Бюрократические миры

Для доказательства вывода об отсутствии связи между языком и территорией следует учитывать процесс появления государств в Западном полушарии в 1776—1838 гг. Эти государства первыми определили себя как нации. Они выработали образцы современного государства. Значительное число и недавнее происхождение государств Северной и Южной Америки дает возможность для сравнения. Эта процедура необходима для дистанцирования от европоцентризма при объяснении генезиса наций и национализма. Существенное значение при этом имеют следующие факты: возникающие государства прежде были колониями европейских стран (Англии, Франции, Испании); однако в колониях и метрополиях использовался один язык; язык не был предметом спора в борьбе за освобождение (как это было в Европе); генезис национализма в Америке не был связан с политической эмансипацией угнетенных классов.

Указанные отличия Америки от Европы позволяют сформулировать исходные вопросы: почему в обществах крео-

лов концепция нации возникла раньше, нежели в Европе?12 почему административные единицы становятся родинами и в этом качестве приобретают смысл для людей?

Для ответа на эти вопросы можно использовать концепцию В.Тернера, в которой путешествия описаны как разновидность осмысления опыта во времени, пространстве и статусе.

Все путешествия требуют истолкования. Так, путь от рождения к смерти породил разные религиозные концепции. Но они оставались в сфере сознания до тех пор, пока не породили социальный феномен паломничества — путешествия к святым местам13. До появления печати убеждение в реальности мнимой религиозной общности зависело от бесчисленных паломников. Это тоже свидетельствует о том, что язык не является признаком нации (подобно песне, танцу, одежде и флагу). Значительно важнее способность языка создавать мнимые общности. Язык никогда не был средством исключения

индивида из общины, поскольку каждый человек может научиться любому языку. Язык — это средство связи индивидов. Оно ограничено лишь эффектом Вавилонской башни: никто не живет настолько долго, чтобы выучить все языки.

Абсолютные монархии и империи возникали как светские эквиваленты религиозных паломничеств. Абсолютизм стре-

12 Дело в том, что в испанских колониях коренное население не говорило по- испански. Однако креолы рассматривали аборигенов как соплеменников, а Испанию считали врагом, хотя и были связаны с ней происхождением и языком. Каждая из южноамериканских республик в XVI—XVII вв. была административной единицей метрополии.

13 Хореография великих религиозных паломничеств всегда обладала двояким

смыслом. С одной стороны, есть громадная толпа неграмотных, говорящих на родных языках и образующих физическое тело общины паломников. С другой стороны, есть горстка образованных людей, которые владели двумя языками, представляли отдельные общины, осуществляли объединительные церемонии и толковали землякам их совместное поведение (17, 64).

милея создать унифицированный государственный аппарат, в котором были слиты власть и управление. Такая унификация была необходима для постоянного обмена лиц, документов и контроля над управлением. Члены аппарата обязывались быть лояльными монарху, а не партикулярным интересам феодальной аристократии. Обмен лиц обеспечивался рекрутацией новых людей. Они не обладали личной властью, а представляли только волю монарха. Тем самым путь чиновника принципиально отличался от пути

аристократа14.

Путь чиновника определялся его способностями и умениями, а не смертью предка. Центр всегда находится перед глазами чиновника как вершина карьеры, а не точка в пространстве. Чиновник движется по серпантину и надеется на то, что путь будет короче по мере приближения к вершине15. В этом путешествии у него нет никакого гарантированного постоянного места. Каждая остановка (должность и жилье) является временной. Заветная надежда чиновника — умереть в своей постели, поскольку у него нет дома. На пути карьеры он встречается с честолюбивыми коллегами. Они происходят из захолустных мест и худородных семей, которых никто не видел и не слышал. Встреча с товарищами по путешествию порождает у чиновника чувство братства: кто мы такие, куда идем и почему собрались вместе? Эти вопросы имеют мировоззренческий характер. Для ответа на них могут конструироваться целые религиозные и философские системы. Во всех случаях они призваны объяснить опыт административных кочевников-бродяг. Этот опыт порождает чувство братства. Оно укрепляется, если чиновники объясняются на одном языке.

14 Путь аристократа означает, что наследник после смерти отца поднимается на ступень выше и занимает его место. Для формального закрепления права наследства следует сделать путешествие в центр по инвеституру, а затем вернуться назад.

15 Назначенный в город А в ранге Б, он может вернуться в столицу в ранге В, чтобы затем оказаться в провинции Г в ранге Д, а в конце путешествия опять оказаться в столице в

ранге Е.

