Рассказ для моей дочери

Человек — существо наземное, сухопутное.

Он стоит на земле, идет по земле, он передвигает­ся по ее твердой неколебимой поверхности. Это его самостояние и его почва; благодаря ей он обретает и имеет свою точку зрения; это определяет его впечат­ления и самый способ восприятия мира. Не только свой кругозор, но даже форму своей походки и дви­жений, свой образ и облик он обретает и сохраняет как существо, на земле родившееся и живущее. По­этому небесное тело, на котором он обитает, он име­нует «Земля», хотя известно, что почти три четверти поверхности Земли составляет вода и только одну четверть — собственно земля; при этом даже наи­большие участки суши являются всего лишь острова­ми в океане воды. С тех пор, как мы знаем, что Зем­ля имеет форму шара, мы говорим как о само собой разумеющемся о «Земном шаре». Если бы тебе при­шлось представить себе «морской шар» или «водный шар», ты бы нашла это странным и необычным.

Все наше посюстороннее существование, радость ^и страдание, счастье и беда — есть для нас земная *изнь и, соответственно, рай на земле и земная

юдоль скорби. Таким образом, вполне объяснимо то что во множестве мифов и сказаний, в которых нарсь ды сохранили свой самый древний опыт и глубочай­шие воспоминания, Земля выступает как великая ма­терь людей. Ее называют самым старшим среди всех божеств. Священные книги повествуют нам о том что человек взят от земли и должен вновь соделаться прахом земным. Земля — это его материнское лоно он сам, таким образом, сын Земли. В своих ближних он видит земных собратьев, граждан Земли. Среди традиционных четырех стихий — Земли, Воды, Огня и Воздуха — стихия Земли более всего определяет че­ловека и ему предопределена. Мысль о том, что из четырех стихий какая-то, кроме земли, может ре­шающим образом формировать человеческое бытие, на первый взгляд выглядит лишь как фантастическая возможность. Человек — это не рыба и не птица, тем более не какое-то существо из огня, даже если пред­положить, что таковые могут существовать.

Следует ли из сказанного, что сущность человече­ского бытия и самого существа человека чисто зем­ная и все остальные стихии являются лишь дополни­тельными элементами второго порядка? Дело обстоит не так просто. Ответ на вопрос о том, может ли что-то кроме земли составлять отличительный при­знак человеческого присутствия в мире, лежит бли­же, чем мы думаем. Стоит тебе только выйти на берег моря и посмотреть вдаль — и грандиозная морская гладь по всему горизонту захватит твой взор. Приме­чательно, что когда человек стоит на берегу, он есте­ственным образом устремляет свой взор со стороны суши на море, а не наоборот, со стороны моря на сушу. В глубоких, часто бессознательных воспомина­ниях людей вода и море являются тайной первопри­чиной всего сущего. В мифах и сказаниях большин­ства народов содержатся воспоминания не только о землей рожденных, но и о вышедших из моря богах людях. Всюду повествуется о сынах и дочерях мор^е

и вод. Афродита, богиня женской красоты, возникла _Из пены морских волн. Море породило и другие соз­дания, и мы познакомимся впоследствии с «детьми моря» и дикими «пленителями моря», мало похожи­ми на чарующую картину из пены рожденной жен­ской красоты. Ты видишь здесь совершенно другой мир, непохожий на мир земной тверди и суши. Те­перь ты можешь понять, почему поэты, натурфило­софы и естествоиспытатели ищут начало всякой жиз­ни в воде, а Гете провозглашает в торжественных стихах:

Все возникло из воды, Все сохраняется водою, Океан, даруй нам Вечное твое покровительство!

Основателем учения о происхождении всего живо­го из водной стихии чаще всего называют греческого натурфилософа Фалеса из Милета (ок. 500 года до Р. X.). Но это воззрение одновременно моложе и старше Фалеса. Оно вечно. В последнем XIX веке о происхождении людей и всего живого из моря учил крупный немецкий ученый Лоренц Окен. И в генеа­логических схемах, сконструированных естествоис­пытателями-дарвинистами, рыбы и наземные живот­ные идут рядом и один за другим в различной последовательности. Обитатели моря фигурируют здесь как предки людей. Древнейшая и древняя исто­рия человечества, по всей видимости, подтверждают эту гипотезу о происхождении жизни. Авторитетные исследователи открыли, что наряду с «автохтонны­ми», то есть родившимися на суше, существуют так­же «автоталассические», то есть исключительно мо­рем определяемые народы, никогда не бывшие путешественниками по земле и не хотевшие ничего ^Знать о твердой суше, которая являлась границей их чисто морского существования. На островах Тихого °^кеана, у полинезийских мореплавателей, канаков и

самоа еще можно обнаружить последние остатки такого рода людей-рыб. Все их бытие, мир представ­лений, язык складывались под определяющим воз­действием моря. Все наши представления о про­странстве и времени, сложившиеся в условиях твердой поверхности суши, казались им настолько же чуждыми и непонятными, насколько для нас, жите­лей суши, мир тех чисто морских людей означает едва постижимый иной мир.

В любом случае возникает вопрос: что есть наша стихия? Мы — дети земли или моря? На этот вопрос невозможно ответить однозначно. Доисторические мифы, естественнонаучные гипотезы Нового време­ни и результаты исторического исследования эпохи первых письменных памятников оставляют обе воз­можности для ответа открытыми.

Слово «стихия» в любом случае требует неболь­шого дополнительного пояснения. Со времени вы­шеупомянутого философа Фалеса, начиная с эпохи ионийской философии, то есть примерно с 500 года до нашей эры у европейских народов принято гово­рить о четырех стихиях или элементах. С тех пор это представление о четверице элементов — Земле, Воде, Воздухе и Огне — осталось живо и неискоре­нимо и до сего дня, несмотря на всю научную кри­тику. Современное естествознание упразднило эти четыре изначальные стихии; оно различает сегодня более девяноста совсем иначе структурированных «элементов» и понимает под этим словом каждый исходный материал, неразложимый и нераствори­мый посредством методов сегодняшней химии. Т^а" ким образом, элементы, исследуемые сегодня есте­ствознанием экспериментально и теоретически, имеют с теми четырьмя изначальными первоэлемен-

тами лишь общее название. Ни один физик или хи­мик не решится сегодня утверждать, что какой-либо _из четырех первоэлементов является единственной первопричиной, исходным материалом вселенной, как то говорил о воде Фалес Милетский, об огне — Гераклит Эфесский, о воздухе — Анаксимен Милет­ский, а Эмпедокл из Акраганта учил о соединении стихий, которые называл «корнями всех вещей». Один лишь вопрос о том, что, собственно, означают здесь слова первопричина, исходный материал, кор­ни вещей, завел бы нас в обсуждение необозримого количества физических, естественнонаучных, мета­физических и гносеологических проблем. Для нужд нашего исторического созерцания мы можем все же ограничиться представлением об этой четверице элементов, или стихий. Ибо для нас эти стихии суть простые и наглядные имена. Это обобщающие зна­чения, указывающие на различного рода фундамен­тальные возможности человеческого бытия в мире. Поэтому мы вправе еще и сегодня использовать их, в особенности когда ведем речь о господстве по­средством моря и о господстве посредством суши, о морских и континентальных державах, имея в виду стихии воды и земли.

