Глава двадцать вторая

Кавалькада

Кросджей, однако, ринулся наперерез полковнику и обогнал его на полноздри.

— Мисс Мидлтон! — кричал он. — Я сегодня свободен весь день после уроков. Пойдемте со мной удить рыбу, я вам потом покажу кое-какие гнезда.

— Нет, нет, сынок, не выйдет, — перебил полковник. — Хоть и соблазнительно увидеть, как ты себе раскроишь черепушку, но мисс Мидлтон, — и полковник отвесил ей поклон, — вверена лично мне на весь день, — если только она согласна?

— Право, не знаю, — сказала она, внезапно ощутив знакомую слабость. — Я еще сама не знаю, остаюсь ли я здесь. Отец как будто колебался. Мне нужно с ним поговорить. Если окажется, что мы не едем, быть может, Кросджей захочет прокатиться с нами верхом?

— Да, да! — вскричал мальчик. — Перевалим через Борнден, оттуда к Клошамскому маяку через Мюси и вниз, к Аспенуэлу. Там есть выгон, на котором можно устроить бега. А затем переправимся через реку вброд.

— Видите, сколько соблазнов, — сказал полковник, обращаясь к Кларе.

Она улыбнулась и стиснула руку мальчика.

— Не бойся, милый, мы без тебя никуда не поедем, — сказала она.

— Вы не имеете обыкновения носить с собою гребешок, когда ходите купаться, молодой человек?

Замечание полковника заставило мальчика увидеть себя со стороны: до чего же он, должно быть, смешон с мокрыми, растрепанными волосами в глазах той, которую он так обожает! Он залился румянцем и, метнув на нее смущенный взгляд, пустился бежать со всех ног.

— Хороший мальчишка, — сказал де Крей.

— Я очень его люблю, — сказала Клара.

Она чувствовала, что долго будет помнить эти полуопущенные от смущения веки и открытую мальчишескую физиономию.

— В конце концов, мисс Мидлтон, в вашем лице мальчик обретает любящую мать, и я нахожу, что Уилоби не так уж плохо распорядился его судьбой.

— По-моему, плохо.

— Вы не хотите принять в расчет, что сухопутная карьера позволит мальчику пользоваться вашим обществом гораздо больше, чем если он наденет бушлат с медными пуговицами.

— Итак, вы говорили о нем с Уилоби.

— Да, вчера вечером мы толковали с ним о всякой всячине.

«О всякой всячине?» — подумала Клара про себя.

— Уилоби сегодня же и вернется? — спросила она вслух.

— Я знаю, что он намерен обедать дома, ибо он хранит ключ от погреба у себя, а доктор Мидлтон соблаговолил одобрить его портвейн. Уилоби любезно поручил мне немного вас развлечь.

Вся душа Клары пришла в смятение при этом упоминании имени ее отца в связи с вином. Вслух же она только повторила де Крею свою просьбу — употребить все свое влияние на Уилоби и заставить его подумать о будущем Кросджея всерьез.

— Он как будто и сам привязан к мальчику, — сказал де Крей раздумчиво.

— Но вы, кажется, склонны в этом сомневаться?

— Вовсе нет. Но он… впрочем… мы, мужчины, народ со всячинкой, с этим нельзя не считаться, — вы не находите, что Уилоби несколько деспотичен — о, любя, любя, конечно! — с теми, к кому он привержен душой?

— Иначе говоря, он не терпит, чтобы ему противоречили…

Клара хотела произнести последнюю фразу в виде вопроса, но интонация у нее получилась отнюдь не вопросительной.

— Бедняга Кросджей! — вздохнула она. — Я бы с радостью заплатила за его учение из своего кармана, и если понадобится, я это непременно сделаю, — лишь бы мальчишка не упустил возможность стать на ноги. Но я еще не собралась с духом, чтобы предложить такую меру.

— Не знаю, мисс Мидлтон, может, я ничего не понимаю, но Уилоби как будто считает, что и мальчик к нему привязан.