Итак, обмен чиновников является нормой, объяснение которой содержится в идеологии имперского абсолютизма. Она вырабатывается монархом и административным аппаратом. Обмен лиц дополняется обменом документов, чему способствует принятие унифицированного государственного языка. Такой язык обладает монополией на определенной территории. К нему относятся все особенности монополий. Поэтому автохтонные языки способствовали централизации власти. Они затрудняли переход от одного монарха к другому.

Короче говоря, заморская экспансия монархий в раннем средневековье должна была привести к появлению трансконтинентальных бюрократий. Однако этого не произошло: «Инструментальная рациональность абсолютистского аппарата — его тенденция к рекрутированию и продвижению на основе таланта, а не происхождения, укрепилась только на европейской стороне Атлантики» (17, 66). Почему же так случилось? Дело в том, что исключение вероисповедальных групп из административной иерархии

способствовало развитию национализма в Европе16. В Америке такого

исключения не было, поскольку одна и та же религия (католицизм или протестантизм) связывала колонии с метрополией. Зато существовали другие ограничения. Креолы могли занимать административные должности только в колониях и никогда не могли попасть в столицу империи17. Хотя не было никакого различия между испанцами и креолами с точки зрения языка, рели- гаи, происхождения и обычаев.

Стало быть, не просто возможность занимать должность в госаппарате, а гарантия достижения вершины (вероятность жительства и должности в столице) есть существенный крите-

16 Показательным примером является Англия, в которой до 1829 г. католикам было запрещено занимать должности в административном аппарате. Это способствовало развитию ирландского национализма.

17 «В своем пространственно ограниченном путешествии такой чиновник встречался

с товарищами, которые все более отдавали себе отчет в том, Что их общая судьба определяется фактом рождения за океаном» (17, 67).

рий генезиса национализма. Питательная почва роста национализма — появление слоя людей, которые не могут дослужиться до высших, чинов в империи18. Административные аппараты империй связывают различные социально-экономические отношения (стадии, фазы) и способствуют генезису национальных идеологий. В то же время аппараты оставляют неизменными структуру властных отношений. Рост числа «лишних людей», которые не могут удовлетворить свои административные амбиции, выразился в появлении евро- американцев, евроазиатов и евроафриканцев как особых социальных групп. Их

появление стало основой, на которой расцвел стиль мышления, предвосхищающий современный расизм (17, 69).

Теоретической предпосылкой такого расизма были утверждения Руссо и Гердера: климат и другие элементы среды обитания оказывают решающее влияние на человеческий характер и культуру. Эти теории были известны в метрополии. Но из них был извлечен политический вывод: креолы, рожденные в заморских странах, уступают жителям метрополии по характеру и культуре и не годятся для выполнения высших государственных должностей.

Следовательно, при анализе источников национального сознания надо учитывать роль официальных государственных языков, специфику административных путешествий и возможность дослужиться до высших постов в метрополии. Если эта возможность закрыта, возникают идеологии, отражающие генезис двойной идентичности членов имперского

18 Креолы были высшим слоем в колониях и располагали политическими, военными и культурными средствами власти. Верховная власть могла их подчинять и использовать, но от креолов зависела стабильность империи. Следовательно, значение центро-периферийных связей в колониальных империях и положение аристократии при феодализме было аналогичным. Аристократия была основанием и одновременно угрозой власти короля: «Это зыбкое равновесие между чиновниками метрополий и креольскими магнатами выражало старый принцип «Разделяй и властвуй» в новых обстоятельствах» (17, 69).

административного аппарата. Эти факторы определили бюрократические миры в Северной и Южной Америках. Но они не имели значения до тех пор, пока территория власти колониальной администрации не стала представляться ее членам как нация. Генезис данного представления связан с появлением американских газет.

2.3. Три модели

В Америке печать не развивалась до тех пор, пока газета не стала новым источником доходов. Он принадлежал владельцу типографии. Профессия печатника-журналиста — типично американский феномен. Главная проблема этой профессии — поиск читателей как потенциальных потребителей товара. Поэтому печатники-журналисты входили в альянсы с чиновниками. Тем самым двойная идентичность местной бюрократии переплелась со становлением нового профессионального слоя. Газетно-бюрократические борзописцы приветствовали идеологию Просвещения. Она позволяла квалифицировать печатников-журналистов (заинтересованных в доходах) как лиц

«интеллигентной профессии». И выдвинуть лозунг «свободы печати» для маскировки материальных интересов этого слоя19.

