Глава двадцать пятая

В бурю и дождь

В день, когда, по Клариным расчетам, должен был прийти ответ от мисс Люси Дарлтон, заря занялась рано. Окинув глазом роскошный пурпур, разлившийся в небе по всему его восточному краю, хлебопашец сказал бы: «Быть дождю».

Но Кларе было не до погоды, не было также в ее душе места для любования красотой. Занявшееся утро распахнуло перед ней ворота на обетованную волю, и она трепетала от радости, что может вновь, как прежде, когда мир представал ей в лучезарном сиянии зари, отозваться на его яркие краски. Но этот же сердечный трепет возвращал ее к настоящему, и, собравшись с мыслями, она принялась обдумывать план своих будущих действий. Подобно магнитной стрелке, Клара устремлялась к одной-единственной цели. Для достижения этой цели она не гнушалась ничем: уловки, хитрости, вымыслы — все это невозмутимое полчище благовоспитанных отклонений от истины бодро вышагивало рядом со стройными батальонами лукавых и, как фарфор, хрупких недомолвок. Еще накануне, обдумывая свой план, она бестрепетно бросила эти резервы в бой. В ответ на всевозможные проекты развлечений, которые ей назойливо предлагали, пытаясь связать ее обещанием, она ловко лавировала этой армией, внутренне оправдывая свои маневры бесцеремонностью давления, которое на нее оказывали.

— Мне не хотелось бы занимать раннее утро, — отговаривалась она. — Всю остальную часть дня я свободна.

Эту фразу ей пришлось повторить трижды: один раз — сэру Уилоби, второй — Летиции Дейл, а в третий — полковнику де Крею. И только на третий раз ей открылось истинное значение этих слов, произнесенных, казалось бы, без всякой задней мысли и исполнивших ее душу ликованием. И должно быть, оттого, что последний раз она обратила слова: «Я свободна», к полковнику де Крею, они в ее памяти так и остались связанными с его образом.

Когда мы даем волю своему негодованию на того или на ту, кто нарушил общепринятое правило, мы обычно возмущаемся не столько самим проступком, сколько сопутствующими ему или связанными с ним прегрешениями. Мы клянемся, что готовы извинить основной проступок, если бы не эти прегрешения. «Как только у человека хватило совести, — восклицаем мы, — на такую отъявленную ложь, а главное — лгать с таким бесстыдным хладнокровием?» Как будто всему миру не известно, что человек — существо, не ведающее дисциплины, что все его действия подчинены желаниям, желания продиктованы страстями, а те, в свою очередь, — положением, в какое он попадает. Иначе говоря, желание — капитан, экипаж корабля — страсти, которые поведут себя в зависимости от положения, в какое по воле волн попадает корабль. И даже если на борту окажется Совесть, то стремительность, с какой несется корабль, заставит этого пассажира молчать, подобно пленнику на пиратском судне, которое, разрезая волну и лавируя между подводными рифами, спасается от погони. Итак, остерегайтесь ложных положений!

Впрочем, легко советовать. Бывает, что вся эта неразбериха обрушится на вас вдруг, как тля на розовый куст, и вы поставлены в необходимость сделать мгновенный выбор: либо, набравшись мужества, порвать сети, либо предаться отчаянию. Но мужество — добродетель, которую мы и в мужчинах воспитываем редко. О женщинах и говорить не приходится: им с детства прививают малодушие. Ту, что отважится открыто выступить против зла, непременно обвинят в нескромности, она тотчас утратит нежную дымку святого неведения, а следовательно, и обесценится на ярмарке девичьей чистоты. Женщину с детства приучают угождать мужскому вкусу, приучают смотреть на себя глазами мужчины и так же мало, как те, заботиться о неизведанной стороне своей личности. А совесть, не поддержанная мужеством, — жалкий пассажир! И если капитану пиратов будет сопутствовать удача и он спасет свое черное знамя, то совесть — за то, что она не сумела угодить ни той, ни другой стороне, — выкинут за борт.

В это утро Клару меньше всего тяготила мысль о мелких обманах и недомолвках, к которым она была вынуждена прибегнуть накануне. Из двух возможностей избрав отчаяние, она отважилась бежать от человека, который внушал ей отвращение. На душе у нее было легко, но то была легкость, какую дарует хмель. При мысли о предстоящей свободе она воспрянула духом, воспрянула с той же стремительностью, с какой было сникла под свинцовым гнетом неволи. На миг перед ней мелькнул образ Вернона. «Вот настоящий друг! — подумала она. — Друг и руководитель». Да, но он не одобрил бы ее замысла, а поскольку он мог бы оказаться препятствием на ее пути к священной свободе, следовало отвергнуть и его.