Таким образом, «элементы» Земля и Море, о кото­рых идет речь ниже, не могут мыслиться лишь как естественнонаучные величины. В этом случае они бы немедленно распались на химические составляющие, то есть обратились бы в историческое ничто. Предо­пределяемые этими стихиями варианты историческо­го свершения, в особенности морские или земные Формы существования также не развертываются с механической заданностью. Если бы человек был жи­вым организмом, без остатка сводимым к воздейст­вию окружающего мира, он представлял бы собой ^или животное, или рыбу, или птицу или фантастиче­ские смешения этих элементарных форм, сообразно ^в°здействию природных стихий. Чистые типовые об-

разцы, соответствующие четырем элементам, в осо­бенности чисто морские или чисто земные люди имели бы между собой весьма мало общего, они про­тивостояли бы друг другу совершенно изолированно причем эта изоляция была бы тем безнадежней, чем меньше примесей содержал бы данный тип. Смеше­ния давали бы удачные или неудачные типы и поро­ждали бы приязнь или вражду, как химическое срод­ство или контраст. Бытие и судьба человека определялись бы чисто природным порядком, как это бывает в случае животного или растения. Можно было бы лишь констатировать, что одни пожирают других, в то время как остальные мирно сосуществу­ют в биологическом симбиозе. Не существовало бы никакой человеческой истории как человеческого поступка и человеческого решения.

Мы знаем, однако, что существо человека несво­димо к чисто природному порядку. Он обладает да­ром овладевать собственным бытием и сознанием в процессе исторического свершения. Он знает не только рождение, но и возможность духовного возро­ждения. В беде и опасности, когда животное и расте­ние беспомощно гибнут, он способен возродиться к новой жизни путем интеллектуального усилия, воле­вого решения, уверенного анализа ситуации и умо­заключения. Он располагает свободным пространст­вом для своей власти и своего исторического могущества. Ему дано выбирать, и в определенные моменты истории он способен выбрать ту стихию, к которой он прилепляется посредством собственного поступка и собственного усилия, как к новой форме своей исторической экзистенции, и в которой он обустраивается. В этом смысле он хорошо усвоил, как говорит поэт, «свободу выбирать путь, которого возжелал».

к

Всемирная история — это история борьбы конти­нентальных держав против морских держав и морских _ерЖав против континентальных держав. Адмирал Кастекс, французский специалист по военной науке, предпослал своей книге о стратегии обобщающий за­головок: Море против Земли, la Mer contre la Terre. Тем самым он пребывает в русле давней традиции.

Изначальный антагонизм земли и моря был заме­чен с давних пор, и еще в конце XIX века имевшуюся тогда напряженность в отношениях между Россией и Англией любили изображать в виде битвы медведя с китом. Кит обозначает здесь огромную мифическую рыбу, Левиафана, о котором мы еще кое-что услы­шим, медведь же означает одного из многих предста­вителей наземных животных. Согласно средневеко­вым толкованиям так называемых каббалистов, всемирная история суть не что иное, как борьба меж­ду могущественным китом, Левиафаном, и столь же сильным наземным животным Бегемотом, которого представляли себе в виде быка или слона. Оба име­ни — Левиафан и Бегемот — заимствованы из книги Иова (главы 40 и 41). Итак, каббалисты утверждают, что Бегемот старается разорвать Левиафана своими рогами и зубами, Левиафан же стремится зажать своими плавниками пасть и нос Бегемота, чтобы тот не смог есть и дышать. Это предельно наглядное, ка­кое только и позволяет дать миф, изображение бло­кады континентальной державы морской державой, которая закрывает все морские подходы к суше, что­бы вызвать голод. Так обе воюющие державы убива-^Ют друг друга. Однако евреи, — говорят каббалисты Дальше, — празднуют затем тысячелетний «пир Ле-^виафана», о котором рассказывает в знаменитом сти­хотворении Генрих Гейне. Для того чтобы дать исто­рическое толкование этого пира Левиафана, чаще сего цитируют каббалиста Исаака Абраванеля. Он

жил в 1437-1508 годах, во времена великих откры­тий, был казначеем сначала у короля Португалии потом у короля Кастилии и умер уважаемым челове­ком в Венеции в 1508 году. Таким образом он познал белый свет и все богатства мира и знал, что говорил.

Бросим же беглый взгляд на некоторые события всемирной истории под углом зрения этой борьбы между землей и морем.

Мир греческой античности возник из путешествий и войн народов-мореплавателей, «недаром вскормил их бог моря». Господствовавшая на острове Крит морская держава изгнала персов из восточной части Средиземноморья и создала культуру, все необъясни­мое очарование которой было явлено нам при рас­копках Кносса. Тысячелетие спустя в морском сра­жении при Саламине (480 год до Р. X.) свободный город Афины оборонялся от своего врага — «всем по­велевающих персов» — за деревянными стенами, то есть на кораблях, и спасся благодаря этой морской битве. Его собственное господство было побеждено в Пелопонесской войне континентальной Спартой; по­следняя, однако, именно в силу своего континен­тального характера оказалась не в состоянии объе­динить города Эллады и возглавить греческую империю. Рим, напротив, бывший с самого начала итальянской крестьянской республикой и чисто кон­тинентальным государством, превратился в настоя­щую империю в процессе борьбы с морским и торго­вым господством Карфагена. История Рима, как вся в совокупности, так особенно и в этот период долгой борьбы между Римом и Карфагеном, часто сравнива­лась с другими историческими ситуациями и катак­лизмами. Такие сравнения и параллели могут быть весьма поучительными, однако они часто приводят к странным противоречиям. Например, параллели все­мирной английской империи находят то в Риме, то в Карфагене. Сравнения такого рода в большинстве случаев являются палкой о двух концах, которую

можно взять и повернуть любой стороной. Из рук угасавшей Римской империи морское господство вы­рвали вандалы, сарацины, викинги и норманны. По­сле множества неудачных попыток арабы покорили Карфаген (698 год) и основали новую столицу Тунис. Тем самым началось их многовековое господство над западным Средиземноморьем. Восточноримская Ви­зантийская империя, управляющая из Константино­поля, была береговой империей. В ее распоряжении был сильный флот и таинственное боевое средство — так называемый греческий огонь. Впрочем, все это служило исключительно оборонительным целям. Во всяком случае в своем качестве морской державы она могла предпринимать нечто такое, чего не могла себе позволить империя Карла Великого — держава чисто континентальная; Византия была настоящим «удер­живающим», «катехоном», несмотря на свою сла­бость, она «удерживала» ислам много веков, предот­вращая тем самым возможность завоевания Италии арабами. В противном случае с Италией случилось бы то же самое, что произошло тогда с Северной Аф­рикой, — антично-христианская культура оказалась бы уничтоженной, и Италия была бы поглощена ми­ром ислама. В христианско-европейском ареале впо­следствии возникла новая морская держава, возвы­сившаяся благодаря крестовым походам: Венеция.

Тем самым в мировую историю вторгается новое мифическое имя. Почти половину тысячелетия рес­публика Венеция считалась символом морского гос­подства и богатства, выросшего на морской торговле. Она достигла блестящих результатов на поприще большой политики, ее называли «самым диковинным созданием в истории экономики всех времен». Все, что побуждало фанатичных англоманов восхищаться Англией в XVIII—XX веках, прежде уже было причи­ной восхищения Венецией: огромные богатства; пре­имущество в дипломатическом искусстве, с помощью которого морская держава умеет вызывать осложне-

ния во взаимоотношениях континентальных держав и вести свои войны чужими руками; аристократиче­ский основной закон, дававший видимость решения проблемы внутриполитического порядка; толерант­ность в отношении религиозных и философских взглядов; прибежище свободолюбивых идей и поли­тической эмиграции. Сюда же относится очарова­тельное великолепие роскошных празднеств и красо­ты изящных искусств. Один из этих праздников особенно занимал человеческое воображение и спо­собствовал прославлению Венеции в мире — это было овеянное легендами «Обручение с морем», так называемая sposalizio del mare.

