Изменение смысла войны

Первая мировая война началась в августе 1914 года как европейская государственная война старого сти­ля. Воюющие державы рассматривали друг друга как равноправные суверенные государства, которые вза­имно признают друг друга в этом качестве и считают друг друга justi hostes в смысле jus publicum Europaeum. Агрессия еще не стала юридической ка­тегорией тогдашнего международного права. В нача­ле войны последовало ее формальное объявление, что соответствовало 3-му Гаагскому соглашению 1907 года и представляло собой предварительное, од­нозначное и мотивированное возвещение о начале войны. Таким образом, объявление войны не было актом агрессии в отягчающем или дискриминирую­щем смысле, но, напротив, представляло собой кор­ректное действие и выражение войны в той форме, развитие которой уже было нами прослежено (см. выше). Такая форма объявления войны была вызвана потребностью в юридической форме и основывалась на идее, что существуют лишь война и мир, а третье­го не дано. Tertium non datur.¹ В интересах воюющих и нейтральных сторон объявление войны должно было провести четкую грань между двумя различны­ми международно-правовыми состояниями и исклю­чить такое промежуточное состояние, которое сего­дня известно как холодная война.

' Третьего не дано {лат).

Но уже очень скоро обнаружились зачатки некоего изменения смысла войны. Так, со ссылкой на нару­шение бельгийского нейтралитета и с целью отказать германским оккупантам, войска которых в течение четырех лет занимали большую часть бельгийской территории, в международно-правовом статусе воен­ного оккупанта бельгийской стороной было выдви­нуто различение справедливой и несправедливой войны.' Однако прежде всего здесь следует назвать мирные договоры, положившие конец Первой миро­вой войне, поскольку именно в них содержался це­лый ряд особенностей, в которых обнаруживаются уже решающие признаки изменения смысла войны. В особенности нас должен заинтересовать Версаль­ский договор, в котором мы можем выделить не­сколько таких признаков, потому что здесь речь идет еще о чисто европейской конструкции. По той же самой причине особого внимания заслуживает так называемый Женевский протокол от 2 октября 1924 года, поскольку и в его заключении ведущую роль играли европейские державы.

а) Версальский договор 1919 года

В двух статьях Версальского договора мы можем обнаружить важнейшие признаки нового, не соответ­ствующего прежнему европейскому международному праву понятия войны: в статье 227, предъявляющей

¹ Ш. де Висшер говорит в своем докладе «De la belligerence dans ses rapports avec la violation de neutrality» (Grotius Society II. P. 102), прочитанном 28 июля 1916 года: Cette egalite juridique, qui existe entre belligerants ordinaires dans le cas de guerre rdguliere, se trouve exclue ici en raison du caractere injuste de l'agression [Это правовое равенство, в каком по отношению друг к другу находятся воюющие стороны в случае обычной войны, здесь исключается по причине несправедливого харак­тера агрессии].

обвинение бывшему кайзеру Вильгельму II, и в ста­тье 231, так называемой статье о военной вине. Объ­ектом позитивной договорной регламентации обеих статей является лишь Первая мировая война 1914-1918 годов. Но их следует рассматривать как симптом изменения международно-правового пони­мания войны, или даже как некий прецедент. Наряду с 227-й статьей мы хотели бы, основываясь на исто­рии ее появления на свет, обратиться для сравнения также и к статье 228, хотя в этой статье говорится о военных преступлениях исключительно в старом смысле, тогда как предметом 227-й статьи является уже новый тип войны, который сам как таковой представляет собой преступление.

Сегодня выражение «военные преступления» ис­пользуют применительно ко множеству ситуаций, ко­торые не только внешне и в каких-то деталях отлича­ются друг от друга, но и различны по своей правовой структуре. Эти различия носят отнюдь не только тео­ретический характер. Они тотчас обретают величай­шее практическое значение, как только речь заходит о проведении и форме юридического процесса. Тогда правовые различия этих ситуаций становятся зна­чимыми во всех важных пунктах как в мате­риально-правовых (каков состав преступления? кто преступник? кто соучастники, пособники, в чьих ин­тересах он действовали?), так и в процессуальных во­просах (кто обвинитель? кто обвиняемый? кто пред­ставляет процессуальные стороны? кто является судьей и составляет суд, чьим именем выносится приговор?).

аа) Военное преступление в старом смысле (статья 228 Версальского договора)

Война между суверенными, признающими друг Друга и осуществляющими jus belli государствами не может быть преступлением, и меньше всего преступ-

лением в смысле уголовно наказуемого деяния. Пока признается понятие Justus hostis, межгосударственная война не содержит в себе ничего преступного. На этой стадии выражение «военное преступление» не может использоваться как непосредственная характе­ристика самой войны. Поэтому оно подразумевает нечто иное по своей сущности, чем то понятие тако­го преступления, как война, которое возникло лишь вследствие изменения смысла войны. Согласно клас­сическому европейскому международному праву под военными преступлениями понимаются определен­ные действия, совершаемые главным образом воен­нослужащими вооруженных сил воюющего государ­ства во время войны. Они представляют собой нарушение так называемого у'г«in belli,¹ действующего на войне права; к таковым относится нарушение Га­агских соглашений, устанавливавших порядок сухо­путной войны, нарушение норм морского военного права и права, регулирующего обращение с военно­пленными. Эти нормы предполагают, что война есть нечто дозволенное и в равной степени законное для обеих воюющих сторон. Но если запрещается и ста­новится преступлением сама война как таковая, то и эти нормы должны быть в корне изменены.

Отграничение этих военных преступлений старого типа не представляет никакого принципиального за­труднения, ибо их специфика совершенно очевидна. Когда до 1914 года говорилось о war crimes,² то подра­зумевался именно этот вид правонарушений. Он уже давно известен и описан и в уголовных законах, и в армейских инструкциях воюющих государств, и в ме­ждународно-правовой литературе, причем как с точки зрения его состава, так и с точки зрения его правовых

¹ Право, регулирующее поведение противников во время
войны; законы войны (лат).

² Военные преступления (англ.).

последствий: репрессалий, государственных обяза­тельств по возмещению ущерба, уголовной ответст­венности преступника по отношению как к собствен­ному, так и к неприятельскому государству. Часто обсуждалось также и значение военного приказа как оправдывающего или смягчающего обстоятельства.' В статьях Версальского договора с 228-й по 230-ю (что соответствует 173-й статье Сен-Жерменского до­говора и договорам, заключенным в других париж­ских предместьях) рассматривается этот вид военных преступлений, понимаемых как нарушение jus in bello. Но правило, установленное этими мирными до­говорами, содержало одно важное новшество по сравнению с общепризнанным международным пра­вом, как оно выглядело до 1914 года, а именно: побе­жденное государство обязывалось выдавать непри­ятельскому государству собственных граждан, совершивших военные преступления. Это было серь­езнейшим, принципиальным изменением, затраги­вающим древнейший правовой институт, амнистию. До этого времени, до 1918 года, амнистия считалась чем-то имманентным мирному договору, вне зависи­мости от того, была ли она предметом конкретного соглашения или негласно принимаемым следствием самой сущности мира, заключаемого между взаимно признающими друг друга партнерами.² Теперь же она

¹ Типичным примером обсуждения этого вопроса является
представляющая собой снабженное библиографией учебное
пособие книга Йозефа Л. Кунца «Военное право и право на
нейтралитет» (Josef L. Kuntz, Kriegsrecht und Neutralitatsrecht.
Wien, 1935. S. 35 ff.); большей монографической глубиной от­
личается сочинение Альфреда Фердросса «Противоречащие
международному праву военные действия и требование нака­
зания для государства» (Alfred Verdross. Die volkerrechtswidrige
Kriegshandlung und der Strafanspruch der Staateb. Berlin, 1920).

