Игровая концепция культуры

Свой интерес к «человеку играющему» Й. Хейзинга обосновывает следующим образом: люди оказались далеко не такими разумными, как наивно внушал нам XVIII век в своем почитании Разума. И поэтому название «человек созидающий» (Homo Faber) не до конца отражает природу человека. Оно должно быть дополнено термином «человек играющий» (Homo ludens), который выражает не менее важную функцию человеческой жизнедеятельности.

Основным условием существования культуры как феномена является, по мнению автора, равновесие между материальными и духовными ценностями: интеллектуальными, религиозными, эстетическими. Равновесие, как утверждает голландский мыслитель, характеризует расцвет любого культурно-исторического типа, что в свою очередь обеспечивает гармоничное развитие культуры и личности. В требовании равновесия проявляется протест Й. Хейзинги против хаотичности и эклектичности культуры второй четверти ХХ века, против культа собственности, вещного фетишизма, обесценивания духовных ценностей.

В основе культурной деятельности лежат вечные метафизические идеалы культуры, которые ощущаются как надличностные, императивные ценности, осознаваемые разумом, нравственно-эстетическим чувством и выражают субъективные потребности и практические цели индивида, отдельной социальной группы или нации. Материальная культура, которая воплощает степень практического овладения человеком силами природы, расценивается Й. Хейзингой как форма приспособления, как результат борьбы за существование, свойственной также животному миру, и исключается им из сферы культурных явлений. Культура понимается как образ жизни, проникнутый нравственно-эстетическими идеалами, что соответствует кантовско-шиллеровской и просветительской традициям и, с другой стороны, придает специфику и чрезвычайную привлекательность его историко-культурологическим сочинениям, посвященным идеалам конкретной культурной эпохи.

Идеалистическое понимание культуры определяет его представление об историко-культурном процессе. Прогрессируют, по мнению Й. Хейзинги, техника, политическая организация, условия бытового комфорта и другие факторы общественной жизни, которые не включаются им в понятие культуры. Они прогрессируют потому, что образуют в своей совокупности некоторую объективную систему явлений, способную развиваться по имманентно присущим ей законам. Что же касается культуры, ее следует рассматривать исключительно как способ и результат духовной деятельности. В силу этого можно говорить об изменении культуры, но нецелесообразно использовать понятие «прогресс». Там, где достигается равновесие ценностей, где человек чувствует себя господином своих страстей и желаний, – там существует культура.

Однако в современном мире эти условия нарушены. Культура приходит в упадок, независимо от того, сколь впечатляющими кажутся ее внешние формы. Поэтому общества прошедших эпох могли быть и, как правило, были более культурными, чем современное, в котором искажены идеалы и несоразмерны ценности. Задача критики современной культуры вынуждают автора к идеализации ранних стадий культуры.

Обзор истории культуры и ее различных эпох приводит Й. Хейзингу к выводу об убывании игрового элемента в культуре. Вытеснение игры, начавшееся в XVIII веке, фактически заканчивается в XIX, когда духом общества начинает завладевать трезвое, прозаическое понятие пользы, что и приводит к утрате свободного духа культуры. В обществе получает признание постыдное заблуждение о том, что производительные силы и экономический интерес определяют ход истории. Дух утилитаризма и рационализма убивает таинство и провозглашает человека свободным от вины и греха. Труд и производство становятся вначале идеалом, а затем и идолом современной культуры и общества. Культура играется гораздо меньше, нежели в предшествующие периоды. Эта ситуация является наилучшим показателем кризиса европейской культуры, достигшего в ХХ веке всей полноты своего выражения.

Й.Хейзинга считает, что современный культурный распад определяется не цивилизованными или духовно-культурными причинами, а давящей ролью современных авторитарных массовых государств. Он полагает, что культура и цивилизация – это одно и то же, но термин «культура» используется учеными, связанными, с немецкой философской и культурологической традицией, а термин «цивилизация», как синоним культуры, используют франко- и англоязычные ученые. Характеризуя понятие «культура», он выдвигает три принципа:

1) известное равновесие духовных и материальных ценностей;

2) наличие общего для всех идеала или стремления;

3) определенное отношение к природе (чаще всего господство над ней).