Ежегодно в день Вознесения Господня дож рес­публики Венеция отправлялся в открытое море на роскошном государственном корабле, и бросал в вол­ны кольцо в знак соединения с морем. Сами венеци­анцы, их соседи, а также народы, обитавшие вдалеке от Венеции, видели в этом убедительный символ, по­средством коего рожденная морем держава и рожден­ное морем богатство приобретали мифическое освя­щение. У нас, однако, еще будет возможность убедиться в том, как в действительности обстояло дело с этим прекрасным символом, когда мы вновь увидим его в его изначальном свете.

Эта сказочная царица моря сияла все ярче с 1000 по 1500 годы. В 1000 году тогдашний император Ви­зантии Никифор Фока мог еще с некоторым на то основанием утверждать о себе: «До сих пор вы были в брачном союзе с морем, отныне оно принадлежит мне». Между этими двумя датами лежит эпоха вене­цианского морского господства над Адриатикой, Эгейским морем и восточной частью Средиземного моря. В эту эпоху возникла легенда, привлекшая в Венецию еще в XIX—XX веках бесчисленное множе­ство путешественников и знаменитых романтиков всех европейских наций, поэтов и людей искусства — таких, как Байрон, Мюссе, Рихард Вагнер, Баррэ-

Никто не сможет избежать очарования этой легенды, Меньше всего хотелось бы умерить сияние ее славы. Но если спросить, имеем ли мы здесь дело со случа­ем чисто морского существования и подлинного вы­бора в пользу морской стихии, то мы сразу же уви­дим, сколь стесненной оказывается морская держава, ограниченная Адриатикой и бассейном Средиземно­морья, когда однажды открываются необозримые пространства мировых океанов.

Немецкий философ географии Эрнст Каш, ум ко­торого был целиком во власти обширного мира идей Гегеля, в своей «Сравнительной географии» (1845) классифицировал империи в зависимости от фактора воды. Он различает три стадии развития, три акта ве­ликой драмы. Мировая история начинается для него с «потанического» времени, то есть с культуры реч­ных пойм Ближнего и Среднего Востока в двуречьи Евфрата и Тигра и на реке Нил, в ассирийском, ва­вилонском и египетском царствах Востока. Далее следует так называемый талассический период куль­туры внутриматериковых морей и бассейна Среди­земного моря, которому принадлежат греческая и римская античность и средиземноморское Средневе­ковье. С открытием Америки и началом кругосвет­ных плаваний наступает последняя и высшая стадия, эпоха океанической культуры, носителями которой являются германские народы. Для прояснения суще­ства дела мы, однако, будем пользоваться трехчаст-ной схемой, различающей реку, внутриматериковое ^море и океан. Тогда мы яснее увидим, почему мор­ское господство Венеции оставалось целиком на вто­рой, талассической ступени.

Как раз праздник, подобный вышеупомянутому ^Учению с морем», позволяет сознать это разли-

/

чие. Такие символические действа соединения с мо­рем встречаются и у других зависимых от моря наро­дов. Например, индейские племена Центральной Америки, занимавшиеся рыбным промыслом и море­плаванием, приносили божествам моря жертвы в виде колец и других драгоценностей, в виде животных и даже людей. Я, однако, не думаю, что подобные же обряды практиковали и настоящие «пленители моря». Из этого не следует, что они были менее предрасполо­жены к набожности или в меньшей степени чувство­вали потребность в заклинании божественных сил. Но о церемонии обручения или бракосочетания с морем они не думали именно потому, что они были настоя­щими детьми моря. Они чувствовали себя идентичны­ми стихии моря. Те же символические обручения или бракосочетания показывают, напротив, что принося­щий жертву и божество, которому приносится жертва, суть различные, даже противоположные существа. С помощью такой жертвы должно умилостивить враж­дебную стихию. В случае Венеции церемония отчет­ливо позволяет понять, что смысл символического акта не является порождением изначального морского существования; в гораздо большей степени здесь при­сутствует особый стиль праздничных символов, соз­данный высокоразвитой береговой культурой и куль­турой лагун. Обычное мореплавание и культура, основывающаяся на использовании выгодного при­морского месторасположения, представляют собой все же нечто иное, нежели перемещение всего историче­ского бытия с земли в море, выбор моря как стихии существования. Господство Венеции в прибрежной зоне начинается в 1000 году морским походом в Дал­мацию. Господство Венеции над хинтерландом, на­пример над Хорватией и Венгрией, всегда оставалось проблематичным, каким только и может быть господ­ство флота над сушей. И в области техники корабле­строения республика Венеции не покидала Средизем­ного моря и Средневековья вплоть до своего упадка в

1797 году. Как и народы Средиземноморья, Венеция знала только гребное судно, галеру. Судоходство на больших парусниках пришло в Средиземное море из Атлантического океана. Венецианский флот был и ос­тался флотом больших галер, движимых гребной силой. Парус использовался лишь в качестве допол­нительного элемента при благоприятном попутном ветре, как это было уже в античную эпоху. Особен­ным навигационным достижением было усовершенст­вование компаса до его современной формы. Благода­ря компасу «корабль приобрел разумные черты, в силу чего человек вступает в общение и породняется с транспортным средством» (Капп). Только теперь самые отдаленные участки земли на всех океанах мо­гут вступить в контакт, так что открывается круг зем­ной Но современный компас, появление которого в Средиземноморье раньше относили чаще всего к 1302 году и к итальянскому морскому городу Амаль-фи, в любом случае изобретен не в Венеции. Исполь­зование этого нового средства для океанических пла­ваний было венецианцам не свойственно.

Как я уже говорил и еще раз повторяю, мы не хо­тим преуменьшить сияние и славу Венеции. Но мы должны понять смысл происходящего, когда народ в совокупности всего своего исторического бытия де­лает выбор в пользу моря как чужой себе стихии. Способ ведения морских сражений того времени на­гляднее всего демонстрирует то, о чем здесь идет Речь, и в сколь малой степени можно говорить об элементарном переносе всей человеческой экзистен­ции с земли на море в тогдашнем Средиземноморье. о античном морском сражении гребные суда атакуют ДРУГ друга и пытаются протаранить и взять на абор­даж один другого. Морской бой поэтому всегда пред­ставляет собою ближний бой. «Корабли хватают друг ДРУга словно пары борющихся мужчин». В битве при ^илах римляне сперва брали вражеские суда на

°РДаж, перебрасывая настилы из досок и устанав-

ливали таким образом мост, по которому могли всту­пить на вражеский корабль. Морской бой превра­щался тем самым в сухопутное сражение на кораблях. На корабельных досках рубились мечами словно на сцене. Так разыгрывались знаменитые морские сражения древности. Похожим образом хотя и с помощью более примитивных ручных ору­дий, вели свои морские сражения малайские и ин­дейские племена.

Последнее крупное морское сражение такого рода оказалось вместе с тем последним славным подвигом венецианской истории — то был морской бой при Лепанто (1571). Здесь испано-венецианский флот встретился с турецким и одержал самую убедительную победу на море из всех когда-либо одержанных хри­стианами над мусульманами. Битва произошла в том же самом месте, у Акциума, где незадолго до начала нашей эры (30 год до Р. X.) вступили в бой флотилии Востока и Запада, Антония и Октавиана. Морская бит­ва при Лепанто велась в основном теми же корабель-но-техническими средствами, что и сражение у Акциу­ма полтора тысячелетия назад. В ближнем бою на корабельных досках сражались отборные пешие части испанцев, знаменитые терции, с янычарами, элитар­ными войсками Османской империи.

Изменение способа ведения войны на море про­изошло лишь немногими годами позже битвы при Ле­панто, — именно при разгроме испанской армады в проливе Ла-Манш. Маленькие парусники англичан об­наружили свое преимущество перед большими кораб­лями испанского флота. Однако ведущими в области техники кораблестроения были тогда не англичане, а голландцы. За время с 1450 по 1600 годы голландцы изобрели новых типов кораблей больше, чем все ос­тальные народы. Просто открытия новых частей света и океанов было недостаточно для того, чтобы заложить основы господства на мировых океанах и обеспечить выбор моря в качестве стихии существования.

