Июня 1956. Магнитофон

«Каково мое отношение к ХХ съезду КПСС?» – спрашивают иностранцы

без конца. И я отвечаю: а кто я такой, чтобы мое отношение имело

какое-нибудь значение? А потом наедине спрашиваю себя – правду ли

говорю, когда притворяюсь Иваном-Дураком? Закрываю глаза и начинаю

рассуждать: ХХ съезд запоздал на 25 лет; ну, по меньшей мере, на 15-

16 лет, у нас ведь всегда так: потрясаем кулаками, когда слишком

поздно. И все же это был крайне необходимый съезд? Но на ум

приходит Александр Блок:

Есть игра: осторожно войти,

Чтоб вниманье людей усыпить,

И глазами добычу найти...

Не такую ли цель преследовал Н.С. Хрущев?

* * *

Оттепель не есть весна или лето. Разоблачение преступлений

Сталина и Молотова не есть гарантия предотвращения новых

преступлений. В данном случае Сталин - удобная вешалка: примет

безмолвно все от дохлых собак до «ленинградского дела». Кто не

спрашивал с живого, но проявляет отвагу в отношении мертвого –

аморальный подлец; так, кажется, рассуждали римские юристы. Если бы

секретная речь Н.С. Хрущева была произнесена до 5-го марта 1953

года, я назвал бы его героем, а такая речь в октябре 1961 года –

что скажешь? елки-палки...

15 июля 1956, Париж, вечер

Устал. С самого утра – встречи, беседы, реактивные самолеты,

ракеты, авиационные учреждения. Изношен, как мышь, только что

освободившаяся от ноши в животе. А до очередной встречи и нового

ужина – всего полтора часа. Отель великолепный, но некогда

отдохнуть в нем. Вся-то наша жизнь – сплошная беготня. Генерал

наставляет строго-настрого: надо поспать хоть час, иначе свалюсь с

ног. Меня разбудят, когда придет время: непременно заснуть на

часок. И заснул.

* * *

Не удивлюсь, если не поверите, теперь я – гость Парижской России!

Да, такая Россия существует. Звучит дико, но существует. Не так уж

много их, но в небольшом ресторане, куда привезли меня, я вижу

самую настоящую Россию. Чья-то властная рука отобрала человек 13-

15, в их числе две дамы почтенной молодости. Положа руку на сердце,

я почувствовал себя внутренне в положении «смирно!». По-видимому я

был тут самый молодой – а мне стукнуло уже за сорок лет.

Рукопожатия по возрасту и рангам, встреча старого и нового миров.

Но раз в воде, надо плавать. Припомнилось старое назидание в

военной академии: если новые сапоги жмут, ходи в них!

* * *

Парижская Россия и я очутились на чужбине по разным причинам

разных эпох. Даже в самом дружелюбном обмене между нами

проскальзывали нотки этих разных эпох. Но рукопожатия крепкие,

искренние и мы смотрим в глаза друг другу без зазрения: сыны одного

отечества. Я вошел в общественную жизнь вскоре после того, как они

вышли из нее; они пели «Боже, царя храни!», а я пел «Вставай,

проклятьем заклейменный!»; но вот в далекой чужой столице

приветствуем друг друга, и моя мышиная изношенность пропала.

* * *

Все мы за столом. Слева сидит пожилой генерал – военный ученый.

Он говорит мало, мягок в манерах, язык чистый, учтив, вежлив. Тихо,

но ясно, спрашивает, знал ли я кого-нибудь из людей вокруг длинного

стола? Нет, отвечаю, но рад видеть каждое лицо. Он качает головой

одобрительно, нежно улыбается: «Я рад слышать это». «Черные, белые,

красные, а земля-то у нас одна, – сказал он немного позже. – Мы,

русские, привыкли быть противоположностями в одно и то же время: но

от этого не перестаем быть русскими». Теперь была моя очередь

покачать головой в знак согласия.

* * *

С бокалом вина в одной руке, со своим стулом в другой к нам

медленно приближается другой старик. Он ставит свой стул немного

позади меня, садится не торопясь. Все смотрят на него. Он кладет

руку мне на плечо и спрашивает:

«Многоуважаемый господин полковник, я хотел бы спросить вас

только об одном: когда, по вашему мнению, рухнет ненавистная

интернациональная власть большевиков?»

Я немного растерялся: он сформулировал свой вопрос более

деликатно: «Выживет ли большевистская диктатура в России вообще?»

Я опять в смущении. Но все смотрят на меня. Генерал даже

полуповернулся и ожидает.

* * *

«Дорогие господа-соотечественники, – сказал я – Вы понимаете,

конечно, что никого я не представляю, ни от чьего мнения говорить

не уполномочен, да и Сталин не приглашал меня на заседания

Политбюро, поэтому мои представления о будущем коммунизма в

Советском Союзе не более достоверны, чем ваши. К тому же, как вы

уже знаете, со времени отбытия из СССР занимаюсь только наукой и

технологией… Могу выразить только свое частное мнение, которое

может разочаровать вас; вопрос «когда?» кажется мне

преждевременным, хотя бы потому, что не вижу никаких серьезных

трещин в здании большевизма. Выживет ли? По моему частному мнению,

на этот вопрос не ответили бы ни Хрущев, ни Политбюро в целом – на

него сможет ответить только история. Вообще же можно сказать, что

коммунизм болен и болезнь углубляется, но было бы преждевременно

рваться к лопатам для рытья могилы».

