Марта 1953, Кранфильд

С утра я работал с аэродинамической трубой больших скоростей;

прибегает секретарша Мэри Пайпс – сообщение ТАСС о кончине И.В.

Сталина. Велю техникам выключить чудовищную машину и иду в кабинет.

Звонит маршал авиации сэр Виктор Годдард: предпочел бы я пройти в

его кабинет, или он – ко мне? Такт подсказал первое. Застал у него

двух профессоров и одного посетителя из Фарнборо. Ну, разумеется, о

Сталине – о чем же еще в такой день!

* * *

Годдард – человек сугубо интеллигентный. Его интересы выходят за

пределы авиации и ракетной технологии. На его счету, например,

книга и статьи о природе «русской опасности». Несомненно, говорит

он, пресса Великобритании будет насыщена материалами о скончавшемся

вожде России. И легенд о нем создано немало. Но кто был он в

действительности? И что может означать его уход для Запада? –

лучше? хуже? хуже? Было бы интересно, если бы я согласился

рассказать о Сталине студентам и профессорско-преподавательскому

составу.

Очень редко не соглашался я с Годдардом. Мы успели сблизиться до

такой степени, что перестали уметь возражать друг другу. Но в

данном случае, да еще в присутствии трех других людей я отверг его

идею. Сослался на известное ему мое решение никогда больше не

вмешиваться в дела политические.

* * *

Звонит Мэри Пайпс: отдел всемирной службы Би-Би-Си и «Сандей

Таймз» просят прибыть в Лондон для интервью. Это было очень кстати:

довольно резко и громко ответил я, что в Лондон не прибуду, никаких

интервью не дам и пусть никто не пытается искать меня здесь, в

колледже. Политикой пусть занимаются политики и журналисты, а я

тоже буду заниматься своим делом. Годдард взял обратно трубку и

попросил передать «лондонцам», чтобы не отвлекали меня дальнейшими

звонками. К сожалению, как увидим дальше, это тоже не помогло…

17 марта 1953, Кранфильд. Рукопись

Прилетел из-за океана на конференцию с опозданием на целый день.

Прочитал свою лекцию экспромтом, без сколько-нибудь

систематической подготовки. Ну и пусть, о СССР тут настолько

мусорные представления, что лучше говорить правду без роз: это ведь

как раз то, чего нехватало и нам, и им с 1917 года!

* * *

Хотя лекция была по теории и технологии возвращения спутников

земли с орбиты, мне была подана записка на совсем другую тему – вот

ее содержание в переводе:

«Д-р Токати, я хотел бы воспользоваться настоящим случаем для

выяснения следующего вопроса, если Вы позволите. Как Вы объясняете

тот факт, что в первые же недели советско-германской войны русские

понесли столь тяжелые потери в территории, вооружениях,

персональном составе Красной Армии?..»

Посоветовавшись с председателем конференции, я ответил так: «В

первые же десять часов войны мы потеряли от 13 000 до 15 000

самолетов, главным образом на аэродромах. За первые 2-3 недели мы

лишились огромной территории, на которой находилась одна треть

военной промышленности СССР, около 1 000 000 воинов, до 7 000

танков. В сентябре 1941 года мы потеряли в донбасском районе

700 000 воинов. Весной 1942 года под Харьковым мы потеряли еще

250 000 воинов…»

* * *

Часть зала была потрясена. Потерять столько в столь критические

минуты – да мыслимо ли вообразить катастрофу более ужасную? «Но мы

выжили, господа, – продолжал я. – И восполнили свои потери в людях

и военной технике; на помощь поспешили к нам наши славные боевые

союзники: англичане, шотландцы, уэльсцы, канадцы, американцы,

французы. И мы с вами обняли друг друга на берегах Эльбы!..»

* * *

Подали мне и другую записку:

«Господин Полковник: я горжусь тем, что внес свой небольшой вклад

в материальное обеспечение русской армии в 1941 году. Участвуя в

доставке авиационной техники Россию, я имел счастье познакомиться с

рядом ваших соотечественников. Наша группа имела честь быть

принятой генералами А.И. Шахуриным и А.А. Новиковым. Но теперь идут

слухи, что эти замечательные деятели пострадали. Не могли бы

сказать что-нибудь о них?..»

* * *

«Совершенно верно, - ответил я. - Главный маршал авиации Новиков

и генерал-полковник Шахурин, сыгравшие выдающуюся роль в

восстановлении боеспособности советских военно-воздушных сил, были

в 1946 году сняты с постов, соответственно, заместителя министра

обороны и главнокомандующего воздушными силами и народного

комиссара авиационной промышленности. Их лишили воинских званий,

отняли награды и осудили на длительные сроки наказания».

* * *

Шахурина я знал хорошо. Он был начальником научно-

исследовательского отдела при Военно-Воздушной Академии им. Н.Е.

Жуковского. Отсюда его перевели на должность парторга ЦК ВКПб на

соседнем авиационном заводе. Потом он стал членом ЦК и сначала

Секретарем Ярославского, а немного позже – Горьковского Обкома

ВКПб. Война застала его на посту народного комиссара авиационной

промышленности.

* * *

Я видел Шахурина за работой в дни и ночи нападений немецкой

авиации на Москву. Он жил на заводе и вел себя отважно. Лозунг

«Все, что может летать, обязано летать!» был для него сутью

деятельности. И то же самое – с Новиковым: его воздушные силы на

Сталинградском фронте сбрасывали на врага крестьянские плуги,

бревна, камни, куски льда, разбитые части военной техники; пилотами

бывали 60-70 летние старики. А тем временем Шахурин организовывал

производство новых самолетов и нормальных бомб.

Но вот наступил послевоенный год. Сын диктатора Василий Сталин,

уже полковник авиации, а через год генерал, стал инициатором

сплетен и доносов на Шахурина и Новикова, обвиняя их в выпуске

недоброкачественной военной техники и в ведении воздушной войны

примитивными методами и средствами. Это и послужило причиной их

снятия и репрессий.

* * *

Профессор Алек Юнг довез меня из Кранфильда до станции Бедфорд. В

пути мы разговорились. «Вы знаете, - сказал он, - англичанину не

легко понять и поверить, что люди типа Шахурина и Новикова

подвергаются в России репрессиям. Какая польза от того, что их

арестовали и осудили? Разве плохо, что в критические времена войны

они старались восстановить разгромленные воздушные силы?»

Вероятно мы не призадумываемся над сущностью недоверия

иностранцев к централизации, например, над следующим директивным

тезисом Ленина: «У нас ЦК состоит из 19 человек, причем текущую

работу приходится вести еще более узким коллегиям, именно Оргбюро и

Политбюро, по пять человек в каждом. Выходит, следовательно, самая

настоящая «олигархия». Ни один важный политический или

организационный вопрос не решается у нас ни одним государственным

учреждением без руководящих указаний ЦК партии. Фактически все

руководящие учреждения состоят из коммунистов и проводят директивы

партии» (В.И.Ленин: Детская болезнь «левизны» в коммунизме,

12.05.1920).

Поистине олигархия. И в ней не было тогда, как нет и теперь, ни

одного профессионального ученого, а тем более ракетиста –

космического технолога. Но решают они, 5+5. Не может такая

централизация власти быть компетентной во всем и всегда. Что

понимает Сталин или Молотов, Маленков или Берия в термохимии и

газодинамике гиперзвуковых скоростей, в теории и технике ракетной

тяги? Ноль целых и ноль десятых. Вот почему их решения могут таить

в себе определенные опасности, о которых говорили мне американцы.