5

Не благородные дожи на помпезных судах, но ди­кие искатели приключений и «пенители моря», от­важные, бороздящие океаны охотники на китов и смелые водители парусников суть первые герои но­вой морской экзистенции. В двух важнейших облас-_тЯХ __ китобойном промысле и кораблестроении — голландцы были сперва далеко впереди всех.

Здесь я обязан сперва воздать хвалу киту и охотни­ку на кита. Невозможно говорить о великой истории моря и о выборе человека в пользу морской стихии, не упоминая сказочного Левиафана и его столь же чудесного преследования. Конечно же, это огромная тема. Моя слабая похвала не достигает ни кита, ни охотника. Как я могу брать на себя смелость подо­бающим образом рассказать о двух морских чуде­сах — о могущественнейшем из всех живущих зверей и об отважнейшем из всех охотников человечества?

Я осмеливаюсь на это только потому, что могу опираться на авторитет двух великих глашатаев и провозвестников обоих этих морских чудес, — значи­тельного французского историка Жюля Мишле и ве­ликого американского писателя Германа Мелвилла. В 1861 году француз опубликовал книгу о море — гимн красоте моря и миру его неоткрытых чудес, бо­гатствам морского дна всех континентов, которыми еще не завладел и которые еще не использовал «сви­репый король этого мира», человек. Мелвилл же яв­ляется для мировых океанов тем, чем для восточного Средиземноморья является Гомер. В захватывающей повести «Моби Дик» (1851) он описал историю вели­кого кита, Моби Дика, и охотящегося за ним капита-^На Ахаба, сложив тем самым величайший эпос океан­ской стихии. Я, конечно, осознаю, что, когда я при ^лУчае употребляю здесь вместо слова «кит» словосо-^етание «рыба-кит» и вместо «охотник на кита» гово-иногда «охотник на китовых рыб», это сочтут ди-

летантским и неточным словоупотреблением. Меня начнут поучать о зоологической природе кита, кото­рый, как это известно любому школьнику, представ­ляет собой млекопитающее, но не рыбу. Уже в напе­чатанной в 1776 году «Системе природы» старого Линнея можно было прочитать о том, что ры­ба-кит — теплокровное, дышит легкими, а не жабра­ми, как обычная рыба; что самка кита рождает уже сильно развитого живого детеныша и почти целый год любовно заботится о нем и вскармливает его сво­им молоком. Я никоим образом не хочу спорить с учеными-специалистами в обширной науке о китах, с цетологами, но хочу только кратко, без всяких дис­куссий, объяснить, почему я полностью не отвергаю старое имя «рыба-кит». Само собой разумеется, кит не есть рыба, такая, как щука или селедка. Тем не менее, называя это странное чудовище рыбой, я об­нажаю всю нелепость того, что такой теплокровный гигант предан стихии моря, хотя он и не предраспо­ложен к этому своим физиологическим строением. Только вообрази на минуту противоположный слу­чай: громадное, дышащее жабрами существо бегает по суше! Самое крупное, самое сильное и самое мощное морское животное бороздит мировые океаны от северного до южного полюсов, дышит легкими и, будучи млекопитающим рожает живых детенышей в этот мир моря! Оно не является также амфибией, но является настоящим млекопитающим, и все-таки од­новременно рыбой по своей стихии обитания. В рас­сматриваемый нами период, а именно с XVI по XIX век, охотники на эту огромную рыбу были под­линными Охотниками с большой буквы, а не просто какими-то банальными «китобоями» или «китолова­ми». Это небезразлично для нашей темы.

Французский восхвалитель кита Мишле в своей книге о море описывает любовную и семейную жизнь китов с особой проникновенностью. Самеи кит — проворный любовник самки-кита, нежнейший

vnpyr, заботливейший отец. Он являет собой гуман­нейшего из всех живых существ, он гуманнее челове­ка который истребляет китов с варварской жестоко­стью. Но насколько же невинны были методы ловли

_ы5ы в те времена, в 1861 году, когда об этом писал ^1ишле! Впрочем, уже тогда пароходы и пушки нару­шили равноправие кита и человека и низвели бедно­го кита до удобного объекта отстрела. И что бы ска­зал гуманный друг людей и любитель животных Мишле, увидев сегодняшнее промышленное изготов­ление китового жира и реализацию китовых туш! ]4бо то, что сегодня, после мировой войны 1914-1918 годов, образовалось и все больше усовер­шенствуется под названием «пелагической», глубин­ной ловли, более невозможно именовать не только охотой, но даже и ловлей. Сегодня к Южному полю­су Земли в Полярное море отправляются огромные корабли водоизмещением до 30 000 тонн, оснащен­ные электрическими приборами, пушками, минами, самолетами и радиоаппаратурой, подобные плаваю­щим кастрюлям для пищи. Туда скрылся кит, и там мертвое животное перерабатывается промышленным способом прямо на судне. Так бедный Левиафан ис­чез бы вскоре с нашей планеты. В 1937-1938 годах в Лондоне наконец-то было достигнуто международное соглашение, которое определяет известные правила китобойного промысла, устанавливает районы ловли, предусматривает прочие условия с тем, чтобы защи­тить хотя бы оставшихся в живых китов от дальней­шего внепланового истребления.

Охотники на кита, о которых здесь идет речь, были, напротив, истинными охотниками, а не ба­нальными ловцами, и уж точно не забивали китов Механическим способом. Они гнались за своей добы­ли из вод Северного моря или от атлантического по­бережья на парусниках и гребных судах через огром-J|^bIe пространства мировых океанов, а оружием, с ^п°Мощью которого они вступали в битву с могучим и

хитрым морским гигантом, являлся гарпун, бросае­мый человеческой рукой. Это была опасная для жиз­ни битва двух живых существ, причем оба они, не бу­дучи рыбами в зоологическом смысле, передвигались в стихии моря. Все подручные средства, которые ис­пользовал в этой борьбе человек, тогда еще приводи­лись в действие мускульной силой самого человека: парус, весло и гарпун, смертельное метательное ко­пье. Кит был достаточно сильным для того, чтобы одним ударом своего хвоста разнести в щепки ко­рабль и лодку. Человеческой хитрости он мог проти­вопоставить тысячу собственных уловок. Герман Мелвилл, который сам много лет служил матросом на китобойном судне, описывает в своем «Моби Дике», как между охотником и его жертвой возника­ют, можно сказать личная связь и интимные отноше­ния дружбы-вражды. Здесь человек все более погру­жается в стихийную бездну морского существования благодаря борьбе с другими обитателями моря. Эти охотники на кита плавали под парусами с севера на юг Земного шара и от Атлантического до Тихого океана. Все время следуя таинственным путям кита, они открывали острова и континенты, не делая из этого большого шума. У Мелвилла один из этих мо­реплавателей, познакомившись с книгой первоот­крывателя Австралии капитана Кука, произносит та­кие слова: этот Кук пишет книги о вещах, которые охотник на китов не стал бы даже заносить в свой су­довой журнал. Мишле спрашивает: Кто показал лю­дям океан? Кто открыл океанические зоны и проли­вы? Одним словом: Кто открыл земной шар? Кит и охотник на кита! И все это независимо от Колумба и от знаменитых золотоискателей, которые с большой шумихой ищут то, что уже найдено благородными рыбаками Севера, из Бретани и из страны Басков. Мишле говорит это и продолжает: эти охотники на кита являют собою величайшее проявление человече­ского духа. Без кита рыболовы всегда оставались бы

только на побережье. Рыба-кит заманила их в океаны и даровала независимость от берега. Благодаря киту были открыты морские течения и найден проход к Северу. Кит предводительствовал нами.

