2015-05-15
209
36 Цитаты заимствованы из «Государства», 410 с, 410 d, 410 е, 411 е-
412 а и 412 b.
37 В «Законах» (680 b и след.) Платон сам иронизирует над критянами в
связи с их первобытным невежеством в области литературы. Это невежество
распространяется даже на Гомера, который неизвестен одному из персона
жей диалога, сказавшему о Гомере, что критяне «не очень-то пользуются
чужеземными поэтами». («А мы ими пользуемся», — замечает спартанский
персонаж.) Спартанские предпочтения Платона обсуждаются в прим. 34 к
гл. 6 и в тексте к прим. 30 настоящей главы.
38 О платоновском отношении к тому, как спартанцы обращались с
«человеческим стадом», см. прим. 29 к настоящей главе, а также «Государ
ство», 548 е-549 а, где тимократический человек сравнивается с братом
Платона Главконом: «Он пожестче (Главкона) и менее образован». Продол
жение этого отрывка цитируется в тексте к прим. 29. — Фукидид сообщает
о предательском убийстве спартанцами 2000 лучших илотов, которым была
обещана свобода (Фукидид, IV, 80). Платон, несомненно, был хорошо знаком
с трудами Фукидида и, кроме того, он, бесспорно, имел и более непосред
ственные источники информации о спартанских порядках.
Платоновское отношение к чересчур мягкому обращению афинян с рабами рассматривается в прим. 18 к настоящей главе.
39 Учитывая решительно антиафинскую, а потому и антигуманную на
правленность «Государства», энтузиазм многих современных теоретиков
образования по поводу платоновских идей в этой области кажется, по
крайней мере, непонятным. Мне приходят в голову только три правдоподоб
ных объяснения этому энтузиазму: они либо не понимают «Государства»,
несмотря на то, что Платон ничем не прикрывает своей враждебности по
отношению к афинскому гуманитарному образованию, либо им, как и многим философам и даже некоторым музыкантам (см. текст к прим. 41), просто льстит риторика Платона о политическом значении образования, либо, наконец, имеет место и то, и другое.
Трудно понять, что в работах Платона может ободрить почитателей греческой литературы и искусства, ведь Платон — особенно в книге X «Государства» — предпринял мощнейшую атаку на поэтов и трагиков, — в частности, на Гомера и Гесиода. В «Государстве» (600 а) Гомер оценивается ниже хорошего механика, т.е. представителя класса, презираемого Платоном (см. «Государство», 495 е и 590 с, а также прим. 4 к гл. 11). Там же, в отрывке 600 с Гомер ставится на ступень ниже софистов Протагора и Продика (см. также Th. Gomperz. Greek Thinkers. German ed., vol. II, p. 401), а в фрагменте 605 a-b все поэты просто изгоняются из совершенного государства.
Комментаторы, однако, предпочитают не замечать фрагментов, недвусмысленно выражающих отношение Платона к литературе, и ссылаются на высказывания подобные тому, которое он сделал, подготовляя свою атаку на Гомера («какая-то любовь к Гомеру и уважение к нему, владеющие мною с детства, препятствуют мне говорить» — «Государство», 595 b). Адам в примечании к 595 b 11 замечает, что «здесь Платон говорит с непритворным чувством». Я полагаю, однако, что это высказывание Платона всего лишь иллюстрирует метод, применяемый им повсюду в «Государстве», а именно — начало атаки на гуманистические идеи он предваряет некоторыми уступками читательским предпочтениям (см. гл. 10, в частности, текст к прим. 65).
40 Строгая цензура для укрепления классовой дисциплины рекомендуется
в «Государстве», 377 е и 378 с: «Если мы намерены внушить убеждение, что
никогда никто из граждан не питал вражды к другому и что это было бы
нечестиво, то об этом-то и должны сразу же и побольше рассказывать детям
и старики, и старухи, да и потом, когда дети подрастут; и поэтов надо
заставить не отклоняться от этого в своем творчестве». Интересно, что
впервые упоминая о цензуре в отрывке 376 е и след., Платон не выступает
сразу же за строгую цензуру, а говорит сначала об истине, красоте и т. п.
