Перманентный кризис

Одна из главных особенностей методологического самосознания психологов, сопровождающая их науку с момента ее официального рождения, состоит в перманентном ощущении кризиса. В качестве основных симптомов этого кризиса обычно указываются следующие:

· отсутствие единой, общеразделяемой теории;

· разобщенность на психологические "империи", такие как когнитивизм, психоанализ, бихевиоризм и т. п., каждая из которых живет по своим собственным законам;

· отсутствие универсальных критериев добывания, верификации и адекватности знания;

· его некумулятивность, объявление каждым новым психологическим направлением всей предшествующей ему психологии набором заблуждений и артефактов;

· раскол, говоря словами В. Е. Василюка, "схизиз" между исследовательской и практической психологией - ситуция, когда "психологическая практика и психологическая наука живут параллельной жизнью как две субличности диссоциированной лочности" (Василюк, 1996, с. 26);

· расчленненость целостной личности и “недизъюнктивной” (Брушлинский, 1996) психики на ведующие какое-то странное самостоятельное существание память, мышление, восприятие, внимание и другие психические функции;

· различные "параллелизмы" - психофизический, психофизиологический, психобиологический и психосоциальный, которые психология осознает как неразрешимые для нее, говоря словами Т. Куна, "головоломки" (Кун, 1975).

Разумеется, перечисление симптомов того состояния, которое считается кризисом психологической науки, можно продолжать и далее, но, наверное, и упомянутых уже достаточно для характеристики ее методологического самоощущения. Однако наиболее остро психологами переживаются даже не сами эти симптомы, а отсутствие прогресса в их излечении: оценки методологического состояния психологии, которые давались У. Джемсом или Л. С. Выготским, ничем не отличаются от его современных оценок. Так, под словами У. Джемса о том, что "психология напоминает физику догалилеевского варианта: нет ни одного общезначимого факта, ни одного общеразделяемого обобщения" (Цит. по: Соколова, 1994, с. 17), сказанными им более века назад, наверняка подпишется любой современный психолог. А отсутствие прогресса в преодолении кризиса воспринимается как отсутствие прогресса психологической науки вообще.

В последние десятилетия ситуация не только ни смягчилась, но лишь усугубилась, поскольку к перечисленным симптомам добавился еще и кризис рационалистической психологии. Он проявляется в полной легализации и институционализации парапсихологии, в появлении откровенно мистических школ и направлений, в распространении таких экстремальных вариантов гуманистической психологии, как христианская психология или психология душ. В основе этого явления лежат две причины - "внешняя" и "внутренняя" (по отношению к психологии): во-первых, общий кризис рационализма в современном мире, во-вторых, "позитивистское перенапряжение" самой психологической науки (см.: Юревич, 2000). Общий кризис рационализма, симптомы которого хорошо известны каждому, кто читает газеты и смотрит телевизор, охватил всю западную цивилизацию, и, как ни парадоксально, рационалистическая наука внесла в него свою лепту (см.: Юревич, Цапенко, 2001). А "позитивистское перенапряжение" психологии выражается в ее неспособности следовать позитивистским стандартам, оформившимся в результате неадеватного обобщения опыта естественных наук.

Напомним суммированные У. Веймером мифы о научном познании, на которых базируется позитивисткая методология:

* научное знание базируется на твердых эмпирических фактах;

* теории выводятся из фактов и, следовательно, вторичны по отношению к ним;

* наука развивается посредством постепенного накопления фактов;

* поскольку факты формируют основания нашего знания, они независимы от теорий и имеют самостоятельное значение;

* теории и гипотезы логически выводятся из фактов посредством рациональной индукции;

* теории и гипотезы принимаются или отвергаются исключительно на основе их способности выдержать проверку эмпирическим опытом (Weimer, 1976).