Тогда, в XVI столетии, на нашей планете два раз­личных вида охотников одновременно находились во власти пробуждения стихий. На земле то были рус­ские охотники на пушного зверя, которые, следуя за пушным зверем, покорили Сибирь и вышли по суше к восточноазиатскому побережью; на море северо- и западноевропейские охотники на кита, которые охо­тились на всех мировых океанах и, как справедливо указывает Мишле, сделали видимым глобус. Они — первенцы новой, стихийной экзистенции, первые на­стоящие «дети моря».

На эту смену эпох приходится важнейшее событие в области техники. И здесь голландцы оказываются впереди всех. В 1600 году они были бесспорными мастерами кораблестроения. Они изобрели новые приемы парусной техники и новые типы парусных кораблей, которые упразднили весла и открыли воз­можности для навигации и судоходства, отвечающие размерам вновь открытых мировых океанов.

Около 1595 года в Северной Голландии появляется новый тип корабля из западнофризского города Хо-орн. Это была лодка с прямыми парусами, шедшая под парусом не только при попутном ветре, как ста­рый парусник, но также и сбоку от ветра, умевшая использовать ветер совсем иначе, чем прежние суда. Корабельные снасти и искусство парусного морепла­вания усовершенствуются отныне в небывалой степе­ни. «Судоходство Средневековья заканчивается ката­строфическим образом», — говорит по поводу этого события Бернхард Хагеборн, историк развития кора-

бельных типов. Здесь находится подлинный поворот­ный момент в истории взаимоотношений Земли и Моря. Этим было достигнуто все, чего позволял дос­тичь материал, из которого были сделаны тогда судно и такелаж. Новый поворот в технике кораблестрое­ния наступил только в XIX веке. «Подобным откро­вению, — говорит Хагеборн, — должен был казаться морякам момент, когда однажды они оставили боль­шой парус и увидели, сколь богатые возможности от­крывает перед ними маленький парус». Благодаря этому техническому достижению голландцы стали «извозчиками» всех европейских стран. Они унасле­довали также торговлю немецкой Ганзы. Даже миро­вая держава Испания была вынуждена фрахтовать голландские суда для обеспечения своих трансатлан­тических перевозок.

В XVI веке, кроме того, появляется новый воен­ный корабль, и этим открывается новая эра морской военной стратегии. Оснащенный орудиями парусник с бортов обстреливают залпами противника. Тем са­мым морское сражение становится артиллерийским боем с дальнего расстояния, требующим большого искусства управления парусником. Только теперь можно по-настоящему говорить о морском сраже­нии, ибо, сражение экипажей гребных галер, как мы видели, представляет собой только сухопутный бой на корабле. С этим связана совершенно новая такти­ка морского боя и ведения войны на море, новое искусство «эволюции», необходимых до, во время и после морского сражения. Первая научная в совре­менном смысле книга об этом новом искусстве вы­шла в Лионе в 1697 году под названием «L'art des armees navales ou traite des evolutions navales»;' ее авто­ром был священник ордена иезуитов француз Поль Ост. В ней дан критический обзор морских сражений

' Искусство морских вооружений или Трактат об эволюци-ях кораблей (фр.).

_н морских маневров голландцев, англичан и францу­зов во время войны Людовика XIV с голландцами. Впоследствии появились и другие французские ис­следования этого вопроса. Только в XVIII веке в 1782 году в ряд знаменитых теоретиков морской так­тики входит англичанин в лице Клерка д'Эльдина.

Все западно- и центрально-европейские народы внесли свой вклад в общее достижение, заключав­шееся в открытии новой земли и имевшее следстви­ем всемирную европейскую гегемонию. Итальянцы усовершенствовали компас и создали навигационные карты; открытие Америки состоялось прежде всего благодаря силе познания и уму Тосканелли и Колум­ба. Португальцы и испанцы снарядили первые вели­кие исследовательские экспедиции и совершили кру­госветные плавания под парусами. В становление новой картины мира внесли свой вклад великие не­мецкие астрономы и замечательные географы; назва­ние «Америка» придумал в 1507 году немецкий кос-мограф Вальтцемюллер, а предприятие иностранцев в Венесуэле явилось большим колониальным стар­том, который, однако, не мог справиться с испан­ским сопротивлением. Голландцы были ведущими в китобойном промысле и в области техники корабле­строения. Франция располагала особенно широкими возможностями как благодаря своему географическо­му положению на трех побережьях — Средиземного моря, Атлантического океана и Ла-Манша, — так и в силу своего экономического потенциала, и из-за склонности к мореплаванию населения ее атлантиче­ского берега. Французский викинг Жан Флери в 1522 году нанес первый ощутимый удар по испан­ской мировой гегемонии и захватил два груженных Драгоценностями корабля, которые Кортес направил из Америки в Испанию; французский первооткрыва­тель Жан Картье уже в 1540 году открыл Канаду, «но­вую Францию» и завладел ею для своего короля. Особо важную часть при пробуждении морских энер-

^14,1 Рл Шмитт

гий той эпохи составляли гугенотские корсары, вы­ходцы из Ла-Рошеля. Франция на много десятилетий превзошла Англию в области военного строительства парусных кораблей еще в XVII столетии, при гени­альном морском министре Кольбере.

Достижения англичан в судоходстве, само собой разумеется, также весьма значительны. Но плавать южнее экватора английские моряки начинают только после 1570 года. Лишь в последней трети XVI века начинается великое пробуждение английских корса­ров к плаванию за океан и в Америку.

Всевозможные «пленители моря», пираты, корса­ры, занимавшиеся морской торговлей авантюристы составляют, наряду с охотниками на кита и водителя­ми парусников, ударную колонну того стихийного поворота к морю, который осуществляется на протя­жении XVI-XVII веков. Здесь перед нами следую­щий отважный род «детей моря». Среди них есть из­вестные имена, герои морских рассказов и сказаний о разбойниках, такие, как Франц Дрейк, Хеквинс, сэр Уолтер Рэйли или сэр Генри Морган, прослав­ленные во множестве книг; судьба каждого из них в самом деле была достаточно богата приключениями. Они захватывали испанские флотилии с серебром, и одна эта тема сама по себе уже довольно интригую­щая. Существует обширная литература о пиратах во­обще и о многих великих именах в частности, а на английском языке составлен даже словарь о них под забавным названием «The Pirate's Who's Who»,' эн­циклопедия пиратов.

Целые категории этих отважных морских разбой­ников в самом деле снискали себе славу в истории,

' Кто есть кто среди пиратов (англ.). 594

_и5о нанесли первые удары по испанской гегемонии _во всем мире и по испанской монополии в торговле. Хак, гугенотские пираты во французской морской крепости Ла-Рошель заодно с голландскими морски-_ми гезами сражались против Испании во времена ко­ролевы Елизаветы. Затем это были так называемые елизаветинские корсары, внесшие весомый вклад в разгром испанской армады (1588 год). За корсарами королевы Елизаветы последовали корсары короля Якова I, среди них был сэр Генри Мейнверинг, спер­ва один из самых отъявленных морских разбойников, затем помилованный королем в 1616 году и, наконец, победитель пиратов, награжденный должностями и почестями. Далее идут флибустьеры и дикие пираты, отправлявшиеся в свои далекие плавания с Ямайки и из вод Карибского моря, французы, голландцы и анг­личане, среди них сэр Генри Морган, разграбивший в 1671 году Панаму, возведенный в рыцарское досто­инство королем Карлом II и ставший королевским губернатором Ямайки. Их последним подвигом стало покорение испанской морской крепости Картахена в Колумбии, которую они совместно с французским королевским флотом взяли приступом в 1697 году и ужасающим образом разграбили после ухода фран­цузов.