² Ж Е. Hall. International Law. 8. Aufl. Herausgegeben von
Pearce Higgins. Oxford, 1924. S. 677; Oppenheim-Lauterpacht.
International Law. 6. Aufl. 1940. S. 476 (Версаль упоминается в

уничтожалась и заменялась дискриминацией побеж денного. Изменение смысла несомненно. Одна* следует учитывать, что несмотря на это бросающ_еер° в глаза отличие от прежних международно-правовыу принципов, в 228-й и следующих статьях сохраняется договорная основа выдачи собственных граждан Принцип nullum crimen sine lege' также был сохра­нен, причем как в отношении состава этих правона­рушений (acts in violation of the laws and customs of war²), так и относительно наказания и уровня его тя­жести (punishments laid by law³).⁴

bb) Вильгельм II как военный преступник

Направленная против бывшего германского им­ператора Вильгельма II статья 227 части VII Вер­сальского договора озаглавлена «Penalties»¹'. Само название статьи уже содержит недвусмысленную ква­лификацию рассматриваемых в ней действий как подлежащих наказанию. Их криминальный характер заранее предполагается.

В качестве обвинителей выступают все союзные и объединившиеся державы, а не только пять главных держав. Но ничего не говорится о том, являются ли они таковыми каждая в отдельности или же все вме-

качестве ярко выраженного исключения); Bonfils-Fauchille-
§ 1700; статья «Амнистия» А. фон Фердросса (A. von Verdross
Amnestie // Strupps Worterbuch des Volkerrechts. I. S. 34),
Grotius, de jure belli ac pacis. III. 20, § 17.,

¹ Нет преступления без предусматривающего его закона (лапч-

² Действия, нарушающие законы и обычаи войны (англ.)

³ Наказания, предписываемые законом (англ.).

⁴ Дальнейших ход наказания немецких военных преступи
ков времен Первой мировой войны, в частности состоявш
ся позднее процесс, проведенный Германским имперским
дом в Лейпциге, многократно описывался, и мы ^м
предположить, что он достаточно известен.

⁵ Наказания (англ.).

U

сте. Основываясь на мирном договоре, они предъявля­ют бывшему кайзеру публичное обвинение. Он — единственный обвиняемый и в качестве такового назван по имени: бывший германский император Вильгельм II Гогенцоллерн. Кайзер оставался единст­венным обвиняемым в этом международном преступ­лении нового типа даже после того, как рейхсканцлер Бетман-Гольвег в 1919 году публично заявил, что он берет на себя всю ответственность за все официаль­ные действия кайзера, имевшие место в период его канцлерства (с 1914 по 1917 год). Ни один из обвини­телей не принял во внимание это заявление конститу­ционно ответственного рейхсканцлера. Обвинение в военном преступлении нового типа по-прежнему ог­раничилось персоной главы государства.

В качестве состава преступления, по поводу кото­рого выдвигается обвинение, рассматривается «тяже­лейшее нарушение международных норм морали и святости договоров», supreme offence against international morality and sanctity of treaties. Но, кроме того, в 3-м абзаце 227 статьи содержится прямая ди­ректива суду: он должен руководствоваться высшими соображениями международной политики, by the highest motives of international policy, причем сказано именно international policy, а не international law, по­скольку авторы статьи отдают себе полный отчет в том, что прежнему law неведомо новое преступление. Далее, суд должен соблюдать торжественные обяза­тельства, содержащиеся в международных соглаше­ниях (undertakings). Суд состоит из пяти судей; каж­дая из пяти главных союзных и ассоциированных Держав, которые, однако, не обозначаются здесь как главные державы, а названы по отдельности, выстав­ляет по одному судье.

Относительно самого процесса в этом мирном до­говоре сказано, что обвиняемому обеспечиваются су­щественные гарантии его права на защиту: assuring him the guarantees essential to the right of defence. От­носительно наказания говорится, что суд определит

такое наказание, которое сочтет подобающим-punishment which it considers should be imposed ^^e

Тогда, в 1919 году, критика и выявление несост тельности этой 227-статьи не представляли собой кой-то особенно трудной задачи ни с точки зпе ^Ка~ прежнего европейского международного права ^НИЯ с точки зрения права уголовного. Международр^НИ юрисдикция одного государства над другим признан¹ ным государством или над признанным главой другого государства была неизвестна европейском^ международному праву. Par in parem non habet juris-dictionem. Согласно господствовавшей точке зрения единственным правовым субъектом международного права, в том числе и при международно-правовом преступлении, являлось лишь государство как тако­вое. Таким образом, международно-правовое престу­пление отнюдь не представляло собой преступления в уголовном смысле по образцу внутригосударствен­ного уголовного права. Война со всей определенно­стью понималась как отношения одного государства с другим государством, а не как отношения между индивидами или группами. В соответствии с принци­пами международного права она велась не отдельны­ми людьми, в том числе и не лично главой государст­ва, а государством как таковым. Враг представлял собой Justus hostis, т. е. отнюдь не рассматривался как преступник. Что же касается состава нового преступ­ления, то статья 227 оставляла его в высшей степени неопределенным. Директивы, адресованные судьям, имели отношение к морали и политике, но никак н к праву. Наказание было столь же неопределенным было целиком отдано на усмотрение судей. Ьь ясно, что суд в любом случае вынесет какое-то на зание, так что само обвинение уже ^пР^елоп^^е_поепа решение судей. Принцип nullum crimen, ⁿi! L_upn sine lege' был очевидным образом нарушен. Ьлаг

' Нет ни преступления, ни наказания без предусма v щего его закона {лат.).

ю-

тому, что при столь неопределенном составе преступ­ления и столь неопределенном наказании, грозившем обвиняемому, обвинение было выдвинуто против со­вершенно определенного лица, Вильгельма II, 227-я статья заслужила ко всему прочему дурную славу слишком персонифицированной, чрезвычайной пра­вовой нормы.

Этим и объясняется то, что эта первая попытка превратить агрессивную европейскую войну в между­народно-правовое уголовное преступление не оказала сколь-нибудь серьезного влияния на правосознание европейских народов и правительств. Общественное мнение европейских народов очень быстро забыло все то, что было связано с этой попыткой привлечь к суду Вильгельма II, бывшего германского императо­ра, за международные преступления. Уже в 1920 году английское и французское правительство практиче­ски отказалось от этой затеи.

Вильгельм II с ноября 1918 года находился в ней­тральном государстве, Голландии. Голландское пра­вительство отклонило направленное ему английским и французским правительством требование о его вы­даче, аргументировав свой отказ тем, что это не до­пустимо в соответствии с международно-правовыми принципами классического jus publicum Europaeum. Оба вышеназванных правительства более не настаи­вали выдаче. В результате, по крайней мере в Европе, распространилось убеждение, что предпринятая по­средством 227-й статьи первая попытка утвердить не­кий новый тип военного преступления не только ос­талась безуспешной, но даже стала чем-то таким, что можно рассматривать в качестве прецедента, обла­дающего противоположным значением.

