Два слова о суффиксах

Если я вижу перед собой слово, это вовсе еще не значит, что я могу тотчас указать пальцем: «А вот его суффикс!» Далеко не каждый выделенный из слова и не являющийся корнем отрезок заслуживает этого почетного звания.

Возьмите такое довольно длинное слово из словаря химиков, как «аминополипептидаза». Уж наверняка оно состоит не из одного только корня. Тем не менее – укажите мне хотя бы на один входящий в его состав русский суффикс!

Возьмите и другое, совсем уже простое русское слово «обувь». Как я уже заметил однажды, не так‑то просто разбить его на части, отделить корень от суффикса. Спрашивается: а по каким признакам мы вообще отличаем суффиксы от других частей слова?

Чтобы часть слова, следующая за корнем, стала в наших глазах суффиксом, необходимо два условия. Во‑первых, должен существовать ряд слов, содержащих тот же корень, но отличающихся остальными частями. Кроме того, слова эти должны иметь значение, близкое к значению первого слова, но вместе с тем и отличное от него.

Во‑вторых, обязательно должен быть другой ряд. В него должны входить такие слова, у которых корни разные, но наш кандидат в суффиксы везде налицо. У этих слов должно быть совершенно различное значение, и все же в них должно чувствоваться нечто общее. Так как отвлеченные объяснения дают мало, приведу пример:

ПИСатель

писаТЕЛЬ

ПИСание

читаТЕЛЬ

ПИСанина

двигаТЕЛЬ

переПИСчик

мыслиТЕЛЬ

Сопоставляя оба столбика, каждый заметит: да, звукосочетание «тель» вправе быть суффиксом. Оно сочетается с разными корнями и каждому придает один и тот же оттенок значения: «тот, кто это делает».

Далеко не все схожие сочетания звуков способны на это. Посмотрите на такой ряд слов:

ТЕЛега

ТЕЛячий

ТЕЛеграф

Во все слова входит звукосочетание «тель». Но оно является в них чем угодно, только не суффиксом: второго ряда к этим словам никак не подберешь.

На первый взгляд странно: неужели так уж трудно выделить суффикс в составе слова? Ведь уже школьники третьего или четвертого класса – мастера на этот счет! Да и откуда бы взяться трудностям? Однако сто´ит вдуматься, как положение начинает осложняться; как и все в языке, суффиксы слов начинают загадывать нам престранные загадки, обнаруживают поведение вовсе неожиданное.

Прежде всего оказывается: не так‑то легко даже провести границу между ними и другими частями слов, – скажем, окончаниями в одну сторону и корнями – в другую.

Вот, допустим, всем известное окончание родительного падежа множественного числа существительных «‑ов» («мирОВ», «слонОВ») Историки языка установили, что жизненный путь этого окончания не так‑то прост. В далеком прошлом окончание это было свойственно немногим, но зато очень часто попадавшимся на язык словам: сын – сынОВ, дом – домОВ, вол – волОВ… Другие, более редкие в речи существительные мужского рода образовывали иные родительные падежи множественного числа. Это было естественно: ведь основы их были разными и требовали неодинаковых окончаний.

Но потом случилось нечто «противозаконное». Привыкнув к часто звучавшему «ов», люди стали заменять им менее привычные суффиксы менее примелькавшихся слов. Например, стали говорить «волк – волкОВ» и т. д. Теперь мы привыкли к этому «ов», а ведь ему тут не надлежало бы быть. Оно тут на положении «незваного гостя», выросло из совсем другого суффикса.

Странно? Пожалуй. Тем не менее этот процесс превратился как бы в своего рода «цепную реакцию», – под его действие подпадает все большее и большее число русских слов, особенно в народном языке, в так называемом просторечии. Вам самим, вероятно, приходилось наталкиваться на эти родительные падежи‑самозванцы: слово среднего рода вдруг дает в устной речи родительный множественного числа на «ов», характерный для рода мужского:

«Подумаешь, – делОВ‑то!»