В подобного рода «пленителях моря» проявляется морская стихия. Их героическая эпоха длилась при­близительно 150 лет, примерно с 1550 до 1713 года, то есть со времени начала борьбы протестантских го­сударств против всемирного господства католической Испании и до момента заключения Утрехтского мира. Морские разбойники существовали во все вре­мена и на всех морях и океанах, начиная с упоминав-^Шихся выше пиратов, изгнанных критским государ­ством из восточного Средиземноморья много тысячелетий тому назад и вплоть до китайских джун-*-°в, которые еще в 1920—1930 годах захватывали и фабили торговые суда в восточно-азиатских водах.

Но корсары XVI и XVII веков занимают в истории пиратства все же особое место. Их время кончилось только с заключением Утрехтского мира (1713), по­скольку тогда произошла консолидация системы ев­ропейских государств. Военные флотилии морских держав могли теперь осуществлять эффективный контроль, а новая, на море воздвигнутая всемирная гегемония Англии впервые стала очевидной. Тем не менее еще и до XIX века существовали корсары, вое­вавшие частным образом, с разрешения своих прави­тельств. Но прогрессировала организация мира, техника кораблестроения и навигация усовершенст­вовались, становились все более наукоемкими, а пи­ратство есть все же, как сказал один английский знаток военно-морского дела, «донаучная стадия ве­дения морских войн». Переставший надеяться на собственный кулак и собственные расчеты пират превратился отныне в жалкого преступника. Разуме­ется всегда имелись некоторые исключения. К тако­вым принадлежит французский капитан Миссон, по­пытавшийся в 1720 году создать на Мадагаскаре диковинное царство гуманности. Однако в целом по­сле Утрехтского мира пират был вытеснен на обочи­ну мировой истории. В XVIII веке он всего лишь беспутный субъект, грубый криминальный тип, мо­гущий еще служить персонажем увлекательных рас­сказов, наподобие «Таинственного острова» Стивен­сона, но не играющий более никакой роли в истории.

Напротив, корсары XVI-XVII веков играют весьма значительную роль в истории. Во всемирном проти­воборстве Англии и Испании они являются активны­ми воинами. У своих врагов испанцев они считались настоящими преступниками; их вешали, когда лови­ли. Так же и собственное правительство хладнокров­но жертвовало ими, когда они становились неудоб­ными или когда это диктовалось соображениями внешнеполитического порядка. Часто лишь случай

решал, закончит ли такой корсар жизнь королевским вельможей, высокопоставленным сановником или приговоренным к повешенью пиратом. К тому же различные наименования, как-то пират, корсар, ка­пер, купец-авантюрист, на практике трудно различи­мы и употребляются одно вместо другого. В собст­венном смысле слова, с юридической точки зрения, между пиратом и корсаром существует большая раз­ница. Ибо, в отличие от пирата, корсар обладает до­кументом, подтверждающим его права, полномочия­ми своего правительства, официальным каперным письмом своего короля. Он вправе ходить под фла­гом своей страны. Пират же, напротив, плавает без всяких законный оснований. Ему подходит лишь черное пиратское знамя. Но сколь бы четким и яс­ным ни казалось это различие в теории, на практи­ке оно легко стирается. Корсары часто превышали свои права и плавали с фальшивыми каперскими свидетельствами, а иногда и с письменно заверен­ными доверенностями от несуществующих прави­тельств.

Существеннее всех этих юридических вопросов
нечто иное. Все эти рошелуа, морские гезы и флибу­
стьеры, имели политического врага, а именно Испа­
нию, великую католическую державу. До тех пор,
пока они остаются сами собой, они основательно
грабят большей частью только корабли католиков и с
чистой совестью рассматривают это как богоугодное,
благословленное Господом дело. Таким образом, они
входят в огромный всемирно-исторический фронт,
во фронт борьбы тогдашнего всемирного протес­
тантизма против тогдашнего всемирного католи­
цизма. То, что они убивают, грабят и разбойничают,
не нуждается поэтому в оправдании. В общем кон­
тексте этой поворотной эпохи они в любом случае
занимают определенную позицию и тем самым обре­
тают свое историческое значение и свое место в ис­
тории, jv

*

Английские короли — как королева Елизавета, так и Стюарты Яков и Карл — и английские государст­венные люди этого времени не имели какого-то ино­го исторического сознания своей эпохи по сравне­нию с большинством современников. Они проводили свою политику, пользовались предоставлявшимися преимуществами, получали прибыли и стремились удержать любую позицию. Они использовали право, если таковое было на их стороне, и возмущенно про­тестовали против несправедливости и беззакония, если право было на стороне их противников. Все это совершенно естественно. Их представления о Боге и мире, о справедливости и законности, их осознание пришедшего в движение исторического развития были — за такими гениальными исключениями, как Томас Мор, кардинал Вулси или Фрэнсис Бэкон — ничуть не более авангардными по сравнению с воз­зрениями большинства дипломатов и государствен­ных мужей любой другой европейской страны, вовле­ченной в мировую политику.

Королева Елизавета вполне заслуженно считается великой основательницей английского морского гос­подства. Она вступила в борьбу с мировой гегемони­ей католической Испании. Во время ее правления была одержана победа над испанской армадой в про­ливе Ла-Манш (1588); она воодушевляла и чествова­ла таких героев моря, как Френсис Дрейк и Уолтер Рэйли; из ее рук в 1600 году получила торговые при­вилегии английская Ост-Индская торговая кампания, покорившая впоследствии под английское владыче­ство всю Индию. За 45 лет ее правления (1558-1603) Англия стала богатой страной, какой прежде не явля­лась. Раньше англичане занимались овцеводством и продавали во Фландрию шерсть; теперь же со всех морей к английским островам устремились сказоч­ные трофеи английских пиратов и корсаров. Короле-

радовалась этим сокровищам — они пополняли ее богатства. В этом отношении все время своего деви­чества она занималась тем же самым, чем занимались многочисленные английские дворяне и буржуа ее эпохи. Все они участвовали в большом деле добычи. Сотни тысяч англичан и англичанок стали тогда «корсар-капиталистами», corsairs capitalists. Это также относится к тому стихийному повороту от земли к морю, о котором мы здесь ведем речь.

Прекрасный пример подобного расцвета раннего капитализма, выросшего на пиратской добыче, пре­доставляет нам семейство Киллигрю из Корнуэлла. Его воззрения и образ жизни дают нам картину гос­подствовавших в то время сословий и настоящей «элиты» гораздо более жизненную и точную, чем множество служебных актов и официальных доку­ментов, обусловленных эпохой. Эти Киллигрю ти­пичны для своего времени совсем в ином смысле, чем большинство дипломатов, юристов и увенчанных славой поэтов, причем в любом случае необходимо отметить, что и среди представителей этого рода име­ются видные интеллектуалы, а фамилия Киллигрю еще и сегодня более десяти раз представлена в биб­лиографическом национальном лексиконе Англии. Проведем же некоторое время в этом обществе из­бранных.

Семья Киллигрю жила в Арвенаке в Корнуолле (юго-восток Англии). Главой семьи во времена коро­левы Елизаветы был сер Джон Киллигрю, вице-ад­мирал Корнуолла и наследный королевский управ­ляющий замка Пенденнис. Он работал в тесном взаимодействии с Уильямом Сесилом, лордом Берли, первым министром королевы. Уже отец и дядя ви­це-адмирала и управляющего были пиратами, и даже против его матери, как то достоверно сообщают нам английские летописцы, было возбуждено уголовное Дело по обвинению в пиратстве. Одна часть семьи ра­ботала на берегах Англии, другая — в Ирландии.