Проекция этих мифолегем на психологию порождает культ математики, манию исчисления корреляций[81], стандартную структуру научных статей, построенную по схеме теория-гипотеза-эксперимент, и т. п. Причем сами психологи, подобно мольеровскому мещанину, говорящему прозой, но не знающему об этом, не привыкли задумываться над смыслом всех этих процедур, считая их само собой разумеющимися и выражающими естественные (а на самом деле ни естественные, ни естественнонаучные) правила научного познания.

Едва ли найдется хоты бы одна работа, в которой обосновывался бы смысл подобных процедур. Вместе с тем они, безусловно, имеют смысл (бессмысленные процедуры в науке отсутствуют), причем многослойный - конвенциональный, символический и гносеологический, и такой прием как экспликация их скрытого смысла во многом содействует выявлению имплицитных оснований психологического исследования. Так, конвенциональный смысл подсчета корреляций состоит в соблюдении соответствующих конвенций, нарушив которые трудно опубликовать статью или защитить диссертацию (исключения делаются только для маститых психологов, статус которых дает им право на жанровые вольности), символический - в имитации тех исследовательских приемов, которые считаются характерными для естествознания. Гносеологический же смысл исчисления корреляций заключается в том, что с их помощью психология пытается нащупать те самые общие законы, которых ей остро недостает, основываясь на имплицитном допущении о том, что корреляции, указующие на точечные причинно-следственные зависимости, по мере их накопления сольются в эти законы.

Подобное ожидание утопично. И дело даже не в том, что за корреляциями могут стоять всевозможные артефакты, а не истинные причинно-следственные связи, и не то, что, как подсчитал У. Торнгейт, в психологическом исследовании практически невозможно учесть более шести линий влияния на изучаемый объект (Thorngate, 1976), а в том, что выявленных корреляций как единичных линий влияния всегда будет недостаточно для того, чтобы они слились в общую связь. На любое событие влияет практически неограниченное количество факторов, и для выявления общих закономерностей необходим не их перебор, а прямо противоположное - абстрагирование от всех связей, кроме одной, т. е. тот самый прием, который в естественных науках известен как идеализация.

Здесь можно предложить читателю провести мысленный эксперимент, представив себе, что произошло бы, если бы, к примеру, Ньютон попытался открыть закон всемирного тяготения принятым в психологии способом - путем исчисления корреляций. "Реальные яблоки никоим образом не являются ньютоновскими. Они обычно падают, когда дует ветер", - справедливо констатирует К. Поппер (Эволюционная эпистемология …, 2000, с. 192). К этому можно добавить - и тогда, когда кто-то трясет яблоню. Именно эти два фактора, наверняка, оказались бы наиболее значительно коррелирующими с падением яблок, и Ньютону пришлось бы объяснить это явление силой ветра и силой человека, а не силой земного притяжения. А если бы и другие физики действовали таким же образом, человечество вообще не открыло бы закон всемирного тяготения[82].

Примерно такой же результат дают и другие позитивистские ритуалы, попытки соблюдения которых и порождают "позитивистское перенапряжение" психологии. Это "перенапряжение", правда, несколько ослабляется "теневой методологией", явившейся естественной реакцией на недостижимость позитививистских стандартов. Основные проявления "теневой методологии" - традиции формулировать гипотезы post factum, когда исследование уже проведено; выводить их из полученных данных, а не из теорий; отбирать лишь "удобные" эмпирические данные и т. п. - хорошо известны любому психологу. Они и в самом деле облегчают ему жизнь, делая позитивистские императивы, как и большинство норм науки, описанных Р. Мертоном (Merton, 1973), знаемыми, но несобладаемыми, на практике оборачивающимися своими антиподами - антинормами (Mitroff, 1974). Тем не менее "позитивистское перенапряжение" психологии даже в условиях его амортизации "теневой методологией" непосильно для нее, а разочарование в позитивизме проецируется на рационализм в целом, постепенно делая ее мало похожей не только на "благополучную", но и вообще на рационалистическую науку, сближая с ее, казалось бы, давно побежденной, но неожиданно воспрявшей соперницей - с паранаукой. И не случайно в современном массовом сознании психология теснейшим образом ассоциирована с парапсихологией, парапсихологи же обычно являются по совместительству магистрами белой или черной магии.

