Табуитет и первобытная мораль

На вопрос о том, существуют ли в первобытном обществе нормы поведения, которые поддерживаются исключительно силой общественного мнения, можно дать только утвердительный ответ. Присущи людям первобытного общества и чувства долга, чести и совести. Таким образом, в первобытном обществе существовали чисто моральные нормы, а тем самым и мораль в точном смысле этого слова.

Однако наряду с нормами, соблюдение которых обеспечивалось лишь силой общественного мнения, существовали и иные нормы. Были среди них и такие, за нарушение которых общество жестоко карало своих членов, нередко даже лишало их жизни. Эти нормы известны под названием табу.

Этнологи давно уже выделили эти нормы из всего огромного многообразия правил поведения, существовавших в первобытном обществе. Исследователи давно заподозрили, что именно в такой форме возникли самые древние из всех существующих человеческих поведенческих норм.

Табу - норма не позитивная, а негативная. Она не предписывает совершение каких-либо действий, а напротив запрещает определенные действия. Суть табу - в запрете. Термин табу применяется прежде всего для обозначения особого рода запретов совершать определенные действия и самих этих запретных действий. Первоначально табу и представляли собой лишь запреты. Не все табу-запреты регулировали отношения людей в обществе, т. е. были нормами поведения. Но именно в табу - нормах поведения, поведенческих табу, все особенности табу-запретов проявлялись наиболее отчетливо. Они были исходной, первоначальной формой табу. В дальнейшем речь пойдет исключительно о них.

Если всякое поведенческое табу есть запрет, то не всякая норма поведения, состоящая в запрете тех или иных действий, есть табу. Табу - запрет особого рода, включающий в себя три основных компонента.

Первый компонент - глубокое убеждение коллектива в том, что если кто-то из его членов со­вершит определенные действия, то это неизбежно навлечет не только на него, но и на весь коллектив опасность, возможно, даже приведет к гибели всех. При этом люди не могут сказать ничего определенного ни о природе этой опасности, ни о том, почему и каким образом данные действия влекут ее за собой. Им известно только, что, пока люди воздерживаются от запретных действий, эта опасность остается скрытой; когда же они их совершают, опасность автоматически из потенциальной превращается в реальную и угрожает всем. В силу этого они рассматривают человека, совершающего такого рода действия, одновременно и как находящегося в опасности, и как представляющего опасность для коллектива.

Второй компонент - чувство страха или ужаса перед неведомой опасностью, которую навлекают некоторые действия людей на коллектив, и тем самым страха перед этими действиями.

Третий компонент - собственно запрет, норма. Наличие запрета свидетельствует о том, что ни веры в опасность, навлекаемую данными актами поведения человека, ни ужаса перед ней не было достаточно для того, чтобы отвратить людей от совершения опасных действий. Отсюда следует, что эти действия были чем-то притягательны для людей, что имелись какие-то достаточно могущественные силы, которые толкали человека к их совершению.

Поскольку действия того или иного члена обще­ства представляли опасность не только для него самого, но и для коллектива в целом, последний должен был принимать меры, чтобы заставить всех своих членов воздерживаться от них, и наказать тех, кто с этим требованием не считался. Опасные действия становились запретными.

Таким образом, табу представляли собой нормы поведения, как бы извне навязанные обществу какой-то посторонней, внешней силой, с которой невозможно было не считаться. На эту особенность табу давно уже обратили внимание некоторые исследователи. Именно такой характер и должны были иметь первые нормы поведения, возникшие как средства нейтрализации опасности, которую представлял для формирующегося человеческого общества зоологический индивидуализм. При таком подходе становится понятнее природа силы, толкавшей людей к опасным действиям. Этой силой была власть биологических инстинктов.

На основе анализа этнографических данных многие исследователи пришли к выводу, что табу первоначально возникли как средства подавления животных инстинктов, предотвращения опасности, угрожавшей человеческому коллективу со стороны животного эгоизма. «Наиболее характерной чертой человеческого ума и поведения, - писал, например, Р. Бриффо, - является дуализм социальных традиций, с одной стороны, и унаследованных естественных инстинктов - с другой - и п остоянный контроль первых над вторыми». [8] В подавлении и регулировании биологических инстинктов и заключается, по его мнению, сущность морали. Запреты, налагаемые на естественные инстинкты, должны были впервые появиться в прямой и категоричной форме. Они должны были быть навязаны человеку как неотвратимая необходимость. Табу как раз и являются теми первыми, навязанными человеку как неотвратимая необходимость, запретами. [9]

Такого же мнения придерживался С. Рейнак. «... Табу, - писал он, - это преграда, возведенная против разрушительных и кровавых стремлений, являющихся наследством человека, полученным от животных». [10]

Совокупность рассмотренных выше норм требует своего названия. Понятие мораль к ним не применимо, поскольку нарушение табу не только влекло за собой осуждение со стороны общественного мнения, но и грозило физическим наказанием, в том числе смертью. Эту исторически первую форму общественной социорной воли можно было бы назвать табуитетом. Табуитет был формирующейся моралью (праморалью). «Если мы не ошибаемся, - писал З. Фрейд, - то понимание табу проливает свет на природу и возникновение совести. Не расширяя понятия, можно говорить о совести табу и о сознании вины табу после нарушения табу». [11] В этом, как мне представляется, что в этом он был прав.