Что он о ней подумает? Быть может, они никогда больше не увидятся. Или встретятся где-нибудь в Альпах, когда молодость у обоих будет уже за плечами. Он к тому времени сделается известным ученым, а она будет сожалеть лишь о том, что не сумела подняться до уровня его нравственных требований.

— Поверьте, мистер Уитфорд, — скажет она ему со всей искренностью, — я ведь очень хотела тогда заслужить ваше одобрение!

Но брови воображаемого Вернона нахмурятся, как вчера, в библиотеке.

Клара попеняла себе за то, что думает о Верноне, когда следовало сосредоточиться на исполнении того самого замысла, который он бы осудил.

Она позволила себе отдохнуть на мысли о юном Кросджее: то-то он смутится, когда обнаружит, что проспал, а она уже давно гуляет по утренней росе! Клара даже засмеялась, представив себе его физиономию. Но в эту же минуту из-за дерева выскочил Кросджей, и от неожиданности Клара схватилась за сердце: заговорщики плохо переносят сюрпризы! Кросджей был в отчаянии, что так ее напугал, и со всей солидностью взрослого мужчины старался ее успокоить. Он уже «вечность» на ногах, сказал он, и видел, как она идет по аллее; он вовсе не хотел ее напугать — это у них с мальчишками такая игра, — но если он причинил ей боль, пусть она с ним сделает что хочет — он даже не пикнет. Кросджей умолял ее подвергнуть его какому-нибудь телесному наказанию.

— Этим пусть занимается боцман, когда ты попадешь во флот, — сказала Клара.

— Много вы знаете о флоте, — возразил Кросджей. — Боцман не смеет офицера и пальцем тронуть.

— А все-таки не может быть, чтобы ты вышел раньше меня, негодный ты мальчишка! — сказала Клара. — Когда я выходила, двери были заперты изнутри.

— А вы не пробовали заднюю дверь и ту, через которую ходит сэр Уилоби! Вы шли через парадный вход. Я знаю, к чему вы клоните, мисс Мидлтон, вы не хотите платить штраф, вот и все!

— Какой еще штраф, Кросджей?

— А на что мы спорили — забыли?

— На что же?

— Сами знаете, на что.

— Да ну, говори же!

— На поцелуй.

— Ничего подобного. Но, милый мой мальчик, я ведь тебя и так люблю, без поцелуев. Все это вздор, ты должен думать об одном лишь учении и всегда быть правдивым. Никогда не сочиняй — иди на любую муку, только не лги, слышишь?

Она прибавила еще несколько слов, которые должны были убедить его в неразумности и безнравственности лганья.

— Но поцеловали же вы меня тогда, когда я уснул под дождем!

— Да, потому что обещала.

— Ну вот, мисс Мидлтон, а вчера вы поспорили со мной на поцелуй.

— Я уверена… впрочем, нет. Кросджей, я не могу поклясться, что этого не было. Но так ли ты уверен, что в самом деле встал сегодня раньше меня? Можешь ли ты, положа руку на сердце, сказать, что, когда ты выходил из дома, меня еще не было в саду? Ага, не можешь!

— Правда, правда, мисс Мидлтон, по-моему, я был одет прежде, чем вы!

— Будь всегда правдив, мой мальчик, и Клара Мидлтон будет всегда тебя любить.

— Но, мисс Мидлтон, когда вы выйдете замуж, вы уже не будете больше Кларой Мидлтон.

— Буду, буду, Кросджей.

— Нет, не будете… а я так люблю ваше имя!

Она задумалась на минуту и сказала:

— Хорошо, что ты меня предупредил, Кросджей. Раз так, я не выйду замуж. Я подожду. — Она хотела прибавить: «тебя», но вовремя поставила точку. — А что, если я тебе предложу пройтись со мной до поселка, куда мы третьего дня ездили верхом? Ты не устанешь?

Кросджей даже вскрикнул от негодования.

— После имени «Клара» мое любимое имя «Люси», — сказал он.

— А я думала — Нельсон. Вот имя, которое должно быть твоим любимым, если ты, конечно, не собираешься сделаться сухопутной крысой.

— Нет, мисс Мидлтон, я ни за что не сделаюсь сухопутной крысой, верьте моему слову!

— Иногда ты позволяешь себе говорить, как сухопутная крыса, — сказала Клара.

— Тогда я буду молчать.

И на протяжении целой минуты Кросджей в самом деле не открывал рта.

Кларе нравилось думать, что в это утро, утро своего вступления на рискованный, но неизбежный путь, ей удалось сделать хотя бы одно доброе дело.

