пациентки, неизвестным ей самой.

Мать г-жи А. героически сражалась вместе с еврейскими партизанами. Поэтому она могла использовать свою агрессию для сопротивления бесчеловечности, для отмщения за убитых. Она, по-видимому, адекватно оплакала утрату старого мира и радовалась, создавая новый и интересный мир для себя и семьи. Но на пути полоролевой и сексуальной идентификации ее дочери встала тень ее убитого сводного брата, хотя у дочери была возможность в остальном идентифицироваться со своей сильной матерью. Мать Джуди родилась в Америке, и Катастрофа не затронула ее лично. Хотя у Джуди были и другие проблемы, нуждавшиеся в дальнейшем анализе, удар Катастрофы был очевиден в истории ее первой поездки в Европу, словно в этой поездке она прошла через драму, о которой никогда не говорили в семье. Симптом исчез после его распознания и проработки.

Г-жа Д., пациентка из Германии, хранила тайну своей жизни, не раскрытую в предыдущем анализе, и нуждалась в том, чтобы эту тайну услышали. Увидев и услышав меня много лет назад в Германии, она, кроме того, нуждалась в том, чтобы именно со мной (в силу слабого внешнего сходства) разделить горе и боль утраты польской матери и ее дочери: ведь все это время она ждала, что они вернуться. То, что она приняла их ужасную участь и назвала ее вслух — Аушвитц, показывает, что она знала и не знала о ней. Теперь она могла оплакать их и жить дальше. Ибо пока мы отказываемся увидеть и назвать свою травму, открыть ее людям и разделить с ними свое горе, оно лежит камнем глубоко внутри нас и не может найти облегчения.

Если мы хотим добиться в результате психоанализа психологических перемен, травматические факторы жизни пациента должны оказаться в психоаналитическом пространстве тем способом, который выбирает пациент, и в рамках всемогущества пациента (Винникотт, 1975). На мой взгляд, аналитик, работая с подобными травмированными пациентами, должен работать на доверии и эмпатии не только для того, чтобы слышать, что пациент говорит, но и для того, чтобы слышать и понимать то, что выражено невербально. Так можно взрослого в пациенте научить справляться с тем, чего не сумел одолеть ребенок, поскольку родители не могли ему помочь. Идя этим путем, травму Катастрофы можно до некоторой степени обнажить и проработать при анализе. В этом случае найдет выход скорбь о потере, и тайная идентификация пациента с погибшим может быть похоронена. Тогда может идти дальше, с того места, где был задержан процесс отделения и индивидуализации. Психоанализ принес облегчение г-же А., Джуди и г-же Д.

Готовя эту статью о воздействии Катастрофы на второе поколение, я пришла, в конце концов, к выводу: здесь, больше, чем в любой другой моей предыдущей статье, я занималась не только тем, что открывала заново историю причастности моих пациенток к Катастрофе и ее влияние на их жизнь, но и тем, что заново открывала мою собственную историю Катастрофы, как все аналитики моего поколения. Да, я тоже глубоко пронизана чувством вины выживших. Ощущение психической преемственности, важное для всех нас, было жестоко прервано не только в жизни моих пациенток, но и, в какой-то степени, в моей жизни. Убитые словно не могли обрести покоя в могиле, невозможно было «залатать» обычным трауром и слезами дыру в семье, прорванную историей Европы двадцатого столетия. Баш доказывает, что смысл отречения — защита против опасностей внешней реальности и экстремальной травмы. Катастрофа была немыслима, пока не разразилась на самом деле. Истинному значению того, что было воспринято, точно зарегистрировано, было запрещено появляться в сознании обоих — и врача и пациента, по взаимному молчаливому соглашению.

