Рационализм нового типа

Г. Гегель, несомненно, является продолжателем традиций евро­пейского рационализма. Однако рационализм его философии существен­но отличен от того, как он представлен предшественниками, начиная с Р. Декарта и кончая И. Кантом. Г. Гегель разделяет убеждение в разумно­сти, рациональности всего существующего. Однако разум настолько «хи­тер», что прячет себя за неразумностью, скрывает себя на такой глуби­не, добраться до которой можно, лишь употребив все силы души, прежде всего интеллектуальные. Г. Гегель неоднократно говорит о «хитрости диалектического разума», подчеркивая сложность и противоречивость жизни. Жизнь разумна только в своей глубинной основе. Она может быть пронята, охвачена мыслью, но для этого мысль должна иметь мужество пройти длинный и извилистый путь. В конце этого пути и с учетом всех пройденных этапов откроется Истина: «Истина не есть голый резуль­тат, а результат, взятый вместе с путем к нему». Истина как итог явля­ется одновременно преодолением («снятием», по гегелевской термино­логии) противоположности субъекта и объекта. В этом пункте Г. Гегель стремится решить проблему, поставленную И. Кантом, в связи с науч­ной непознаваемостью вещи самой по себе: как мы помним, по И. Канту, вещи как таковые, в их числе Бог, душа, свобода и мир в целом, непознаваемы средствами науки.

Г. Гегель осознает, что тезис о научной непознаваемости вещей самих по себе возникает у И. Канта не случайно. Он естественно вытека­ет из двух предпосылок, которые кенигсбергский мыслитель принимает как очевидное. Во-первых, это невозможность преодоления разделения между субъектом и объектом. И. Кант не допускает их взаимного перехо­да, не допускает возможности их слияния, т.е. фактически уничтоже­ния взаимной противопоставленности. Поэтому у него и получается, что в объекте всегда остается то, что для субъекта недоступно, непозна­ваемо. Во-вторых, за образец «науки» И. Кант принимает теоретическое естествознание. Для последнего же, действительно, противоположность субъекта и объекта непреодолима. Ученый-естественник вынужден мыс­ленно выносить себя за скобки изучаемой реальности; он рисует карти­ну мира, находясь за рамками картины и словно наблюдая ее извне. Однако образ мира ускользает от него, будучи бесконечно многооб­разным и изменчивым. Отсюда наука, подобная естествознанию, ог­раничивается условно-формальными знаниями; полнота реальности, жизнь предмета для нее недоступны. Субъект и объект остаются вза­имно чуждыми. Г. Гегель стремится преодолеть отчуждение субъекта от объекта и соответственно объекта от субъекта.

В стремлении Г. Гегеля найти тождество между субъектом и объек­том нельзя не усмотреть озабоченности мыслителя отрицательными последствиями рационализма, абсолютизирующего противопоставлен­ность человека и мира в рамках субъектно-объектного отношения. В некоторой степени Г. Гегель делает «шаг к Востоку», видя в сложив­шемся на Западе способе мышления внутреннюю раздвоенность духа. Он стремится понять происходящее с миром как происходящее с са­мим человеком. Однако он понимает, что в рамках научного познания сделать это невозможно. Это можно сделать, выработав особый тип знания, особую науку, «Науку» с большой буквы. Такой Наукой и призвана стать гегелевская философия. Для такой Науки не будет уже никаких пределов, ничто не останется для нее закрытым, непроница­емым. Но Наука должна принципиально отличаться от известных наук по своим методам и подходу к реальности.

Вообще говоря, кантовский тезис о непознаваемости вещей са­мих по себе может не быть истолкован как ограничивающий возмож­ности человеческого познания. У И. Канта речь идет об ограниченно­сти возможностей науки, притом науки, построенной по типу класси­ческого естествознания. По меньшей мере, главные из «вещей самих по себе» — Бог, душа и свобода, будучи недоступны науке, открываются человеку на иных путях. Эти пути сверхнаучны, сверхрациональны. Од­нако Г. Гегеля не устраивает такая трактовка. В ограничении возможнос­тей науки он видит ограничение возможностей человека и его способ­ности познания. Именно поэтому он идет по пути расширительного понимания науки. Гегелевская Наука (его собственная философия) су­щественно отлична от того ее понимания, которое было характерно для И. Канта и его предшественников. Единственное, что ее объединяет с наукой, построенной по типу математического естествознания, — субъектно-объектный характер. Способ же взаимодействия объекта и субъекта в гегелевской философии весьма своеобразен.

