Писатель Всеволод Иванов: «Дайте мне тысячу долларов»

Приведённое ниже письмо направлено не позднее 24 июля 1930 г.

«Уважаемый Иосиф Виссарионович, сей документ, не в пример тому, который я направил Вам пол­года тому назад, будет касаться только лично меня.

Отягощённый долгами (коих у меня 14 000), семьей и про­чими¹ грехами, накопил я страсть сколько материалов для того, чтобы написать какую-то большую и современную вещь. За оную вещь приняться мне сейчас трудно, так как вынужден я писать рассказики для того, чтобы питать семью, финансового инспек­тора и сглаживать прочие несуразности нашей писательской жиз­ни. Давно уже А. М. Горький зовёт меня и звал поехать в Ита­лию для того, чтобы там посидеть в тени соответствующих дере­вьев и камней и написать кое-что посолиднее. Сейчас я обратился к нему с просьбой, чтобы он поддержал мое ходатайство перед Союзным Правительством о разрешении мне выехать на полгода с семьей (3 штуки ребят и жена) в Италию и чтобы мне раз­решили и выдали валюты на 1000 долларов. С такой просьбой я и обращаюсь к Вам. Я сам понимаю, что деньги сейчас — валю­та — куда как нужны для Республики, но в Америке и в Японии идёт моя пьеса «Бронепоезд» в больших и хороших театрах, я ду­маю, что за границей мне будет легче заставить эти театры за­платить мне авторские и из этих авторских я берусь возвратить ту сумму, которую даст мне Наркомфин. Кроме того, у меня заключён договор с крупнейшим издательством в Европе «Ульштейн» на тот роман, который я думаю закончить в Италии, и, реализовав этот роман, я тоже смогу вернуть деньги. Полагаю, что трудами свои­ми в пользу Республики я заслужил некоего доверия.

Второе, почему я обратился к Вам, — таково: после знамени­той истории с Б. Пильняком у советской общественности созда­лось к попутчикам некое настороженное внимание и наряду с Евг. Замятиным и другими довольно часто упоминалось мое имя, как упадочника и даже мистика. Заявления эти остаются на совести наших критиков и вызваны они были книгой моей «Тайное тай­ных» и некоторыми рассказами, от стиля которых я сам теперь отказался и мотивы коих были вытянуты к жизни из моих, чис­то личных, плохих настроений. Теперь я и сам с удовольствием бы от них отказался, но что написано пером — да и вдобавок «вечным» — того не вырубишь топором. Сейчас я побывал во многих местах России, съездил с писательской бригадой по Сред­ней Азии — в самой отсталой Советской республике Туркмении — и сам я чувствую, и другие говорят, что дух мой стал крепче. Но, — известная тень правого попутчика еще лежит на мне гус­то, и я думаю, что если б я под просьбу о паспорте, где будет указано, что Н-ый писатель намерен уехать с женой, детьми, не исключена возможность, что некоторые органы отнеслись бы к этому с иронией и подумали б: «Куда это он едет. Не лучше бы ему посидеть на месте и прочее», а что касательно денег, то их бы и без иронии не выдали б, так что даже получив паспорт, я бы не смог выехать.

Года три тому назад я уже был в Европе, но видел только Европу внешне поверхностно — и не написал об Европе ничего.

Теперь, после того, как я закончил свою работу в Италии, я ду­маю, отправив семью обратно, самому поехать в Рур... металлур­гические районы Германии с тем, чтобы посмотреть, как и чем живут европейские рабочие. Необходимо мне это для того, что­бы с весны будущего года можно было б уехать в сердце Донбасса и попытаться написать роман о советских горняках — «Углеко­пы», некоторым образом, в котором хотелось бы мне провести параллель между европейскими и советскими горняками, а не посмотрев на быт и нужды европейских рабочих, проделать это трудно.

Я понимаю, что задачи, которые я ставлю себе, очень труд­ны и ответственны, но я полагаю, что за ту любовь и прекрас­ное отношение, которое я встречал с начала моей литератур­ной деятельности со стороны советской общественности, обя­зывают меня выплатить мой общественный долг перед советским искусством и выплатить его по-настоящему и по-хорошему. Этот долг можно выплатить только крупными и с широким охватом работами, в которых отразилась бы эпоха и люди, ее творящие. Я пишу это без бахвальства, а потому, что каждый должен веровать и с этой верой в свое дарование ра­ботать. А если не выйдет: катись под откос — и я согласен скатиться под этот откос, не зажмуривая глаз на полном ходу курьерского поезда.

Вот почему я решился написать Вам это письмо, и оканчивая его, я еще раз повторяю, что поеду я в Европу не праздношата­ющимся туристом и соглядатаем, — эти годы уже минули и не вернутся, — я поеду писателем, который обязан и должен срав­нить эти два мира, противопоставленные друг другу и которым быть может очень скоро придется встретиться с оружием в руках друг против друга. Я люблю свою страну, я ее слуга и ее оружие — мое оружие.

Желаю Вам всего доброго в исполнении той мировой и ответ­ственнейшей роли, которая выпала Вам на долю.

Всеволод Иванов Мой адрес: Первая Мещанская, дом 6, кв. 2 или журнал «Красная новь», Ильинка, Старо-Панский, дом 4».

АПРФ. Ф. 45. On. 1. Д. 718. Л. 43—45. Машинопись, подпись — автограф.

Письмо писателя В. В. Иванова (1895—1963) рассматривалось в Оргбюро 24 июля, в Политбюро ЦК ВКП(б) 26 июля 1930 г. За 2 дня до рассмотрения в Оргбюро на имя Сталина посту­пила телеграмма от Максима Горького из Италии: «Убедительно прошу разрешить Всеволоду Иванову выехать с его семьёй ко мне в Сорренто и дать ему тысячу долларов. Горький». На телеграм­ме помета: «т. Каганович — за».

Политбюро постановило: «Разрешить тов. Иванову Всеволоду с семьей выехать за границу (в Сорренто) с выдачей ему тысячи долларов».

В. В. Иванов упоминает в обращении на имя Сталина писа­телей Б. А. Пильняка (1894—1941) и Е. И. Замятина (1884—1937). Первый из них является автором скандально известной «Повес­ти непогашенной луны», напечатанной в журнале «Новый мир» (№ 5 за 1926 год), в фабуле которой публика усмотрела намек на убийство наркомвоенмора М. В. Фрунзе, организованное якобы по указанию Сталина. Кроме того, перу Пильняка принадлежит повесть «Красное дерево», вышедшая в 1929 году в Берлине. Оба эти произведения фигурировали в предъявленном ему в 1937 году обвинительном заключении.

Е. И. Замятин опубликовал в конце двадцатых годов за рубе­жом роман «Мы» на английском языке, в котором в гротескной форме изобразил жизнь, людей в тоталитарном обществе. В 1932 году эмигрировал за границу.