Я думала, что у меня должны быть записи о пациентках, о которых шла речь в этой статье, и была удивлена, обнаружив, что их у меня нет. Поэтому то, о чем я пишу, реконструировано по воспоминаниям, более живым, чем мои воспоминания о большинстве других пациентов, так что и здесь та же ситуация — я знаю и не знаю. Интенсивные проекции на меня со стороны этих пациенток, часто вызывали у меня сильнейшее желание уйти от темы, прекратить думать и вспоминать, сбить самое себя с пути. Словно идентификация с агрессором, с которой мы так часто сталкиваемся в выживших (и так часто наследуемая), вынуждала меня попытаться убежать из душащего мира пыток и садизма, в котором они страдали сами и потом бессознательно навязали своим детям. Теперь я могу понять, почему дочери одной моей пациентки из выживших постоянно желали родиться заново: в своих фантазиях, в церемониале нового рождения; и очень неудачно вышли замуж за неевреев: тем самым они бессознательно пытались уберечь своих детей неевреев от участи семьи их матери. Ибо они знали, по страданиям своих родителей, что цена, которую мы платим за еврейскую идентификацию, включает в себя то, что мы знаем и не можем вынести — мы принадлежим к народу с долгой историей гонений и мученичества.

Катастрофа в двадцатом столетии подтвердила реальность этого риска. Если мы, в качестве аналитика, работаем с детьми выживших, мы должны также принять сильные эмоции, всегда проецируемые на нас пациентом, особенно когда молчание о Катастрофе нарушено и травма обнажена. Мы должны иметь душевную силу вынести невыносимый контрперенос, который отражает самое что ни на есть невыносимое и тайное в каждом из нас — мучительное знание о хрупкости слоя цивилизации в человеке, того тонкого слоя, который пытается защитить нас от глубинного зла: человеческой бесчеловечности.

Статья Диноры ПАЙНЗ в Вопросах Психологии

ПСИХОАНАЛИТИЧЕСКИЙ ДИАЛОГ: ПЕРЕНОС И КОНТРПЕРЕНОС*

Д. ПАЙНЗ

В настоящее время специалисты по психоанализу придают большое значение наблюдению, пониманию и интерпретации переноса и контрпереноса как в своей клинической практике, так и в обучении. За этим стоит прежде всего тщательное наблюдение эмоциональной стороны взаимоотношений двух людей, вовлеченных в психоанализ, - аналитика и пациента. Они вступают друг с другом в достаточно интенсивные взаимоотношения, в которые привносят свой жизненный опыт, свои осознаваемые и неосознаваемые чувства, мечты и желания, а также обстоятельства сегодняшней жизни, текущей за пределами аналитического пространства. Необходимо отметить, что все сказанное выше справедливо для любых двух людей, вступающих в тесный и регулярный контакт. Однако особенная структура психоанализа, условия, налагаемые на аналитика в целях продвижения терапевтической работы с проблемами пациента, превращают аналитическое взаимодействие в совершенно особенный процесс. Аналитик приглашает пациента вступить в достаточно близкие и доверительные взаимоотношения с ним и в то же время строго исключает возможность физического контакта и физического общения с пациентом. Он побуждает пациента раскрыться, но сам, насколько это возможно, скрывает свои чувства, способствуя проявлению чувств пациента, связанных с наиболее значимыми фигурами в его прошлом и настоящем, которые он проецирует на аналитика. Эти чувства переживаются как реально существующие во время переноса.

З.Фрейд отмечает, что аналитический процесс не создает перенос (transference), а обнаруживает его. Таким образом, в нашей повседневной работе как аналитик, так и пациент сталкиваются с проявлением самых сильных человеческих чувств. Нелегкие компромиссы, на которые каждый человек должен идти ради примирения своих и чужих интересов, приходится находить снова и снова. Здоровое стремление каждого ребенка стать самостоятельной личностью, достичь достаточной сексуальной свободы, которую несет физическая и психическая зрелость, наталкивается на сопротивление мощных регрессивных сил, не позволяющих отделить себя от первоначальных объектов и чувства ненависти к ним, реальное или воображаемое. Мы признаем, что конфликты детского и подросткового возраста, живущие во взрослом человеке, могут заново напомнить о себе и проявиться как у аналитика, так и у пациента, потому что теперь мы рассматриваем психоанализ как двусторонний процесс, в который вовлечены два участника, хотя З.Фрейд не подходил к анализу с этой стороны. Аналитик и пациент вместе принимают участие в процессе, способствующем росту и развитию человека.