Они прибавили шагу, чтобы успеть дойти до почты и вернуться к завтраку; в результате они прибыли в поселок еще до того, как почта открылась. Кросджей уже приплясывал от голода и был отправлен Кларой в булочную. Одна, на пустынной улице, среди домов с закрытыми ставнями, Клара немного оробела — и была очень рада, когда ее спутник опять к ней присоединился.

На почте, после того как почтальон засвидетельствовал, что Клара и есть адресат, ей наконец вручили письмо, и они с Кросджеем быстро зашагали домой. Первую страничку письма от подруги Клара проглотила залпом.

«Пришли телеграмму, — писала та, — и я тебя встречу. Я снабжу тебя всем необходимым на те две ночи, что ты собираешься у меня провести, — а почему бы тебе не побыть дольше?»

К этому, собственно, и сводилась деловая часть письма. Второй, уже несколько менее жадный глоток, сделанный на ходу, принес душевное утоление:

«Люблю ли я тебя по-прежнему? Дорогой мой друг, чтобы испытать меня, тебе только остается попасть в беду».

Клара заговорила первой.

— Да, да, милый Кросджей, — сказала она, — если хочешь, мы с тобой совершим еще одну прогулку после завтрака. Но помни, ты никому не должен говорить, куда мы ходили. Я дам тебе двадцать шиллингов на твою коллекцию бабочек и птичьих яиц, а ты обещай мне, что больше никогда не будешь сбегать с уроков. А мистеру Уитфорду скажи, что понимаешь, как нехорошо, как неблагодарно ты поступил. А то он совсем на тебя махнет рукой… Ты знаешь, как идти на станцию полем?

— Да, это на целую милю короче. У мельницы Комблайна выходишь на проселок, потом еще пять минут прямиком, а дальше уже по шоссейной дороге.

— Хорошо. Сразу после завтрака беги на птичий двор, к фазанам, я тебя там найду. А если кто-нибудь тебя увидит до того, как я приду, скажи, что любуешься оперением гималайского петуха. Если же нас застанут вместе — сделаем вид, будто мы бегаем наперегонки. И ты, конечно, меня нагонишь — только потом, когда нас уже не будет видно. А вечером скажи мистеру Вернону, то есть мистеру Уитфорду, скажи ему, что эти деньги — часть карманных денег, которые я буду тебе посылать. Я знаю по себе, как это приятно иметь карманные деньги, Кросджей. Скажи ему, что это я позволила тебе не заниматься сегодня — да я, может, сама ему напишу, — и он тебя простит, если не слишком рассердится. Он ведь бывает очень строг.

— А вы смотрите ему прямо в глаза, мисс Мидлтон. Я и сам его знаете как боялся! Это он научил меня смотреть ему в глаза. Он говорит: кабы люди всегда смотрели друг другу в глаза, — как когда он дает мне уроки бокса, — на свете было бы гораздо меньше ссор. Только вот я не помню всего, что он говорил.

— Но ты и не обязан запоминать все, Кросджей.

— Да, но вы любите, когда я вам про него рассказываю.

— Мальчик мой, право же, я не помню, чтобы когда-нибудь тебе это говорила!

— Говорить не говорили, а любите, я знаю. А он любит слушать, когда вы поете или играете на рояле. И вообще любит на вас смотреть.

— Как бы нам не опоздать, — сказала Клара и прибавила шагу.

Они почти бежали, и когда дошли до парка, оказалось, что у них еще есть время в запасе. Они решили сделать круг и взглянуть на уже отцветающую махровую вишню. Клара закинула голову, чтобы вновь увидеть те миры, которые недавно показались ей волшебными, исполненными райской прелести. Тогда под сенью этой вишни лежал Вернон. Впрочем, это не имеет значения: ведь она смотрела вверх, на крону дерева, а не на него! Теперь это дерево с его поблекшими соцветиями, напоминавшими истоптанный снег, казалось печальным.

— Он говорит, что не умеет нравиться дамам, — продолжал Кросджей.

— Кто говорит?

— Мистер Уитфорд.

— Он так и сказал?

— Я не запомнил точно слов, но только он сказал, что дамы не желают слушать его наставления — совсем как я — с тех пор, как вы сюда приехали. А знаете, с тех пор, как вы здесь, я полюбил его в десять раз больше.

— Чем больше ты будешь его любить, Кросджей, тем больше я буду любить тебя.