Многочисленные двоюродные братья и прочая род_н на берегах Девона и Дорсета. К этому стоит добавив приятелей и собутыльников всякого рода. Они оргд^Ь низовывали нападения и разбойничьи набеги, пол" стерегали в засаде приближавшиеся к их берегу ко­рабли, следили за разделом добычи, и торговали долями в прибыли, постами и должностями. Боль­шой дом, в котором проживала семья Киллигрю в Арвенаке, стоял в непосредственной близости от моря в безлюдной части порта Фальмут и имел тай­ный проход к морю. Единственным расположенным поблизости зданием был вышеупомянутый замок Пенденнис, резиденция королевского управляющего. Замок был оснащен сотней пушек и служил пиратам убежищем в случае крайней необходимости. К тому времени, как благородная леди Киллигрю стала тру­долюбивой и умелой помощницей своему супругу, она уже помогала своему отцу, блестящему «gentleman pirate».¹ Она предоставляла в своем доме приют пиратам и была гостеприимной хозяйкой. Во всех местных портах были устроены укрытия и места для ночлега.

Королевские власти редко беспокоили семью Кил­лигрю или тем более препятствовали ей в ее за­нятиях. Лишь однажды, в 1582 году, дело дошло до подобного вмешательства, о котором я хотел бы вкратце рассказать. Ганзейское судно водоизмещени­ем 144 тонны, принадлежащее двум испанцам, отне­сло штормом в порт Фальмут. Поскольку Англия в тот момент не воевала с Испанией, испанцы безбояз­ненно встали на якорь, и как раз напротив дома в Арвенаке. Лэди Киллигрю заметила корабль из сво­его окна, и ее наметанный глаз тотчас же различил, что судно гружено драгоценным голландским сук­ном. В ночь на 7 января 1852 года вооруженные люди Киллигрю во главе с благородной леди атаковали не-

Джентльмен-пират (англ.).

счастный корабль, перебили команду, побросали тру­пы в море вернулись в Арвенак с ценным голланд­ским сукном и прочей добычей. Сам корабль непонятно как оказался в Ирландии. Обоих испан­цев, владельцев судна, к их счастью не было на борту во время боя, поскольку они переночевали в малень­кой гостинице на берегу. Они подали иск в местный английский суд в Корнуэлле. После некоторых изы­сканий суд пришел к выводу, что корабль, вероятно, украден неизвестными преступниками, прочие же обстоятельства дела не могут быть расследованы. Но поскольку испанцы обладали связями среди полити­ков, им удалось передать дело в более высокую ин­станцию в Лондон, так что было назначено повтор­ное предварительное следствие. Леди Киллигрю вместе со своими помощниками была привлечена к суду в другой местности. Ее признали виновной и приговорили к смертной казни. Двое из ее пособни­ков были казнены, сама леди в последний момент была помилована.

Такова правдивая история леди Киллигрю. Еще и на четырнадцатый год правления королевы Елизаве­ты большая часть тоннажа английского флота была задействована в разбойничьих плаваниях или в неза­конных торговых сделках, а совокупное водоизмеще­ние судов, находившихся в легальных торговых пред­приятиях, составляло едва ли более 50 000 тонн. Семейство Киллигрю — это прекрасный пример оте­чественного фронта великой эпохи морских разбой­ников, в которую сбылось старое английское проро­чество XIII века: «Детеныши льва превратятся в морских рыб». Итак, детеныши льва в конце Средне­вековья разводили в основном овец, из шерсти кото­рых во Фландрии получали сукно. Только в XVI—XVII веках этот народ овцеводов действительно превратился в народ «пленителей моря» и корсаров, в «Детей моря».

t

' Англичане сравнительно поздно добились успехов в океанических плаваниях. Португальцы стали за­ниматься мореплаванием на сто лет раньше, од­нако плавали они в основном вдоль побережья С 1492 года испанцы начинают великую Конкисту покорение Америки. За ними быстро последовали французские мореплаватели, гугеноты и англичане. Но лишь в 1553 году с основанием Muscovy Company Англия начинает проводить трансатлантическую по­литику, с помощью которой ей удалось несколько потеснить прочие великие колониальные державы. Как уже было сказано выше, только после 1570 года англичане стали плавать южнее экватора. Практиче­ски первым свидетельством того, что Англия начина­ет обретать новый английский всемирный кругозор, является книга Хэклейта «Принципы навигации»; она вышла в 1589 году. В китовой ловле и корабле­строении учителями англичан, равно как и других народов, также были голландцы.

Тем не менее именно англичане были теми, кто в конце концов всех опередил, одолел всех соперников и достиг мирового господства над океанами. Англия стала наследницей. Она стала наследницей великих охотников и водителей парусников, исследователей и первооткрывателей всех остальных народов Европы. Британское владычество над землей посредством моря вобрало в себя все отважные подвиги и дости­жения в мореплавании, содеянные немецкими, гол­ландскими, норвежскими и датскими моряками. Правда, великие колониальные империи других ев­ропейских народов продолжали существовать и в дальнейшем. Португалия и Испания сохранили ог­ромные владения за океаном, но утратили морское господство и контроль за морскими коммуникация­ми. С высадкой и закреплением войск Кромвеля на Ямайке в 1655 году была решена общеполитическая

семирно-океаническая ориентация Англии и заоке-^в _ская победа над Испанией. Голландия, достигшая t 1600 году расцвета своего морского могущества, v^e сто лет спустя, в 1700 году, стала в большей сте­пени сухопутной, континентальной страной. Ей при­шлось возводить сильные полевые укрепления и обо­роняться от Людовика XIV на суше; ее наместник Вильгельм III Оранский в 1689 году становится одно­временно королем Англии; он переселился на остро­ва и проводил теперь уже не собственно голланд­скую, но английскую политику. Франция не выдержала того великого исхода к морю, который был связан с гугенотским протестантизмом. Она все же принадлежала римской духовной традиции, и ко­гда с переходом Генриха IV в католичество и благода­ря Варфоломеевской ночи 1572 года дело решилось в пользу католицизма, то тем самым в конечном итоге был совершен окончательный выбор не в пользу моря, а в пользу суши, земли. Правда, Франция об­ладала очень крупным флотом и могла, как мы виде­ли, справиться с Англией еще при Людовике XV. Но после того, как французский король отстранил от дел в 1672 году своего выдающегося министра торговли и военно-морских сил Кольбера, отменить выбор в пользу суши уже было невозможно. Продолжитель­ные колониальные войны XVIII века только подтвер­дили это. Между тем Германия потеряла всю свою мощь и силу в религиозных войнах и из-за политиче­ских неудач тогдашней империи. Так Англия стала наследницей, универсальной наследницей великого пробуждения европейских народов. Как это могло стать возможным? Это невозможно объяснить при помощи общеизвестных аналогий с предшествующи­ми историческими примерами морского господства, ничего не дают и параллели с Афинами или Карфаге-^н°м, Римом, Византией или Венецией. Здесь перед нами случай, единственный по самому своему суще-^СтвУ. Его своеобразие, его несравненность состоит в

том, что Англия осуществила превращение стихий в совсем иной момент истории, совсем иным образом, нежели прежние морские державы. Она действитель­но отделилась от земли и основала свое существова­ние в стихии моря. Благодаря этому она выиграла не только многие морские сражения и войны, но одер­жала верх в чем-то совсем ином и бесконечно боль­шем, — в революции, а именно, в уникальной рево­люции, в планетарной революции пространства.

Что это такое — революция пространства?