Анализ современного сознания Й. Хейзинга сопровождает понятием «пуелиризм» (от лат. puer – юноша, мальчик) – понятием, которое передает наивность и ребячество одновременно. Пуелиризм противостоит игровому сознанию, он несет в себе несамостоятельность, грубость и нетерпимость юношества. В основе пуелиризма лежит путаница игры и серьезного. Работа, долг, жизнь не воспринимаются современным человеком серьезно, и, наоборот, игровая деятельность приобретает серьезный характер. В современной жизни царит суррогат игровой деятельности; она включает, например, легко удовлетворяемую и никогда ненасыщяемую потребность в банальных развлечениях, жажду грубых сенсаций, тягу к массовым зрелищам. Ранние эпохи не исключали подобных явлений, но там не было той массовости и жестокости, которая проявляется в публичной жизни сегодня. В пуелиризации культуры роковую роль сыграло вступление в духовную жизнь общества полуграмотной массы, что и привело к девальвации существующих нравственных ценностей.

Путь преобразования культуры Й. Хейзинга видит в распространении нового общественного духа. Необходимо возродить в широком культурном сознании природу первозданной игры, поскольку не всякая игра может быть культуросозидающим фактором. Подлинная культура требует «благородной игры». Тесны и многообразны узы, соединяющие игру и красоту. Игра пронизана ритмом и гармонией, ей присущи радость и изящество.

Решению этой задачи посвящена опубликованная в 1938 году книга «Homo Ludens». В ней автор излагает основные положения концепции игрового элемента культуры, возникшей в результате соединения культуркритических и историографических воззрений. Й. Хейзинга рассматривает игру в нескольких аспектах: как вид деятельности, как форму происхождения культуры, как обязательный элемент всякой культурной активности, как движущую силу развития культуры.

Как общественный импульс, более старый, чем сама культура, игра издревле заполняет жизнь человека и, подобно дрожжам, заставляет расти формы архаической культуры. Й. Хейзинга убежден в том, что культура в ее древнейших формах «играется». Культуроформирующее свойство игры связано с тем, что для изменения окружающей среды посредством любой материальной деятельности, человек должен предварительно совершить эту же работу в своем воображении, т.е. как бы «проиграть» процесс будущей деятельности. Однако Й. Хейзинга не сводит игровой элемент только к духовной сфере. Игра присутствует во всех сферах материальной культуры и определяет содержание ее форм.

В своих трудах автор опирается на исходящую от И. Канта и Ф.Шиллера традицию истолкования искусства из игры как спонтанной, незаинтересованной деятельности, которая приятна сама по себе и независима ни от какой цели. Голландский культуролог рассматривает игровое начало не только как свойство художественной деятельности, но и как основание всей культуры.

Игра – экзистенциальная и витальная категория. Потребность в ней не связана с какой-либо ступенью развития культуры, с какой-либо формой миросозерцания. Автор определяет игру как «свободное действование», обладающее собственным временем и пространством, стоящее вне обычной жизни, но полностью овладевающее участниками. Настоящая игра не связана с материальной пользой, но дает радостное возбуждение, раскрывает человеческие способности, сплачивает группу. Игра воспитывает «человека общественного», способного добровольно и сознательно участвовать в жизни коллектива, подавлять свои эгоистические интересы, руководствоваться понятиями солидарности, чести, самоотречения и т.п. Ученый подчеркивает эстетичность игры, присущие ей гармонию и красоту, которые создаются свободным полетом фантазии и творчеством при одновременном соблюдении строгих правил действия и игровой морали. Соединяя шиллеровско-романтическое понимание игры как свободной творческой активности с трактовкой ее как способа организации деятельности и общения, он особо подчеркивает нравственную сторону «честной игры».

Особую ценность и уникальность этой концепции придает стремление проследить роль игры во всех культурных сферах: в поэзии, философии, науке, юриспруденции, войне, спорте, быту – во всей истории культуры. Используя огромный фактический материал, прослеживая игровой момент культуры в рамках различных форм цивилизации (от архаических обществ до современного западного общества), Й. Хейзинга не дает окончательного ответа на вопрос, является ли игра в ходе исторического развития человечества одним из факторов культуры (притом, что роль ее в генезисе культуры очень велика и что до сих пор во многих сферах культуры, прежде всего, в поэзии, искусствах, обрядах и т.п., игровой момент является значительной конструирующей величиной), и культура как целое может выступать лишь во взаимодополнении «игрового» и «серьезного» моментов. Или вся культура есть бесконечно развившийся и усложнившийся принцип игрового начала и за пределами игры ничего не остается?

Й. Хейзинга утверждает, что игра скорее, нежели труд, является формирующим элементом человеческой культуры, что человек задолго до достижения мощи, способной изменить окружающую его природную среду, создает в миниатюре свое окружение в виде символической области – сферы игры. Выявляя соотношение игрового момента с другими факторами жизни общества, автор всякий раз определяет ее «вплетенность» в культуру, в частности на примере обычаев и ритуалов Средневековья.