В дальнейшем развитии первобытного общества из табуитета выросла подлинная мораль, которая постепенно стала господствующей формой социорной воли, по крайней мере в раннем первобытном обществе

В раннепервобытной общине господствовало распределение, которое нередко именуют уравнительным. Однако оно не предполагало распределения продукта между членами общины поровну, хотя это и могло иметь место. Суть этой формы распределения заключалась в том, что человек имел право на долю продукта (прежде всего пищи), добытого членами его общины, исключительно лишь в силу принадлежности к ней. Никаких других оснований не требовалось. Не имело значения, участвовал ли тот или иной человек в добывании данного продукта или не участвовал.

Что же касается размера получаемой доли, то она зависела, во-первых, от общего объема продукта, во-вторых, от потребностей данного индивида. Когда продукта было много, каждый получал столько, сколько хотел. Но и в период, когда продукта было недостаточно для полного удовлетворения нужд членов общины, он все равно распределялся в соответствии с реальными потребностями индивидов. Например, взрослые мужчины, занятые тяжелым физическим трудом, требовавшим значительных затрат энергии, получали больше пищи, чем женщины и дети. В раннепервобытной общине распределение осуществлялось в соответствии с потребностями.

Описанные выше отношения распределения были не чем иным как отношениями собственности, причем собственности общинной, общественной. Именно потому, что вся пища совершенно независимо от того, кто ее добыл, принадлежала всем членам раннепервобытной общины вместе взятым, каждый член этой общины имел право на определенную ее долю. И общинной собственностью на этой стадии была не только пища, но и все вообще предметы потребления и средства производства.

Раннепервобытная община являлась подлинным коллективом, настоящей коммуной. В ней действовал принцип: от каждого по способностям каждому по потребностям. Соответственно отношения собственности и распределения в этой общине могут быть названы первобытнокоммунистическими, или коммуналистическими. Раннепервобытное общество было обществом первобытнокоммунистическим, или коммуналистическим.

Отношения собственности имеют бытие в двух видах. Один вид - экономические отношения собственности, существующие в форме отношений распределения и обмена. В обществе с государством экономические отношения собственности закрепляются в праве, в котором выражается воля государства. Так возникают правовые, юридические отношения собственности.

В первобытном обществе государства не было. Соответственно не было и столь привычного для нас права. В раннепервобытном обществе экономические отношения собственности закреплялись в морали, в которой выражалась воля общества в целом. Важнейшей нормой первобытнокоммунистической морали было предъявляемые к каждому члену коллектива требование делиться пищей с остальными его членами. Соблюдение этой нормы обеспечивалось лишь силой общественного мнения. Однако сказать, что общественное мнение принуждало человека делиться пищей с остальными членами коллектива, было бы неверно. Эта норма входила в плоть и кровь человека. Она была столь само собой разумеющейся, что никому не могло прийти в голову не поделиться с членами своего коллектива. В этой норме выражалась и закреплялась общественная собственность на пищу.

Таким образом, и в раннепервобытном обществе существовали не только экономические отношения собственности, но и волевые. Но если в обществе с государством волевые отношения собственности были правовыми, юридическими, то в раннепервобытном обществе - моральными. В раннем первобытном обществе социально-экономические отношения определяли волю отдельных людей через общественную волю, мораль. Для людей раннепервобытного общества дележ продукта в масштабах общества, т. е. общины, выступал прежде всего как требование морали и осознавался как норма морали, а не как насущная экономическая необходимость, каковой в реальности он был.

Важнейшая особенность как табуитета, так и первобытной морали заключалось в том, что обе эти формы общественной воли регулировали отношения только между членами того или иного социоисторического организма.

Каждая община имела собственную волю, нормы которой распространялись исключительно на ее членов. На человека, не входившего в состав данной общины, не распространялось действие ни негативных, ни позитивных норм, существовавших в данном социоисторическом организме. Об этом писали многие этнографы. Ограничусь обобщающим высказыванием М.М. Ковалевского. «Их поведение, - писал он о людях доклассового общества, - совершенно различ­но, смотря по тому, идет ли дело об иностранцах или сородичах... Что позволено по отношению к чужеродцам, то нетерпимо по отношению к сородичам. Один и тот же способ поведения может представиться то дозволенным и даже заслуживающим похвал, то запрещенным и позорным... Тот, кто нарушает обычаи, тем самым обнаруживает злую волю по отношению к сородичам и должен быть поэтому извергнут из своей среды. Те же самые действия, совершенные над иностранцами, над лицами, стоящими вне группы, теряют всякую нравственную квалификацию, они не считают­ся ни дозволенными, ни запрещенными, или, вернее, интерес группы придает им ту или другую природу». [12].