Мальчик вдруг вскрикнул и понесся навстречу сэру Уилоби, от одного вида которого Клару покоробило, как осенний лист, Кросджей бежал к нему, всем своим существом изъявляя радость. А ведь он ни разу за всю прогулку не упомянул его имени! Должно быть, мальчик заметил, что сэру Уилоби доставляют удовольствие внешние проявления привязанности, сказала себе Клара, вот он и подлаживается к нему. Она не думала осуждать за это Кросджея и только взирала критическим оком на сцену его встречи с сэром Уилоби. В молодости, когда нам доводится в ком-либо разочароваться, мы жаждем все новых свидетельств, подтверждающих справедливость наших претензий к развенчанному кумиру, — иначе мы склонны упрекать себя в чрезмерной суровости; неопытному сердцу невдомек, что чувство это складывается из множества разнообразных элементов. Невысказанное, оно тяжелым грузом ложится на душу, и всякое новое, даже самое малое подтверждение справедливости этой неприязни принимается с радостью, как еще один свидетель обвинения! Вот и сейчас, готовясь совершить поступок, который она в глубине души осуждала, Клара с жадностью ухватилась за это новое доказательство: как все в этом человеке фальшиво и мелко, подумала она, и как он калечит детскую душу! Тем не менее, инстинктивно подражая Кросджею, она встретила Уилоби приветливой улыбкой. Она так и сияла радостью!

— Добрый день, Уилоби, — сказала она. — В такое утро невозможно усидеть дома. Вы давно встали?

— Дорогая моя Клара! — воскликнул он, задерживая ее руку в своей. — Не утомились ли вы? Где вы были?

— Где я только не была! И ничуть не устала.

— Одни с Кросджеем? Что же вы не спустили собак?

— Я боялась, как бы они кого-нибудь не побеспокоили своим лаем.

— Меня в сто раз больше беспокоит мысль, что вы подвергаете себя риску.

Он поцеловал кончики ее пальцев. Его слова дышали нежностью.

— Да, но другие… — начала было Клара и не стала продолжать: какой смысл обвинять человека в том, чего он все равно понять не может?

— Когда вы в следующий раз опередите меня, Клара, обещайте взять с собой собак — очень вас прошу!

— Хорошо.

— Сегодня — я ваш на весь день.

— Право?

— С первого и до последнего часа! Итак, веселый нрав Горация пришелся вам по душе?

— Он очень забавен.

— О да, его хоть за деньги показывай!

— А вот и полковник де Крей!

— Можно подумать, что он и в самом деле к нам нанялся!

Горечь, с какой он произнес эти слова, не ускользнула от Клары. Уилоби пожелал полковнику доброго утра и ушел, заметив, что ему пора наведаться в конюшни.

Де Крей поклонился Кларе.

— Дарлтон, — начал он с места в карьер. — Ее фамилия Дарлтон? Уж не дочь ли она генерала Дарлтона? Если так, то я имел честь танцевать с нею в паре. Верно, и вы тоже… то есть дома, разучивая па, или, как это водится у барышень, в избытке чувств, после очередного триумфа. И вы, конечно, знаете, какой она прекрасный партнер!

— О, удивительный! — воскликнула Клара, в приливе благодарности к подруге, согласившейся поддержать ее в несчастье. Письмо мисс Люси бесценным сокровищем покоилось у нее на груди.

— Как ни странно, мисс Мидлтон, вчера это имя мне ничего не сказало. И вдруг, среди ночи, в ушах моих словно зазвенел серебристый колокольчик: я вспомнил особу, в которую был почти влюблен — во всяком случае, я был положительно влюблен в ее манеру танцевать! Черненькая такая, вашего роста и столь же легкая в движениях — словом, ваша сестрица, но другой масти. А уж теперь, узнав, что она ваша подруга, я…

— Да вы ее, может, еще и повстречаете, полковник де Крей!

— Увы, я буду в состоянии предложить ей всего лишь отвергнутое сердце. К тому же, стоит познакомиться с очаровательной девицей, как узнаешь, что она уже сговорена! Право, мисс Мидлтон, это не слова из романса, а крик души.

— Так вот, Люси Дарлтон… Вы хотели, чтобы я говорила с вами серьезно, полковник де Крей?

— И вы в самом деле готовы снизойти? И перестанете видеть во мне вечного шута? Вам, верно, известно, что существует порода печальных клоунов. О, если б вы могли разглядеть под гримом мое истинное лицо, оно вам не показалось бы смешным! Тринадцать лет назад я был любим, но моя милая почила в могиле. С тех пор я никак не могу найти своего места в жизни. Должно быть, оттого, что не могу найти другую, которая бы сжалилась надо мной. Добиться женской улыбки нетрудно, нетрудно даже добиться от женщины ее руки, но как завоевать сердце женщины, на которую можно положиться, как на самого себя? Я был беден. «Как только мне исполнится двадцать один», — сказала она. Я дождался этого дня и пришел за ней. К моему удивлению, меня пропустили в дом, и провели прямо к ней в комнату. Я увидел ее, и рядом с нею — смерть. Она хотела обвенчаться со мной, чтобы завещать мне свое состояние!

