Глава сорок девятая

Летиция и сэр Уилоби

Нет, мы не можем сочувствовать сонму бесенят, глумящемуся над слабостями нашей бедной человеческой природы! У них свое место, свое назначение, и, покуда мы сами не переменимся, они так и будут цепляться за край одежды, прикрывающей нашу наготу, пока в одну из своих омерзительных Вальпургиевых ночей не сорвут ее совсем. И тот, кому довелось пройти через это испытание, до конца своих дней будет вздрагивать при звуке самого невинного человеческого смеха, ибо всякий смех отзовется в нем сатанинским хохотом. Муза Комедии, однако, отнюдь не расположена воспевать кощунственные и разнузданные оргии, по сравнению с которыми самый Брокен74 покажется детской забавой; в ее расчеты не входит подружить нас с темным миром греймалкинов, пэддоков75 и прочей нечисти. И если в своем безудержном пировании при тусклом свете Гекаты стая бесенят преступит границы, предначертанные Комедией, она покидает их пиршество.

Достаточно сказать, что часы, протянувшиеся между полночью и туманным рассветом, сэр Уилоби (к которому время от времени присоединялись то тетушки Изабел и Эленор, то, разбуженный его яростными мольбами, сам мистер Дейл) домогался руки Летиции, пытаясь сломить ее непреклонную решимость. Он преследовал ее с такой настойчивостью, что могло показаться, будто он и в самом деле всю жизнь только ее одну и любил и что страсть эта обратилась в настоящую манию. Он приходил, уходил и вновь возвращался. И все это время вкруг него вился лихой хоровод бесенят. Они садились на него верхом, науськивая его, подстегивая и вдохновляя на речи, исполненные неистового пафоса и способные растрогать всякую душу, в которой еще не угасла жизнь. Но та, к кому было обращено все это красноречие, слушала его с тупым вниманием — в ее душе, должно быть, эта жизнь еле теплилась. А он продолжал прислушиваться к своим бесам, разговаривать с ними, ласкать их и нежить. Порой он отшвыривал их прочь, бежал от них, но они снова его настигали, вскакивали на него, окружали своим бешеным хороводом.

Всякий, кто решит добиться своего любой ценой, становится одержимым. Люди начинают подмечать в нем странности — так им угодно именовать непрестанное общение, в какое он вступает с невидимыми существами, отныне управляющими всеми его поступками. Той ночью Уилоби впервые явственно осознал власть бесов над собой и в какой-то промежуток, когда он был один, даже воскликнул: «Да ведь это сущее наваждение!» Может, он этого и не думал всерьез, а только пытался выразить словами происшедшую с ним метаморфозу, в силу которой, отказавшись от своей горделивой осанки, он сделался униженным просителем. Так или иначе, он безусловно ощущал на себе действие бесовских сил.

Силы эти поработили его ум. Даже в те минуты, когда он, казалось, сгорал на медленном огне своей страсти к Летиции, страсти, которая подвигала его на речи и поступки неслыханного сумасбродства, даже в эти минуты ему слышалось, будто кто-то время от времени выкрикивает имена леди Буш и миссис Маунтстюарт-Дженкинсон. Обдавая его холодом, имена эти вместе с тем подстегивали его, вызывая в нем отчаянную решимость еще до рассвета покорить ту, которую он едва ли не страшился увидеть при ярком свете дня. Встретить наступающий день, не заручившись ее обещанием принадлежать ему навсегда, безраздельно, представлялось ему немыслимым. Она была его солнцем, его суженой, выкрикивал он в неистовстве. «Любовь моя!» — взывал он, оставаясь наедине с нею. «Любовь моя!» — оглашал он тишину, оставаясь наедине с собой. Все правила, которых, по его мнению, должен держаться безукоризненный британский джентльмен, были отброшены и забыты джентльменом, потерявшим голову от любви. Даже выражение собственного лица не было ему больше подвластно. Он унизился до того, что неоднократно, и притом без всякого изящества, становился на колени. Да что там — обступившее его незримое воинство занесло в свои анналы, будто во время очередной мольбы, обращенной к жестокой, дважды воззвав: «Летиция!» — он даже захныкал.