— Несомненно, считает.

— Впрочем, желание служить путеводной звездой для своих близких — явление довольно распространенное.

— Вероятно.

— Во всем остальном, разумеется, ваше влияние всемогуще?

— Оно равно нулю.

Де Крей рассеянно оглядел небосклон.

— День обещает быть великолепным. Удивительное дело, стоит у нас установиться хорошей погоде, как все мы мчимся за море! Вот и я зачем-то уговорился отправиться на Средиземное море — и только немного отложил поездку, чтобы присутствовать на вашем бракосочетании.

— Ради этого?..

Голос выдавал ее с головой.

— Вы можете назвать более достойный повод?

Она не нашлась, что ответить, и де Крей сам решил прервать неловкое молчание.

— Представьте, мисс Мидлтон, я задумал написать статеечку о медовом месяце, — сказал он, — и даже написал половину.

— Половина статьи — это, верно, все равно что целая статья, но только написанная наполовину?

— Вы совершенно правы. Собственно, это целая статья, но только написанная с одной лишь точки зрения.

— С какой же?

— С точки зрения холостяка.

— Зачем же холостяку понадобился такой сюжет?

— Ему холодно от одиночества, и он хочет согреться.

— Неужели он завидует?

— Увы!

— Но он обладает свободой.

— Пока он не найдет покупателя на этот товар, он не может знать ему цены.

— Зачем же он стремится продать его?

— Он хочет окончить статью.

— Чтобы сделать ее окончательно скучной?

— Вот мы и подошли к самой сути вопроса. Как спасти нашу пару от скуки, помноженной на двоих? Наш холостяк рекомендует, как только каждый найдет себе подходящего партнера для скуки, тотчас после венчания ринуться в круговорот приключений, в которых непременно в качестве острой приправы присутствовал бы некоторый риск для жизни. С первого же или, на худой конец, со второго дня им следует подвергнуть свою жизнь опасности. Скука холостяка — его частное дело; ему не приходится стыдиться того, что он испытывает это чувство и даже внушает его другому. Одиночество служит ему чем-то вроде подушки; он может взбивать эту подушку, сколько ему заблагорассудится, может даже перевернуть ее, коль скоро он ощутит надобность в радикальных переменах, а может просто на ней уснуть и видеть сны. Между тем у нашей бедной пары — сна ни в одном глазу. Покончено и со сновидениями. Свой флакон с волшебным эликсиром они уже выпили или разбили. У нее появляется желание почесать язык, у него — позевать с приятелем. Разговор друг с другом уже не утоляет их жажду общения; это все равно что дождь, пролившийся над пустыней. Поэтому при первой возможности она устремляется к подружкам, он — в клуб. Таков результат наблюдений нашего холостяка, желающего уберечь молодоженов от подобной участи. И если бы не эти наблюдения, он давно подставил бы под ярмо собственную шею и бросился на колени среди увлажненной утренней росой лужайки перед какой-нибудь прекрасной коровницей.

— Ну что ж, — сказала Клара, — холостяк предупрежден об ожидающих его опасностях, и будем надеяться, что убережется от них.

Де Крею, как он и рассчитывал, удалось немного ее развлечь.

— Какие же приключения вы предложили бы молодой паре?

— Один мой приятель, например, сел со своей невестой в лодку возле парламента, и они поплыли вверх по Темзе, а затем по Сэверну до самого Уэльса. Можете себе представить, сколько им пришлось преодолеть порогов и водопадов!

— Что ж, очень мило.

— Всех их приключений не перечесть. И лучшим доказательством, что они пошли на пользу, может служить то, что молодые ни одного из них не запомнили. Помнят только, что приключения были, а какие — рассказать не могут.

— Эта пара, во всяком случае, должна была вас порадовать.

