Сущность конечности познания

Для начала мы можем вынести негативное суждение: конечное познание есть нетворческое созерцание. То, что оно в своей единичности может непосредственно представлять, должно быть уже налично прежде. Конечное созерцание зависит от созерцаемого как от самого по себе уже сущего. Данное созерцанию (das Angeschaute) выводимо из этого сущего, и потому это созерцание также зовется intuitus derivativus, "производное", т. е. выводимое, созерцание[xi]. Конечное созерцание сущего не способно само по себе дать себе предмет. Оно должно получать его. Не всякое созерцание как таковое, но лишь конечное является вос-принимающим^*. Характер конечности созерцания заключается, таким образом, в рецептивности. Однако конечное созерцание не может вос-принимать без того, чтобы воспринимаемое сообщало себя. Конечное созерцание по своей сущности должно быть аффицируемым, задействуемым в нем приходящим к созерцанию (Anschaubaren).

Поскольку сущность познания первично заключается в созерцании, и поскольку для всего обоснования метафизики темой является конечное существо человека, постольку Кант продолжает первое предложение "Критики" так: «Оно [созерцание], однако, имеет место лишь поскольку нам дан предмет; а это, опять-таки, возможно, по крайней мере для нас, людей, лишь через то, что он определенным образом аффицирует душу»[xii]. "По крайней мере для нас, людей" добавляется лишь во втором издании. Что делает только более отчетливым то, что в первом издании с самого начала темой является конечное познание.

Поскольку человеческое созерцание, как конечное, вос-принимает, возможность же вос-принимающего "получения" требует аффектации, потому необходимыми являются фактические инструменты аффектации, "чувства". Человеческое созерцание не потому "чувственно", что его аффектация свершается через "инструменты чувств", но наоборот: поскольку наше Dasein конечно – экзистируя внутри уже наличного сущего, уже находясь в нем, – оно необходимо должно вос-принимать это сущее, т. е. предоставлять сущему возможность сообщить себя. Для передачи сообщения необходимы инструменты. Сущность чувственности состоит в конечности созерцания. Инструменты аффектации потому суть чувственные инструменты, что они принадлежат конечному созерцанию, т. е. чувственности. Так Кант впервые получает онтологическое, несенсуалистское понятие чувственности. Если, в соответствии с этим, эмпирически аффективное созерцание сущего не совпадает однозначно с "чувственностью", то, в сущности, остается открытой возможность не-эмпирической чувственности[xiii].

Познание первично есть созерцание, т. е. представление, которое представляет непосредственно само сущее. Если же конечное созерцание должно быть познанием, то оно должно суметь само сущее как открывающееся сделать всегда и для каждого доступным в том, что и как оно есть. Конечным созерцающим существам данное созерцание сущего должно быть равным образом доступным. Однако же конечное созерцание, как созерцание, поначалу всегда является связанным с тем или иным созерцаемым единичным. Данное созерцаемое является познанным сущим лишь потому, что каждый может делать его понятным себе и другим, тем самым сообщая его. Так, к примеру, должно быть возможным определить это созерцаемое единичное, вот этот кусок мела, как мел, или же как тело, чтобы мы вообще оказались способны опознавать само это сущее как нечто тождественное (Selbige) для нас. Конечное созерцание, чтобы быть познанием, каждый раз нуждается в подобном определении созерцаемого как такого-то и такого-то.

Далее, подобным определением представленное созерцанием представляется в отношении того, что оно есть "в общем". Определение, однако, не представляет тематически общее как таковое. Оно не делает предметом телесность вещи: определяющее представливание созерцательно представленного хотя и принимает во внимание всеобщее, но лишь затем, чтобы, имея его в виду, обращаться к единичному и определять его, таким образом, из этого отношения-к... [всеобщему]. Это "общее" представление, как таковое служащее созерцанию, делает представляемое в созерцании более представимым, под одним схватывая многое, и на основании этого охватывания "являясь значимым для многого". Потому Кант называет этот акт общего представления (repraesentatio per notas communes) "представливанием в понятиях". Определяющее представление оказывается тем самым "представлением [понятием] представления" (созерцания). Однако определяющее представливание в себе есть высказывание чего-то о чем-то (предикация). «Следовательно, суждение является опосредованным познанием предмета, т. е. представлением о представлении предмета»[xiv]. Но "способность судить" – это рассудок; характерный для него акт представления делает созерцание "понятным".

Поскольку судящее определение сущностным образом определено созерцанием, мышление, исполняющее службу у созерцания, всегда с ним соединяется. Через подобное единение (синтез) мышление опосредованно связывается с предметом. Он же открывается в единстве мыслящего созерцания (становится истинным). Соответственно, синтез мышления и созерцания открывает встречающееся сущее как предмет. Потому мы называем его истину-(вы-)являющим (wahr-(offenbar)machende), веритативным синтезом. Он совпадает с выше названным "установлением" предметной (sachliche) определенности самого сущего.