или:

«Граждане! МестОВ нет…»

Здесь, так же как и в языке ребят, подчас говорящих «много ягодОВ» или «я кошкОВ люблю больше собакОВ», нам ясна неправомерность такой, формы. Но есть много случаев, когда колеблются даже правильно говорящие по‑русски люди. Как лучше сказать: «У меня нет чулОК или чулкОВ; сапог или сапогОВ»? Если правильнее «сапог», то почему же надо говорить «зубОВ», а не «зуб»? Почему надо говорить: на голове осталось мало «волос», но «кандидат собрал слишком мало «голосОВ»? Ведь «го´лос» и «во´лос» – существительные одного морфологического типа. Недаром эта сложная путаница, восходящая своим началом, как вы видели, к очень давним временам, отразилась даже в распространенной шутке:

«Как правильнее сказать:

у рыбОВ нет зубОВ,

у рыбЕЙ нет зубЕЙ

или

у рыб нет зуб?»

Как видите, вопросы, связанные с суффиксами и окончаниями, иной раз оказываются довольно запутанными.

Нередко возникает своеобразная пограничная война и между суффиксом и корнем слова. Корень порою просто как бы «заглатывает» суффикс, и мы перестаем замечать присутствие этой части слова.

Рядом со словом «полено» есть слово «поленЦЕ». Сомнений нет: это уменьшительный вариант для слова «полено», и уменьшительность создана суффиксом «‑це». Таких пар множество: «зубило – зубильЦЕ», «окно – оконЦЕ», «золото – золотЦЕ»… Всегда бывает так. Тут ясно, где корень, где суффикс. Отлично. Ну, а что вы скажете о таких словах, как

«солнЦЕ» или «сердЦЕ»?

Что, по‑вашему: это тоже уменьшительные формы к каким‑то словам?.. Да! У нас в нашем, современном языке нет слов «солнъ», «сердъ» и „солнь“, „сердь“, от которых могли бы отпочковаться эти уменьшительные. Но они, несомненно, были в древности. Как это можно доказать?

Прежде всего обратите внимание на такие слова, как «сердобольный» (ведь не «сердце‑больной»!) или «солно‑пек» (рядом с более новым «солнце‑пек»): они уже говорят о многом. А кроме того, история языка указывает нам на старославянские слова «сьрдьце» и «сълньце», в которых древний суффикс «‑це» чувствуется уже очень явно.

Выходит, что мы с вами уверенно считаем слова «сердечко» или «солнышко» уменьшительными от «сердце» и «солнце», а на деле сами «сердце» и «солнце» такие же уменьшительные от неведомых нам «сердь» и «солнь». «Серд‑це» уже и значит «серд‑ечко». «Солн‑це» само означает «солн‑ышко». «Це» и тут суффикс, только древний.

Это легко подтвердить на другой группе слов, вроде:

Рыло – рыльЦЕ

Одеяло – одеяльЦЕ

Слыша эти слова, никто не усомнится: «‑це» здесь бесспорный уменьшительный суффикс. Тут и он и корень видны, так сказать, «простым глазом». Но, взяв слова «крыльцо» или «кольцо», мы сразу же окажемся в более трудном положении. Мы забыли сейчас, что некогда слово «крыльцо», означая «крытый вход», было близко связано по смыслу со словом «крыло» (которое тоже значит «покров, кровля для тела птицы»). «Крыльцо» значило тогда «маленькое крыло»[[111]]. Точно так же мы, русские, утратили старое слово «коло», когда‑то означавшее «круг». Однако в других славянских языках оно превосходно существует: по‑украински «коло» – круг, колесо, окружность: по‑чешски – колесо, круг, велосипед; в дореволюционной Государственной думе была польская партия, которая так и именовалась «ко´ло по´льске», то есть «польский кружок». В Болгарии «коловоз» означает след от колес (как наша «коле‑я»), а «колоездач» – «самокатчик». Не приходится сомневаться: наше русское «коль‑цо» – уменьшительное к этому же слову «коло», и значит оно «кружок», «кол‑ечк‑о».

В только что приведенных словах старые их формы приходится как бы «демаскировать», но это не слишком сложно. Есть случаи, где такая работа оказывается не в пример более трудной.

Вот, например, слова вроде наших современных «дар», «пир», «жир», «добр», «храбр» и т. п. Или такие, как «полк», «знак», «мрак».

Каждый современный русский человек уверен, что перед ним слова‑корни; никаких суффиксов в них он не подозревает. А языковед качает головой: не так‑то просто!

В первой группе мы встретились с очень древним суффиксом «‑р(ъ)». Ведь рядом с «да‑р» есть такие слова, как «да‑в‑ать», «да‑н‑о» и т. д.; рядом с «пи‑р» – «пи‑ть», «пи‑в‑о». Во второй группе действует столь же ветхий «отставной» суффикс «‑к(ъ)»: достаточно сопоставить слова «зна‑к», «зна‑мя», «зна‑ть».