Однако, в фрагментах 595 а и особенно 605 а-b цензура становится более
строгой (см. предыдущее примечание, а также прим. 18-22 к гл. 7 и
соответствующий текст). В «Законах» значение цензуры обсуждается в
отрывке 801 c-d.
В фрагменте 399 а и след. «Государства», где Платон требует от музыки, чтобы она подражала «напевам человека мужественного», он предает забвению введенный им же самим принцип, согласно которому музыка должна повышать душевную мягкость человека (см. «Государство», 410 с-412 b, a также прим. 36 к настоящей главе). См. также следующее примечание, п. (2). — Важно понять, что Платон «позабыл» не то, что он говорил ранее, а то, к чему должен был привести ход его рассуждений.
41 (I) Отношение Платона к музыке, в частности, к музыке как таковой,
выражено, например, в «Государстве», 397 а, 398 е, 400 а, 410 b, 424 b,
546 d; и в «Законах», 657 е, 673 а, 700 b, 798 d, 801 d, 802 b, 816 с. Подход
Платона к этой проблеме состоит, главным образом, в том, что «надо
остерегаться вводить новый вид мусического искусства — здесь рискуют всем:
ведь нигде не бывает перемены приемов мусического искусства без изменений
в самых важных государственных установлениях — так утверждает Дамон, и
я ему верю*. Как обычно, Платон и здесь следует спартанским образцам. Адам
говорит, что «наличие взаимосвязи между изменениями в политике и изменениями в музыке признавалось в Греции повсеместно, но особенно в Спарте, где у Тимофея отобрали лиру за то, что он добавил к ней четыре новых струны». (J. Adam, op. cit., vol. I, p. 216, note to 424 с 20, курсив мой; см. также ссылки, приведенные в этой книге.) В том, что Платона вдохновил пример именно Спарты, можно не сомневаться, однако маловероятно, что подобный подход к музыке был распространен в Греции повсеместно, в частности, в Афинах эпохи Перикла (см. п. (2) настоящего примечания).
(2) Сопоставив в тексте отношение Платона к музыке с «более просвещен
ной современной ему критикой», я охарактеризовал его как отравленный
предрассудками консерватизм (см., в частности, «Государство», 398 е и след.).
При этом я имел в виду произведение неизвестного писателя (скорее всего,
музыканта), жившего в V или в начале IV века до н.э., автора приветствия,
опубликованного в качестве тринадцатого фрагмента в издании Гренфела и
Ханта (В. P. Grenfell, A S. Hunt. The Hibeh Papyri, 1906, p. 45). Возможно,
он являлся одним из «некоторых музыкантов, критикующих Сократа» (т.е.
Сократа «Государства»), о которых упоминает Аристотель в столь же отрав
ленном предрассудками фрагменте «Политики», 1342b, где повторяются
многие из платоновских аргументов. Однако, критика анонимного автора
гораздо шире того, на что намекает Аристотель. Платон, как и Аристотель,
полагал, что некоторые музыкальные лады — в особенности, «изнеженные»
ионийские и лидийские — делают людей мягкими и женственными, в то
время как другие — в особенности, дорийский — делают их храбрыми. Эта
точка зрения подвергается критике анонимным автором. «Говорят, — пишет
он, — что одни лады делают людей умеренными, другие — справедливыми;
одни — героями, другие — трусами». Анонимный автор блестяще показывает
несостоятельность этой точки зрения, отмечая, что многие из наиболее
воинственных греческих племен предпочитают лады, имеющие репутацию
вселять в человека трусость, в то время как многие профессиональные оперные
певцы часто поют в «героической» тональности, но незаметно, чтобы они от
этого становились храбрее. Возможно, эта критика была направлена против
Дамона, которого Платон часто приводит в качестве авторитета и который
был другом Перикла (бывшего достаточно либеральным, чтобы терпеть про-
спартанские идеи Дамона в области искусствоведения). Однако, эта критика
может быть с успехом применена и к самому Платону. О Дамане см. у Дильса5;
здесь же представлена гипотеза, касающаяся личности анонимного автора —
см. ibid., vol. II, р. 334, note.