Иначе обстояло дело с общественным мнением в Соединенных Штатах Америки. На совещаниях, про­ходивших в рамках Парижских конференций, имен­но американская делегация решительно настаивала на признании агрессивной войны противоправным

'■< K,ip\ Шмигг

деянием. Правда, подобные высказывания находи лись в явном противоречии со столь же решительны ми высказываниями американских делегатов, в кото рых подчеркивалось, что война в соответствии с существующим международным правом отнюдь не является каким-то непозволительным действием, не есть illegal act} Путаница становилась тем большей оттого, что различные правовые аспекты — наказа­ние Вильгельма II, наказание за нарушение военного права и проблема репараций — давали повод к тому чтобы говорить о военных преступниках в некоем всеобщем смысле. Отметим, что ниже (под рубри­кой ее) мы еще сделаем несколько замечаний по по­воду 231-й статьи, в которой речь идет о проблеме виновности в развязывании войны.

В этом отношении интерес представляют прежде всего высказывания, звучавшие на заседаниях Commission des responsabilites des auteurs de la guerre.² Эта комиссия рассматривала как 227-ю статью, т. е. вопрос о наказании Вильгельма II, так и статью 228, т. е. вопрос о наказании за военные преступления в рассмотренном нами выше старом смысле. Ссылаясь на эти последние, американские делегаты во главе с Лансингом со всей определенностью объявили анг­лийским и французским представителям, что недо­пустимо наряду с наказанием за нарушение законов войны говорить еще и о наказании за нарушение за­конов человечности. В качестве прецедента они ссы­лались на дело Генри Вирца 1865 года. Этот случай представлял собой военно-судебный процесс, кото­рый проводился по окончании гражданской войны 1861-1865 годов военно-юридической комиссией в Вашингтоне против офицера-южанина, бывшего ко­мендантом лагеря военнопленных, и завершился

¹ Незаконный акт (англ.). _в

² Комиссия по определению ответственности зачинш^и
войны (фр-)-

Wf^

ноябре 1865 года вынесением ему смертного приго­вора, приведенного впоследствии в исполнение. Аме­риканские делегаты подчеркивали, что в отношении таких военных преступлений, т. е. в отношении нару­шения jus in bello и наказания за него, принцип nullum crimen sine lege должен быть неколебим. В ка­честве американского прецедента они упомянули также случай Хадсона 1812 года, в ходе рассмотрения которого было установлено, что прежде чем в отно­шении какого-либо деяния будет позволительно вы­нести приговор, это деяние законодательной властью Союза должно быть признано преступлением и дей­ствием, заслуживающим уголовного наказания, и что ко всему прочему законодательная власть должна на­значить компетентный суд. Пока речь шла о военных преступлениях в старом смысле, американские деле­гаты отвергали новое понятие преступления против человечности. «Американским делегатам, — говорит­ся в заявлении, принятом на одном из эти совеща­ний, — не известен никакой писаный международ­ный закон и никакой государственный договор, который рассматривал бы нарушение законов и обы­чаев войны как международное преступление, заслу­живающее уголовного наказания и требующее назна­чения компетентного суда». И далее:

Как неоднократно отмечали американские делегаты, война всегда была и до сих пор остается бесчеловечным по своей сути явлением. Но действия, соответствующие законам и обычаям войны, несмотря на ее бесчеловеч­ность, не подлежат судебному преследованию. Суд руко­водствуется лишь действующим правом, применяет лишь его, а преступления против морали и действия, противоречащие принципам человечности, оставляет Высшему Судии. Американские делегаты твердо придер­живаются мнения, что план создания международного Уголовного суда не заслуживает внимания; для этого не существует прецедентов и это не соответствует обычаям народов.

Эти заявления in concrete) относятся не к 227-й, а к 228-й статье, а следовательно, применимы не к во­просу об агрессивной войне как таковой, а к воен­ным преступлениям в старом смысле. Что же касает­ся 227-й статьи, то именно американские делегаты требовали наказания глав государств и именно за аг­рессивную войну как моральное преступление про­тив человечности. Господствовавшая в commission des responsabilites des auteurs de la guerre типично амери­канская точка зрения основывается на одном месте в проекте решения комиссии от 12 марта 1919 года, в котором война, начавшаяся в августе 1914 года, ха­рактеризуется как несправедливая и агрессивная вой­на.¹ За ним следует длинный пассаж, посвященный ответственности глав государств, который мы ввиду его значения процитируем полностью:

Главы центральных держав, вдохновляемые желанием завладеть землей и суверенными правами других держав, вступили в захватническую войну, войну, своим разма­хом, масштабами не вызванного необходимостью унич­тожения человеческой жизни и собственности, своей

¹ Le droit moral de faire la guerre existe seulement lorqu'il у а necessity imperieuse d'employer la force pour la protection de la vie nationale, le maintien du droit national ou la defence de la liberie et de I'humanite. La guerre inspiree par tout autre motif est arbitraire. inutile et s'accomplie en violation de la morale et de la justice internationale. Elle ne peut etre justifee. Jugde d'apres ce cntermm, la guerre commencee en 1914 etait injuste et inadmissible. Ce fut une guerre d'agression [Моральное право вести войну существу­ет только тогда, когда когда есть настоятельная необходимость в применении силы для поддержания жизни народа, для охра­нения его прав или для защиты свободы и гуманности. Война, вдохновленная какими бы то ни было иными мотивами, без­законна и бесполезна, она ведется с нарушениями морали и международного права. Ее ничем нельзя оправдать. Если ис­пользовать такие критерии, то война, начатая в 1914 г., была несправедливой и недопустимой. Это была агрессивная вой­на].

i

безжалостной жестокостью и принесенными ею невыно­симыми страданиями превзошедшую все войны совре­менной эпохи. Доказательства этого морального преступ­ления против человечества убедительны и обоснованны. Придерживаясь принципов права, неразрывно связанного с чувством справедливости, нации, столь жестоко постра­давшие, не обладают властью, которая позволила бы им подобающим образом покарать виновных посредством за­кона. Но инициаторы этой постыдной войны не должны войти в историю неотмеченными позорным клеймом. Поэтому они должны предстать перед судом мирового об­щественного мнения и выслушать приговор, который че­ловечество вынесет организаторам величайшего преступ­ления против всего мира.

В таких заявлениях, вне всякого сомнения, при­сутствует сознательный отход от прежнего междуна­родно-правового понимания войны. Основная идея межгосударственного европейского права, учение о Justus hostis, сдается в архив. Однако речь здесь идет еще не о полном и всеобщем превращении агрессив­ной войны в уголовное преступление, а лишь о мо­ральном преступлении против человечества, совер­шенном только главами государств центральных держав и никем иным. Кроме того, для того чтобы судить о том, могли ли такие решения приобрести значение прецедента, необходимо иметь в виду, что подобные заявления Джеймса Брауна Скотта и Лан­синга были высказаны на закрытых заседаниях и из­начально не предназначались для печати и что такие высказывания находились в противоречии с мнением Других американских делегатов (например, с приво­димым нами ниже высказыванием Джона Фостера Даллеса), которые категорически настаивали на со­хранении старого понятия войны. Но прежде всего Для того, чтобы какое-либо решение обрело значение прецедента, оно должно войти в окончательную ре­дакцию вступившего в силу мирного договора. А в этом отношении дело обстояло таким образом, что

именно эту VII часть Версальского договора, посвя­щенную penalties, Соединенные Штаты отказались включить в окончательную редакцию.