— О, тогда не женитесь ни на ком! — вырвалось у Клары, как вздох.

Она обернулась. По газону, в нескольких шагах от них, прохаживался сэр Уилоби.

«Надо как-нибудь изловчиться и улизнуть сразу после завтрака», — подумала она.

Но Уилоби уже отказался от своего нелепого поведения и мог бы мысленно ответить ей: «Я не такой дурак, чтобы выпустить тебя из моего поля зрения».

Появился Вернон, корректный и сдержанный, как всегда. Клара попросила прощения за то, что по ее вине Кросджей пропустил утреннее купанье. Вернон молча наклонил голову.

Де Крей спросил у Уилоби, нет ли в доме расписания поездов.

— Оно висит в курительной, — сказал Уилоби. — Одиннадцать, час и четыре, если вам так уж необходимо уезжать.

— Вы покидаете Большой дом, полковник де Крей?

— Да, мисс Мидлтон, дня через два-три.

Клара не выказала ни малейшего желания удержать его; его заявление, казалось, оставило ее равнодушной. Следовательно, подумал полковник, следовательно… Но нет, вздор!.. А впрочем, не следует ли отсюда, что и сама она не намерена здесь задерживаться? Иначе ей все же было бы жаль потерять занятного собеседника.

Как видите, полковник не обольщался на свой счет. Скромность и тщеславие прекрасно уживаются в одной и той же груди, и при этом на равных правах. Ибо в присутствии дамы мужское тщеславие подвержено приступам застенчивости. Он ей нравится… Ей до него дела нет… Да и как могло быть иначе? И все же он ей нравится! О, если бы ему было дано оказать ей какую-нибудь услугу, чтобы вызвать в ней более нежное чувство!

Таково было логическое заключение мыслей, которые, одна за другой, пронеслись в его голове; а за всеми этими мыслями скрывалась уверенность в том, что Клара не любит Уилоби и только ждет избавителя. Вопрос о расписании был чистейшей импровизацией, удивившей его самого. Но мысли и догадки, которым он предавался все предыдущие дни, незаметно подвели его к этому экспромту; ведь нынешним утром Клара должна была получить ответ от своей подруги Люси Дарлтон, хорошенькой брюнетки, на которую он, к своей досаде, не обратил достаточного внимания, когда танцевал с ней в паре. Несмотря на ее миловидность, де Крей и теперь вспомнил ее лишь благодаря имени и чину ее отца, известного генерала от кавалерии. Полковник проклинал себя за то, что в свое время не взял на себя труда поухаживать за подругой Клары Мидлтон.

Утренняя почта была, как всегда, сложена на бронзовом подносе, в прихожей. Клара прошла мимо, даже не взглянув на поднос. Де Крей взял письмо, адресованное ему, вскрыл конверт и поднялся к себе, чтобы написать ответ. Сэр Уилоби, который, по своему обыкновению, читал перед завтраком домочадцам главу из Библии, не преминул отметить отсутствие обоих. Собственно, за столом пустовало три стула. Ну, да Вернон придерживался особого мнения относительно такого рутинного благочестия — далеко же он уехал со своим мнением! Но те два стула — как дерзко отражали их спинки гневный взгляд Уилоби! Они словно повторяли недавнюю сценку, когда его друг Гораций потребовал расписание и тут же, через минуту, объявил, что остается еще на два-три дня. Человек, одержимый ревностью, всегда найдет ей пищу. Все в его глазах обретает гиперболические размеры: трава превращается в джунгли, неровности почвы — в горные вершины.

Ноги, которым сэр Уилоби, казалось, никак не мог найти места под столом, судорожно скрещенные на груди руки, поминутное откашливание — все это были лишь слабые проявления того, что творилось у него на душе.

— Вы вполне здоровы, Уилоби? — спросил доктор Мидлтон, как только глава дома закрыл свой фолиант.

— Никому из тех, кто меня знает, не пришло бы в голову задать мне подобный вопрос, — ответил тот.

— Уилоби — и нездоровье!

— Уилоби — воплощенное здоровье! — в один голос воскликнули мисс Эленор и мисс Изабел.

Летиция сочувствовала сэру Уилоби всей душой. Его вымученная улыбка казалась ей солнечным лучом, упавшим на зачумленный город. Он любит Клару, любит безгранично, думала она, и, видно, только сейчас начал постигать всю меру ее отчуждения.

Снедаемый тайным пламенем, сэр Уилоби вышел в вестибюль взглянуть на лестницу, но которой должны были спуститься нечестивцы.