— Еще как! Оба, возвратившись, сияли так, что я им радовался, как матрос свету маяка в ненастную ночь. Видите ли, мисс Мидлтон, к их услугам было все: живописный ландшафт, движение на свежем воздухе, а время от времени — и опасность. Их метод я бы смело рекомендовал всем. Ландшафт меняется беспрестанно, но и без резких переходов. Природа не подавляет своим величием — здесь нет эффектных горных вершин, требующих постоянных охов и ахов. Вас не кидает с волны на волну, вы мирно скользите по воде, сопутствусмыс ласковым зефиром. Свежий воздух и движение — причем, не в купе железнодорожного вагона. Нет, здесь в самом деле успеваешь наслаждаться тем, что проплывает перед твоим взором. К тому же у руля — она, как тому и следует быть с самого начала. Она имеет возможность любоваться крепостью мышц своего господина и повелителя; раз десять в минуту он ей кланяется, на что она время от времени вольна отвечать ему легким склонением головки. Они сидят друг против друга, но заняты делом, от них не требуется, чтобы взгляд их все время выражал неизъяснимые чувства. Да и лодка представляет собой идеальное третье лицо — ни во что не вмешиваясь, она требует к себе постоянного внимания. Каждый из партнеров трудится в меру своих возможностей, дабы продвигаться вперед, и даже если жениху не предстоит добывать средства к существованию, он доказывает, что на это способен. Что вы думаете о моем плане, мисс Мидлтон?

— Я думаю, полковник де Крей, что вам остается только предложить его на рассмотрение партнеру.

— Ну, а если лодка и перевернется, что ж, они искупаются, только и всего.

— Вы забываете сундучок новобрачной с ее нарядами!

— Небольшое пятнышко ржавчины на сундучке будет служить напоминанием о ловкости, с какой молодой супруг выудил его из пучины. А вот, если угодно, другой вариант, быть может еще лучший: пусть новобрачные, вместо того чтобы повторять все время одно и то же, покуда их барабанные перепонки в самом деле не превратятся в барабан, пусть они вместо этого читают друг другу вслух какие-нибудь пьесы; а незадолго до того, как поставить свои подписи в роковой Книге Записей, хранящейся у причетника, им следует договориться с какой-нибудь труппой провинциальных актеров и в день бракосочетания к ней примкнуть. И вот они садятся в карету четверней, она — в качестве мадам Пируэт, он — мосье Папильона. И — пошел крутиться медовый месяц! Просто удивительно, что еще ни одна парочка до этого не додумалась! Чем томиться в своей пустыне, не населенной даже дикарями, они могли бы наслаждаться жизнью, людей посмотреть, себя показать, а затем, сбросив личину, вернуться к той роли, какая им положена в жизни. Говорят, мало кому удается забыть гнетущее впечатление, которое обычно оставляет по себе медовый месяц. Даже самый счастливый брак не в силах вытравить его из памяти. Что до меня, я, пожалуй, предпочел бы второй вариант.

Пора было и Кларе вставить слово.

— Вы, верно, говорите так оттого, что любите играть на сцене, — сказала она, — но ведь нужно, чтобы обе стороны имели к этому склонность.

— Мисс Мидлтон, ручаюсь, что я мог бы внушить любовь к сцене и к приключениям кому угодно.

— Вы считаете, что ваш метод хорош во всех случаях?

— Был бы энтузиазм у милорда. Миледи загорится непременно. Стоит лишь забросить искру.

— А если у милорда этой искры нет?

— В таком случае обоих ожидает скука смертная.

Вполне сознавая, что молчание красноречивее слов оттеняет ее последнюю реплику, Клара тем не менее не раскрыла рта. Весь ее вид выражал упомянутую ее собеседником «скуку смертную».