На ранних стадиях цивилизации культура и игра тождественны. Затем былой синкретизм ослабевает за счет бесконечной дифференциации форм культуры, когда в итоге области, «замешанные» на игровом элементе, прежде всего, поэтическое искусство, довольно четко отгораживаются от тех сфер, воздействие на которые древнего фундаментального фактора игры не распространяется. Применительно к ранним этапам истории серьезное выступает только как не игровое, не охваченное игрой. Общество нового времени придает серьезному негативный заряд – как лишенному культурообразующих возможностей игры, неспособному к дальнейшему развитию. В современных общественных условиях серьезностью поражена сама игра, что превращает ее в псевдоигру. По сути недостойной либо неразумной игрой, для которой характерны незрелость мысли и абсурдность, что проявляется, прежде всего, в политической жизни современного общества.

В концепции игры очевидна привлекательность многих моментов. Это, прежде всего, непринудительный характер ее правил и осознание их условности, произвольности, недетерминированности. Идея «совозможности» является наиболее плодотворной в этой концепции. Свобода, заключенная в характере выбора, присущем игре. Всякая форма культуры есть игра именно потому, что она разворачивается как свободный выбор, предполагающий «совозможность» выбора, отличного от существующего. Игра, которая не считается с этим этическим моментом, становится псевдоигрой, «ложным символом», поскольку отрицает свободный выбор.

Игра – необходимый способ социальной жизни, то, что поддерживает идеал, в свою очередь определяющий духовную культуру эпохи. Из стихийного качества, ритма жизни игра становится для тех или иных слоев общества, а в какие-то периоды – общества в целом, драматургической тканью реализации какого-либо высшего социального сюжета, нравственно-социальной идеи. Целые эпохи «играют» в воплощение идеала, например, идеала античности. Поэтому Й. Хейзинга ставит под сомнение основания для выделения в самостоятельную историческую эпоху пору Ренессанса.

В «Homo Ludens» тема игры, развиваясь, становится самодовлеющей. Это сочинение отличают поистине «ренессансные» черты: широта кругозора, масштабность, воображение, стремление раздвинуть горизонты, не довольствоваться одним методом для объяснения многообразия, самобытности, особенностей культур различных эпох. Став одним из «бестселлеров» послевоенных десятилетий, это сочинение, дающее масштабную картину всемирно-исторических процессов, представляет собой и уникальную в своем роде энциклопедию знаний, и гениальную гипотезу о природе генезиса человеческой культуры и социального человека как «человека играющего».

Концепция игрового генезиса культуры поддерживается в современной философии не только Й. Хейзингой. В работе «Основные феномены человеческого бытия» ее автор, известный феноменолог Е. Финк (1905-1975) рассматривает смерть, труд, господство, любовь и игру. Последний феномен, с его точки зрения, также изначален, как и остальные. Игра охватывает всю человеческую жизнь до самого основания, овладевает ею и существенным образом определяет бытийный склад человека, а также способ понимания его бытия. Эти утверждения нуждаются в пояснении, поскольку они противоречат привычному жизненному опыту. «Каждый знает игру по своей собственной жизни, имеет представление об игре, знает игровое поведение ближних, бесчисленные формы игры, знает общественные игры, цирцеевские массовые представления, развлекательные игры и несколько более напряженные, менее легкие и привлекательные, нежели детские игры, игры взрослых; каждый знает об игровых элементах в сфере труда и политики, в общении полов друг с другом, игровые элементы почти во всех областях культуры»[68].

Трактуя игру как основной феномен человеческого бытия, Е. Финк выделяет ее значительные черты. В его трактовке игра – это импульсивное, спонтанно протекающее вершение, окрыленное действование, подобное движению человеческого бытия в себе самом. Чем меньше мы сплетаем игру с прочими жизненными устремлениями, чем бесцельнее игра, тем раньше мы находим в ней малое, но полное в себе счастье. По мнению Е. Финка, дионисийский дифирамб Ф. Ницше «Среди дочерей пустыни», зачастую недооцениваемый и неправильно толкуемый, воспевает как раз чары и оазисное счастье игры в пустыне, и бессмысленность современного бытия.

Е. Финк считает, что человек как человек играет один среди всех существ. Игра есть фундаментальная особенность нашего существования, которую не может обойти вниманием никакая антропология. Автор говорит о необходимости сбора и сравнения игровых обычаев всех времен и народов, о регистрации и классификации огромного наследия объективированной фантазии, запечатленной в человеческих играх. С его точки зрения, это была бы история «изобретений», совсем иных, нежели традиционные артефакты культуры, орудия труда, машины и оружие. Они (эти «изобретения») могут показаться менее полезными, но в то же время они чрезвычайно необходимы.