Но довольно. Недаром многочисленные жрецы комической музы в нашем отечестве, где высшей доблестью почитается умение себя держать, избегают описывать неистовства страсти, принижающие тех, кто стоит во главе общества, и угрожающие внести смятение в души простых смертных. Благоразумные жрецы этой музы предпочитают показывать нам вместо живых людей условных кукол и вести их проторенной дорожкой типических, общеизвестных перипетий. Для них важно не то, как поведет себя человек, и притом человек влюбленный, а как политичнее представить его поведение.

Ночь была на исходе. Летицию удалось согнуть, но не сломить: снова и снова с болью в душе повторяла она, что не любит, что не способна больше любить. И теперь, когда день готовился сменить эту страшную ночь, она чувствовала себя еле живой.

Вместе с пением птиц возобновил атаку ее отец. Тут-то мистер Дейл и высказал соображение, которое впервые заставило его дочь всерьез задуматься над его словами. Он заговорил об их материальных обстоятельствах, о том, что после его смерти она останется одна, без поддержки, без денег и без сил, необходимых для борьбы за существование; что литературный труд ради заработка подтачивает ее здоровье и, наконец, что, дав согласие на этот брак, она сняла бы с его сердца камень. Он уже ни о чем ее не просил, а только представил все дело в самом обыденном, прозаическом свете.

— Не будь жестокосердной, моя девочка, — закончил он.

Его сугубо практическое заявление, увенчавшееся столь патетической концовкой, вполне соответствовало ее смятенному состоянию, ощущению полного сердечного банкротства и желанию по возможности утешить отца. «К счастью, уже поздно, — со вздохом сказала она себе. — Уилоби больше ко мне не придет».

К утру отец ее так ослабел, что не мог подняться с постели, и уснул. Итак, ей предстояло провести в этом доме еще несколько часов. Она расхаживала по отведенным им комнатам, останавливаясь то у дверей, то у окон, размышляя о замечании Клары относительно вечности, которая промчалась у нее над головой, прежде чем она могла разобраться в своих чувствах. И вдруг ее осенило — она поняла, что и с ней самой за эту ночь произошло нечто такое, что не могло бы свершиться и за сто лет. То, что казалось ей прежде невозможным, сделалось пусть не желанным, но все же возможным или, во всяком случае, не абсолютно невозможным. К счастью, снова подумала она, после полученного отпора Уилоби не станет возобновлять своих атак.

Летиция впервые позволила себе трезво заглянуть в то будущее, от которого она так упорно отказывалась: богатство позволяет творить добро на земле; с его помощью человек может побывать во всех прекрасных уголках нашей планеты, — а Летиция так давно мечтала и о набитом деньгами кошельке, откуда она могла бы бросать щедрые пригоршни нуждающимся, и о крыльях, чтобы облететь земли, которые ее изголодавшемуся воображению представлялись сказочными! К тому же, если ее чувство прошло, это всего лишь означает, что прошло заблуждение. Женщина, которая понимает человека, изучила его досконально, может оказаться для него достойной подругой и помощницей. Именно такая подруга жизни ему и нужна, именно такая и способна им руководить. А Уилоби, безусловно, нуждался в том, чтобы им руководили. От жены, исполненной слепого обожания, ему было бы мало пользы. То ли дело — женщина, трезво, из разумных соображений решившая связать с ним свою судьбу! Хорошо, впрочем, что она так откровенно рассказала ему о своем слабом здоровье и о том, что сердце ее недоступно любви, — теперь ей больше не грозит нападение с его стороны.

Она принялась убирать комнату, готовясь к отъезду, чтобы не потерять и минуты лишней. Как только ее отец оденется и позавтракает, они поедут домой.

Первой ее гостьей была Клара. Подруги могли бы и не спрашивать, как кто из них спал. Ответ был написан на лице у каждой. Кларин взгляд лучше всякого зеркала сказал Летиции, что круги под глазами у нее сделались темнее обычного.

— И подумать только, — воскликнула она, — что у этакой красавицы всю ночь напролет домогались руки! О, как я знаю эти два осенних листочка, что появляются на моих щеках после бессонной ночи! Зато как спали вы, милая Клара, спрашивать излишне!

