Глава тридцать третья

в которой муза Комедии берет на мушку парочку прекраснодушных простаков

Клара дошла до лужайки для игры в шары. Там, возле лаврового куста, она увидела Вернона и спросила, где ее отец.

— Не советую говорить с ним сейчас, — сказал Вернон.

— Мистер Уитфорд, быть может, вы возьмете это на себя?

— Сейчас это было бы неразумно. Надо подождать.

— Ждать? Но почему?

— Он не в подходящем настроении.

Она чуть не задохнулась. Бывают минуты, когда мы ищем в друге не мудрого советчика, а покорного раба. В такие минуты доводы благоразумия нам ни к чему. Мы идем напролом. Клара стремительно покинула Вернона, словно обнаружила, что заговорила по ошибке с дорожным столбом.

Сцена с Уилоби оставила в ее сознании густое облако тумана, сквозь которое явственно проступало лишь одно: что он будет держаться за нее до последнего и не намерен вернуть ей свободу или хотя бы позволить ей уехать на время.

О, мужчины! Клара, с ее неискушенной девичьей душой, решительно отказывалась их понять. Таинственные мотивы, которые ими движут, их необъяснимые пристрастия, тщеславие, которое они стыдливо облекают в маскарадное домино, и, с другой стороны, деспотизм, который бесстыдно выставляют напоказ, — все это ее отталкивало, и ее женская натура восставала против грубой силы, лежащей в основе их могущества. Разумеется, она признает справедливость упреков, которые можно адресовать ей. Но это ничуть не меняет существа дела. На все упреки у нее был один-единственный ответ: «Что угодно, только не быть его женой!» Исчерпав все средства защиты, она вверилась инстинкту, который со стремительностью горного потока низвергает нас с несвойственных нам высот, возвращая к естественному уровню, а подчас — если в русле потока повстречается омут, — то и ниже этого уровня. Хорошо, рассуждаем мы, пусть мы совершили проступок, — но разве тем, что мы пойдем наперекор собственной природе, мы его искупим? И, успокоив таким рассуждением совесть, мы блаженно отдаемся несущей нас волне. Инстинкт наш изощряется в уловках, проникает в замыслы противника и, ссылаясь на его козни, охотно оправдывает не только наши проказы, но даже проступки менее невинного свойства. Клара знала, что есть способ получить свободу. Но она умышленно закрывала глаза: слишком ликовало ее сердце при одной мысли о таком способе! Прижать руки к груди, возвести очи к небу и воскликнуть: «Мое сердце принадлежит другому!» О, как билось оно, как все в ней взывало к такому безоглядному решению! Неужто, доведенная до отчаяния, она не вправе сказать, что обращалась к небу и что оно не удержало ее от такого шага?

К счастью для мисс Мидлтон, ястребиный взор полковника де Крея разыскал ее среди буковой рощи на холме уже после того, как пыл ее раздражения несколько поутих.

Вернон между тем пребывал в нерешительности. И в самом деле, рассуждал он, трудно было бы избрать более неподходящую минуту для разговора с доктором Мидлтоном. Быть может, еще раз дружески поговорить с Уилоби? И тут же увидел обоих: Уилоби шел по газону к доктору Мидлтону, а тот остановился, готовый подарить гостеприимному хозяину все свое внимание. Его они то ли не заметили, то ли не пожелали заметить. И он повернул назад к Летиции и зашагал с ней рядом. Вскоре, однако, ему стало невмоготу слушать славословия его самоотверженности и великодушию. Правда, похвалы ее свидетельствовали о том, что ему удалось скрыть свою сердечную тайну, и все же было в этих комплиментах нечто неприятное. Наделенный юмором и незаурядным знанием человеческого сердца, он сравнивал себя с игроком; провозгласив азартное: «Все — или ничего!» — тот отвергает с презрением мелкий выигрыш, раз крупный не дается в руки: лучше горделиво покинуть стол, оставив на нем последний грош, нежели унести жалкие крохи того умопомрачительного выигрыша, на который он рассчитывал. Если нам не повезло в любви, то избави нас бог от разменной монеты комплиментов нашей добродетели! В особенности, когда мы знаем, что она чисто внешняя. Добро бы Летиция похвалила его за стоицизм, с каким он переносит свой проигрыш! Но как раз этого она не была в состоянии оценить, ибо даже не подозревала о его фантастической ставке.