Обсуждаемая тема возникла из клинической практики психоанализа. Если рассматривать психоанализ как взаимосвязь между двумя людьми, то очень сложно дать точное определение переносу и контрпереносу, так как каждый аналитик и каждый пациент переживают их по-своему.

Обратимся к истокам. В своей "Автобиографии" З.Фрейд писал: "Перенос - это универсальное явление человеческой психики, которое оказывает влияние на взаимоотношения человека с его окружением" [7; 20]. Еще в 1895 г. З.Фрейд упоминал о переносе, который он рассматривал как источник сопротивления аналитическому процессу. А в 1909 г. он отмечал: "Перенос возникает спонтанно во всех человеческих взаимоотношениях, и то же самое происходит между пациентом и психоаналитиком" [9; 11].

В то время З.Фрейд определял перенос как реакции (direct allusions) пациента на личность аналитика и осознание аналитиком этих реакций в свой адрес.

С накоплением клинического опыта многие аналитики стали рассматривать перенос как наиболее значимое средство понимания психической реальности пациента, в отличие от первоначального понимания его З.Фрейдом как сопротивления. Позднее психоаналитиками были предложены более подробные определения переноса. Р.Гринсон писал: "Перенос есть переживание в настоящем чувств, влечений, отношений, фантазий и стремлений защищаться по отношению к человеку, к которому все эти чувства не могут относиться, ибо они суть повторение, смешение реакций, возникших из отношения к лицам, игравшим важную роль в жизни человека в период его раннего детства" ([2]; цит. по: Сандлер Д., Дэр К., Холдер А. Пациент и психоаналитик. Воронеж, 1993. С. 43-44). Он подчеркивал, что для того, чтобы реакция могла считаться переносом, она должна быть повторением прошлого и не иметь отношения к настоящему.

У.Хоффер, известный практикующий аналитик Британского психоаналитического общества, писал в 1956 г., что определение переноса подчеркивает влияние детства на всю жизнь человека в целом. Об этом говорят и результаты научных наблюдений, согласно которым люди, строя свои отношения с реальными или воображаемыми, положительными или отрицательными (а может быть, и амбивалентными) объектами, привносят свои воспоминания о наиболее значимых событиях прошлого и таким образом изменяют отношения с реальными объектами, пытаясь строить их в соответствии со своим жизненным опытом. Р.Гринсон, У.Хоффер и многие другие аналитики, особенно П.Гринакре, подчеркивали важность детского опыта, который ребенок начинает приобретать с первого дня своего рождения в общении с матерью [1], [2].

* Статья представляет собой текст лекции, прочитанной автором — членом Британского психоаналитического общества — в Москве, в марте 1992 г.

Бессознательное использование своего тела женщиной. Психоаналитический подход
A Woman`s Unconscious Use of the Her Body. A Psychoanalytical Perspective
Серия: Библиотека психоаналитической литературы

Издательство: Восточно-Европейский Институт Психоанализа, 1997 г.
Мягкая обложка, 198 стр.
ISBN 5-88787-002-8, 5-88925-020-5
Тираж: 3000 экз.
Формат: 60x84/16

Книга известного английского психоаналитика Диноры Пайнз посвящена проблемам, которые закономерно или трагически возникают на разных этапах жизненного цикла женщины: от пубертатного периода и начала сексуальной жизни до климактерической паузы. Значительное место в исследованиях автора занимают вопросы желательной и нежелательной беременности и ее исходов - как благоприятных, так и драматических для женщины.

"О любви, веселье и радостях жизни рассказать легко, - пишет автор. Но тайными и невысказанными остаются детский страх, что тебя разлюбят и бросят, страх одиночества, ненужности и пожизненная борьба против своей смертности. Никому не хочется говорить об этих вещах, не хочется чувствовать вину и стыд".
Книга адресована прежде всего специалистам - врачам, психологам, сексологам и педагогам, но легкость языка и доступность изложения делают ее интересной для всех.
Издательство "ВЕИП", 2000 г.

Книга адресована прежде всего профессионалам - врачам, психологам, сексологам и педагогам, но легкость языка и доступность изложения делают ее интересной, понятной и полезной для широкого круга читателей. В конечном итоге абсолютное большинство из нас так или иначе сталкиваются с проблемой женской сексуальности, материнства и детства.