— Да, я спала хорошо, и вместе с тем у меня было такое чувство, Летиция, будто я ни на минуту не сомкнула глаз. Я была с вами все время — и во сне, и наяву. Мне так хотелось бы, уезжая, знать, что к вам возвратилось ваше благоразумие.

— Благоразумие — о да. Вы нашли точное слово.

Летиция вкратце описала события истекшей ночи.

— И вы могли оставаться такой жестокой, когда он доказал, что любит вас всем сердцем! — воскликнула Клара. По этому возгласу можно было судить о всей мере ее признательности сэру Уилоби.

Летиция научилась смотреть на мир трезво. Слова ее, однако, не были продиктованы горечью.

— Надеюсь, Клара, что вы не берете с собой слишком громоздкий багаж романтизма, — сказала она. — Ибо чем поначалу больше этого багажа, тем больше риска сделаться к концу пути черствой, прозаичной и расчетливой.

Следующим гостем был Вернон. Он с непритворным участием осведомился о самочувствии мистера Дейла. Летиция прошла к отцу, а когда вернулась, застала своих друзей приунывшими.

— Что случилось? — спросила она с тревогой.

— Случилось то, — сказал Вернон, — что Уилоби не оставляет мальчика в покое, требуя от него любви и преданности. Слов нет, бедняга Уилоби был этой ночью сам не свой и заслуживает снисхождения. Но, как бы то ни было, сегодня утром он ворвался к Кросджею, разбудил его, стал с ним разговаривать, довел мальчишку до слез, и — одно к одному — Кросджея прорвало, как он сам говорит, и он выложил ему все. О последствиях можно не рассказывать. Мальчик загубил свою будущность, и мне придется увезти его с собой.

Вернон взглянул на Клару.

— Разумеется, — сказала она. — Он ведь столько же мой мальчик, как и ваш. И никакой надежды на прощение?

— Весьма сомнительная.

— Летиция!

— Что я могу?

— Чего только вы не можете!

— Не понимаю.

— Вы можете научить его прощать обиды.

Летиция нахмурилась, и Клара не решилась ее больше мучить.

Летиция не вышла к столу. Клара рада была бы остаться с ней и пить чай у нее в комнате, но молодой девушке, которой только что даровали свободу, не пристало напоследок манкировать приличиями, и она обещала подруге заглянуть к ней тотчас после завтрака. Поэтому, когда полчаса спустя Летиция услышала стук в дверь, полагая, что это Клара, она воскликнула:

— Входите, радость моя!

Сэр Уилоби вошел, шагнул к ней и схватил ее за руки.

— Радость! — воскликнул он. — Вы не можете взять это слово обратно. Вы назвали меня своей радостью. Я и есть ваша радость, ваша радость и ваша любовь! Это слово вылетело у вас — случайно, нет ли, — но я подхватил его и, клянусь небом, не намерен отдавать никому! Вы мне необходимы. Я и не догадывался, что вы имеете надо мной такую власть.

— Вы во мне ошибаетесь, сэр Уилоби, — слабым голосом сказала Летиция. Она уже совсем обессилела.

— Женщина, способная целую ночь напролет, несмотря на мои настойчивые мольбы, отвечать мне отказом, и есть та женщина, которая должна войти в мой дом хозяйкой. И я готов из месяца в месяц повторять все то же, что говорил этой ночью. Но, как я вчера вам сказал, мне необходимо заручиться вашим согласием в ближайшие двенадцать часов. Я поставил на карту всю свою гордость. Итак, к полудню вы — моя, госпожа моего сердца и полновластная хозяйка моих владений. Так я и намерен представить вас миссис Маунтстюарт. И ей, и всему свету! Нет, вам уже не вырваться!

— Неужели вы будете задерживать меня здесь против моей воли, сэр Уилоби?

— Да. Силой и хитростью, если нужно. Любым способом!

Он снова впал в свой полночный бред. Воспользовавшись минутной передышкой, Летиция спросила:

— И вы не требуете моей любви в ответ?