— Уилоби согласен простить Кросджея на известных условиях, — сказал он, — и требует от тех, кто за него хлопочет, гарантии, что они будут выполнены… Но неужели вы предполагали, что Уилоби добровольно от нее откажется? Разве он может? Да и всякий на его месте… Конечно, ему следует отказаться. Но это легко сказать! Хоть я и не присутствовал при их беседе, я ни минуты не сомневался, чем она кончится. Я даже представляю себе, что говорилось каждым из них. Теперь все зависит от того, насколько у нее хватит мужества. Доктор Мидлтон не захочет сейчас покинуть Паттерн-холл. И нет никакого смысла говорить с ним об этом сегодня. Она же нетерпелива от природы, а сейчас доведена до отчаяния.

— Почему нет смысла говорить с доктором Мидлтоном сегодня? — спросила Летиция.

— Потому что вчера ему подали вино, которое пришлось ему не по вкусу. Он не в форме и не в состоянии заниматься. Единственное, что его утешает, это мысль о предстоящем обеде с паттерновским портвейном. Так что никакие силы не заставят его сегодня покинуть Большой дом.

— Господи!

— Я прекрасно понимаю, что кроется за этим возгласом!

— Я не вас имею в виду, мистер Уитфорд. Вы — исключение.

— Отнюдь нет, я такой же, как все. Ну, хорошо — мужчины вызывают законное недоумение. Допустим. Но, если женщина сделала выбор — разве мужчина не вправе требовать, чтобы она от него уже не отступалась? Правда, женщины плохо знают жизнь, да и себя тоже. И все же не следует забывать, что исходную ошибку совершила она. Ведь это из-за нее доктор Мидлтон очутился здесь, и вот не успел он освоиться и привыкнуть к чрезвычайно удобному для него образу жизни, как его хотят сорвать с места.

— Тут я ничего не понимаю и ничего не могу объяснить, — сказала Летиция.

— Это оттого, что сами вы — олицетворенное постоянство.

На щеках ее выступил румянец.

— Нет, я тоже «как все». Не скажу, что на ее месте я поступила бы, как она. Впрочем, не мне бросать в нее камень. Я и сама не чужда колебаний.

Летиция вновь покраснела. Она хотела дать ему понять, что вовсе не представляет собою нелепую статую Постоянства, с обожанием устремившую свой каменный взор на фигляра, имя которому Обман. После вчерашней полночной беседы Летиции было неприятно, что о ней до сих пор думают как о магнитной стрелке, неизменно устремленной к полюсу. Чувство собственной индивидуальности, столь недавно ею обретенное, настоятельно требовало признания. Меж тем Вернон, не подозревая о происшедшей в ней перемене, к величайшему ее смятению, продолжал хвалить прежнюю Летицию, к которой нынешняя уже не имела никакого отношения. Зато ему удалось остановить поток ее комплиментов. Он, словно нарочно, проникся внезапной завистью к ее пожизненному, безропотному и, можно сказать, самозабвенному постоянству чувств.

Люди, страдающие от неразделенной любви, как известно, склонны к подобному завистливому восхищению и готовы болтать всякий безотчетный вздор. К тому же, воздавая хвалу постоянству Летиции, Вернон ощущал смутную сладость от того, что таким образом как бы наказывает — слегка, не причиняя боли, но все же немного ее задевая — некую непостоянную особу. Так он тешил себя, терзая бедную Летицию. Далекая от мстительного умысла, Летиция инстинктивно нащупала орудие защиты и принялась превозносить его преданность, а он, мысленно взывая к небесам, чтобы его собеседница хотя бы частично прозрела, продолжал вопреки своей обычной сдержанности без умолку болтать. Летиция смутно чувствовала, что гимны ее постоянству неспроста, что за ними что-то кроется. Она вскинула на него глаза, и, уловив в ее взгляде сомнение, Вернон разразился торжественными заверениями в искренности своих слов. Летиция не знала, куда деваться. Она бы охотно убежала, но как могла она объяснить свое бегство? Вместе с тем подвергаться незаслуженным похвалам, которые уже не казались ей лестными, было для нее сущей пыткой.

— Ах, мистер Уитфорд, если б вы знали, как мне далеко до вас! — сказала она.

— Напротив, мисс Дейл, это я смотрю на вас, как на образец для подражания.

— Вы ошибаетесь, уверяю вас. Вы меня не знаете.

— Я могу лишь повторить ваши слова. Однако хранить… все эти долгие годы…

— Пожалуйста, мистер Уитфорд!..

— Да, я восхищен. Вы являете пример того, как человек может полностью от себя отрешиться.