(3) Хочу заметить, что критикуя «реакционный» подход к музыке, я
отнюдь не выражаю личной симпатии к «прогрессивной» музыке. На самом
деле я предпочитаю старинную музыку (и чем старее она, тем лучше) и
очень не люблю современную музыку (я имею в виду большую часть того,
что было написано с того времени, как начал сочинять Р. Вагнер). Я являюсь
решительным противником «футуризма» — как в искусстве, так и в морали
(см. гл. 22 и прим. 19 к гл. 25). Однако, я не хочу навязывать другим свои
вкусы и свое отношение к цензуре. Любить и ненавидеть, особенно, в
искусстве, можно так, чтобы не подавлять в судебном порядке то, что мы
ненавидим, и не канонизировать то, что мы любим.
42 См. «Государство», 537 а и 466 е-467 е.
Охарактеризовать современное тоталитарное образование мне помогла книга О. Колнаи «Война против Запада» (A. Kolnai. The War against West, 1938, p. 318).
43 Знаменитая платоновская теория, согласно которой государство, т.е. централизованная и организованная политическая власть, было образовано благодаря завоеванию (подчинению кочевниками или охотниками оседлого сельского населения), насколько мне известно, впервые (если не принимать в расчет некоторых замечаний, сделанных Макиавелли) была повторена Юмом, критиковавшим историческую версию теории общественного договора (см. D. Hume. Essays, Moral, Political and literary, vol. II, 1752, Essay XII: Of the Original Contract): «Почти все государства, — пишет Юм, — существующие в настоящее время или о которых нам что-нибудь известно, первоначально были основаны или путем узурпации власти, или путем завоевания, или имело место и то, и другое». Юм отмечает, что «человеку искусному и предприимчивому... часто нетрудно... применяя жестокость или ложные посулы, установить власть над людьми, количество которых в сотни раз превышает число его сторонников... Так возникло множество государств, и в этом состоит их первоначальный договор, которым они так любят хвалиться». Эту теорию возродил сначала Э. Ренан в работе «Что такое нация?» (Е. Renan. What is a Nation? 1882), а затем Ф. Ницше в работе «К генеалогии морали». Вот что Ницше пишет о происхождении государства (не ссылаясь на Юма): «Какая-то стая белокурых хищников, раса покорителей и господ, которая, обладая военной организованностью и организаторской способностью, без малейших колебаний налагала свои страшные лапы на, должно быть, чудовищно превосходящее ее по численности, но все еще бесформенное, все еще бродяжное население. Так вот и затевается "государство" на земле: я думаю, что томные грезы, возводящие его начало к "договору", отжили уже свой век» (F. Nietzche. Genealogy of Morals, Germ, ed., 1894, p. 98; русский перевод: Ф. Ницше. Соч. в двух томах, М., Мысль, 1990, т. 2, с. 463). Эта теория привлекает Ницше потому, что ему нравятся эти белокурые бестии. Совсем недавно сходные идеи были высказаны Ф. Оппен-геймером (F. Oppenheimer. The State. Transl. by Gitterman, 1914, p. 68), марксистом К. Каутским (в его книге «The Materialist Interpretation of History») и У. Маклеодом (W. С. Macleod. The Origin and History of Politics, 1931). Я полагаю, что то, о чем писали Платон, Юм и Ницше, могло и на самом деле произойти во многих, если не во всех, случаях. При этом под «государством» я понимаю организованную и централизованную власть.
Стоит упомянуть, что А. Тойнби придерживается совершенно иной позиции, но прежде чем перейти к ее обсуждению, я хотел бы подчеркнуть, что, с точки зрения антиисторициста, проблема происхождения государства не имеет большого значения. Возможно, что вопрос о том, как произошло государство, сам по себе интересен, однако он не имеет никакого отношения к тому, что я понимаю под социологией государства, т.е. не имеет отношения к политической технологии (см. главы 3, 9 и 25).
Теория Тойнби не ограничивает понятие «государства» организованной и централизованной политической властью. То, что рассматривает Тойнби, является, скорее, «происхождением цивилизаций». При этом, однако, сразу же возникают трудности: действительно, некоторые «цивилизации» являлись государствами (как мы это уже видели), некоторые представляли собой группы или последовательности государств, а некоторые существовали в форме обществ типа эскимосского, не будучи государствами. Поэтому если сомнительно, что все «государства» появились по одной-единственной схеме, то тем более маловероятно, что широкий класс таких различных между собой обществ, как ранние египетские и месопотамские государства и их институ-
ты, с одной стороны, и эскимосские общины — с другой, возникли по одному шаблону.