* * *

Мои слова утонули в слегка приглушенном шуме. Одни соглашались с

ними – другие, может быть большинство, не соглашались. Позже мне

стало известно, что один редактор сказал обо мне: раз большевик –

всегда большевик. Но мне было приятно, что никто не произнес

страстной речи против меня; этикет, наверное. Да и народ отборный.

Старик с бокалом и со стулом медленно возвратился на свое место, а

генерал промолчал без видимых эмоций.

Через 5-7 минут возобновился обмен мнениями. На этот раз речь шла

только о научно-техническом развитии «России». «Но почему только

России?» – спросил я. Страна называлась СОЮЗОМ русских, украинцев,

кавказцев, белорусов, казахов, узбеков и так далее. Это замечание

опять вызвало некоторый беспорядок люди переговаривались и спорили

друг с другом.

* * *

С дальнего конца стола обращается ко мне аккуратно одетый

человек, кажется, профессор чего-то: «Думал ли я, что в его

теперешних форме и содержании Союз Социалистических Республик

отвечал интересам и чаяниям основоположников социализма?» И хотя

вопрос был адресован мне, я постарался сделать из него предмет

общего обсуждения. Как-то инстинктивно меня заинтетересовало: а что

думали сами эти люди, которых в СССР называют врагами?

Один участник обсуждения, человек, связанный с религиозной

философией, кратко, но ясно, нарисовал такую картину: перед

человечеством вообще стояло два зеркала, первое зеркало –

идеалистическое и теоретическое, и в нем мы видим наикрасивейшее

отражение, полностью совпадающее с лучшими чертами христианского

учения; второе зеркало – практическое, политическое – в нем

социализм, победивший в Советском Союзе, дает искривленное,

перекошенное отражение…

* * *

Генерал произнес всего несколько продуманных фраз, суть которых

сводилась к следующему: надо приветствовать социализм или любое

другое общество только в том случае, когда оно обогащает и

облегчает жизнь людей; напротив, надо относиться отрицательно ко

всякому обществу, если оно обедняет и усложняет жизнь народа: как

человек практического дела, он охотно принял бы даже

социалистическое название, если бы был уверен, что оно отражает

идеалы христианской идеологии.

Я никогда не любил аплодировать политическим декларациям, но

генералу аплодировал, потому что его определение было принципиально

разумным...

* * *

Ну, поймали меня! Вот, извольте:

«Многоуважаемый Григорий Александрович», – сказал маленький,

низкоголосый человек в скромном одеянии, – я читал ваши выступления

в русской прессе. Не могли бы вы разъяснить, что вы подразумевали

под словом «руссачество»?»

За меня ответил генерал-ученый. Он обратился ко всем: «Мы же не

onkhrhweqjne собрание, господа! Мы собрались, чтобы приветствовать

нашего соотечественника-ученого!»

Я поблагодарил генерала, затем все же попытался объяснить свое

«руссачество» и начал с казавшегося неуместным.

* * *

Из четырех слов «Союз Советских Социалистических Республик» ни

одно не соответствует действительности, сказал я. Союз – это

добровольное, свободное объединение для наибольшего удовлетворения

интересов всех; у нас этого не было и нет, каждый из членов СССР –

Россия, Украина, Кавказ, Белоруссия, республики Прибалтики,

Молдавия, республики Средней Азии – был сначала поставлен на колени

гражданской войной, объявлен Советским и Республикой, и лишь в

результате этого насилия принужден к «Союзу». Социалистическими они

не были и не являются, потому что социализм означает свободу и

демократию, а их у нас нет. И мы совершенно определенно не

«Республик», поскольку в СССР императорствует Генсек, а в

республиках – Первые Секретари.

* * *

Руссачество – это плод русификации: все изобрели русские, русские

– превыше всех, русским позволено все, Союз нерушимый сплотила

великая Русь и так далее. Против немецко-фашистских захватчиков

героически сражались все народы СССР, но Император ввел ордена и

медали имени только русских деятелей. В День Победы он нашел

благодарность только русскому народу. Эта расистская линия в корне

противоречит конституции СССР и озлобляет нерусские народы,

подогревает антирусские эмоции, которые усложняют межнациональные

отношения. Все это уже причинило и еще причинит вред не только СССР

в целом, но и самой Руси, самому русскому народу. Рано или поздно

родится сильная центробежная сила, которая не сплотит, а разрушит

даже истинно союзнические элементы. Это – контрреволюционный

антисоциалистический национал-шовинизм, против которого надо

бороться самым непримиримым образом…

* * *

Будь я Генеральным Секретарем ЦК КПСС – боже упаси!– (и) или

Председателем Президиума Верховного Совета СССР, вероятно,

постарался бы организовать встречу с Парижской Россией. И

результатом встречи было бы постановление, и был бы указ: настало

время объявить, что никакой сын и никакая дочь отечества, русский

или казах, кавказец или бурят, украинец или башкир, христианин или

мусульманин не являются врагами и свободны жить у себя дома, а кто

вспомянет старое, тому сыпняк на язык; кто хочет жить хоть на краю

света, пусть живет себе спокойно; а кто желает возвратиться на

Родину – скатертью дорога и помощь из кармана государства.