Она была исполнена мятежных и гневных чувств, ее сжигало желание как можно скорее покончить со своим невыносимым положением. Ей было не до того, чтобы следить за тем, что творится у нее в душе. Если она и испытывала стыд за свое поведение, он тотчас уступал место ненависти — ненависти к человеку, который довел ее до отчаяния: во всем виноват был он один. Сейчас не время предаваться самобичеванию, это от нее не уйдет, покуда же у нее одна цель — свобода. Пусть у нее и не было иллюзий относительно личности полковника, она тем не менее не могла не испытывать к нему признательности за его бесхитростные — и притом небезуспешные — старания немного ее развлечь. И она с удовольствием думала о предстоящей верховой прогулке.

Кларин тет-а-тет с полковником де Креем прервала подошедшая к ним Летиция. Доктор Мидлтон появился только к завтраку. Его ученое чело походило на рельефную карту, выдавая беспокойство, которое он, по-видимому, ощущал в присутствии дочери. Нет более печального зрелища, нежели физиономия порядочного человека, которого терзают угрызения совести!

Смятенное состояние достопочтенного доктора не прошло незамеченным. Поняв, что причиной этого смятения являлась его собственная дочь, мисс Эленор и мисс Изабел не замедлили ее осудить и были готовы помочь ему скрыться; однако мисс Дейл, к которой доктор Мидлтон обратился в надежде избежать беседы с Кларой, принадлежала к другой фракции. Она сманеврировала и пропустила Клару вперед, так что та вышла вместе с отцом. Он окликнул было Вернона, но тот ограничился поклоном и вышел с Кросджеем через стеклянную дверь на террасу.

Полковнику де Крею достаточно было беглого взгляда на жалкую фигуру плененного доктора Мидлтона, чтобы увидеть, что дом раскололся на партии. Перспектива лишиться общества мисс Мидлтон на два, а то и на целых три дня казалась ему такой грустной, что он не мог понять, почему Вернон Уитфорд и Летиция Дейл как будто поддерживают Клару в ее намерении уехать. Де Крей принадлежал к разряду джентльменов ума острого, проницательного и вместе с тем как бы отуманенного предвзятостью, с какою они следят за сложной человеческой игрой, сводя ее к примитивной партии в шахматы; для людей этого толка мужчины и женщины — лишь фигурки в игре, и каждый ход такой фигурки продиктован единственно соображениями личного интереса. Привыкнув вращаться среди известного слоя общества, полковник де Крей, славный, прямой и мужественный по натуре, усвоил взгляд на жизнь, принятый в этом обществе.

Впрочем, он тут же отказался от бесплодных догадок, которые только мешают добраться до истины, подобно тому как, встряхивая барометр, мы только мешаем стрелке установиться и предсказать погоду. Итак, положившись на собственное чутье, он направил свое внимание на главные действующие лица. Известно, что когда общество распадается на партии, виновника раскола следует искать среди представительниц наиболее обворожительной части этого общества и что во все времена подобная честь выпадает на долю Елены Прекрасной. Полковник этой истины не забывал, а мисс Мидлтон была божественно прекрасна: смех ее пронизан солнцем, улыбки полны таинственных теней, — словом, это девушка, созданная для счастья и любви.

И нет такого мужчины на свете, кто бы мог думать иначе. Воспитание и хорошие манеры не заморозили ее милой девической непосредственности. Зато Уилоби действовал на нее как дыхание зимы. Эта мысль, заслонив собой ряд восхитительных картин, возникших было в воображении де Крея, таила в себе известную сладость: он перебрал в памяти все те сцены, свидетелем которых ему довелось быть, — сцены, которые красноречиво говорили о полнейшей дисгармонии, царившей между Уилоби и мисс Мидлтон.