— Не требую. Мое чувство выше этого, мне нужны вы сами, любите вы меня или нет — все равно. Моей любви хватит на нас обоих. Вы можете вознаградить меня за нее или оставить без награды, как вам вздумается. Но отказа я не принимаю.

— Знаете ли вы, о чем просите? Помните ли, что я вам сказала о себе? Я черствая материалистка. Я утратила веру в романтику, похоронила ее в своем сердце навеки. У меня плохое здоровье. Я жажду денег. Если я за вас выйду, то лишь ради вашего богатства. Я не стану боготворить вас. Я буду вам обузой, мертвым грузом. О такой ли жене — неотзывчивой и холодной как лед — вы мечтаете?

— Все равно, это будете вы!

Она пыталась напомнить себе, какой музыкой во время оно звучали бы для нее эти слова. Глубокий вздох уныния вырвался из ее груди. Она исчерпала все свои доводы.

— Вы так злопамятны! — сказала она.

— И это говорите вы!

— Вы меня совсем не знаете.

— Зато вы, Летиция, — единственная женщина на свете, которая знает меня.

— И вы полагаете, что это к вашей выгоде — то, что вас знают?

Он подавил готовые вырваться у него слова и вместо них сказал:

— Возможно, что я не знаю себя. Я на все согласен, только дайте мне вашу руку. Дайте ее мне. Доверьтесь мне: вы будете мной повелевать. Если я и полон недостатков, вы поможете мне от них избавиться.

— И вы не потребуете, чтобы я на них смотрела, как на достоинства?

— Лишь бы вы были моей женой!

Летиция вырвала у него руку.

— Вашей женой, вашим критиком! Ах, но разве это возможно? Позовите сюда обеих мисс Паттерн. Пусть они меня выслушают.

— Они недалеко, — сказал Уилоби, распахивая дверь.

Тетушки сидели у себя в тревожном ожидании вестей.

— Мои дорогие, — сказала Летиция. — Я вынуждена причинить вам боль, и это меня очень огорчает. Но если уж нам с вами суждено жить под одним кровом, лучше это сделать теперь, чем потом. Уилоби просит моей руки, но повторяю: сердца я не в состоянии ему отдать вместе с рукой, потому что оно умерло. Когда-то я считала, что сердце женщины — приданое, без которого нельзя идти под венец. Но теперь я вижу, что женщина может отдать свою руку, а мужчина ее принять и без такого приданого. Однако вы должны знать ту, что готовится вступить в этот брак. Некогда она была глупенькой, восторженной девочкой. Сейчас это хилая, болезненная женщина, утратившая все свои иллюзии. Лишения сделали из меня то, что излишек даров фортуны делает из других: Эгоистку. Я вас не обманываю. Это мое истинное лицо. Мое девичье представление об Уилоби исчезло бесследно. И я почти с полным равнодушием взираю на эту перемену. Уважать я его попытаюсь, боготворить — не могу.

— Милое дитя! — воскликнули тетушки с мягкой укоризной.

Уилоби сделал им знак замолчать.

— Если нам предстоит жить вместе, — продолжала Летиция, — а я с радостью разделю ваше общество, — вы должны видеть меня такой, какая я есть. Но если вы, как я склонна думать, слепо его боготворите, то я не знаю, можно ли нам жить вместе. Одного допустить я не могу — чтобы вы из-за меня покинули этот дом. Взгляд мой сделался зорким и беспощадным, и я вижу множество недостатков у вашего племянника.

— Но ведь у всех у нас есть недостатки, дорогое дитя!

— Не такие, как у Уилоби. Разумеется, воспитание, полученное им в атмосфере идолопоклонства, является смягчающим обстоятельством. Но пусть он знает, что недостатки его увидены, и увидены той, кого он просит стать своей подругой. Я не хочу оставлять места для недоразумений, пусть же он хорошенько подумает, пока не поздно. Этот человек боготворит себя.

— Кто? Уилоби?

— Он злопамятен.

— Наш Уилоби?

— Вы не разделяете это мнение, сударыни. А я твердо его держусь. Время меня научило, что это так. Но если мы столь решительно расходимся в суждениях, то как же мы уживемся под одним кровом? Это невозможно.