Как известно, Соединенные Штаты Америки не ратифицировали Версальский договор, заключив с Германией особый мирный договор от 25 августа 1921 года. В статье II этого договора отдельно пере­числены те части Версальского договора, в которых Соединенные Штаты вытребовали для себя особые права и привилегии (например, части V, VI, VIII, IX и т. д.). Среди них отсутствует часть VII, т. е. именно та часть, в которой находятся главы 227 и 228, посвя­щенные вопросу о военных преступлениях. Соеди­ненные Штаты и Германия совершенно сознательно не сделали эту часть предметом своих международ­но-правовых отношений. Тем самым для Германии был полностью снят вопрос о прецеденте, которым в ином случае могли бы стать высказывания амери­канских делегатов на заседаниях Commission des responsabilites des auteurs de la guerre.

Разумеется, мы не должны забывать и о том, что в общественном мнении Соединенных Штатов была весьма широко представлена и прямо противополож­ная точка зрения на эту проблему. Солидный амери­канский еженедельник «The literary digest»' провел в 1920 году опрос среди американских судей с целью выяснить их отношение к вопросу об уголовном про­цессе против Вильгельма II. Из 328 респондентов 106 требовали смертной казни, 137 высказались за изгна­ние, 58 — за лишение свободы или иное наказание и лишь 27 были против его осуждения. Противополож­ности официальной позиции, с одной стороны, и об­щественного мнения — с другой, нельзя не заметить. Какое значение, с учетом положения nullum crimen sine lege, имеет такая противоположность для между­народно-правовых преступлений, совершенных во

¹ Литературный сборник (англ.).

время Второй мировой войны, это отдельный само­стоятельный вопрос, который мы здесь должны оста­вить открытым.

ее) Статья Версальского договора о виновности в развязывании войны

Эта статья под номером 231 озаглавлена не «Penalties», a «.Reparations» и поэтому в большей степени определяется экономическими, а не уголов­но-правовыми соображениями. Речь в ней идет о фи­нансовых и экономических требованиях победите­лей, которые представляют собой не требования возмещения военных расходов в старом стиле, а тре­бования возмещения нанесенного ущерба, т. е. пра­вовые требования, вытекающие из правовой ответст­венности побежденного. У нас нет необходимости подробно рассматривать всю проблему виновности в развязывании войны в целом, поскольку она, как из­вестно, рассматривалась в огромном множестве пуб­ликаций самого различного рода. Эти рассмотрения посвящены главным образом вопросу о том, вели ли центральные державы — как это утверждала Антанта в своей ноте еще от 10 января 1917 года — несправед­ливую войну и потому без каких-либо ограничений ответственны за весь нанесенный войной ущерб, или же правовое основание требования репараций состо­ит в том, что Германия осенью 1918 года приняла программу Вильсона, и в частности ноту Лансинга от 5 ноября 1918 года, и лишь в соответствии с этой но­той взяла на себя репарационные обязательства. Французские делегаты исходили по преимуществу из гражданско-правовых конструкций. Например, они Указывали на § 823 Германского гражданского уложе­ния, который обосновывает обязательство возмеще­ния ущерба, возникшего в результате недопустимых Действий. Один итальянец обосновывал ответствен-

ность Германии за своих союзников ссылкой на § 830 Германского гражданского уложения как ответствен­ность за организацию societas sceleris.¹ Все это — при­меры конструкций, в основании которых лежит одна и та же, представленная в самых различных вариаци­ях идея о том, что Германия вела несправедливую и агрессивную войну. Но нельзя сказать, что при этом подразумевалось превращение агрессивной войны в некое international crime в смысле уголовного преступ­ления. Упрек, что центральные державы в целом вели агрессивную войну, служил тому, чтобы увеличить объем репараций и иметь возможность отвергнуть любые ограничения, например на возмещение вреда, нанесенного нарушением нейтралитета Бельгии, или на возмещение ущерба гражданскому населению.

На заседаниях, на которых была разработана 231-я статья, именно американский представитель Джон Фостер Даллес подчеркивал, что в соответствии с действующим международным правом война как та­ковая вообще не может считаться незаконным дейст­вием. Здесь еще ощутимо европейское правовое по­нятие Justus hostis.² Сам президент Вильсон был

¹ Преступное сообщество (лат.).

² Reparation would not be due for all damage caused by the war
unless the war in its totality were an illegal act. This is by no means a
conclusion which can be assumed in view of the fact that inter­
national law (see in particular the Hague Conventions) recognizes
the right of a nation, in the absence of a treaty engagement to the
contrary, to declare and prosecute, in certain defined ways, war
against an other nation.

Further in the conditions of peace laid down in his address to Congress of January the eight 1918 the President declared that the invaded territories must be restored as well evacuated and freed. The Allied Governments feel that no doubt ought to be allowed to exist as to what this provision implies. By it they understand that compensation will be made by Germany for all damage done to the civilian population of the Allied and their property by the aggression of Germany by land, by sea, and from the air. [Репарации небыли бы обязательны для возмещения всякого причиненного вой-

ппиверженцем учения о справедливой войне. Но пра­вовые выводы, которые он из него извлекал, не были столь однозначными. Даже в вопросе о моральной вине и ответственности за войну его точка зрения от­нюдь не была просто уголовно-правовой. Так, в сво­ей речи от 26 октября 1916 года он заявил:

Война была вызвана не каким-нибудь отдельным фак­том, но в конечном счете тяжкая вина за войну лежит на всей европейской системе с ее союзами и коалициями, на запутанной сети интриг и шпионажа, в которую попала вся без исключения семья народов.

Связь между агрессивной войной и репарацион­ными обязательствами не только обсуждалась на за­седаниях различных комиссий, но и стала предметом состоявшегося в мае 1919 года обмена письменными нотами между германской делегацией в Версале и со­юзными правительствами. В своей ноте германская делегация протестовала против обвинений в том, что Германия была единственным инициатором войны, и ссылалась на то, что немецкие репарационные обяза­тельства основываются на принятии ноты Лансинга от 5 ноября 1918 года. В ответной ноте союзников подчеркивалось, что в указанной ноте Лансинга со­держится слово aggression и, приняв эту ноту, Герма­ния тем самым признала responsabilite ' за мировую войну. Действительно, слово aggression присутствует в ноте Лансинга.

ной ущерба, если бы война во всей своей полноте не представ­ляла бы собой незаконный акт. Такой вывод ни в коем случае нельзя сделать на основании того факта, что международное ^пР^аво (см., в частности, Гаагские конвенции) признает право _в^ДКой нации, при отсутствии закрепленных в договоре проти­воположных обязательств, объявлять и вести посредством гой°^Г° ^{определенны}х методов, войну против какой-либо дру_

Ответственность (фр.).