А коли так, долг джентльмена предписывал де Крею, хотя бы мысленно, изругать последними словами чудака, не умевшего оценить по достоинству доставшееся ему сокровище. Ну и осел же этот Уилоби! Де Крей и раньше знал — от женщин, с которыми в свое время его приятель имел дело, — что это человек вздорный, придирчивый и взбалмошный; знал также и то, что одна из них, блистательная Констанция, сбежала от него чуть ли не из-под венца, а другую, — ту, что пожертвовала ему гораздо большим, чем Констанция, — он довел до гробовой доски. И все же Гораций не мог допустить, что Уилоби окажется таким ничтожеством, что он так дурацки себя поведет и, завоевав девушку, подобную Кларе Мидлтон, пойдет на подобный риск, да еще в начальной поре, будучи только женихом этой девушки! Глядя на Уилоби, можно было подумать, что они уже по меньшей мере лет десять как женаты.

Дав волю своему воображению, де Крей мысленно набросал ее портрет — такой, какой она будет лет через десять: все еще юная, но уже по-женски умудренная и еще более женственная, чем в пору девичества; быть может, к коленям ее жмутся два-три малыша, которым она, не изведавшая любви к мужчине, отдает всю силу любящего сердца.

Но мысль о Кларе Мидлтон, матери двух прелестных малюток, в свои двадцать девять лет так и не изведавшей ни любви к мужчине, ни, быть может, настоящей любви мужчины, была для полковника невыносима.

Чтобы успокоиться, он напомнил себе, что ей покуда всего лишь девятнадцать и что она еще не замужем.

Да, но она помолвлена и нелюбима! Он готов об заклад побиться, что она нелюбима. А она не из тех девиц, что удовлетворяются большим домом и мужем с аристократическим профилем.

Но вот в туманном зеркале будущего на смену печальной картине, рисующей Клару, которая материнством утоляет свою сердечную тоску, его глазам представилась другая картина: Клара бездетная, любящая и любимая роковой, трагической любовью.

Так или иначе, удел ее был жесток.

В какую, однако, трясину увлекло его необузданное воображение! Он не знал, как из нее выбраться: вперед ли идти или назад? Чувство подсказывало, что вперед. Но воображение уже не освещало ему пути, поэтический ореол, окружавший мисс Мидлтон, растворился в тумане, де Крей увяз в своей трясине по колено, с каждой минутой она его затягивала все глубже, и он испытывал одно-единственное желание — вновь увидеть Кларино лицо и глядеть, глядеть на ее черты! Ни о чем другом он уже не мог думать.

Рассудок его оказался в полном подчинении у сердца — а это ли не доказательство, что сердце его пленено?

Де Крей не переставал изумляться. Ведь до сих пор это он безнаказанно смущал сердца! Что же было в лице, во всем облике мисс Мидлтон такого, что заставило красивого светского сердцееда, насчитывающего тридцать лет и примерно столько же романов, попасться в ее сети? «У каждой пули — свое назначение». И вот предназначенная ему пуля наконец его настигла. Несчастный случай, приключившийся с Флитчем, сыграл роль спускового курка. Лишь после того как раненное навылет сердце пытается возобновить свое биение, обнаруживаются истинные размеры катастрофы. Сердце полковника, едва он позволил себе вспомнить мисс Мидлтон, склонившуюся над его поверженным телом и затем шагающую с ним по дороге к Большому дому, разделило судьбу злополучной фарфоровой вазы. Быть может, все дело в ее речах? Да, но о чем же она говорила? Разве это обычная речь? Нет, это, скорее, мысли, оброненные невзначай. Де Крей ни на минуту не тешил себя надеждой, будто ему удалось ее обворожить; напротив, чары, под которые он подпал, были слишком волнующими, чтобы позволить фатовству поднять голову. Впрочем, его болтовня, видно, пришлась ей по душе. Слов нет, это она заставила забить фонтаном его ирландское красноречие, однако живительные струи этого фонтана заметно освежили и ее душу. Иначе и быть не могло: рядом с таким сухарем, как Уилоби, Клара с ее живым нравом должна была неминуемо сникнуть. А она приметно сникла: ведь она ничем не откликнулась на его попытку поздравить ее с предстоящим бракосочетанием. При одном намеке на это событие улыбка угасла на ее лице. Случай с мистером Флитчем, их полуспор относительно возможности его возвращения на службу в Паттерн-холле, недвусмысленно выдавал ее мнение об Уилоби.