Е. Финк связывает с игрой и происхождение культуры, поскольку без игры человеческое бытие погрузилось бы в растительное существование. По мнению исследователя, человеческую игру сложно разграничить с тем, что в биолого-зоологическом исследовании поведения зовется игрой животных. Человек – природное создание, которое неустанно проводит границы, отделяя себя самого от природы. «Животное не знает игры фантазии как общения с возможностями, оно не играет, относя себя к воображаемой видимости»[69]. Поскольку для человека игра объемлет все, она и возвышает его над природным царством. Здесь и возникает феномен культуры.

Среди теоретиков игровой концепции культуры особое место занимает немецко-швейцарский писатель Герман Гессе (1877-1962) и его роман «Игра в бисер», в котором автор сосредотачивается на решении трех основных задач:

1) глобальной критике современной буржуазной культуры;

2) актуализации классического культурного наследия;

3) постановке проблемы мировоззренческого обоснования культуры.

В «Игре в бисер» Г. Гессе рассказывает историю несуществующей провинции Касталии – царства порядка и гармонии! По сюжету книги, Касталия отделяется от большого мира по мере того, как этот мир предает забвению идеи Истины, Добра и Красоты и избирает для себя ложные пути развития. По мере того, как общество входит в эпоху духовного кризиса, названную Г. Гессе «фельетонной эпохой» – эпохой, приверженной глубокому индивидуализму, мещанской эпохой, главной чертой которой становится хаос, возникает неимоверный голод по истине и праву, тяга к разуму, к обузданию хаоса. И в водовороте крушения культуры рождается прекрасная Касталия.

Высшим занятием кастальцев является игра стеклянных бус. Это игра со всем содержанием и всеми ценностями нашей культуры – опытом, высокими мыслями и произведениями искусства, рожденными человечеством в его творческие эпохи, – всем, что последующие эпохи ученого созерцания свели к понятиям и сделали интеллектуальным достоянием. Игра в бисер охватывает весь духовный космос. Но свою законченную форму она обретает только в наше время. Современная культура не знает, что делать со своей духовностью, не может отвести духовности подобающее ей место и роль в системе жизни и государства. И Игра оказывается по ту сторону реальной культуры – замкнутый прекрасный мир, отчужденный от жизни.

Игра в самом широком смысле как явление культуры обладает способностью к воссозданию разнообразных смысловых ситуаций человеческой деятельности, и эта ее особенность соответствует поисковой направленности современной западной мысли. В Игре Г. Гессе сосредоточен, прежде всего, богатый опыт культурно-философского моделирования форм деятельности под знаком гуманистического идеала. Г. Гессе сам называет Игру стеклянных бус «символической и многозначительной формой исканий совершенства».

Модель культуры Г. Гессе основана на строгой духовной иерархии. Высший принцип провинции Касталия – стирание индивидуальности, подчинение отдельного лица Ордену. Г. Гессе не приемлет буржуазного индивидуализма. Еще более его возмущают шаблоны массовой культуры с ее пристрастиями к «биографиям», в которых подробно излагаются семейная история. Половая жизнь, пищеварение, сон героя и т.п. особого внимания для него достоин только тот, кто благодаря природе и воспитанию дошел до почти полного растворения своей личности в ее иерархической функции, не утратив, тем не менее, того сильного, свежего обаяния, в котором и заключается ценность и аромат отдельной личности. Конфликты, возможные между индивидом и существующей в обществе иерархией, служат, по словам Г. Гессе, пробным камнем, показывающим величие человека. В этой системе не одобряются мятежи, но почитаются фигуры трагические. Когда речь идет о людях действительно образцовых, о героях, интерес к индивиду, к имени, к внешнему облику и жесту представляется Г. Гессе естественным и дозволенным. Даже самая совершенная иерархия должна опираться на самобытные и свободные личности.

Как это ни странно, но модель культуры Г. Гессе не ориентирована на творчество. В Касталии (Педагогическом ведомстве) не поощряется создание новых художественных произведений, поскольку в современном хаотическом мире не может быть создано ничего ценного. Нетворческий эпигонский дух Игры обращен к культуре прошлого, с ее чистотой и благородством. И здесь встает важнейшая проблема толкования культуры – проблема герменевтики.

Г. Гессе пытается осмыслить кризис буржуазного сознания в пределах возможностей духовной культуры, не затрагивая коренных социальных устоев общества. Он не дает ответа на многие важные вопросы современности, но его неукротимая воля к истине, искренность и талант, безусловно, ставят его в первый ряд культурологов ХХ столетия.