Однако мышление, в веритативном синтезе единящее себя с созерцанием, со своей стороны, собственно как суждение, является единением (синтезом) еще и в другом смысле. Кант говорит: «Суждение – это представление единства сознания различных представлений, или представление их отношений, поскольку они составляют одно понятие»[xv]. Суждения суть "функции единства", т.е. представление единящего, синтезирующего, единства понятия в его предикативном характере. Это единящее представление мы называем предикативным синтезом.

Но он, в свою очередь, не тождественен тому единению, в котором суждение выступает как связывание субъекта и предиката. Этот последний синтез субъекта и предиката мы называем апофантическим.

Тем самым в веритативном синтезе, составляющем существо конечного познания вообще, предикативный и апофантический синтез необходимо смыкаются, создавая структурное единство синтезов.

Если утверждают, что сущность познания у Канта – это "синтез", то, поскольку выражение "синтез" оставляется в многозначной неопределенности, этот тезис еще ничего не говорит нам.

Конечное созерцание, как нуждающееся в определении, зависимо от рассудка. Он же не только принадлежит конечности созерцания, но и сам является еще более конечным, поскольку у него отсутствует даже непосредственность конечного созерцания. Его типу представления необходим обходной путь обращения ко всеобщему, через которое и из которого становится понятийно представимым многообразие единичного. Эта свойственная сущности рассудка окольность (дискурсивность) является разительнейшим показателем его конечности.

Подобно тому, как метафизическая сущность конечного созерцания как рецептивности содержит в себе общий сущностный характер созерцания, состоящий в том, что оно, собственно, является "дающим", так же и конечность рассудка все-таки выказывает некий момент сущности абсолютного познания, т. е. "изначального [дающего начало] созерцания". Это изначальное созерцание в акте созерцания и через него впервые из себя подает созерцаемое сущее. Конечно, рассудок – как связанный с конечным созерцанием – столь же мало является творческим, как и оно. Он никогда не созидает сущее, хотя, в отличие от воспринимающего характера деятельности созерцания, ему присуща своего рода продуктивность (Hervorbringen). Конечно, суждение о сущем не просто производит всеобщее, в котором понятийно представляется данное созерцаемое как таковое. Всеобщее в его предметном содержании черпается из самого созерцательного. Лишь тот способ, каким это предметное содержание, как охватывающее единство, приобретает значимость для многих, есть свершение рассудка.

Устанавливанием формы понятия рассудок содействует предоставлению нам содержания предмета. В этом способе "доставления" проявляется своеобразность пред-ставления мышления. Хотя метафизическая сущность так "устанавливающего" рассудка и со-определяется этой характеристикой "самодеятельности" ("von sich aus"), первично она тем самым не выражается.

Ранее конечность познания была обозначена как вос-принимающее и потому – мыслящее созерцание. Это прояснение конечности исполнялось в рассмотрении структуры познавания. Учитывая фундаментальное значение конечности для проблематики обоснования метафизики, существо конечного познания должно быть прояснено еще и с другой стороны, а именно – в рассмотрении познаваемого в этом познании.

Если конечное познание есть вос-принимающее созерцание, значит, само познаваемое должно проявлять себя исходя из себя самого. Потому-то выявляемое конечным познанием есть, по существу, себя выказывающее сущее, т.е. являющееся, явление. Термин "явление" имеет в виду само сущее как предмет конечного познания. Точнее говоря, лишь для конечного познания вообще имеется нечто такое, как предмет^vi. Лишь оно находится в уже наличном сущем. Ведь бесконечному познанию не может предстоять – какое-либо уже наличное сущее, с которым оно могло бы сообразовываться. Подобное сообразовывание-с... уже было бы чем-то определенным, следовательно – конечным. Бесконечное познание есть деятельность созерцания, позволяющая возникнуть самому сущему. Абсолютное познавание выявляет для себя сущее в его возможности возникновения, всегда удерживая его "лишь" как возникающее в его возможности возникновения, т. е. как "вос-стание", выявление предстоящим, (Ent-stand)^*. Поскольку сущее открыто для абсолютного созерцания, оно "есть" именно в своем прихождении-к-бытию. Это – сущее как сущее само по себе, а не как предмет. Потому, строго говоря, сущность бесконечного познания еще не выражается словами о том, что «этот акт созерцания в себе самом только и производит установление 'предмета'».

Сущее "в явлении" есть то же^vii сущее, что и сущее само по себе, и ничто иное. Лишь оно, именно как сущее, может, хотя и лишь для конечного познания, стать предметом. При этом оно открывается соответственно характеру и полноте возможностей воспринятия и определения, коими располагает конечное познание.