Что же с ними случилось? За долгие века древние корни как бы всосали в себя столь же древние суффиксы. Мы теперь слово «не‑о‑добр‑я‑ть» разлагаем именно так, на корень «добр» и другие части морфемы, и высокомерно считаем «искажением» такое употребление слов, какое можно услышать, например, под Псковом: «Ай, Пантюха, малец доб горазд!» (то есть «очень хорош»). А ведь на деле, пожалуй, тут вовсе не искажение, а сохранение древнейшей формы.

Вот какими захватчиками ведут себя по отношению к суффиксам подчас корни. Но можно привести и прямо противоположные примеры.

Слово «тайник» или слово «охотник» произведены от слов «тайный» и «охотный» (например, Охотный ряд в Москве) прибавлением к основам суффикса «‑ик». Сами же прилагательные образованы от других основ при помощи суффикса «‑н‑». Таким образом, этот последний относится в слове «охот‑н‑ик» к основе. Это ясно.

Взяв же слово «клеветник», мы его не можем разложить так же: прилагательного «клеветной» не существует.

Что же произошло? Слово «клеветник» образовалось по аналогии с теми словами, которые связаны с прилагательными на «‑ный». Суффикс «‑ик» как бы «отгрыз» звук «н» от основ на «‑ный» и, включив его в себя, усложнился, вырос в новый суффикс, «‑ник». Такие случаи далеко не редкость, и, хотя вопрос о происхождении суффиксов еще отнюдь не до конца изучен и разрешен учеными, здесь перед нами явный пример «рождения нового суффикса».

И в русском языке и в языках других народов можно указать немало любопытных случаев такого возникновения новых суффиксов из совершенно самостоятельных (часто даже иноязычных) слов. Во французском языке живет сейчас очень широко применяемый суффикс наречий «‑ман»;

гордая – фьер

горделиво – фьерман

нежная – дус

нежно – дусман

Этот суффикс может быть назван новорожденным. Он возник в литературном французском языке из книжного латинского языка. По‑латыни употребительны выражения вроде:

«Фэра мэнте» (fera mente) – «с яростным духом» потому что «мэнс» (родительный падеж – «мэнтис», творительный – «мэнте») по‑латыни означает «ум», «дух». Из него и получилось французское «фьерман». Из латинского «дульцэ мэнте» («со сладостным духом») образовалось «дусман». Но, раз приняв этот способ, французы начали образовывать по его примеру слова от самых разнообразных, уже французских, корней и основ, совершенно не считаясь, были ли соответственные слова в языке древних римлян. Так возникли наречия

publiquement

(пюбликман) – публично

subitement

(сюбитман) – внезапно

sottement

(соттман) – глупо

и сотни других, которые очень бы удивили римлян: никто из них не мог бы сказать «пу´блике ме´нте» («с публичной душой») или «суби´то ме´нте» («с неожиданной душой»). Но современному французскому языку до этого нет никакого дела: он спокойно превратил творительный падеж латинского существительного «mens» – во французский суффикс «ment» и, так сказать, «в ус не дует».

Подобно этому и у нас, в русском языке, всё больше теряют значение прилагательных, всё больше приближаются к суффиксам такие слова, как «видный» («шаровидный» – круглый), «обра´зный» («разнообразный», «звездообразный») и им подобные.

Новые суффиксы рождаются, старые отмирают, как и целые слова. Наши предки спокойно и свободно слагали с различнейшими основами суффикс «‑арь» и получили наименования действующих лиц: «куст‑арь»[[112]], «бонд‑арь», «золот‑арь».

Мы утратили способность пользоваться этим суффиксом. Мы не можем сейчас создавать слова вроде: «летАРЬ», «пулеметАРЬ», «танкАРЬ» или «атомАРЬ». Мы предпочитаем при помощи других, ныне живых, «деятельных», суффиксов производить иные слова: «летЧИК», «пулеметЧИК», «атомЩИК», или наконец, «танкИСТ».

Таким образом, становится еще более ясным, что особая жизнь, особая, своя история присуща в языке не только звукам слов, с чем мы уже ознакомились, но и частям слов и их грамматическим формам. Именно поэтому ими так интересуется языкознание.