— Эхо ответило бы вам лучше меня.

— Но ведь я только и думаю что о себе!

— Я могу лишь повторить ваши слова.

— Но ведь вы сами знаете свою непоколебимость!

— Это не так, уверяю вас. Я только и делаю, что колеблюсь. Я и двух дней подряд не бываю одинаковой.

— Нет, вы всегда одна и та же, разве только с «чарующими вариациями»50.

— А вы — даже без «вариаций». Глядя на вас, я черпаю силы.

— Глядя на какое-то сомнительное подобие меня, должно быть. Это лишь доказывает, что все свои силы вы черпаете в самой себе и не нуждаетесь ни в каких иных источниках.

— Но мое мнение о вас разделяют и другие.

— Кто же?

— Ну, мало ли кто.

— Позвольте мне повторить: я хотел бы быть таким, как вы!

— Тогда позвольте мне прибавить: я бы охотно поменялась с вами!

— О, результаты подобной сделки вас бы чрезвычайно удивили.

— И вас, и вас!

— Я бы обрел качества, которых мне очень недостает.

— В лучшем случае негативные, мистер Уитфорд. Зато я…

— Простите, но вы заставляете меня чувствовать себя школьником, которого награждают призом, заработанным им с помощью шпаргалки.

— А как, по-вашему, должна чувствовать себя та, которую венчают Королевою Мая, когда она стоит в преддверье ноября?

Он отверг ее сравнение, она — его. Ни Летиция, ни Вернон не могли объявить причину, благодаря которой каждому из них было нестерпимо выслушивать незаслуженную хвалу. Прославляя с таким жаром ее постоянство, он вынуждал ее с еще большим пристрастием устремлять свой критический взор на того, кто якобы внушал ей это постоянство; а чем больше хвалила она Вернона за истинный дух дружбы, которым он якобы руководился, тем свирепее отказывался он от приписываемой ему доблести: это было невыносимо — нет, уж лучше бы предстать перед нею во всей нелепости своих пустых мечтаний! И Вернон шипел, как раскаленный утюг, отталкивающий от себя капли влаги, которые тут же превращаются в пар.

Как ни расположены они были друг к другу, как ни сильна была их взаимная приязнь, они вдруг замедлили шаг и остановились, желая разойтись и не зная, как это сделать; они закидывали друг друга похвалами, словно камнями, и чувствовали себя безнадежно запутавшимися.

— Мне бы следовало отлучиться на часок проведать отца, — проговорила Летиция.

— А мне бы следовало позаниматься, — сказал Вернон.

Казалось, мелькнула надежда, что они выпутаются из гирлянды, которою сами же себя оплели, но чувствительность, обостренная воспитанием, не могла допустить такого резкого перехода к обыденному после столь цветистых словосплетений. Особенно шокировал этот переход Летицию, которая внесла поправку, сказав:

— В одном я и в самом деле воплощенное постоянство: это в моем мнении о вас.

— Я мог бы предложить другое слово для обозначения негибкости раз установившегося мнения. Со временем, когда вы поймете, сколь оно ошибочно, вы сами это слово подберете.

— Каким образом? — возразила она. — Что же я должна понять?

— Хотя бы то, что я — отъявленный эгоист.

— Вы? Но какой же это эгоизм?

Реплика эта вырвалась у нее против воли и смутила ее не меньше, чем самого Вернона; осенившая ее внезапная догадка не успела еще полностью дойти до ее сознания.

— Мистер Уитфорд, вы совсем не желаете нас слушать!

Вернон слышал голос, ворвавшийся в их беседу, но ему во что бы то ни стало надо было стереть туманные начертания слов, которые Летиция с трудом, по складам, начала было разбирать.

— Нет, нет, уверяю вас, — пробормотал он таким тоном, словно разговор у них шел о самых обыкновенных вещах и только тогда повернулся к миссис Маунтстюарт-Дженкинсон.

— Или вы дали себе зарок не узнавать профессора Круклина? — продолжала сия величественная дама.

Вернон поклонился профессору и принялся лепетать извинения. Миссис Маунтстюарт перевела испытующий взгляд с его смущенного лица на Летицию.

Затем, прочитав Вернону нотацию за вчерашнее дезертирство и не приняв его оправданий, она перешла к сегодняшним делам.

— Мы остановили карету у ворот, чтобы пройтись по парку и приготовиться к встрече с доктором Мидлтоном. Мы расстались с ним ночью в самый разгар спора и теперь рвемся возобновить его. Где же наш грозный противник?