Де Крей вновь ощутил потребность ругнуть своего приятеля. За что он ее терзает? А он, несомненно, ее терзал.

А что, если Уилоби и сам мечтает о разрыве?

При этой мысли в де Крее на секунду проснулся красавец офицер, избалованный вниманием дам, и ему показалось, что сердцу его нанесен не такой уж непоправимый урон; однако, вместо того чтобы забиться сильнее, сердце почему-то слегка сжалось.

Не надо забывать, что в нашем полковнике билось не просто мужское сердце, а сердце мужчины-победителя. Он принадлежал к породе романтических героев, которые упиваются погоней, пленением жертвы и подчинением ее воли своей; отбить ее у соперника, быть свидетелем сомнений и колебаний свежей юной души и в конце концов добрым старым способом сломить ее сопротивление, словом, поймать красотку во всей ее трепетной прелести… А теперь, когда де Крею показалось, что сердце его лишь слегка задето, он мог судить о Кларе хладнокровно: ведь он стремился ее завоевать, во-первых, потому, что свет с восхищением глядит на завоевателя, и, во-вторых, оттого, что самая борьба обычно повышает цену трофея, а победа освежающим образом действует на тщеславие.

Вступать в единоборство с Уилоби ему было не впервой. Бывало, победителем выходил он, бывало — Уилоби.

Огромное состояние и широкий образ жизни давали его приятелю преимущество у самого старта. А с женщинами старт зачастую решает дело. Ну, и, разумеется, удача.

Скачущее сердце полковника де Крея сжалось не долее чем на секунду, — это был всего лишь взгляд через плечо на полном галопе. Очарование, которое представляла Клара для человека его темперамента, точнее говоря, именно для него, де Крея, — хотя бы потому, что на собственном примере он убедился в ее власти над мужским сердцем, — это очарование было залогом того, что она достойна домогательства, даже в том случае, если соперник проявляет готовность ее выпустить.

Он вдвойне удивлялся безумию Уилоби. Его обращение с невестой могло означать только две вещи: либо досаду, либо полное охлаждение. Тщеславие, да и здравый смысл подсказывали, что первое предположение вероятнее. Относительно чувств, которые она питала к Уилоби, де Крей тоже пришел к кое-каким заключениям и решил, что так же точно разгадал и Кларин характер: это был ангел, но ангел, не лишенный лукавства; небожительница, заимствовавшая кое-какие земные повадки. В лексике полковника имелось такое определение, как «резвая кобылка», но было в Кларе — в ее манере держаться, во взгляде — нечто такое, что не позволяло опустить кисть в водосточную канаву, из которой де Крей привык черпать краски для своих повседневных этюдов.

Итак, предстоит выяснить, ошибся ли он на этот раз — впервые в жизни! — или нет. Если не ошибся, у него есть шанс на успех.

Нет ничего бесчестного в том, чтобы спасти девушку от постылого брака. Де Крей попытался было убедить себя, что он оказал бы услугу и Уилоби, да устыдился такого жульничества с самим собой. В конечном результате Уилоби был бы безусловно в выигрыше. Но этой мыслью можно успокоить щепетильное чувство чести лишь задним числом, после совершившегося факта. Покуда же де Крею придется выступить противником Уилоби и вынести косые взгляды света, который обвинит его в вероломстве.

Полковник вновь с нежностью обратился к образу мисс Мидлтон. Надо, впрочем, признать, что предположение, будто обе стороны в равной степени тяготятся предстоящим браком, несколько охладило его пыл. Как ни желательно, чтобы стороны в этом сошлись, все же это снижает романтику и отводит третьему лицу этой драмы роль простого статиста. Нет мужчины, которого бы порадовала такая роль. Если бы те смертные, коих богини Олимпа удостоили своей любовью, оставили по себе мемуары, мы имели бы лишний случай убедиться в этой особенности мужского тщеславия. Даже любовь небожительницы не утешала избранников: всем известно, что за роль выпадала на их долю.

