Июня 1956, Лондон. Рукописные заметки

Сегодня доставил семью в аэропорт, отправил ее в Ниццу. Теперь я

холостяк на две недели. Хорошо в саду, сижу и читаю письма; их

много: из Германии, Австрии, Новой Зеландии, Канады, США,

Швейцарии, Италии, Турции. Боже мой, как много наших людей в

эмигрантско-невозвращенческом рассеянии! Жалуются, изливают души,

хвалят, ругают, надеются, стыдятся.

* * *

Вот письмо из Германии. Ясно, что автор не немец, но пишет по-

немецки. Он обвиняет меня в том, что «подобно Кравченко» я

занимаюсь восхвалением капитализма. О Кравченко говорить не буду,

но о себе скажу: хотя ни к какой партии и идеологии формально не

принадлежу, мог бы определить свое положение как соседство с социал-

демократами западного типа. Во всяком случае, в своих первых же

заявлениях о разрыве с КПСС, в том числе по немецкому радио, я

сказал недвусмысленно, что на Западе очутился не для того, чтобы

восхвалять иностранные магазины и бюстгальтеры.

* * *

А вот письмо из Мон, Франция. Оказывается, я «купил себе

безопасность в Англии» службой в Би-Би-Си. К сведению этого бывшего

советского гражданина: не имею абсолютно никакого отношения к Би-Би-

Си, не служил и не собираюсь служить ни в какой его секции. А

выступления мои по его волнам были точно такими, как я хотел.

Вообще же существует старинная русская поговорка: грязью играть –

лишь руки свои марать.

* * *

Некто Барышкин пишет из Канады: «...Для Вас существует только

плохой Сталин, но существовал и плохой Ленин – жид». О «плохом» не

стоит говорить, но вот о жиде хотел бы заметить, что любой, даже

косвенный и отдаленный намек на расизм выворачивает мне душу…

* * *

Старые ботинки: не думал ли я, что Сталин продержался у власти

так долго только благодаря верной службе ему ученых «определенного

типа?» По-видимому автор письма не отважился сказать «вашего типа».

Во-первых, без ученых не обходится никакой режим; во-вторых, ученые

такие же люди, как все остальные, и не могут вытащить себя за свои

волосы; в-третьих, нельзя делать столь далеко идущие обобщения, ибо

политически однородных ученых нет; нельзя ставить на одну доску,

скажем, Андрея Николаевича Туполева и Александра Сергеевича

Яковлева; в-четвертых, кроме ученых есть еще и литераторы, поэты,

социологи, философы, политики, дипломаты, партбюрократы, военные

комиссары и так далее.

* * *

Вот, например, некто Кроль тоже пишет мне из Америки, что

«Тимошенко – украинец, Рябушинский – поляк, Циолковский – поляк,

Микоян – армянин, а где истинно русские конструкторы авионов?» Могу

ответить совершенно точно: Туполев, Ильюшин, Архангельский,

Яковлев, Лавочкин, Петляков – чистокровные русские. Русскими

родились и жили – живут также Димитрий Рябушинский и Константин

Циолковский. Не стоит, ради Бога, заходить так далеко.

* * *

Теодор Пливе спрашивает: думаю ли я, что за развенчанием Сталина

последует развенчание послевоенных границ СССР? Вопрос неожиданный

и я не вполне понимаю его. Для моих маленьких плеч – слишком

большая ноша. Могу только спекулировать: границы государств

подвергаются изменениям в результате войны, а она закончилась в

1945 году. Если же кого-нибудь интересует мое частное мнение, то

вот оно: ни в коем случае, ни при каких обстоятельствах. Германия,

Финляндия, Япония, республики Прибалтики, Польша, Чехословакия,

Румыния не должны рассчитывать на добровольное возвращение им

отторженных или оккупированных территорий – до тех пор, пока над

Кремлем не поднимется неленинское знамя. Но я, конечно, могу

ошибиться.

Вставка от 22 декабря 1989 года. Из беседы Е. Габриловича и В.

Матизен. Лит. газета, 6 декабря 1989 г.

«К истинному Ленину невозможно было подступиться. До сих пор не

приблизились. Чтобы понять, до какой степени о Ленине ничего нельзя

было сказать, приведу пример, когда мы буквально умоляли, чтобы нам

дали вставить в фильм линию его взаимоотношений с Инессой Арманд.

Писали в ЦК, в Политбюро, но нам даже не ответили. Кстати, когда

Инесса умерла, ее гроб провожали Ленин и Крупская… Я старался

показать его человеком воли, мысли, сомнений, колебаний, а не

изрекающим готовые формулы. Одним словом, я воспроизвел Ленина

наиболее человечным из выбора возможного. Нам не разрешили раскрыть

один из самых драматичных моментов его жизни - последнюю поездку в

Москву из Горок. Мы хотели показать, как он в одиночестве обходит

места в Кремле, где работал и руководил государством. Показать

тяжело больного человека, понимающего, что дни его сочтены. А

вместо этого молчаливого обхода нас вынудили отправить его

выступать на рабочем митинге… 18 октября происходило заседание

Политбюро, решившее 25 октября созвать экстренный пленум о

внутрипартийном положении, и не исключено, что Ленин в нем

участвовал, выступая против «коллективного руководства» Зиновьева-

Каменева-Сталина».

* * *

Не исключено? Слишком мягко и вежливо сказано. Его не пригласили,

ему дали понять, что его миссия прошла и что в нем больше не

нуждались. Прямо так, еще не говоря, о нем думали, как о потерявшем

трезвый рассудок. И не надо осуждать «коллективное руководство»

слишком строго: уж они то знали, что за последние месяцы их вождь

начал подавать салат из полуглупостей, смешивая их с и без того

достаточно тупиковой политикой, или красно-бело-черно-желто-синей

мешаниной, приведшей партию и страну к чему-то совершенно нелепому.

* * *

Ни Зиновьев с Каменевым и Сталиным, ни Троцкий со своими

последователями, ни даже Бухарин, который, как известно, вступал в

острые споры с Лениным и раньше, не могли назвать лопату-лопатой.

Сказать, что восстание (или революция) 25 октября 1917 года было

ошибкой, было бы равносильно самоубийству. Надо было ждать и

дождаться «самоухода» главного путаника, но тем временем под его

искусственно раздутым именем перекраивать кафтан. Называть себя

ленинцами, изображать Ленина гением и тем самым наклеивать на свою

политику ярлык гениальности.