И миссис Маунтстюарт круто повернула профессора, чтобы продолжать прогулку в обществе Вернона и Летиции.

— Итак, мы стоим за современную английскую науку, — произнесла она, — и оспариваем сторонников германской.

— Только наоборот, — заметил профессор Круклин.

— Ну да, — поправилась она, нимало не смущаясь, — мы за германскую науку, против английской.

— Речь идет всего лишь об отдельных ученых трудах.

— Итак, мы выступаем в защиту отдельных ученых трудов.

— Слово «защита», сударыня, не совсем точно определяет мою позицию.

— Мой дорогой профессор, в лице доктора Мидлтона вы найдете достойного соперника по части скрупулезной точности формулировок, и вам не следует расходовать ваше искусство на меня. А вот и они! Вот наш доктор! Мистер Уитфорд вас к нему проводит. Позвольте мне уклониться от первого залпа.

И миссис Маунтстюарт взяла под руку Летицию.

— Он похож на обитателя птичьего двора: разгребет землю в поисках неточных формулировок и — давай клевать.

Летиция едва удержалась от смеха — сравнение как нельзя лучше подходило профессору Круклину.

— Впрочем, эти ученые обладают особым, им одним свойственным достоинством, — поспешила прибавить миссис Маунтстюарт, опасаясь, как бы Летиция не усомнилась в том, что ученые мужи служат украшением стола. — Как ни смешны их призрачные сражения, они привносят в застольную беседу свой особый аромат. Вчерашний вечер не в счет: забудем о нем — раз и навсегда. Мы с треском провалились. Это был блистательный провал, не спорю; никто у нас в округе не способен на такой провал, и все же это был провал. Но если среди нас вдруг объявляется таинственная дева, с неутолимой жаждой поглощающая — хм! — все запасы горячей воды с коньяком, имеющиеся на постоялом дворе, и похищающая местные коляски, посудите сами, в какое положение это ставит всех нас! Провал почти неминуем. Мы не застрахованы от непредвиденных обстоятельств. Удивительно, как это мистер Уитфорд умудрился не заметить профессора Круклина! А кстати, мисс Дейл, сам-то он каким образом попал на станцию?

— Его, по-видимому, ослепил блеск, с каким вы обрисовали ему профессора Круклина. К тому же он видел лишь оборотную сторону портрета, ту, на которой не было изображения.

— Вот оно что! Как он, однако, предан своему кузену!

— Он верный друг.

Миссис Маунтстюарт переменила тему.

— Что касается доктора Мидлтона, — сказала она, — то если я буду часто с ним общаться, мой лексикон распухнет до гигантских размеров. Я нахожу его манеру заразительной.

— Это лишь форма, в которую облекается его чувство юмора.

— Вчера, когда, сидя за собственным столом, я чуть было не впала в отчаяние, эта форма, как видно, передалась и мне, и я до сих пор не могу от этой формы отделаться. Чуть ли не всю ночь — о, что это была за ночь! — я обращалась к собственной подушке с монологами а-ля доктор Мидлтон. Как вам показался вечер, моя милая? Но только правду! У меня у самой сложилось совершенно определенное мнение: это был концерт для соло на контрабасе. Аудитория напоминала собрание насекомых, оглушенных грозою. Я испытывала живейшую признательность к полковнику де Крею за его интерлюдии, но слышала одного доктора Мидлтона. Все мои гости, казалось, оцепенели от шума, — словно кто-то катал шары у них над головою.

— А мне было занятно.

— В самом деле? Вы меня радуете. Как знать, быть может, мои гости были искренни, когда поздравляли меня с исключительно удачным вечером? Видите, до чего я докатилась! Как будто я не знаю, что эти бессовестные люди избрали такую форму, чтобы выразить мне свое соболезнование! Я и сама так поступаю, когда вижу, что хозяйка приложила все силы, а вечер все равно не удался. Но дожить до того, чтобы самой услышать подобные утешения!.. А, вот и преступник номер один! Доброе утро, сэр Уилоби! Вот кем я особенно недовольна, — шепнула она Летиции, которая тотчас ретировалась.

Сэр Уилоби сделал шаг, другой и остановился, чтобы посмотреть вслед Летиции, плавно удалявшейся в направлении к дому.

Так мы порою останавливаемся на берегу ручья и, забывшись в созерцании природы, любуемся тем, как, распластав свои лепестки, цветок погружается в прозрачную воду.

Сэр Уилоби, как бы в блаженном забытьи, стоял и чему-то улыбался.