Идея свободы и разновидности либерализма

Следуя этической традиции, которую условно обозначим как "стоическая", свободу можно воспринимать исключительно как внутреннее состояние. Социальные и исторические условия, правовые нормы в этом случае выступают несущественными факторами, в большей или меньшей степени препятствующими сохранению гармонии между велениями разума и поступками. Напротив, исходя из традиции, которую также условно можно назвать "аристотелевской", для жизни обычного человека (при всей важности воспитания разума и следования ему) фундаментальное значение имеет структура того общества, в которое он включен. Иными словами, структуры, в которые включены люди, имеют большее значение для достижения желаемых целей и обеспечения базовых ценностей, чем сами люди. В случае, если базовой ценностью выступает свобода (а это, очевидно, и есть фундаментальный принцип, общий для всех вариантов и разновидностей либеральной доктрины), на первый план выходят те структуры взаимодействия людей, которые ограничивают или корректируют результаты свободного поведения каждого человека в отдельности. Человек может быть внутренне свободным в любом обществе, вопреки внешней несвободе. Напротив, свободное общество не может посягать на внутренний мир человека, но именно поэтому нуждается в структурных преградах по отношению к поведению тех, кто нарушают веления разума, кто внутренне несвободны.

Мельник Денис Валерьевич - кандидат экономических наук, доцент кафедры экономической методологии и истории Национального исследовательского университета - Высшей школы экономики, старший научный сотрудник Института экономики РАН. Адрес: Нахимовский просп., д. 32, Москва, 117218. E-mail: dmelnik@hsc.ru.

стр. 43

Следование "стоицизму" предполагает последовательный индивидуализм. "Либерал-стоик" свободен прежде всего от общества, от любого общества, в котором он живет. Такой подход может представляться наиболее оторванным от реальности, но именно тогда, когда социальная реальность выступает незыблемой и всепоглощающей, он часто остается единственно доступным. Множество примеров следования стратегии ухода в себя, внутренней эмиграции, "письма в стол" как попыток освобождения (нередко, впрочем, саморазрушительных) демонстрируют судьбы людей, живших в условиях тоталитарных режимов XX в. Однако проблема автономии частного мира "маленького человека" в столкновении с социальной реальностью и ее изменениями носила и носит более общий, не сводимый только к условиям тоталитарных политических систем, характер. "Стоическая" стратегия выступала и выступает в той или иной степени осознаваемой формой практического отстаивания своей свободы индивидами, "раковиной", в которой они пытаются переждать приливы и отливы истории, скрыться от леденящего внимания политических режимов, от всевидящего ока общества. Но она не предполагает и не выдвигает какого-либо особого устройства общества в качестве средства обеспечения свободы (или, иначе, совместима с любым реально возможным устройством) - в особенности, если индивид склонен жертвовать ради своей свободы внешними благами.

"Аристотелевская" традиция, напротив, исходя из свободы индивидов как базовой ценности, предполагает обеспечение внешних условий свободы, построение свободного общества. Для нее свободным должно быть общество. При конструировании (теоретическом или практическом) свободного общества опора исключительно на свободу индивидов вряд ли может обеспечить его устойчивость. На индивидуальном уровне достижение автономии в идеале предполагает следование "моральному закону". Однако в нормальных условиях оно не должно требовать индивидуальных подвигов и жертв в качестве общего правила. Обычный человек в обычных обстоятельствах нуждается для обеспечения своей свободы в наличии определенной степени независимости от внешних, в том числе и материальных, условий. Он нуждается также в возможности защиты от неправомерных посягательств на эту свободу со стороны других. В то же время система взаимодействия людей нуждается в структурных ограничителях действий индивидов, вольных следовать своим целям и интересам.

Построение и сохранение свободного общества требует наличия определенных пределов произвольным действиям индивидов. С учетом того, что наиболее явной и при этом наиболее доступной для управления формой урегулирования и координации общественной жизни выступает право, исторически именно с правом в первую очередь связывалось наличие условий свободы (равно как и несвободы). А поскольку возможность поддержания обязательности правовых норм, в том числе и посредством легитимного насилия, связана с функционированием государства, соответствующие условиям свободы правовые системы теоретически связывались с определенными политическими формами. Данная интеллектуальная традиция обрела вполне законченные черты к XVIII - XIX вв. Обозначу ее условно как "правовой либерализм".

Вместе с тем именно в этот период происходит оформление другого направления в рамках либеральной традиции. Она основывается на том, что ключевой механизм координации обеспечивается рыночным механизмом, и его беспрепятственное функционирование и распространение выступает условием прогресса общества и поддержания свободы вообще. Таким образом, основной целью государственной политики выступает не поддержание свободы непосредственно, а создание и сохранение условий для свободы экономической деятельности. Обозначу эту традицию как "экономический либерализм".

Непротиворечивое сочетание двух этих разнородных традиций оказалось возможным на базе такого типа развития, которое, говоря языком современного неоинституционального анализа, сочетало наличие "хороших" институтов, или порядков открытого доступа, (см. [Норт, Уоллис, Вайнгаст 2013]) с эффективным функционированием рыночной системы, обеспечивающим экономический рост и распределение

стр. 44

его результатов среди большинства. Данный тип развития был характерен для группы так называемых развитых стран примерно с XIX в., хотя можно спорить о том, что в первую очередь определяло процессы распределения и тем самым общий рост благосостояния, - сам рыночный механизм (эффективное функционирование которого позволяет в том числе отбирать и соответствующие институты) или перенастройка институтов извне. Собственно, с указанием на необходимость внешнего воздействия на рыночный механизм для обеспечения более справедливого и в конечном итоге более эффективного распределения его результатов связана интеллектуальная традиция, которая может быть обозначена условно как "социальный либерализм".