Из комнаты экономки раздавались голоса полковника и юного Кросджея. Миссис Монтегю только что поднялась к себе, чтобы позавтракать с мальчиком. Проходя мимо, де Крей услышал его болтовню, просунул голову в открытую дверь и получил приглашение войти. Миссис Монтегю любила с ним поболтать: он усвоил по отношению к ней ту фамильярно-почтительную манеру, которая так безошибочно действует на женщин, лелеющих память о лучших днях; дни эти уже давно отодвинулись в прошлое, и обращение полковника представляло как бы скорбный сувенир ее былого величия, меж тем как корректная почтительность сэра Уилоби обдавала ее холодом.

Миссис Монтегю пожаловалась, что мальчик подрывает себе здоровье слишком долгими прогулками натощак.

— Куда же вас носило этим утром, молодой человек?

— Да все туда же, полковник, куда мы с вами ездили, — сказал Кросджей. — Ну и проголодался же я! Я съем яичницу из трех яиц с беконом, кусище пирога с маслом и с вареньем, а потом, со второй чашкой кофе, начну все сначала.

— Не подумайте, что он хвастает, — заметила миссис Монтегю. — Он вскакивает в пять и постится до девяти, а потом вваливается полумертвый от голода и наедается, как удав.

— А вот и нет, миссис Монтегю! Правда, правда, полковник де Крей, я в семь часов съел булочку! Мисс Мидлтон заставила меня пойти и купить себе булочку в семь утра.

— Булочка была, верно, черствая?

— Вчерашняя. Конечно, это не то что свежая булка, ею не наешься.

— Где же ты оставил мисс Мидлтон, когда пошел покупать себе булку? Нельзя ведь оставлять даму одну, а в этот ранний час сельские улицы пустынны. Этого, Кросджей, я от тебя не ожидал.

— Но раз она меня заставила, полковник? Право же! Как будто я не мог прожить без этой булки? Только опасности не было никакой. На почте уже начали шевелиться, и я повстречал нашего почтальона, который шел туда за своей сумкой. Я и не подумал бы уйти — очень она мне была нужна, эта булка! Но попробуйте не послушаться мисс Мидлтон. Мне всегда хочется делать все, о чем она ни попросит.

— Вот тут я с тобой спорить не стану, — сказал полковник.

Кросджей вскрикнул, потому что дама, которой они оба так дружно присягали, появилась в дверях.

— Вы, должно быть, утомились, — сказал де Крей, спускаясь с ней по лестнице, — и не захотите сегодня ехать верхом?

— А я и не собираюсь сегодня кататься, — сказала она, помахивая шляпкой.

— Почему вы не поручили вашего дела мне?

— Я предпочитаю, по возможности, обходиться без услуг.

— Мисс Дарлтон здорова?

— Надо полагать.

— Сделайте милость, попытайтесь у нее выведать, помнит ли она меня?

— Уж верно, так же прекрасно, как вы ее.

— Вы ее скоро увидите?

— Надеюсь.

— Сегодня мы вместе весь день, — объявил сэр Уилоби, подойдя к Кларе у подножия лестницы, но не решаясь подать ей руку — так она дрожала.

Клара наклонила голову.

Она уселась на свое место за столом, против стенных часов.

— Ваши часы отстают на пять с половиной минут, Уилоби, — сказал де Крей, справившись со своими.

— Вы правы, Гораций. Человек, который приходит из Рендона их заводить, так и не явился на той неделе. Ну что ж, если он теперь и появится, он увидит, что опоздал, и безнадежно.

Одна из тетушек сверила свои часы с часами де Крея, а Клара, взглянув на свои, обнаружила, что они отстают на четыре минуты, и, мысленно поблагодарив полковника, переставила стрелки.

Ровно без четверти десять Клара поцеловала отца и покинула столовую. Уилоби тем временем, взвесив все свои преимущества перед де Креем, успел приободриться и проследовал за Кларой. Только бы остаться наедине с этой эксцентричной особой, думал он, и, презрев обиды, вовлечь ее в свою атмосферу, и он вновь сделается тем, чем был для нее всего несколько дней назад. Два-три дня — неужели эта перемена произошла в такой короткий срок? Сэр Уилоби почувствовал, как в нем вновь закипает обида, но усилием воли ее подавил.

Нагнав их в прихожей, де Крей, однако, не застал между ними стройного согласия.

— Подарок, смею вас уверить, заслуживающий внимания, — говорил Уилоби. — И притом весьма ценный — ну, да не в этом дело. Приходите же поскорей! Я в вашем распоряжении весь день. Под вечер мы с вами поедем к леди Буш, и вы сможете выразить ей вашу благодарность, но раньше, конечно, вам следует посмотреть ее подарок. Я приказал расставить сервиз в лаборатории.

— До вечера еще есть время, — сказала Клара.

— Свадебные подарки? — вмешался де Крей.

— Да, Гораций, фарфоровый сервиз от леди Буш.