Кант употребляет выражение "явление" как в узком, так и в широком значении. Явления в широком смысле (Phaenomena) суть "предметы"[xvi], т. е. само сущее, выявляемое конечным познанием как мыслящим вос-принимающим созерцанием. Явление в узком смысле имеет в виду в явлениях в широком смысле то, что, собственно, есть коррелят освобожденной от мышления (определения), присущей конечному созерцанию аффектации: содержания эмпирического созерцания. «Неопределенный предмет эмпирического созерцания зовется явлением»[xvii].Являться – значит «быть объектом эмпирического созерцания»[xviii].

Явления суть не просто кажимость, но само сущее. Это сущее, опять-таки, есть не что иное, как вещь в себе. Само сущее может быть явным без того, чтобы было познано сущее "само по себе" (т. е. как "вос-стание"). Двойная характеристика сущего, как "вещи в себе" и как "явления", соответствует его двоякому отношению к бесконечному и конечному познаванию: как сущего "в вос-стании" и как того же сущего в качестве предстояния (предмета).

Таким образом, если конечность человека в Критике чистого разума есть проблемный базис для обоснования онтологии, то это отличие конечного и бесконечного познания должно иметь для "Критики" особую значимость. Поэтому Кант говорит о Критике чистого разума, что «она учит брать объект в двояком значении – как явление, или же как вещь в себе»[xix]. В строгом смысле, нельзя говорить об "объекте": ведь для абсолютного познания не может быть ничего пред -стоящего (Gegen-stände). B "Opus postumum" Кант пишет, что вещь в себе не есть иное сущее, нежели явление, т. е. «отличие понятий вещи в себе и вещи в явлении не объективно, но исключительно субъективно. Вещь в себе не есть иной объект, но иное отношение (respectus) представления к тому же объекту»[xx].

Исходя из этого истолкования понятий "явление" и "вещь в себе", ориентированного на отличие конечного и бесконечного познания, следует прояснить, что обозначают выражения "за явлением" и "просто явление". Этим "за" не может иметься в виду, что конечному познанию, как таковому, все-таки противостоит нечто как вещь в себе, так, что она, не будучи постигаемой "вполне", проявляет-таки свою сущность и временами косвенным образом становится видимой. Выражение "за явлением", напротив, подразумевает, что конечное познание, как конечное, одновременно неизбежно сокрывает, причем с самого начала сокрывает так, что "вещь в себе" для него не только не является полностью, но и, по существу, вообще как таковая недоступна. То, что "за явлением" – это то же сущее, что и явление. Однако, поскольку оно [явление] дает сущее лишь в пред -стоянии, оно принципиально не позволяет рассмотреть его, "то же сущее", как "восстание". «Согласно Критике все в самом явлении есть, опять-таки, явление»[xxi].

Таким образом, если полагают необходимым через позитивистскую критику доказать невозможность познания вещей самих по себе, то в этом проявляется лишь превратное понимание того, что есть вещь в себе. Попытки подобного доказательства все еще опираются на предпосылку, будто вещь в себе есть нечто, что вообще может выступать в пределах конечного познания, а именно – как предмет, чья фактическая недоступность может и должна доказываться. Соответственно, в обороте "просто явление", "просто" не является ограничением и умалением действительности вещи, но лишь негацией того, что сущее познается в человеческом познании бесконечно. «... даже в самых глубоких исследованиях предметов чувственного мира мы имеем дело не с чем иным, как с явлениями»[xxii].

Наконец, сущность отличия явления и вещи в себе проявляется особенно отчетливо в двойственном значении выражения "вне нас" ("außer uns")[xxiii]. В обоих значениях всегда имеется в виду само сущее. Как вещь сама по себе, оно вне нас, поскольку мы, как конечные существа, лишены ему сообразного способа бесконечного созерцания. Если же это выражение обозначает явление, то оно вне нас, поскольку мы сами ведь не есть это сущее, а лишь имеем доступ к нему. Разъяснение отличия конечного и бесконечного познания, имеющее в виду различные характеристики в нем познаваемого, одновременно, с другой стороны, показывает, что эти фундаментальные для "Критики" понятия – явление и вещь в себе – вообще могут стать понятными и позднее вырасти в проблему лишь при последовательном фундировании их проблематикой конечности человеческого существа. В любом случае, они не представляют собой два друг за другом расположенных предметных слоя в пределах "единственного" и совершенно индифферентного познания.

Этой характеристикой конечности человеческого познания выявлено существенное того измерения, внутри которого следует проводиться обоснованию метафизики. Тем самым мы получили и более ясный план предстоящего пути возвращения к истокам внутренней возможности онтологии.