В связи с указанными концепциями и во многом в ответ на них в XIX в. стала развиваться также традиция, приверженцы которой исходили из исторически преходящего характера рыночного механизма (или капитализма как его наиболее развитого воплощения) и неразрывной связи экономических и политических форм. Они подчеркивали важность достижения "правильного" социального, а не экономического или политического устройства. Однако эта традиция, также будучи генетически связана с понятием свободы, не относится к либеральной традиции и противостоит ей.

Представления индивидов о свободе, оставаясь на уровне внутреннего мира, могут влиять лишь на их стратегии поведения. Но они могут и артикулироваться на основе определенных широко разделяемых дискурсов, источником которых выступают сложившиеся интеллектуальные традиции. В последнем случае они предстают в качестве "социальных ценностей". Наличие сложившейся и влиятельной интеллектуальной традиции - необходимое для этого условие.

Установление господства одного из вариантов антилиберальной традиции после Октябрьской революции 1917 г. прервало развитие либерализма в России в каком-либо из его вариантов на протяжении большей части XX в. В результате либерализм в России на рубеже 1980 - 1990-х гг. стал продуктом почти исключительно импортируемым. А поскольку он начал отождествляться с попыткой "шоковой терапии" (как ее сторонниками, так и противниками), использование этого термина стало чаще всего обозначать не особое мировоззрение, в рамках которого возможны весьма различные подходы к конкретным проблемам, а то или иное отношение к данному и последующим этапам проведения экономической политики в стране. Такая оперционализация закрыла возможность рассмотрения либеральной традиции в публичном пространстве вне связи с болезненным опытом слома плановой экономики и резко поляризованным отношением к этому опыту в обществе. В то же время попытки восстановления связи с прерванной историей либерализма в России не привели к актуализации имеющегося наследия, оставшись почти исключительно в области истории идей. Напротив, большой отклик имело переиздание работ интеллектуалов русского зарубежья, прежде всего религиозных философов и историков (широкое распространение которых, впрочем, началось еще в самиздатовскую эпоху). Эти авторы, однако, не только не следовали в русле либеральной традиции, но и часто были враждебны ей. Таким образом, наиболее "органическим" результатом обращения к дореволюционной и послереволюционной "свободной русской мысли" стало усиление позиций евразийства и религиозно-философских концепций в различных их вариантах. Либерализм же для значительной части общества стал восприниматься как явление чужеродное и враждебное.

Следует подчеркнуть, что последнее утверждение относится исключительно к области интеллектуальной истории. Оно никоим образом не предполагает суждений относительно восприятия в обществе самой идеи свободы. Такие суждения могут вытекать из исследований совершенно другого плана. Однако, если данное утверждение применительно к области интеллектуальной истории правомерно, оно означает, что идея свободы (в том случае, если она действительно значима для сколь-нибудь заметной части общества) с большой степенью вероятности не будет артикулироваться на базе дискурса либеральной традиции и воплощаться в политические и экономические требования, с этой традицией связанные. В этом случае фундаментальной проблемой восприятия либеральной традиции в России выступает не готовность или неготовность

стр. 45

людей к свободе, а сложившийся стереотип восприятия либерализма как феномена, враждебного в том числе и распространенным в обществе представлениям о свободе.

Такое положение либерализма на отечественном рынке идей, можно предположить, стало одним из факторов распространения в среде его сторонников концепции авторитарной модернизации как предварительного условия построения свободного общества. Свобода здесь представляется в качестве ценности, изначально разделяемой элитой, но не большинством населения, к свободе в полной мере не готового. Потому фундамент свободного общества должен закладываться в результате максимально свободного развития рынков, поддержания макроэкономической стабильности и последующего роста благосостояния на основе экономического роста. Социальной целью авторитарной модернизации выступает становление "среднего класса". Политические свободы в "незрелом" (не достигшем преобладания "среднего класса" среди избирателей) обществе рассматриваются как препятствие для экономической свободы. Просвещенный автократор (воплощением которого ранее воспринимался А. Пиночет, а теперь чаще всего Ли Куан Ю) необходим для умелого использования всех средств из арсенала государственного аппарата для принуждения к свободе.

Мировоззренческой основой для этой концепции стала так называемая "неолиберальная" доктрина экономической политики, в форме которой в основном шло заимствование идей экономического либерализма. Неолиберальная доктрина так и не получила законченного определения, и о самой правомерности ее выделения до сих пор идут споры. Это подчеркивает, как представляется, ее нетеоретический характер. Речь идет, скорее, о разновидности экономической философии в рамках того направления либеральной традиции, которое было обозначено выше как экономический либерализм. Она сформировалась под влиянием теоретических положений критиков кейнсианско-неоклассического мейнстрима второй половины XX в., которые долгое время занимали относительно маргинальное положение в экономической науке. Конкретное воплощение эта философия обрела в специфическом политическом контексте ряда латиноамериканских государств 1970 - 1980-х гг. Пройдя затем через некоторую теоретическую рефлексию, латиноамериканский опыт стал выступать моделью для "переходных экономик" на рубеже 1990-х гг.

Об условиях и результатах воплощения данных моделей можно спорить. Но оставаясь в области истории идей, следует заметить, что восприятие такой разновидности экономического либерализма в России привело к появлению интеллектуального феномена "патерналистского" либерализма. Предполагая построение свободного общества как цель, он исходит из возможности ограничения свободы как базовой конститутивной ценности.