Человек обладает определенным представлением своего «пространства»; это представление изменяется под влиянием крупных исторических преобразований. Различным жизненным формам соответствуют столь же разнообразные пространства. Уже внутри одной и той же эпохи повседневная картина окружающего мира отдельных людей разнится в зависимости от их профессии. Житель крупного города мыслит себе мир совершенно иначе, чем крестьянин; охотник на кита располагает совсем иным жизненным пространством, чем оперный певец, а летчику мир и жизнь предстают опять же не только в ином свете, но и в иных мерах, глубинах и горизонтах. Различия в представлениях о пространстве станут еще глубже и значительнее, если сравнить целые народы и разные эпохи истории чело­вечества. Научные истории о пространстве могут зна­чить здесь практически очень много и очень мало. На протяжении столетий ученых, уже тогда считавших Землю шаром, держали за душевнобольных и вредите­лей. В Новое время разные науки с растущей специа­лизацией также выработали свои особые понятия про­странства. Геометрия, физика, психология и биология следуют здесь особенными, далеко друг от друга разо­шедшимися путями. Если ты спросишь ученых, они

ответят тебе, что математическое пространство пред­ставляет собой нечто совсем иное, чем пространство электромагнитного поля, последнее в свою очередь совершенно отлично от пространства в психологиче­ском или биологическом смысле. Это дает полдюжи­ны понятий пространства. Здесь отсутствует любая цельность и подстерегает опасность расчленения и за­балтывания важной проблемы в изолированном сосу­ществовании различных понятий. Философия и гно­сеология XIX столетия также не дают никакого всеохватывающего и простого ответа и практически оставляют нас в тупике.

Но государства и силы истории не дожидаются дан­ных науки точно так же, как Христофор Колумб не дожидался Коперника. Каждый раз, когда ввиду но­вой атаки исторических сил через высвобождение но­вых энергий в поле зрения всего человечества попада­ют новые земли и океаны, изменяются также пространства исторической экзистенции. Тогда возни­кают новые масштабы и измерения политико-истори­ческого действия, новые науки, новые устроения, но­вая жизнь новых или возродившихся народов. Это распространение может быть настолько интенсивным и поразительным, что меняются не только меры, мас­штабы и пропорции, не только внешний окоем чело­века, но и сама структура понятий пространства. То­гда уже можно говорить о революции пространства. Впрочем, уже с каждым историческим изменением в большинстве случаев связано видоизменение картины пространства. Это является истинной сущностью той всеобъемлющей политической, научной и культурной трансформации, которая тогда разворачивается.

Это общее положение мы сможем быстро прояс­нить для себя на трех исторических примерах: по­следствия завоевания Карла Великого, Римская им­перия в первом веке нашей эры и влияние крестовых походов на развитие Европы.

Во времена завоевательных походов Александра Великого грекам предстал новый огромный про­странственный горизонт. Культура и искусство элли­низма являются его следствием. Великий философ Аристотель, современник этого изменения простран­ства, видел, что обитаемый людьми мир все более смыкается со стороны Востока и со стороны Запада. Аристарх Самосский, живший некоторое время спус­тя (310—230), уже предполагал, что солнце является неподвижной звездой и стоит в центре земной орби­ты. Основанный Александром город Александрия на Ниле стал центром потрясающих открытий в техни­ческой, математической и физической областях. Здесь учил Евклид, основатель евклидовой геомет­рии; Хирон осуществил здесь удивительные техниче­ские изобретения. Здесь учился Архимед из Сиракуз, изобретатель больших боевых механизмов и первоот­крыватель естественнонаучных законов, а заведую­щий Александрийской библиотеки Эратосфен (275—195) уже в то время правильно рассчитал место­положение экватора и научно доказал, что Земля имеет форму шара. Так было предвосхищено учение Коперника. И все же эллинистический мир был не­достаточно обширным для планетарной пространст­венной революции. Его знание осталось уделом уче­ных, ибо он еще не вобрал в свою экзистенциальную действительность мировой океан. Когда триста лет спустя Цезарь, выйдя из Рима покорил Галлию и Англию, взору предстал Северо-Запад и открылся выход к Атлантическому океану. Это было первым шагом к сегодняшнему понятию европейского про­странства. В первом веке римской эпохи цезарей, особенно, конечно, во времена Нерона, сознание глубочайшей перемены стало столь мощным и ошу-тимым, что по крайней мере в господствовавшем умонастроении можно было уже говорить о почти ре-

волюпионных изменениях картины пространства. Этот исторический момент приходится на первое столетие нашей эры и потому заслуживает особого _вНимания. Видимый горизонт раздвинулся к Востоку _и к Западу, к Северу и к Югу. Завоевательные и гра­жданские войны заняли собой пространство от Испа­нии до Персии, от Англии до Египта. Далеко удален­ные друг от друга области и народы вошли меж собой _в соприкосновение и обрели единство общей поли­тической судьбы. Солдаты из всех частей империи — из Германии и из Сирии, из Африки или из Илли­рии — могли сделать своего генерала Римским импе­ратором. Был прорублен Коринфский перешеек, ко­рабли обошли с юга Аравийский полуостров, Нерон послал научную экспедицию к истокам Нила. Пись­менными свидетельствами этого расширения про­странства являются карта мира Агриппы и география Страбона. То, что Земля имеет форму шара, осозна­валось уже не только отдельными астрономами или математиками. Знаменитый философ Сенека, учи­тель, воспитатель и в конце концов жертва Нерона, запечатлел тогда в чудных словах и стихотворных строках почти планетарное сознание той эпохи. Он указал со всей ясностью, что достаточно в течение не очень большого количества суток идти под парусом от крайнего берега Испании при собственном, попутном, то есть восточном ветре, чтобы на пути к Западу достичь расположенной на Востоке Индии. В другом месте, в трагедии «Медея» он изрекает в стихотворной форме поразительное пророчество:

Жаркий Инд и хладный Араке соприкасаются. Персы пьют из Эльбы и Рейна. Фетида явит взору новые миры (novos orbes), А Туле не будет более крайним пределом Земли.

Я процитировал эти строки, поскольку они выра­жают то всеобъемлющее ощущение пространства,

которое присутствовало в первом веке нашей эры. Ибо начало нашей эры было действительно рубежом эпох, с которым было связано не только сознание полноты времен, но и сознание заполненного зем­ного пространства и планетарного горизонта. Но вместе с тем слова Сенеки перебрасывают таинст­венный мост в Новое время и в эпоху открытий; ибо они сохранились и дошли до нас сквозь столетиями длившиеся сумерки пространства и сквозь обмеле­ние европейского Средневековья. Они передали ду­мающим людям чувство большего пространства и вселенского простора, и даже способствовали от­крытию Америки. Как и множество его современни­ков, Христофор Колумб знал слова Сенеки, они по­будили его отправиться в отважное плавание к Новому Свету. Он намеревался, плывя под парусами к Западу, достичь Востока, и действительно достиг его. Выражение «Новый Свет», Новый мир, novus orbus, которое использует Сенека, было тотчас же применено по отношению к только что открытой Америке.

Гибель Римской империи, распространение исла­ма, вторжения арабов и турок вызвали столетние пространственные сумерки и обмеление Европы. Изолированность от моря, отсутствие флота, полная континентальная замкнутость характерны для ранне­го Средневековья и его системы феодализма. За вре­мя с 500 по 1100 годы Европа стала феодально-аграр^ ным континентальным массивом; европейский правящий слой, феодалы, доверили всю свою духов­ную культуру, в том числе чтение и письмо, Церкви и духовенству. Знаменитые властители и герои этой эпохи не умели ни читать, ни писать; для этого у них был монах или капеллан. В морской империи прави­тели, вероятно, не смогли бы столь долго оставаться неграмотными, как это было в таком чисто матери­альном массиве суши. Однако в результате крестовых походов французские, английские и немецкие рьша-

ри познакомились со странами Ближнего Востока. На Севере новые горизонты открылись благодаря расширению немецкой Ганзы и распространению Немецкого рыцарского ордена, здесь возникла систе­ма транспортных и торговых коммуникаций, полу­чившая название «всемирного хозяйства Средневеко­вья».

Это пространственное расширение также являлось культурной трансформацией глубочайшего рода. По­всюду в Европе возникают новые формы политиче­ской жизни. Во Фра