Ограничимся, однако, только одним данным Тойнби описанием происхождения египетской и месопотамской «цивилизаций» (А Тоупbее. A Study of History, vol. I, p. 305). Его теория состоит в том, что трудности суровой жизни в джунглях порождают предприимчивых и талантливых лидеров, которые уводят своих сторонников на равнины и начинают оседлую жизнь земледельцев. Эта созданная в духе Бергсона и Гегеля теория творческого гения кажется мне весьма романтичной. Вместе с тем, при исследовании истории Египта нам необходимо прежде всего обратить внимание на происхождение кастовой системы. Мне кажется, что наиболее правдоподобным объяснением ее происхождения является иноземное завоевание, подобно тому как в Индии каждая новая волна захватчиков создавала касту, возвышающуюся над кастами покоренных народов. Имеются и другие аргументы в пользу такой концепции. Тойнби сам придерживается весьма правдоподобной теории, согласно которой разведение и особенно дрессировка домашних животных появились на гораздо более поздней стадии развития человечества по сравнению с простым земледелием и что это достижение степных кочевников. Однако в Египте существовало как земледелие, так и скотоводство, что справедливо также и для большинства других древних государств (за исключением, насколько я могу судить, некоторых государств Американского континента). Это, возможно, указывает на то, что эти государства уже содержали кочевые элементы, а потому представляется весьма вероятной гипотеза, объясняющая их наличие вторжением кочевников, навязавших жившим здесь земледельцам кастовое господство. Эта теория противоречит точке зрения Тойнби (op. cit., III, p. 23), согласно которой государства, созданные кочевниками, как правило, быстро исчезали. Однако тот факт, что во многих древних кастовых государствах было очень распространено скотоводство, требует какого-то объяснения.
Идея, что представители высших классов первоначально были кочевниками или даже охотниками, подтверждается древнейшей и все еще сохраняющейся традицией, согласно которой война, охота и лошади являются символами привилегированного класса. Как было показано Т. Вебленом (Т. Veblen. The Theory of the Leisure Class) и Тойнби, эта традиция нашла свое выражение в этике и политике Аристотеля. К этому можно добавить и распространенные среди скотоводов расистские убеждения, особенно их веру в расовое превосходство высших классов. Эта вера ярко проявляется в кастовых государствах. Она отражена в работах Платона и Аристотеля. В результате Тойнби был вынужден назвать ее «одним... из грехов... современной эпохи... совершенно чуждым эллинскому гению». Однако, несмотря на то, что многие древние греки нравственно переросли расизм, достаточно вероятно, что Платон и Аристотель основывали свои теории на старых традициях, — особенно если вспомнить о том, какую роль играли идеи расизма в Древней Спарте.
44 См. «Законы», 694 а -698 а.
45 (1) Мне кажется, что «Закат Европы» Шпенглера (О. Spengler. Decline
of the West; русский перевод — О. Шпенглер. Закат Европы, т. 1. М., 1923)
не следует воспринимать всерьез. Однако это — симптом, это — теория
представителя правящего класса перед лицом поражения. Подобно Платону,
Шпенглер пытается возложить вину за это на «мир», подчиняющийся закону
упадка и смерти. И вновь, подобно Платону, он в работе «Пруссачество и
социализм» (О. Spengler. Prussianism and Socialism; русский перевод — П., 1922) требует экономического воздержания и установления нового порядка, проведения отчаянного эксперимента, который противодействовал бы историческим силам и возродил бы прусский правящий класс путем осуществления «социалистических» или коммунистических идей. — Об идеях Шпенглера я придерживаюсь одного мнения с Л. Нельсоном, опубликовавшим свой критический обзор его учения в книге с длинным ироническим заглавием, начинающимся словами: «Ведовство: Посвящение в тайны предсказаний судьбы Освальда Шпенглера и несомненное доказательство истины его Откровений...» и т. д. Я думаю, что он правильно оценил учение Шпенглера, и, кроме того, он — один из первых критиков того, что я называю историцизмом (в этом он следовал кантовской критике Гердера — см. гл. 12, прим. 56).