Они взглянули на Уилоби. Он властно кивнул головой.

— Но мы никогда и не утверждали, что наш дорогой племянник лишен недостатков. Если его обидеть… И даже если считать, что он претендует на исключительность, то разве это не обоснованная претензия, когда он в самом деле проявляет такое редкостное великодушие? Подумайте, дорогая Летиция! Ведь мы также и ваши друзья.

Она была больше не в силах подвергать эти добрые души казни.

— Вы всегда были моими верными друзьями.

— Что же еще можете поставить вы ему в вину?

— Он не способен прощать, — сказала Летиция, смягчаясь.

— Приведите хоть один пример, Летиция.

— Он выгнал Кросджея из дому и запретил ему когда-либо переступать его порог.

— Кросджей совершил немыслимое предательство, — возразил Уилоби.

— Благодаря которому вы и стали преследовать меня, домогаясь моей руки!

— Преследовать?! — воскликнули тетушки.

Под градом сыпавшихся на него ударов лицо у Уилоби пошло пятнами.

— Человек, еще в детстве оказавшийся способным на такую низость, — сказал он, — добром не кончит.

— Скажите по чести, — возразила Летиция, — разве не сам он признался вам во всем? И ведь не мог он не предвидеть, какое его ожидает наказание. Ему следовало заниматься с учителем, готовиться к профессии, к которой он чувствует призвание. Вместо этого его здесь держали в непростительной праздности, то излишне балуя, то наказывая с неоправданной суровостью. И единственным его покровителем все это время был Вернон Уитфорд, джентльмен без средств, вынужденный зарабатывать на жизнь литературным трудом, — а что это такое, я знаю, слишком хорошо знаю!

— Кросджей прощен, — сказал Уилоби.

— Вы даете мне слово?

— Он будет немедленно отправлен к учителю.

— Но мой дом должен быть домом Кросджея.

— В этом доме, Летиция, вы — хозяйка.

Она заколебалась. Ресницы ее увлажнились.

— Вы умеете быть великодушным, — сказала она.

— Умеет, умеет, дорогое дитя! — воскликнули тетушки. — Умеет. И забудьте его недостатки, как забываем их мы, глядя на его великодушие.

— Остается еще один горемыка: Флитч.

— Этот пьянчужка вот уже несколько лет как порочит мое имя по всей округе.

— Тем великодушнее дать ему возможность исправиться. У него ведь дети.

— Девять человек. И я должен, по-вашему, за них отвечать?

— Я говорю не о долге, а о великодушии.

— Диктуйте, — сказал Уилоби, разводя руками.

— Неужто вы еще не удовлетворены, Летиция? — спросили тетушки.

— А он?

На просеке показалась карета миссис Маунтстюарт.

— Полностью, — сказал Уилоби и протянул ей руку.

Она подняла свою.

— Сударыни, — сказала она, продолжая держать руку в воздухе. — Сударыни, вы свидетельницы, что с моей стороны не было ни малейшей утайки. Будем надеяться, что со временем я окажусь в состоянии смотреть на него более добрыми глазами, чем сейчас. Я не настаиваю на том, чтобы вы изменили свое мнение о нем. Единственное, чего я хотела, это чтобы вы знали мое. Во всем прочем я клянусь исполнить свой долг. Все, что осталось от меня, — к его услугам. Я очень измучена. У меня больше нет сил. Итак, я подчиняюсь его воле.

И рука ее бессильно опустилась на его протянутую ладонь.

— А я приветствую мою жену! — воскликнул Уилоби с воодушевлением, стискивая ее пальцы.

Непристойная поспешность, с какой миссис Маунтстюарт пожелала прибыть в Большой дом, не дождавшись отъезда доктора Мидлтона с дочерью, повергла его в ужас. Ему представился резкий контраст между Летицией и Кларой — особенно явственный в это утро, контраст, который не ускользнет от глаз его не в меру нетерпеливой приятельницы. Зато ему досталась женщина с головой! Этого отрицать никто не станет. Со временем ему предстояло узнать истинную цену такой жены.