19 Специфика первых американских газет состояла в том, что они давали информацию из метрополии о ценах товаров в портах, времени прихода и ухода кораблей, о местных назначениях, браках богатых людей и т.д. Газета порождала чувство принадлежности к воображаемому обществу читателей и гордости от сопричастия к сообществу грамотных. Это общество было связано с существованием королей, епископов, кораблей, цен на рынке, браков, назначений и т.п. Конечно, местные купцы могли читать центральные газеты из Мадрида, Парижа и Лондона. Но они ничего не говорили об окружающем мире. С другой стороны, местные чиновники не читали местных газет, поскольку в них ничего не сообщалось о бюрократическом мире центра. Иначе говоря, в основе связи событий на страницах газеты лежала структура имперской колониальной администрации и возникающая рыночная система.

Асимметрия событий (обусловленная отношением центра и периферии)

— следующая характеристика газеты. Она тиражировалась во всех колониях. И потому газета инициировала множество провинциальных миров: «Сама концепция газеты предполагает преломление «мировых событий» через призму мнимого мира своих читателей» (17, 72). Отсюда вытекает двойственность испано-американского национализма — универсальность и локальность. Решающая роль в его создании принадлежит чиновникам и журналистам.

Вторая модель национализма возникла в Европе и состояла в использовании автохтонных языков. В Америке язык не был фактором становления национальных государств. В Европе местные языки сыграли важную политико-идеологическую роль. На протяжении столетия (1820—1920 гг.) они изменили политическую карту Европы. Кроме того, все европейские движения опирались на модель французской революции. Она выдвинула универсальные лозунги свободы, равенства и братства. Представление о нации возникало в этом контексте: «Нация стала изобретением, на которое никому нельзя было гарантировать патента. Она стала предметом пиратских набегов различных, а иногда и совершенно неожиданных узурпаторов» (17, 75).

Все утопии нового времени не формулировались в языке «потерянного рая», а изображались как современные общества, расположенные в ином пространственно-временном континууме. Развитие европейского национализма шло параллельно с организацией школ и университетов, в которых он находил сознательную поддержку. Поэтому основателями первых националистических движений в Европе были историки. Общество читателей их трудов вначале ограничивалось аристократией, землевладельцами, дворянами и клиром. Эти слои обладали экономической, социальной и духовной властью. Затем к ним присоединились купеческая и промышленная буржуазия, мелкие чиновники и интеллигенция.

После Венского конгресса в Европе на протяжении XIX в. не было больших войн, зато резко стали увеличиваться расходы на содержание гражданской и военной бюрократии. В

этом отношении Россия опередила другие страны, поскольку уже к началу XIX в. ее бюрократия начала воспроизводить саму себя (см.: 18). Она навязала другим странам это правило после победы над Наполеоном. Рост бюрократии в Европе был связан с дифференциацией государственных ведомств и снятием сословных ограничений при наборе в госаппарат. Наиболее важная особенность политического развития Европы в XIX в. состоит в том, что рост бюрократии был плавным процессом. Существенного различия между развитыми и отсталыми странами с точки зрения роста госаппарата не было, тогда как развитие купеческой и промышленной буржуазии было крайне неравномерным. Но во всех странах этот процесс был связан со становлением местной печати.

Это явление квалифицируется как филологическая революция. Она затронула все европейские страны. Добуржуазные правящие классы культивировали солидарность на основе кровного родства, клиентелы и личной лояльности. Эта солидарность была предельно конкретной. Тогда как солидарность буржуазии была абстрактной и базировалась на мнимых основаниях денег и грамотности. Остальные классы общества были потенциальными сторонниками филологической революции.

В европейских государствах сознательный национализм появился среди читателей, для которых официальный язык не был родным. Возникающая национальная интеллигенция приглашала массы к участию в истории. Приглашение было написано на языке, понятном массам. Произошел сплав модели революции с неофициальными языками. Этот феномен был эквивалентом средиземноморского пиратства (см.: 19). Миллионы печатных слов сформировали опыт французской революции. Эти слова были затем преобразованы в написанную концепцию-образец. Его «объективность» уже никто не ставил под сомнение, поскольку целые поколения обсуждали вопросы: почему революция случилась, к чему„стремилась, почему вначале победила, а затем закончилась крахом? Эти вопросы стали предметом бесконечных полемик друзей и врагов революции, вплоть до настоящего времени. Тем са-

мым случайное явление приобретало свойства объективного, необходимого и причинно обусловленного. Едва о движениях за независимость в Америке было написано, как они тоже стали концепциями-образцами.

Так возникла модель независимого национального государства, которое может быть установлено в результате революции или борьбы за национальное освобождение. В середине XIX в. (период «весны народов») эта модель стала предметом всеобщего эпигонства. Европейский национализм — следствие соединения всех качеств мнимой общности, возникших в Америке и в Европе. За его реализацию взялась германская и итальянская интеллигенция — слой образованных маргиналов, связанных родными языками.