(2) Своим замечанием о том, что Шпенглер был не последним певцом *заката и упадка*, я намекаю, в частности, на Тойнби. Труд Тойнби настолько превосходит работу Шпенглера, что мне даже неловко упоминать о них в одном контексте, однако это превосходство обусловлено главным образом глубиной его идей и широтой его эрудиции (проявляющейся в том, что он не говорит, подобно Шпенглеру, сразу обо всем, что происходит под луной). Однако цели и методы Шпенглера и Тойнби совпадают, будучи типично историцистскими. (Идеи Тойнби я критикую в «The Poverty of Historicism», p. 110.) Кроме того, оба они являются гегельянцами, хотя я не знаю, наскольхо отчетливо это осознавал Тойнби. Предложенный им «критерий роста цивилизации», состоящий в «прогрессе самоопределения», ясно говорит об этом, так как в нем легко распознать гегелевский закон развития «самосознания» и «свободы». (Своим гегельянством Тойнби, по-видимому, обязан Ф. Г. Брэдли, на что указывают, например, сделанные им замечания о понятии «отношение»: «Само понятие "отношения" между "вещами" или "сущностями" заключает в себе логическое противоречие... Ках преодолеть это противоречие?» (A Toynbee. A Study of History, vol. III, p. 223). Я не хотел бы здесь ввязываться в дискуссию по поводу проблемы отношений. Замечу только, не приводя доказательств, что все проблемы, связанные с отношениями, могут быть сведены посредством применения простых правил современной логики к проблемам, связанным со свойствами и классами, — иначе говоря, не существует специальных философских трудностей, касающихся отношений. Метод, который я только что упомянул, разработан Н. Винером и К. Куратовским — см. W.van О. Quine. A System of Logistic, 1934, p. 16.) Конечно, я не думаю, что для того, чтобы отвергнуть философскую работу, достаточно приклеить ей ярлык с названием некоторой школы. Однако, как будет показано во втором томе настоящей книги, с гегелевским историцизмом дело обстоит именно так.
Относительно историцизма Тойнби я хотел бы еще подчеркнуть, что испытываю серьезные сомнения в том, что цивилизации рождаются, растут, разрушаются и умирают. Я считаю необходимым отметить это, так как сам употребляю некоторые из используемых Тойнби терминов, говоря о «разрушении» и «задержке» развития государств. Однако я хотел бы пояснить, что термин «разрушение» (breakdown) я отношу не ко всем цивилизациям, а к одному частному виду явлений — к чувству потрясения, рождающемуся при виде распада магического или племенного «закрытого общества». Поэтому я не думаю вслед за Тойнби, что греческое общество «было разрушено» во время Пелопоннесской войны, я обнаруживаю симптомы разрушения гораздо
раньше этого. (См. прим. б и 8 к гл. 10 и соответствующий текст.) Что касается «задержанных» обществ, то я применяю этот термин только к тем обществам, которые тяготеют к магическим формам, насильственно закрываясь от влияния со стороны открытого общества, или к обществам, пытающимся вернуться в племенную неволю.
Я не думаю также, что наша западная цивилизация является лишь одной из многих. Мне кажется, что может быть много закрытых обществ с самой различной судьбой, но «открытое общество» может только продвигаться вперед, если оно не хочет быть задержано и возвращено обратно в неволю, в звериную клетку. (См. также гл. 10, в особенности последнее примечание к этой главе.)
(3) Что касается певцов «заката и упадка», то мне кажется, что все они были вдохновлены словами Гераклита, что люди «обжираются как скоты», а также платоновской теорией низших животных инстинктов. Я имею в виду то, что все они пытаются показать, будто упадок является следствием принятия правящим классом «низших» стандартов, которые, по их мнению, более подходят для «низших», работающих классов. Грубо говоря, авторы таких теорий утверждают, что цивилизации типа Персидской и Римской империй погибли от обжорства (см. прим. 19 к гл. 10).