— И он цел? Я непременно должен его видеть! Меня преследует мысль, что все фарфоровое неминуемо разбивается. Я хочу взглянуть на сервиз, чтобы набраться ума-разума. Итак, мисс Мидлтон, мы вас ждем в лаборатории.

С этими словами он подхватил Уилоби под руку. Уилоби хотел было воспротивиться, но тут же сообразил, что, удерживая де Крея подле себя, он тем самым помешает ему быть с Кларой; увидев, что та отдает какие-то распоряжения камеристке, он решил предоставить ее самой себе, — разумеется, ненадолго.

Между тем де Крею удалось задержать его в лаборатории. Отдав дань восхищения фарфору, он перешел на последние лондонские сплетни о проделках сорванца Купидона, пересыпая свою повесть именами и титулами, которые, подобно факелам, освещали эти сомнительные похождения. Уилоби с удовольствием слушал его рассказы, не отличающиеся, по чести говоря, хорошим тоном. В этих скандальных историях Уилоби привлекало помимо прочего и то, что в них развенчивались люди, стоявшие выше его на общественной лестнице. Нравственный кодекс Уилоби позволял ему, осуждая знатную грешницу, упиваться подробностями ее падения. Но, как он ни был увлечен рассказом, а все же не удержался и перебил рассказчика, чтобы показать в окно на мечущуюся из стороны в сторону фигуру Вернона, который, по-видимому, силился разыскать юного Кросджея.

— Никто, кроме меня, не умеет с ним справиться, — сказал он с презрительной усмешкой. — Ну, да продолжай, Гораций!

Вернон, искавший своего ученика под проливным дождем, и в самом деле выглядел смешным. Видно было, однако, что отступать он не намерен, так как, решительно свернув на аллею, он зашагал по ней своим энергичным и быстрым шагом.

— Достаточно нелепое зрелище, когда игрок в крикет бежит за мячом, — не удержался снова Уилоби. — Но разводить пары в дождь, чтобы поймать негодника, которого и след простыл, — это уже сверхнелепо.

Де Крей присвистнул.

— Да, пожалуй, можно найти занятие повеселей, — сказал он.

Так как Гораций накурил в лаборатории, Уилоби приказал слуге перенести сервиз в одну из гостиных.

— Вы смелый человек, — заметил при этом де Крей. — А может, — просто счастливый, и вам везет. Я уже и прикоснуться не смею к такому хрупкому сокровищу.

— О да, я верю в свое счастье, — сказал Уилоби.

Он послал за Кларой и с нетерпением стал ее ждать. Внизу ее не нашли, камеристка Баркли засвидетельствовала, что ее нет и наверху. Уилоби резко повернулся к де Крею: тот был на месте.

Обратились к мисс Изабел, мисс Эленор и мисс Дейл, но никто из дам не видел Клары, и они только могли подивиться ее непоседливости. Погода меж тем испортилась не на шутку. Небо почернело, грохотал гром, багровые зарницы освещали сплошную пелену дождя. Всех переполошила мысль, что Клара, быть может, находится под открытым небом. Во все концы парка были разосланы слуги, снаряженные зонтами, шалями и плащами.

— Я тоже пойду, — вызвался де Крей.

— Нет! — воскликнул Уилоби и вскочил, преграждая ему дорогу. — Я не допущу этого.

— У меня чутье охотничьей собаки, Уилоби, я непременно наскочу на след.

— Дорогой мой Гораций, я не могу вас пустить.

— Адье, мой милый! Если кому и суждено разыскать прекрасную даму, то это мне!

Он подошел к стойке для зонтов. Все принялись гадать, взяла ли с собой Клара зонт. Баркли утверждала, что взяла. А это значило, что Клара задумала прогуляться за пределы парка. Кросджея также обнаружить не удалось. Полковник многозначительно покачал головой.

Уилоби с силой щелкнул по барометру.

— Поллингтон! — крикнул он камердинера и приказал подать дождевик и сапоги для рыбной ловли.

В душе его происходил экстренный совет.

Идти ли ему одному — в надежде обнаружить Клару и под плащом и зонтиком подвергнуть ее своему прощению? Или все свои силы бросить на то, чтобы помешать де Крею в его одинокой погоне — на случай если он в самом деле добьется удачи, которою заранее так дерзко похвалялся.

— Гораций, если вы будете упорствовать, я не на шутку обижусь, — сказал Уилоби.

— Смотрите на меня, как на орудие судьбы, — ответил де Крей.

— В таком случае я иду с вами.

— Но это ведь тот случай, когда сумма двух слагаемых равна нулю. Видите ли, я могу полагаться на свой нюх только когда я один.

— Сказать по чести, Гораций, вы иногда несете такой вздор, что уши вянут. Попробуйте говорить по-английски!