По поводу этой ноты, как и по поводу многочис­ленных обвинений, звучавших при обсуждении про­блемы репарационных обязательств, напрашивается вопрос: является ли высказываемая в них позиция выражением радикального изменения в понимании смысла войны? Произошел ли уже переход от по­литического понятия войны европейского межго­сударственного международного права к дискрими­нирующему, т. е. рассматривающему войну как спра­ведливую для одной стороны и несправедливую для другой, понятию войны? И может ли слово aggression рассматриваться в этой связи как прецедент для окончательного превращения агрессивной войны в уголовное преступление? Когда говорят о виновности Германии и усматривают эту вину в агрессии, то в общем и целом вполне возможно, что при этом име­ется в виду также и уголовная вина, соответствующая составу преступления в самом что ни на есть крими­нальном смысле слова. Но в данном конкретном слу­чае вопрос стоял лишь о репарациях, т. е. об эконо­мических и финансовых обязательствах, наложенных на Германию, а не о подлинном наказании, которое предусматривала VII часть Версальского договора. В Версале отнюдь не наблюдалось единства в вопросе о признании некоего нового вида международ­но-правового преступления. Там никто не стремился упразднить общепризнанное понятие войны, в тече­ние двухсот лет определявшее правовую структуру всего прежнего европейского международного права со всеми вытекающими из этого для воюющих и ней­тральных сторон последствиями. Если бы такая цель действительно ставилась, то тогда потребовались бы другие декларации, в которых говорилось бы об уго­ловном преступлении, а не просто содержались об­щие заявления о несправедливости. То место в ноте Лансинга, о котором говорилось выше, относится лишь к германскому вторжению в нейтральную Бель­гию и к вопросу об объеме репараций, взимаемых за

и

ущерб, нанесенный гражданскому населению. В нем нельзя обнаружить намерения выйти за пределы об­щих заявлений о несправедливости и ввести некое новое понятие войны и рассмотреть новый тип меж­дународного преступления.

После 1919 года вопрос о виновности в развязыва­нии войны обсуждался главным образом в связи с проблемой репараций. Европейские юристы слишком хорошо сознавали различие между уголовной виной определенных людей и ответственностью государст­ва, ведущей к правовым последствиям лишь финан­сового и экономического характера, чтобы факт кон­статации непозволительных в правовом отношении действий, обязывающих к возмещению нанесенного ущерба, был для них достаточным основанием для введения понятия нового типа международного пре-аупления, понимаемого в сугубо уголовном смысле.

Если бы в Версале действительно преследовались подобные цели, то Пакт Лиги Наций должен был бы объявить уголовным преступлением агрессивную войну во всех ее формах. Этого, однако, не произош­ло. Поэтому возможность возникновения прецеден­та, каковым могло бы стать признание виновности Германии в войне, была тотчас парализована. Пока в этом отношении еще были возможны сомнения, они оказывались решающими для европейского право­сознания, особенно после того как Соединенные Штаты, несмотря на подпись президента В. Вильсо­на, в 1919 году отошли от Версаля и заняли изо­ляционистскую позицию в отношении европейских политических проблем. Как мы уже отмечали, в осо­бом мирном договоре, который 25 августа 1921 года США заключили с Германией, любые упоминания о проблеме уголовной вины были сознательно обой­дены.

первая попытка превращения агрессивной вой

b) Женевский протокол 1924 года:

ытка превращения агресси

в уголовное преступление

Два десятилетия, с 1919 по 1939 год, были пепип дом попыток создания нового международно-прав вого порядка. В 1919 году на Парижской конферен" ции президент Соединенных Штатов Америки В. Вильсон предпринял важнейшую по своему значе нию попытку установления такого нового порядка" однако впоследствии Соединенные Штаты ушли из Европы, предоставив европейские народы их собст­венной политической судьбе. Предлагаемый ниже обзор не претендует на то, чтобы дать полную карти­ну хаотической переходной эпохи с 1919 по 1939 год а призван лишь дать ответ на вопрос, изменили ли предпринятые в это время попытки упразднения и outlawry¹ войны сам смысл войны и было ли в резуль­тате этого понятие войны европейского межгосудар­ственного международного права заменено понятием какой-либо специальной акции, направленной уже против уголовного преступника.

Каждый европейский государственный деятель и каждый гражданин любого европейского государства знал, что по своей сущности вопрос о ликвидации войны представляет собой проблему разоружения и безопасности. О юридических формулировках, в ко­торых провозглашалась ликвидация войны, он мог судить лишь по достигнутым в этом деле практиче­ским результатам. Бесчисленные обсуждаемые про­екты с их тонкими дистинкциями должны были к заться ему плодом самомнения кичившихся ^св0 суверенитетом европейских государств. В ^слоЖН_оН компромиссных юридических формулировках должен был разглядеть политические маневры оор ^ шихся за ревизию Версальского договора или пр

¹ Объявление вне закона {англ.). 380

нее правительств. То огромное впечатление, которое на него должно было производить участие в обсужде­нии этого вопроса многих видных американских гра­ждан — я напомню такие имена, как Джеймс Браун Скотт, Джеймс Т. Шотвелл и Хантер Миллер, — практически сошло на нет в результате того, что пра­вительство Соединенных Штатов Америки придер­живалось строгого нейтралитета и даже проводило откровенно изоляционистскую политику. Налицо был просто ошеломляющий контраст между общест­венным мнением и официальной политикой Соеди­ненных Штатов.

Для чувства права простого человека серьезная по­пытка объявить войну международно-правовым пре­ступлением увязла в этот период в череде сложных, недоступных его пониманию антитез: в противоречи­ях между юридическим и политическим способом мышления, в различении моральных и правовых обя­зательств, в различном характере политических и экономических проблем; наконец, не могло остаться незамеченным и противоречие между фактическим, но неофициальным присутствием и официальным неприсутствием, характерное в этот период для отно­шения к Европе Соединенных Штатов. В своих по­следующих рассуждениях мы не должны упускать из виду те особые трудности, которые вытекают из этих многочисленных антитез.

аа) Выход в свет Женевского протокола от 2 октября 1924 года

Пакт Женевской лиги 1919 года содержал предпи­сания по предотвращению войны (статьи с 10 по 17). Нарушителем мира признавалось то государство, ко­торое прибегало к войне (resort to war), не прибегнув до этого к определенной процедуре. В качестве санк­ций против такого нарушителя мира предусматрива-

меры,

лись финансовые, экономические и военные

предпринимаемые другими членами Лиги (статья ш О том, что война как таковая является уголовным преступлением, здесь ничего не говорилось. Ц_дея равноправия всех государств на основании их равно го суверенитета в 1919 году была еще слишком силь­на, чтобы Пакт лиги наций даже имплицитно мог со­держать запрещение войны в уголовно-правовом смысле. Возможно, в его тексте были некоторые по­ложения, которые могли бы быть практически интер­претированы именно в этом смысле. Однако Соеди­ненные Штаты, влияние которых на Парижской конференции 1919 года было определяющим, как уже говорилось, официально не присоединились к Лиге.