2. Методологические "комплексы" психологии

В основе кризисного самосознания психологии, которое подтолкнуло ее на позитивистский путь развития, лежит сравнение с "благополучными" (но не в современной России) естественными науками, как правило, имеющее результатом "комплекс" непохожести на них и прочие методологические "комплексы". Подобный продукт сравнения создается, во-первых, неадекватным образом естественных наук, во-вторых, неоправданно уничижительным образом самой психологии.

Неадекватный - порожденный позитивизмом - образ естественной науки выглядит архаично и разрушен с двух сторон - со стороны философской методологии науки и со стороны социологии науки, к которым можно добавить и третьего "разрушителя" - психологию науки (См.: Аллахвердян и др., 1998), продемонстрировавшую, что образ ученого, предполагаемый позитивистскими мифами о науке, является "сказочным", а то и вообще "карикатурным". Но в связи с методологическими "комплексами" психологии важно даже не то, что в естествознании существует практически все то, что она воспринимает как свои личные недостатки (факты "создаются" теориями и подгоняются под них; любая теория получает эмпирические подтверждения; теории "спасают" себя с помощью различных Ad hock - построений; познание начинается отнюдь не с эмпирического опыта и вообще от него мало зависимо и т. д.), а ряд ее более принципиальных качеств.

Основные различия между психологий и естественными науками обычно видятся, во-первых, в хаотичном состоянии психологического знания - в его неупорядоченности, некумулятивности и др., во-вторых, в различии систем объяснения, в-третьих, в дефиците практических возможностей психологии, в-четвертых, в недостатке ее прогностических возможностей, т. е. в сферах проявления основных функций науки,[83] а все прочие различия производны от этих четырех.

Принято считать, что естественные науки выявляют общие законы, и именно поэтому выстраиваемое ими знание - стройное и упорядоченное, в то время как психология лишь накапливает артефакты или, в лучшем случае, занимается систематизацией нашего феноменологического опыта, а эта систематизация весьма далека от собственно научного знания. Соответственно, главное различие систем объяснения видится в том, что если в естественных науках преобладают объяснения подведением под общий закон, то в психологии, как и в других социогуманитарных науках - либо телеологические объяснения, либо - объяснения путем перечисления разнообразных влияющих на объясняемое событие факторов и его антецедентов, т. е. событий, предшествовавших ему во времени, а это перечисление всегда неполно, поскольку все повлиявшие на него факторы неисчерпаемы, цепь же предшествовавших событий может быть разворачиваема до бесконечности.

Но, во-первых, как показал финский логик Ю. фон Вригдт, любое телеологическое объяснение всегда может быть переведено в каузальную форму. Так, даже с помощью простой переформулировки вопроса, на который отвечает объяснение, можно изгнать из него "дух телеологии" (Вригдт, 1986, с. 185), заставив звучать не телеологически ("для того, чтобы"), а каузально ("потому, что"). Наиболее типичны в этом плане генетические объяснения, демонстрирующие, как целесообразные типы поведения (телеологическое объяснение) формируются исторически (каузальное объяснение), а их наиболее характерным примером служит теория Дарвина. Во-вторых, любое психологическое объяснение может быть переформулировано в объяснение через законы, а любое психологическое явление подведено под них. Так, неспособность типового человека сразу же запомнить, скажем, десять единиц информации объясняется тем, что объем непосредственной памяти выражается небезызвестной формулой 5 ± 2, а такое более "социальное" явление, как стремление человека побольше заработать может быть объяснено на основе закона "все люди стремятся к максимизации своих выигрышей", являющегося одним из базовых постулатов теория справедливости (Equity theory, 1978). В недавно вышедшей книге В. М. Аллахвердова (Аллахвердов, 2000) предпринята вполне удачная попытка представить всю ядерную часть психологического знания в виде системы законов, примеры которых стоит еще раз привести.