Де Крей вышел из лаборатории и, направляясь к конюшням, увидел Клару. Она в это время выходила из библиотеки. Бросив ей на ходу какую-то забавную реплику, он едва позволил своему взгляду скользнуть по тому самому лицу, по которому всего минуту назад так страстно тосковал.

Но и беглого взгляда было довольно, чтобы вселить в полковника беспокойство, как бы не сорвалась задуманная прогулка. Вскоре, однако, Клара вышла, одетая в амазонку, и его опасения рассеялись: черты ее выражали полнейшую безмятежность. Полковник приказал себе держаться того тона, какой изберет она сама.

Де Крей не уступал Кларе в живости характера. И если житейский опыт и позволял ему в мечтах заходить дальше, чем позволяла себе Клара, то этот же опыт служил для него уздой; он понимал, что инициатива должна исходить от нее. А Клара или молчала, или говорила о Кросджее, галопом мчавшемся впереди. Она очень переменилась по сравнению с тем, какой была утром. Он попробовал было рассмешить ее, но безуспешно. На этот раз степенная английская беседа, казалось, была ей больше по нраву. От серьезности к грусти — один шаг. Клара выразила сожаление, что в протестантских странах женщине заказан путь в монастырь. Де Крей был так занят своими мыслями, что ему вместо монастыря почудилось слово «сераль». У него хватило ума промолчать, а когда он понял свою ошибку, он вынужден был про себя отметить, что чрезмерное увлечение беседой с очаровательной девушкой ведет к притуплению умственных способностей у мужчины.

Когда доехали до деревни Аспенуэл, Клара извлекла из-за корсажа письмо и попросила Кросджея опустить его в ящик.

— «Мисс Люси Дарлтон»! — прочитал мальчик нараспев. — Какое прелестное имя!

Клара ничем не выдала своего отношения к этому имени.

— Вот вам лишнее доказательство того, что ему здесь только и дела, что размышлять о прелестных именах! — сказала она.

— Возможно, вы правы, — сказал ее спутник. — Впрочем, все мальчики думают об этом! — прибавил он, дабы не показаться подобострастным.

— Да, если у них нет строгих учителей, которые бы задавали им урок на каждый день и преподавали им, кроме того, некоторые житейские уроки.

— Разве мистер Уитфорд недостаточно строг?

— Мистеру Уитфорду приходится сталкиваться с другими влияниями.

— Уилоби?

— Я этого не сказала.

Он понял ее. Она отважно коснулась щекотливой темы. Де Крей проникся к ней глубоким уважением: не всякая девушка отнеслась бы к этому вопросу с такой вдумчивостью и прямотой. По глубокой серьезности, с какой она говорила о мальчике, он понял, что любовь ее к нему — не девичья прихоть, а чувство и в самом деле близкое к материнскому.

То, что она пожелала отправить письмо из отдаленной деревушки, а не вверила его почтовому ящику Большого дома, представлялось ему исполненным глубокого значения. Опасаться домашней цензуры у нее, разумеется, не могло быть оснований, но все мы предпочитаем лично удостовериться в том, что важное для нас письмо попало на почту.

Итак, письмо чем-то для нее важно и указывает на некую последовательность в поведении девицы, весьма, казалось бы, непоследовательной. Об этом можно было заключить и по оброненному ею замечанию о монастыре, и по всему ее настроению, выражавшемуся не только в словах, но и во взглядах, жестах, в различных мелочах, которым трудно подобрать названия. Да, Клара на самом деле, должно быть, особа весьма и весьма последовательная. Если бы найти к ней ключ!

Она опять заговорила о поездке в Лондон, которую намеревалась предпринять, как только ей удастся убедить отца. Де Крей вспомнил вечернюю сцену в вестибюле и выражение отчаяния на ее лице.