Третья модель — это бюрократический национализм. Он связал принцип монархии с господством над многоязычным населением. Данная модель возникла в Российской империи, хотя некоторые элементы использовались и в Австро-Венгрии. Образцом стала царская русификация, при которой выбор государственного языка определялся административными соображениями, бессознательным наследованием и меркантильными мотивами госаппарата. Речь идет обо всех попытках одеть империю в куцую национальную одежду. Бюрократический национализм связал многочисленные народы с господствующей династией. Он сформировался в России в ответ на «вызов Запада» — революционные и национальные движения в Европе. Бюрократический национализм — это опережающая стратегия, которая применяется правящими группами в том случае, если им угрожает маргинализация или исключение из мнимой общности нации.

Россия в период от завершения Крымской войны и до распада СССР — наиболее показательный пример бюрократического национализма. Российские чиновники и промышленники пользовались огромными привилегиями, которые предоставляло им царское правительство и расширяющийся рынок. Европейские и американские промышленники создавали свое дело сами и никогда не поддерживались правительством в такой степени, как в России. Одновременно гра-

мотные люди в России целиком отчуждались от родного общества. Становились социальными, моральными и политическими париями. В своей стране они были более чужими, чем иностранцы. Перед ними существовало только два пути социального продвижения: стать чиновниками разветвленной бюрократической машины государства; ниспровергнуть существующий порядок вещей.

Первый путь был значительно легче и проще второго. К тому же он поддерживался другими факторами: всеобщее принудительное образование, контролируемое государством; монополия правительства на пропаганду; официальная разработка и переработка истории страны; милитаризация; постоянное подчеркивание правительством идентичности принципа монархии с принципом национальности; лишение наследства большей части дворянства после реформы 1861 г. В результате перед русским дворянством оставался единственный путь — служить по военному или гражданскому ведомствам20.

Таким образом, русская модель национализма была синтезом

американской и французской. По мере развития капитализма в России государство умножало свои функции. Этот

20 Этот путь способствовал отождествлению национальных интересов России с ростом бюрократии. Многонациональное государство становилось спасением, поскольку оно оправдывало рост синекур. Данная тенденция переплелась с практическими потребностями Российской империи. Россия всегда была слишком большой для того, чтобы ею могла управлять горстка чиновников из центра. Русские наместники и губернаторы стали питательной почвой для генерирования таких тенденций децентрализации и производства региональных идеологий (различные варианты «областничества»), которые лишь укрепляли бюрократический характер государства.

С другой стороны, мнимая общность русской нации была выколдована печатью. Вслед за историками Европы русские историки XIX в. (особенно так называемая

«государственная школа») конструировали прошлое страны в виде истории государства, главным элементом которой полагались «великие люди» и «великие события». Тем самым

прошлое России воспринималось как история господствующих династий.

процесс породил русифицирующие системы образования. Они готовили кадры для государственной службы и промышленности. Система образования в России всегда была централизованной и единообразной. Она определяла трассы путешествий возникающей русской интеллигенции. Эти трассы стали параллельными с путями административной карьеры. Но в любом случае столица империи (Москва, Петербург) оставалась Римом, в который ведут все дороги. Перекрещивание трасс бюрократии и интеллигенции стало территориальным основанием мнимой общности русской нации. Лишь затем территориальный принцип вошел в число свойств нации.

Российская империя допускала аборигенов в школы и государственные учреждения. Но путь в министерские кабинеты и конференц-залы, в которых обсуждались и принимались важные политические решения, для них был закрыт. Это привело к тому, что главными представителями национализма в России (кроме автохтонных русских) стали одинокие двуязычные интеллигенты — русско-украинские, русско-грузинские, русско-польские, русско-татарские и т.д. Они никак не были связаны с возникающей национальной буржуазией, которая в России генерировалась из старообрядцев. Эти интеллигенты усваивали, адаптировали и развивали политические доктрины, вытекающие из всех моделей национализма. Но бюрократический национализм в России всегда и везде преобладал. На этой почве возник раскол двуязычной интеллигенции с анархизмом, который первым заметил, что она предлагает прежнее господство под вывеской национального государства.

Этот процесс был усилен развитием средств коммуникации — технических и интеллектуальных. Благодаря им интеллигенция нашла пути обхода официальной печати. Она изобрела лозунги «расизма» и «патриотизма», которые могли пропагандироваться как среди неграмотных, так и среди публики, читающей на двух и более языках. В этом отношении Россия — один из наиболее показательных примеров.