— Должно быть, то, что я хотел сказать, попросту не в духе этого языка — мне казалось, что я говорю по-английски.

— И на английском языке можно нести чушь с неменьшим успехом, чем на ирландском.

— Да, но на английском она выглядит куда нелепее — с английским языком нельзя обращаться так безбожно, как с нашим.

— Но где же она, где? — восклицали дамы. — В такую непогоду!

Летиция предложила посмотреть, нет ли Клары в лодочном сарае.

— Ах да, ведь Кросджей сегодня пропустил свое утреннее купанье! — воскликнул полковник.

Никого не остановила нелепость предположения, будто Кларе могло прийти в голову повести Кросджея купаться, да еще тотчас после завтрака! Мало ли что — быть может, ей вздумалось покататься с ним на лодке, рассуждали они.

Увлеченный новой надеждой, Уилоби решился отпустить полковника одного и уже мысленно потирал руки. Обдумав, как он избавится от Кросджея и останется в лодочном сарае наедине с Кларой, он заранее упивался победой: ведь это он ее нашел! Но черные мысли снова его одолели. Он их отогнал: как бы то ни было, можно было рассчитывать, что он останется с нею наедине, — и уж на этот раз ей не дождаться пощады!

Когда перед джентльменами распахнулись парадные двери, глазам их предстала картина всемирного потопа. Мокрая молодая листва, потеряв всякий оттенок зелени, сверкала, как темная сталь. Песня дождя слилась в сплошное журчание.

Дамы принялись громко порицать Клару, обращая к ней риторические упреки, ибо неблагоприятные обстоятельства обладают свойством превращать самый ничтожный проступок в тягчайшее преступление. Нет, надо быть безумной, чтобы в этакую погоду искушать судьбу! Как она, однако, легкомысленна, как непоседлива! Клара, Клара, разве можно быть такой неразумной? Не известить ли доктора Мидлтона?

Летиция, однако, уговорила их пощадить старика.

— Вы в какую сторону? — спросил Уилоби. Он уже сам мечтал избавиться от спутника.

— В какую угодно, — ответил де Крей. — Я подброшу свою башку, как монету: орел или решка!

Уилоби был не в состоянии больше сносить эту дикую белиберду. Де Крей заметил, как его приятель украдкой обернулся — проверить, не следуют ли за ним по пятам, и подумал: «Черт побери, а ведь этот чудак и в самом деле влюблен! Только не там он ее ищет. Эта девица, насколько я понимаю, особа решительная. Таких, как она, — одна на тысячу. Впрочем, из них получаются превосходные жены. Лишь бы они попали в хорошие руки. Такую встретишь — и в самом деле захочешь нацепить ярмо. Дайте мне только случай! Такая, если полюбит, будет верна до гроба».

Он вдруг вспомнил ее всю: ее лицо и ее платье — легкое, прозрачное, словно сотканное из лепестков цветка. Только бы она успела вовремя укрыться от ненастья!

У сторожки возле Западных ворот парка ему сказали, что мисс Мидлтон проходила здесь вместе с Кросджеем и обратно не возвращалась. А полчаса спустя через эти же ворота прошел мистер Уитфорд.

— Верно, в погоне за своим молодцом? — спросил полковник.

Жена и дочь сторожа знали о проделках Кросджея; да, мистер Уитфорд справлялся о нем и, должно быть, его настиг и погнал домой сменить одежду; Кросджей вернулся и на предложение отдохнуть и обсохнуть в сторожке ответил отказом (обитателям сторожки даже почудилось, что он плачет) и поплелся по мокрому газону, понуря голову, — видно, на душе у бедняги было не слишком весело!

— Должно быть, мистер Уитфорд дал ему хороший нагоняй, — сказал полковник де Крей. — И поделом!

Обе согласились. Да, да, похоже, что полковник прав. А услышав, что Кросджей так и не пошел в Большой дом переодеться, весьма осудили его своеволие — ведь на нем ниточки сухой не было!

Де Крей взглянул на часы: десять минут двенадцатого. Если его смутная догадка о намерениях мисс Мидлтон верна, буря должна была ее застигнуть на полпути к цели. И, насколько он представлял себе (или, как сказал бы он сам, изучил) Кларин характер, никакая непогода не могла сбить ее с намеченного пути. Вследствие чего полковник пришел к заключению, что поезд, должно быть, уже мчит ее в объятия очаровательной черненькой Люси Дарлтон.

Впрочем, дождь — это де Крей допускал — мог ее задержать, и так как никакой другой маршрут не приходил ему в голову, он решил отправиться в Рендон, на станцию, заглядывая по дороге в окна всех встречных коттеджей и ферм.