Наездники проскочили аспенуэлский выгон и очутились у брода, к живейшему огорчению Кросджея довольно мелкого. Де Крей и Клара пропустили мальчика вперед, чтобы он мог на своем коне без помехи шлепать по ручью и чувствовать себя его безраздельным властителем.

От быстрого движения кровь приливает к мозгу и мысли становятся молниями, послушными велению сердца.

Галоп разгорячил де Крея настолько, что он рискнул закинуть удочку:

— Нельзя ли мне узнать имена подружек, которые прибудут к вашему венчанию?

Ответ Клары был, очевидно, также обусловлен стремительностью галопа.

— В этом нет необходимости, — отрезала она.

— Разве я не имею права?

Она промолчала.

— Например, мисс Люси Дарлтон; у меня, как и у Кросджея, при одном звуке ее имени забилось сердце.

— Она не будет присутствовать при бракосочетании.

— Неужели отказалась? Присоедините мою просьбу к вашей.

— Просить ее? Или всех?

— А разве отказались все подружки?

— Это слишком мрачное зрелище.

— Венчание?

— Девушкам оно приелось.

— Приелись венчания? Но мы их уломаем.

— Всех не уломать.

— Неужели мисс Дарлтон не поддастся моему красноречию?

— А вы так жаждете…?

— Добиться ее согласия? Еще бы!

— Нет, этого события.

— Какого события?

— Венчания! — воскликнула Клара и, в ужасе от собственного порыва и возможных его последствий, пришпорив лошадь, врезалась в воду. «Это все ты, — мысленно взывала она к отцу, — ты повинен в том, что я забыла всякий стыд!» В своем гневе на отца, не пожелавшего расстаться с комфортом, несмотря на ее почти коленопреклоненные мольбы, она забыла об Уилоби. Отец не хотел ее выслушать и, словно колокол, оглушенный собственным звоном, отвечал ей нудным, тупым повторением одного и того же.

Полковник дал Кларе присоединиться к Кросджею и не стал ее нагонять. Они въехали в узкую аллейку, полную таинственных примет, говорящих о наличии птичьих гнезд в майской зелени кустов. Втроем ехать было тесно, и полковник держался в арьергарде, утешаясь возможностью любоваться фигурой мисс Мидлтон. Впрочем, в ее готовности принять участие в охоте за птичьими гнездами было мало утешительного для человека, доведенного ею до крайней степени волнения. В его ушах все еще звучал презрительный тон, каким она произнесла «венчание». Очевидно, она уже вертит им, как хочет, ничуть при этом не связывая себя.

Она не отпускала от себя Кросджея, пока не спешилась, и полковник был предоставлен собственным мыслям, неуклюжим и тяжелым, точно стадо слонов. Нет, безнаказанно выпускать инициативу из своих рук нельзя — тотчас попадешь в положение кавалерийского эскадрона, вынужденного перейти из наступления в оборону: самый незначительный отряд может его смять с одного удара.

Необходимость отвоевать потерянные позиции вернула его к действительности.

Клара то удивляла де Крея, подтверждая догадку, мелькнувшую у него в первые же минуты знакомства, относительно ее чувств к Уилоби; то ему казалось, что она — завзятая кокетка, которая может преподать не один урок замужней даме или вдове. В голове полковника эти две мысли противостояли друг другу, как на поединке: противники обменялись выстрелами, но остались каждый на ногах. Исход дуэли был неясен. Зато одно было несомненно, — это что Клара Мидлтон — самое очаровательное существо, какое де Крею когда-либо приходилось встретить. Отвращение, с каким она выкрикнула «венчание!», напоминало древний клич амазонок; в нем слышался призыв к избавлению от цепей, холодная, свирепая гордость. И жажда победы над такой девушкой, не теряя своей остроты, обрела для де Крея новое, более благородное качество; она как бы перешла в иную, высшую сферу.