Мы пушки сохраним, чтоб дать салют, Стволы их станут трубами органа

И в дружном хоре голоса сольют Под мирным небом в песне мира страны!

Чтоб без войны все в мире жить могли, Пусть льдины злобы и вражды растают!

Дружить давайте, дети всей земли! Пусть наша дружба с нами вырастает!

Белорусские дети войны. Деревня Лозоватка.

Беженцы. Белоруссия. 1944 г. Иван Шагин

бабушка едва ли не до последнего дня рассказывала о войне. Она все четыре года провела под Волоколамском, в маленьком селе Теряеве, там, где рядом стоит Иосифо-Волоцкий монастырь. Работы не было, магазинов не было, денег не было, ничего не было. Нечего надеть, нечего поесть. Женщины стирали в госпитале бинты и халаты в обмен на обмылки, стирали вручную, а полоскать ходили в прорубь. Обмылок можно было поменять на пяток картофелин, на пару яиц.

Единственную драгоценность – материно обручальное кольцо – променяли на мешок муки и кусок мыла. Мыло закончилось быстро, а муку растянули почти на четыре года: летом сушили крапиву и подмешивали в муку, пекли зеленые лепешки. А у нее на руках была дочь, которой к началу войны исполнилось 5 лет. Мечтали о стакане сыворотки. Иногда в больничной столовой давали. «Пару глотков сделаю и несу домой, – говорила бабушка, – у меня же дочь. Иду и думаю, как бы не расплескать – голова кружится». Зимой собирались несколько женщин, брали сани и шли в поле, где после бомбежек оставались замерзшие трупы лошадей. Отрубить ногу не всегда удавалось, иногда довольствовались куском шкуры. Делили на всех и варили суп…

Четыре года постоянного голода. Без помощи, без всякой надежды. Борьба за жизнь каждый день. Постоянный страх смерти от голода. С утра до вечера только одна мысль: найти что-нибудь съестное. Иногда я думаю, каково это – прийти домой, на тебя с надеждой смотрят голодные дети, а у тебя ничего нет поесть. Не удалось достать. Как объяснить это детям? Нам трудно это понять, но эти четыре года были настолько тяжелыми для них, и без того не избалованных жизнью, что главной мотивацией их дальнейших действий стало желание накормить детей.

«Она же голодная!!!» – с этого отчаянного вопля начинался каждый мой день до тех пор, пока я не уехала из дома. Всю мою совместную жизнь в родительском гнезде бабушка постоянно пыталась меня накормить. По рассказам одноклассников и знакомых, живших вместе с бабушками, у них все было точно так же. Это военное поколение жило с одной мыслью: накормить!!! – накормить внуков так, словно это последние продукты в их жизни, а завтра им опять придется стирать бинты за стакан сыворотки. Свою постоянную тревогу за благополучие детей они перенесли на внуков. Большинство из тех, кто пережил войну, так и не смогли выйти из этой колеи и бежали по ней до конца своей жизни.

Едой, конечно, дело не ограничивалось. Военное поколение отличалось особой бережливостью. Собиралась и хранилась каждая тряпка. Не потому что они были скупые, а потому что у них в мозгу прочно сидел страх: а вдруг не будет? До сих пор помню эти семейные советы над очередным отжившим свое платьем: убрать или выкинуть? Ответ был предсказуем: убрать, вдруг пригодится. Еще в 70-е годы было не принято покупать одежду маленьким детям – ползунки и кофточки шили из ношеных платьев.

Иной раз и свою одежду перекраивали, перешивали на новый лад, и получалось, как будто новую вещь купили. И они передали эту экономность своим детям, нашим родителям. Моя мама уже в пенсионном возрасте боролась со мной за каждую вещь, порой даже вынимала из мусорного ведра рваные эластичные колготки: их же можно зашить и еще носить! Этим поколениям не понять нашей расточительности, как нам, вступившим в жизнь в других экономических условиях, не понять их скаредности.

А кто помнит такую услугу в советских ателье, называвшуюся «перелицевание»? Те читатели, кому еще нет 30, наверное, задумались над этим словом. А суть этого действа в том, чтобы взять старое износившееся пальто, распороть и полностью перешить его на изнанку, которая после 25 лет ношения выглядела лучше, чем лицо: не затертая, не выгоревшая. Правда, женские пальто после этой процедуры застегивались на мужской манер, а мужские, соответственно, на женский, но это никого не смущало. И ходить в перелицованном пальто было ничуть не стыдно. Напротив, это расценивалось как хозяйственность и умение экономить. Вообще надо сказать, что по умению превращать старое в новое старшему поколению нет равных. И даже современные дизайнеры, умеющие вдохнуть жизнь в старые вещи, просто отдыхают по сравнению с задумками наших бабушек.

На фоне всего этого, когда ничего нет, в душе сидит постоянный страх лишений и голода, вполне объяснима логика наших бабушек. Во-первых, каждый лишний кусочек – детям, а сами уж как-нибудь; во-вторых, зачем, в самом деле, тратиться на моря и романтические ужины, когда лучше отложить на черный день копеечку? Или внучке на свадьбу? Какое уж тут мороженое себе – все лучшее детям. И это сейчас хрусталь стоит копейки, а в 60-е – 80-е годы он был показателем благосостояния семьи. И наши бабушки пеклись о приданом своих внучек: год за годом заполняли полки сервантов хрустальными вазочками и рюмками, по старинке складывали на антресоли подушки и перины и раз в год покупали золотое колечко.

Они жили так, как учила их эпоха: запасай, копи, экономь. И поэтому они изо всех сил старались дать своим детям высшее образование, потому что если что – человек с образованием в то время всегда мог найти себе работу, да и получал всегда больше, чем простая прачка. Это сейчас все поменялось до неузнаваемости, и наши бабушки наотрез отказывались принимать новую действительность. Пройдя через такие испытания, научившись выживать в невыносимых условиях, они так и не смогли перелицевать свою жизнь. Что поделать, научиться мыслить по-другому можно только в юности.