С 1920 по 1924 год было предпринято немало по­пыток и внесено множество предложений, направ­ленных на то, чтобы укрепить систему предотвраще­ния войны, созданную Женевской лигой. Однако прийти к согласию по поводу того, что война или хотя бы определенные виды войны нужно рассматри­вать как подлежащее наказанию международное пре­ступление, совершенное определенными людьми, так и не удалось. Для юристов континентально-европей-ского склада мышления было само собой разумею­щимся, что одно только использование слова «пре­ступление» еще отнюдь не означает введения в международное право понятия уголовного преступле­ния в смысле nullum crimen, nulla poena sine lege, до тех пор пока четко не определено и не описано, что представляет собой состав преступления, преступ­ник, наказание и суд.'

Но в Женевском протоколе от 2 октября 1924 года, посвященном мирному урегулированию международ-

¹ На это уже тогда настойчиво указывал Дондье де Вабр, ^ доклад профессора Ундена в Высшей политической ^ш^°^л?_да Берлине, прочитанный 31 января 1930 года (издания Ф° Карнеги. Bulletin 6. Paris, 1930. S. 24).

ных споров, содержится положение, в соответствии с которым агрессивная война фактически признается международным преступлением. Тем самым идея войны как преступления впервые находит для Евро­пы свое в высшей степени зримое воплощение. Еще до этого были разработаны проекты пакта о гаранти­ях и проекты договора о взаимопомощи, в которых также говорилось о том, что агрессия, или агрессив­ная война, представляет собой международное пре­ступление. Ни один из этих проектов не был претво­рен в официально заключенное международное соглашение. Впрочем, и Женевский протокол также так и не вступил в силу. Хотя он и был принят в ка­честве предложения 5-й ассамблеей Лиги наций. Его подписали: Албания, Бельгия, Бразилия, Болгария, Чили, Эстония, Финляндия, Франция, Греция, Гаи­ти, Югославия, Латвия, Либерия, Парагвай, Польша, Португалия, Испания, Чехословакия, Уругвай. Лишь Чехословакия ратифицировала Протокол (28 октября 1924 года). Неудача попытки ввести в действие Же­невский протокол объясняется главным образом про­тиводействием Англии. В этом отношении особенно важным документом (который мы еще процитируем ниже) является заявление английского правительст­ва, зачитанное сэром Остином Чемберленом на засе­дании совета Женевской лиги 12 марта 1925 года. Женевский протокол возник по инициативе груп­пы американских граждан. Выразителем идей этой группы был Джеймс Т. Шотвелл, профессор истории Колумбийского университета, член американской де­легации на Парижской мирной конференции.' На

¹ Джеймс Т. Шотвелл должен быть упомянут здесь в первую очередь. Его доклад, почитанный в марте 1927 года в Берлин­ской высшей политической школе, по праву называют пер­вым подготовительным шагом Европы к заключению пакта Келлога. Этот доклад (серия трудов «Politische Wissenschaft». "^eft 8. Berlin — Grunewald, 1929) имеет колоссальное значе-

своем заседании от 6 июня 1924 года совет Женев­ской лиги совершил action of unprecedented nature ' приняв доклад этой группы, так называемый проект Шотвелла, в качестве официального документа; тем самым несколько выступающих в качестве частных лиц американских граждан, distinguished Americans² оказали непосредственное и весьма серьезное влия­ние на решение Лиги, хотя сами Соединенные Шта­ты не являлись членом Лиги и, сохраняя верность своему принципиальному изоляционизму, отстрани­лись от европейских политических проблем. Этот проект Шотвелла был озаглавлен как «Outlawry of Aggressive War»³ и объявлял агрессивную войну (aggressive war) преступлением, рассматривая, однако, в качестве возможного преступника лишь государст­во.⁴ Затем последовало более подробное определение

ние, поскольку он очертил политико-философский горизонт изменения смысла войны. Шотвелл рассматривает войну кок явление do-научной и do-индустриальной стадии человече­ской истории. Эта стадия характеризовалась контролируемой статичностью, цикличностью происходящих событий, зави­севших от смены времен года, тогда как научно-индустриаль­ная современность, напротив, неконтролируемо динамична, так что и война более не поддается контролю. Поэтому она должна быть объявлена вне закона и заменена международ­ным судебным преследованием. Следовательно, одновремен­но с любыми действиями против агрессора должен начинать свою работу и надзирающий за этими действиями Междуна­родный суд.

¹ Беспрецедентное действие (англ.).

² Известные американцы (англ.).

³ Объявление агрессивной войны вне закона (англ.)-

⁴ Art. 1: The High Contracting Parties solemnly declare that
aggressive was is an international crime. They severally undertake
not to be of its commission. Art. 2: A State engaging in war for other
than purposes of defense commits the international crime described in
art. 1. Art. 3: The permanent Court of International Justice shall
have jurisdiction on the complaint of any signatory, to m^ake
judgement to the effect that the international crime described in ^an

act of aggression и следующих за ним санкций. Эти санкции носили не уголовно-правовой, а главным образом экономический характер. Однако каждая подписавшая договор держава могла призвать и к тому, чтобы против государства-агрессора были при­менены меры принуждения. Кроме того, виновное государство должно было возместить ущерб, нане­сенный его агрессией другим государствам-участни­кам данного соглашения.

bb) Содержание Женевского протокола

Сам Женевский протокол также объявляет агрес­сивную войну преступлением. Но в нем, как и в про­екте Шотвелла, в качестве агрессора и виновного в новом международном преступлении рассматривает­ся лишь государство, а кроме того, сохраняется поня­тие государственного суверенитета, т. е. содержится реальное препятствие на пути превращения катего­рии войны в категорию уголовного преступления в истинном смысле слова. Грозящие агрессору санкции носят экономический, финансовый и военный ха­рактер и направлены лишь против государства как такового. В положении об их введении отсутствуют

1 has or has not in any case been committed. [Статья 1: Высокие договаривающиеся стороны торжественно заявляют, что аг­рессивная война представляет собой международное преступ­ление. Они строго обязуются не быть виновными в его совер­шении. Статья 2: Государство, начинающее войну с иными, чем осуществление обороны, намерениями, совершает между­народное преступление, описанное в статье 1. Статья 3: посто­янный Международный суд будет отправлять правосудие, ру­ководствуясь жалобами какой-либо из подписавших данный Документ сторон, чтобы вынести решение о том, было или не было в данном случае совершено международное преступле-^ние, описанное в статье 1.] ' Акт агрессии {англ.).