* Механизм сознания, столкнувшись с противоречивой информацией, начинает свою работу с того, что пытается исказить эту информацию или вообще удалить ее с поверхности сознания (закон Фрейда-Фестингера).

* Сохранение осознаваемого обеспечивается только путем его изменения (закон Джеймса).

* Зона неразличения дифференциального признака сама является дифференциальным признаком, т. е. зависит от других признаков, испольуемых в опыте (закон Бардина).

* Чем менее вероятен предъявленный ститмул или требуемая реакция, тем больше времени над этой ситуацией работает сознание (закон Хика).

* Любой конкретный стимул (объект) всегда появляется в поверхностном содержании сознания в качестве некоего класса стимулов (объектов), при этом класс не может состоять из одного члена (закон классификации).[84]

Конечно, может создаться впечатление, что подобные законы - "не настоящие", "не те", т. е. малопохожи на законы, которые раскрывает естествознание и на которые, соответственно, опирается естественнонаучное объяснение. Можно вычленить три вида различий между соответствующими видами законов. Во-первых, законы, которые выявляет психология, кажутся слишком тривиальными (например: все люди стремятся к максимизации своих выигрышей) и поэтому вообще не заслуживающими этого громкого имени. Во-вторых, любой психологический феномен практически невозможно объяснить подведением под какой-либо один общий закон, а, как правило, приходится прибегать к их комбинации. В-третьих, те законы, о которых идет речь в психологии и в других социогуманитарных науках, довольно расплывчаты, всегда допускают исключения, действуют лишь при определенных условиях и в ограниченном диапазоне, что придает им "мягкую" форму. Если представить себе нечто подобное в естественных науках, то их законы формулировались бы примерно так: С = 300000 км/с ± 50000 км/с - как в случае закона, выражающего объем непосредственной памяти.

Первое различие во многом производно от особенностей нашего восприятия. Представим себе фантастическую ситуацию: некую цивилизацию, где мыслящими "единицами" являются не люди, а, скажем, атомы. Наверное, законы атомной физики они воспринимали бы как тривиальное описание банальной для них реальности. Нашему же интеллекту соразмерна не атомная, а психическая реальность, и поэтому мы просто не замечаем многих психологических закономерностей, воспринимая их как тривиальности.

Для того, чтобы проиллюстрировать, что это - именно законы и очень важные, представим себе обратную ситуацию: на нашу планету высадились существа, ничего не знающие о нас. Любое обобщение нашего повседневного опыта, например, то, что мы стремимся к максимизации своих выигрышей и не любим проигрывать, наверняка, прозвучало бы для них как важный закон, заключающий в себе ценную информацию о человечестве.

Помимо таких закономерностей, погруженных в наш обыденный опыт - традиционно главную опору, но одновременно и главную опасность научной психологии (см., например: Heider, 1958) - и поэтому незаметных, существует немало законов, которые были открыты именно наукой, но при обстоятельствах, исказивших их дисциплинарную принадлежность. Так, открытия того, что субстратом нашей психики является головной мозг, а не сердце или селезенка, или что психические процессы реализуются посредством электро-химических превращений, ничуть не менее важны, чем открытие закона всемирного тяготения. Но психологи не придают им значения - возможно, потому, что они были сделаны представителями других наук.

Что касается второго и третьего различий между системами психологического и естественнонаучного, точнее, физического объяснения, то они сязаны с общей иерархией систем познания. Все существующие науки можно выстроить вдоль континуума, в основании которого находятся дисциплины, изучающие наиболее простые объекты: атомы, электроны и т. п., в его срединной части - науки, изучающие объекты средней сложности: молекулы, низшие животные, в верхней части - дисциплины, объекты которых наиболее сложны и имеют высокую, а иногда и практически неограниченную, степень свободы: человек и общество. Вдоль этого континуума, помимо сложности изучаемых объектов, нарастают также степень их свободы и индивидуальная изменчивость, т. е. мера отклонения от родового архетипа (Рис. 2).

Рис. 2. Континуум наук