Г. Гегель рассуждает следующим образом. Сознание, живущее в предмете, если оно погружено в предмет самозабвенно, есть уже цар­ство предмета. Самозабвенное сознание интуитивно сливается с мыс­лимым предметом. Такое сознание остается самим собой, т.е. сознани­ем, но есть уже не сознание конечного индивида со всеми его несо­вершенствами. Оно как бы забыло о себе, о своей ограниченности. На уровне спекулятивного мышления происходит освобождение «от себя», от случайно-личного. Однако это не смерть сознания, а именно слия­ние его с предметом. Предмет как бы вливается в стихию освобожден­ного от дурной субъективности сознания. Это своеобразное перевопло­щение сознания, подобное перевоплощению актера в изображаемого героя. Так и человек, познающий нечто, должен без принуждения по­ставить себя на место познаваемого, слиться с ним, зажить его жизнью. Это и будет устанавливаемым в процессе познания тождеством субъек­та и объекта. Субъект и объект предстанут не внешними друг к другу, а

взаимопроникающими, живущими жизнью друг друга. Субъект, прини­мая в себя то, что было ранее внешним, относится к нему с этого момента как к своему, т.е. как к живому, предельно реальному. Такое отношение предполагает не холодно-отстраненный взгляд («абстракт­ный», или «формальный», по гегелевской терминологии), а теплый, заинтересованный, сочувственный. В пределах этого отношения действует не просто мышление, а своеобразное «мышление-воображение», «мыш­ление-интуиция». Однако оно остается мышлением — логически стро­гим (категориальным) и последовательным. Живя жизнью предмета, мышление движется вместе с предметом, переходя от одной катего­рии к другой, которые одновременно оказываются этапами в разви­тии предмета. При каком условии становится возможным совпадение человеческого мышления и жизни, субъекта и объекта?

Г. Гегель тщательно продумал ответ на этот вопрос. Выясняется, что в самом объекте, в жизни, взятой вне человека, живет объектив­ное мышление, действует разум. Разум составляет основу всего суще­го: «разум есть субстанция, а именно — то, благодаря чему и в чем вся действительность имеет свое бытие»¹. Мысль есть принцип и сущность мира. В познании происходит «встреча» двух разумов, двух мышле­ний — объективного и бессознательного с субъективно-человечес­ким и сознательным. Мысль есть ритм жизненного процесса, скрытая за хаосом неосмысленности закономерность. Абсолютного хаоса нет. В любом внешне неупорядоченном потоке событий и явлений мож­но усмотреть закономерность, ритмичность, открыть скрытый смысл. Иначе говоря, во всем есть своя логика. Но эта логика не субъективно-человеческая, а логика «вообще» — Логика с большой буквы. Однако последний тезис не означает, что буквально все, что мы наблюдаем, что дано нам в опыте, является разумным и, следовательно, может быть оправдано в равной мере. Разум «разлит» в мире, но это не зна­чит, что все разумно.

В этой связи Г. Гегель различает четыре вида бытия. Наибольшей реальностью обладает то, в чем логика просвечивает вполне очевид­но, т.е. это объективное мышление, или Логика сама по себе. Это первый вид бытия. На втором месте стоит то, в чем закономерность, т.е. разумность, можно рассмотреть при некотором усилии — это дей­ствительное. Далее могут быть события и явления, в которых доми­нируют остатки хаоса. Это третий вид бытия, или просто существую­щее, неоправданное, нелогичное, подлежащее саморазрушению и самоуничтожению. Наконец, то, что является всецело хаотичным, лишенным логики и ритма, но на самом деле не существует вовсе и является иллюзией, кажимостью.

С учетом четырех групп бытия становится понятным знаменитое гегелевское изречение (которое он сам, впрочем, связывает с Плато-

¹ ГегельГ.В.Ф. Философия истории. СПб., 1993. С. 64.

ном): «Что разумно, то действительно; что действительно, то разумно»¹. Его следует трактовать с учетом точного гегелевского (а не общеприня­того) значения слова «действительное». Действительное — не все, что существует, а только его часть. Это та часть существующего, в которой можно усмотреть проявления закономерности, ритма. Помимо этого есть еще «просто существующее». Оно временно, не закономерно, подвер­жено саморазрушению и самоуничтожению. О нем нельзя сказать, что оно разумно. Так же нельзя сказать этого и о том, что является всецело хаотичным, и поэтому есть не более чем иллюзия, кажимость.