Карл Шчип

слова о непосредственных инициаторах войны, т. е. о главе государства, членах правительства и иных от­ветственных лицах, как о виновных в новом виде преступления. Наоборот. В статье 15, абзац 2, Женев-ского протокола говорится, что государство- агрессор против которого вводятся санкции, должно нести все связанные с санкциями расходы в той мере, в какой оно способно, однако при этом (в соответствии с территориальными гарантиями, предоставляемыми всем членам Лиги 10-й статьей Пакта) не может быть нанесен ущерб ни его территориальной целостности, ни его политической независимости.¹ Такое уважение по отношению к преступному государству-агрессору и его политической независимости, пожалуй, было бы непонятно американскому общественному мне­нию. Здесь мы в очередной раз видим, насколько же еще сильным было у представленных в Женеве евро­пейских правительств уважение к признанному авто­ритету государства. В таких санкциях, которые нико­им образом не связаны с уголовным наказанием, европейский юрист, специалист по континентально­му европейскому уголовному праву, никогда не ус­мотрит сознательного превращения причины их вве­дения в уголовное преступление и достаточного основания для уголовного наказания. Преступление, каковым называется агрессивная война, представляет собой в такой ситуации особый случай нарушения международного права. Такой подход в полной мере соответствовал прежней европейской международ­но-правовой традиции, в соответствии с которой сле­довало как можно более четко отличать нарушения международного права от внутригосударственных уголовных преступлений. Даже использование слова

¹ Toutefois, vu l'article 10 du Pacte, il ne pourra, comme suite A l'application des sanctions visees au present Protocole etre portc atteinte en aucun cas a l'intdgrite territoriale ou a l'independance I'Etat agresseur.

crime¹ еще не означала превращения войны в уголов­ное преступление в том смысле, в каком его понима­ет внутригосударственное уголовное право. В ином контексте здесь можно было бы говорить о возмож­ных параллелях с пиратством. Однако в Женевском протоколе ничего не говорится о том, что агрессия или агрессивная война может быть приравнена к пи­ратству.

ее) Состав нового преступления: акт агрессии,

агрессивная (наступательная) война,

несправедливая война

Можно предположить, что широкое общественное мнение в Соединенных Штатах Америки восприняли слова об объявлении войны вне закона (outlawry) и о войне как преступлении (crime) как достаточное ос­нование для того, чтобы объявить войну уголовным преступлением, причем в том смысле, что лица, от­ветственные за развязывание войны, без лишних слов могли бы быть подвергнуты уголовному пресле­дованию. Однако состав нового преступления еще не был однозначно установлен. Если мы вспомним о тех гигантских усилиях, с которыми были связаны при­нятие Женевского протокола 1924 года и работа кон­ференции по разоружению 1932/34 годов, то нам ста­нет ясно, насколько глубоким было противоречие в вопросе об упразднении войны между методами ев­ропейских континентальных юристов и представле­ниями, господствовавшими в американском общест­венном мнении. Это глубокое противоречие можно было разрешить, лишь выяснив юридический вопрос о подлинном составе нового международного престу­пления. Это означает, что при всем стремлении к

Преступление (англ.).

outlawry войны следует принимать во внимание, идет ли речь об агрессивной войне как о войне в целом (причем в этом случае возникает следующий вопрос, образуют ли следующие за актом агрессии дальней­шие стадии войны, коалиционные войны и т. д., ка­кое-либо единое целое), или же как специфический состав преступления понимается сама агрессия, кото­рую следует юридически отличать от следующей за ней войны. Очевидно, что произвести первый вы­стрел или первым перейти границу еще не означает стать виновником войны в целом. Преступление «война», преступление «агрессия», преступление «аг­рессивная или наступательная война» и, наконец, преступление «несправедливая война» очевидным об­разом являются тремя¹ различными преступлениями, каждому из которых соответствует совершенно осо­бый состав. Однако ради комплексного осуждения войны они были объединены, а их разделение значи­тельной части общественного мнения представлялось не более чем юридическим крючкотворством.

Но различение агрессивной, или наступательной, войны и акта агрессии лишь на первый взгляд искус­ственно и формалистично. Как только ставится во­прос о том, в чем, собственно, должны состоять дей­ствия людей, наказываемых как преступники, тотчас требуется определенное правовое уточнение. С юри­дической точки зрения рассматриваемое нами разли­чение само по себе является совсем несложным для понимания и по сути дела совершенно необходимым. Всякая война, в том числе и агрессивная, наступа­тельная, поскольку это война, представляет собой двусторонний процесс, борьбу, ведущуюся с двух сторон. Агрессия же, напротив, есть односторонний акт. Вопрос о правомерности или неправомерности войны, в том числе и агрессивной, наступатель-

' Так в тексте {примеч. пер.).

ной, — это совершенно другой вопрос, нежели во­прос о правомерности или неправомерности акта аг­рессии, который может как привести к войне, так и нет, если будет своевременно пресечен. Наступление и оборона — это не абсолютные моральные понятия, а зависящие от конкретной ситуации процессы.

Впрочем, эта ситуация нередко неосознанно запу­тывается, поскольку в английском языке под словом aggressor обычно понимается нарушитель, который, в свою очередь, отождествляется с offender.¹ Так, на­пример, в «Commentaries of the Laws of England»² Блэкстоуна говорится: And indeed, as the public crime is not otherwise revenged than forfeiture of life and property, it is impossible afterwards to make any reparation for the private wrong; which can only be had from the body of goods of the aggressor.³ Так же и по-французски: Attaque est Facte, le fait; agression est Facte, le fait considere moralement et pour savoir a qui est le premier tort.⁴ Это определение мы находим в знаменитом «Словаре французского языка» Литтре. Но тем не менее наступление и оборона могут быть лишь методами, используемыми в зависимости от си­туации. Во всех крупных военных столкновениях то одна, то другая сторона переходит от обороны к на­ступлению и наоборот. Поэтому тот, кто произвел первый выстрел или первым пересек границу, т. е.

¹ Обидчик, нарушитель, правонарушитель, преступник {англ.).

¹ Комментарии к английским законам (англ.).

³ И в самом деле, если общественное преступление карает­ся не иначе, как лишением жизни и имущества, то частное правонарушение впоследствии невозможно возместить ка­ким-либо образом; оно может быть компенсировано лишь ча­стью имущества правонарушителя.

Нападение есть действие, акт; агрессия есть действие, акт, понимаемые в моральном смысле, чтобы выявить, кто первым поступил несправедливо (фр.).

тот, кто в определенный момент того или иного столкновения становится агрессором, не может оста­ваться таковым на протяжении всего дальнейшего конфликта в целом. Он, как мы уже говорили, не мо­жет быть инициатором, вдохновителем или виновни­ком всего конфликта в целом и потому всегда быть неправым. Точно так же и тот, кто в определенный момент вынужден держать оборону, не может на этом основании всегда считаться правым.

Мы должны были вспомнить о значении слов «на­ступление» и «оборона», поскольку запрет на агрес­сию — это совсем не одно и то же, что запрет на на­ступательную войну. Мы показали (см. выше), что первоначально, в XIX веке, преступление, именуе­мое «агрессией», называлось crime I'attaque (а не I'agression), благодаря чему юридическая ситуация во французском языке была более ясной, чем это имеет место в немецком языке, где слово Angriff, с одной стороны, имеет значение (негативно оцениваемой) aggression, а с другой — обозначает нейтральную кате­горию attaque или attack. Естественно, что и то и дру­гое незаконно, если и то и другое запрещено. Тем не менее преступление, состоящее в первом выстреле, есть нечто иное, чем преступление, заключающееся в войне, а преступление, коим является агрессивная (наступательная) война, в свою очередь не одно и то же, что такое преступление, как несправедливая или незаконная война. Если война как таковая должна быть запрещена, то, естественно, в этом случае име­ется в виду лишь незаконная война. Запрет наступа­тельной войны — это не просто частный случай запрета незаконной войны. Ведь существуют и за­конные, и справедливые наступательные войны, что всегда подчеркивало традиционное учение о справед­ливой войне (см. выше). В частности, всегда сохра­няется право на самооборону, а вместе с ним и право

на определенное решение по поводу выбора необхо­димых средств самообороны, причем в этом смысле может найти свое практическое применение даже старый тезис, гласящий, что лучшая оборона — это нападение. Вопрос о законности войны в силу самой его сущности нельзя отделить от вопроса о justa causa, т. е. от причины войны и от всего внешнепо­литического контекста в целом.

Все усилия, направленные на ликвидацию войны как таковой, тотчас сталкиваются с тремя взаимосвя­занными гигантскими по своему содержанию про­блемами, представляющими собой в большей степе­ни политические, чем юридические проблемы (если уж мы решили разделить политическую и юридиче­скую сферу): безопасность, разоружение и peaceful change. Ссылаясь на эти объективные проблемы, т. е. на вопрос о justa causa, английское правительство от­вергло Женевский протокол и тем самым лишило его какого бы то ни было значения. В уже упоминавшей­ся нами обстоятельной правительственной деклара­ции, с которой сэр Остин Чемберлен выступил 12 марта 1925 года на заседании Женевской лиги на­ций, об этом было заявлено со всей ясностью.¹

¹ The brooding fears that keep huge armaments in being have little relation to the ordinary misunderstandings inseparable from international (as from social) life, misunderstandings with which the League is so admirably fitted to deal. They spring from deep-lying causes of hostility, which for historic or others reasons divide great and powerful States. These fears may be groundless; but if they exit they cannot be effectually laid even the most perfect method of dealing with particular disputes by the machinery of enquiry and arbitration. For what is feared in such cases is not injustice but war - war deliberately undertaken for purpose of conquest or revenge [Тяжелый страх, из-за которого сохраняются ко­лоссальные вооружения, имеет весьма незначительное отно­шение к обычному непониманию, неотделимому от междуна­родной (как и от общественной) жизни, непониманию, с которым Лига научилась столь великолепно обращаться. Он

Вопрос о законности или незаконности войны и о вине за войну, поставленный по существу и во всей возможной контекстуальной полноте, при попытке достичь какого-либо практического результата неиз­бежно ведет к острым дискуссиям по поводу истори­ческих, политических, социологических и моральных проблем, конца которым не видно. Тогда как на во­прос о законности и незаконности отдельного акта агрессии ответить гораздо легче, во всяком случае если удастся, абстрагируясь от глубоких вопросов о виновности, выделить и точно определить юридиче­ский состав преступления и на этом основании вве­сти запрет на соответствующее действие.

Именно этим, т. е. тем, что акт агрессии в боль­шей степени доступен для точного определения, а вовсе не склонностью к формализму, объясняются те растянувшиеся на десятилетия усилия, которые были направлены на выработку пригодной для юридиче­ского применения дефиниции понятия агрессии и агрессора. Эти усилия состояли в попытках дать точ­ное и как можно более ясное и простое определение того, что же следует считать агрессией, а кого агрес­сором; например: агрессором должен считаться тот, кто первым прибегнет к использованию военной силы; или: агрессор — тот, кто первым нарушит тер­риториальную целостность противника; или: агрессо­ром является тот, кто объявляет войну, не соблюдая определенные, заранее установленные сроки и опре-

существует в силу имеющей глубокие корни вражды, по исто­рическим или иным причинам разделившей великие и могу­щественные государства. Этот страх может быть безосное тельным; но если он существует, он не может быть Р^аСС^ _й даже при помощи самого совершенного метода разреши частных споров, основывающегося на механизме Р^ассЛеД^_и. ния и арбитража. Ибо в таких случаях боятся не неспраред' вости, а войны — войны, намеренно предпринимаемой с лью завоевания или реванша].

деленную процедуру. Идеал здесь заключается в том, чтобы найти какой-либо простой критерий, который можно было бы таким образом применять к опреде­ленным ситуациям, чтобы по возможности ipso facto становилось очевидным, кто является агрессором и не было необходимости в исследовании сложной, не­редко невероятно запутанной международной ситуа­ции. Таким образом, ограничение рассмотрением акта агрессии целесообразно и даже необходимо именно для того, чтобы избежать сложного вопроса о justa causa, т. е. по сути дела вопроса о справедливой войне и вине за войну.

Поэтому особенность и своеобразие этого отстаи­ваемого главным образом французскими юристами метода состоит в том, что, невзирая на справедли­вость или несправедливость существующего на мо­мент конфликта status quo, в действие приводится определенная упорядоченная процедура, кладущая начало дальнейшим юридически применимым про­цедурам. С поверхностью и формализмом этого ме­тода приходится мириться, поскольку благодаря ему появляется возможность максимально быстро поло­жить конец акту агрессии и применению силы, по­мешав тем самым возникновению самой войны. Иными словами, речь здесь идет о временном сохра­нении владений, interdictum uti possidetis. Существую­щая на данный момент ситуация получает юридиче­скую защиту, причем невзирая на то, правомерна она или нет по существу дела, т. е. на то, что агрес­сор, быть может, осуществляет свое законное право или выдвигает лишь моральные притязания на изме­нение существующего на данный момент положе­ния.

Уже в 10-й статье Женевского пакта страны участ­ники Лиги зафиксировали соглашение о предотвра­щении такого рода aggression. Естественно, в ко-

нечном счете это должно было служить предотвращению войны, однако состав преступле­ния «агрессия» был еще достаточно четко отделен от состава преступления, именуемого «войной». В уже упоминавшейся нами 16-й статье Пакта было сказа­но, что члены Лиги применят экономические, фи­нансовые и военные санкции против того члена Лиги, который прибегнет к войне, resort to war. Хотя здесь используется слово «война», а не «агрессия», вскоре стало очевидным, что в данном случае это слово означает не войну, а именно агрессию, по­скольку цель, которую преследовала эта статья, соб­ственно, и состояла как раз в том, чтобы избежать войны, остановив агрессию, прежде чем начнется война. Агрессию следовало юридически выделить в качестве самостоятельного состава преступления уже потому, что члены Лиги должны были присту­пить к выполнению своих обусловленных договором обязательств по введению санкций против агрессора и оказанию помощи его жертве, не дожидаясь нача­ла самой войны. После заключения прежде всего Пакта Локарно (1925), а также многочисленных пак­тов о ненападении, участниками которых были в том числе и такие не являющиеся членами Лиги го­сударства, как тогдашний Советский Союз, по край­ней мере юристами и дипломатами был осознан особый юридический характер акта агрессии по от­ношению к агрессивной или наступательной войне. На конференции по разоружению, продолжавшейся с 1932 по 1934 год, благодаря выступлению грече­ского делегата и основного докладчика по этому во­просу Политиса, а также проекту декларации, вне­сенному советским наркомом иностранных дел Литвиновым, дискуссии по поводу определения по­нятий агрессии и агрессора приобрели особенно острый и содержательный характер. Но правовое

ядро этого серьезнейшего вопроса всегда оставалось неизменным

Речь здесь идет о вещах, прекрасно известных любому юристу-международнику, но столь же неве­домых и чуждых широким слоям общественности. Поэтому мне представляется необходимым напом­нить о практическом различии между агрессией и наступательной войной, тем более что в нем одно­временно проявляется и радикальное различие меж­ду сугубо юридическим и сугубо этическим спосо­бом мышления. Прежде всего мы не должны