Взгляд слева: Энгельс об особенностях России

Однако создатели марксизма – Маркс и Энгельс были здесь гораздо прозорливее и тоньше своих будущих советских учеников и одновременно вульгаризаторов. Очень интересна в этом плане работа Ф.Энгельса «О социальном вопросе в России» (статья 5 из серии «Эмигрантская литература» (1875)). Собственно, эта статья Энгельса посвящена критике учения русского народника Ткачева об особом русском пути к социализму, минуя капитализм. Энгельс при этом выступает с позиций откровенно европоцентричных: он не отрицает специфики российской экономической жизни, состоящей прежде всего в том, что в России есть крестьянская община, но он считает эту общину не неким своеобычным и неповторимым порождением русского или славянского духа; отнюдь, Энгельс указывает, что «общинная собственность на землю представляет собой такой институт, который мы находим на низкой ступени развития у всех индоевропейских народов: от Индии до Ирландии». То есть русская община по Энгельсу есть не что иное как реликт первобытного общества, первобытного коммунизма, чудом сохранившийся в Северной Евразии до эпохи, когда в тамошних городах стал уже развиваться капитализм. Вся специфика России для западника Энгельса, как и для всякого другого западника, лишь в том, что она чудовищно «отстала» от «цивилизованной Европы», застряв не только в феодализме, но и кое в чем сохранив даже моменты первобытного доисторического прошлого! (ведь Энгельс как и любой западник – прогрессист, развитие Запада для него – движение по восходящей линии) Правда, Энгельс в отличии от современных российских западников не был русофобом, он не считал, что консервация столь архаичных форм хозяйствования в России есть признак какой-либо феноменальной природной «отсталости» самого русского народа. Энгельс объяснял это объективными условиями. Он связывал, например, существование такой традиционно-общинной формы хозяйствования как артель с одной стороны с влиянием на русских тюркских и финно-угорских племен, для которых, по замечанию Энгельса еще в большей степени характерна экономика «первобытного коммунизма», с другой стороны, по словам Энгельса: «Суровый климат требует разнородной промышленной деятельности, а недостаточное развитие городов и нехватка капитала возмещается по мере возможности этой формой кооперации»5.

Однако развитие капиталистических отношений в России, развитие городов, рост капитала сделают, по Энгельсу, артель и общину ненужными, они исчезнут сами по себе и Россия встанет на тот же путь, что и страны Западной Европы.

Вместе с тем, Энгельс критиковал народников не только за то, что они считали крестьянскую общину и артель ремесленников сугубо славянскими или даже русскими специфическими феноменами. Он упрекал их в том, что они не видят диалектической связи между крестьянской общиной и самодержавным государством, идеализируя первую и демонизируя второе. И здесь, думаем, Энгельс выказывал глубокое понимание самобытной структуры российского общества и государства. Действительно, идеалом народников была некая крестьянская, социалистическая Россия, существующая как федерация, построенная снизу и управляемая органом широкого народного представительства, свято охраняющем политические свободы – свободы слова, печати, собраний, выборов… Самодержавие они считали лишь уродливым паразитическим наростом на теле крестьянской России. Энгельс, потешаясь над такой наивностью, показывает, что несмотря на известное отторжение от государства крестьян, виду того, что длань государства в России всегда была тяжела, особенно, для простых людей, община не только не антагонистичная авторитарной государственности и даже деспотизму, но и прямо предполагает их, является их основой. Энгельс пишет: «Русский крестьянин живет и действует только в своей общине… Подобная изоляция отдельных общин друг от друга, создающая по всей стране, правда, одинаковые, но никоим образом не общие интересы, составляет естественную основу для восточного деспотизма; от Индии до России везде, где преобладала эта общественная форма, она всегда порождала его, всегда находила в нем дополнение. Не только русское государство вообще, но даже специфическая его форма, царский деспотизм, вовсе не висит в воздухе (это полемический упрек П. Ткачеву, так как именно он говорил, что русское государство ненавидимо всеми в России и «висит в воздухе» – Р.В.), а является необходимым и логическим продуктом русских общественных условий»

Итак, формула русского, и говоря шире восточного своеобразия, отличия этих цивилизаций от Запада, по Энгельсу такова: авторитаризм в политике, социализм в экономике или правая политика, левая экономика. Россия, как и остальные неевропейские, восточные страны, да и сама Европа в глубокой древности – это кентавр «сильное государство-община». Причем под сильным государством понимается антипод западного демократического государства, ограниченного гражданским обществом, не вмешивающегося в жизнь людей без крайней надобности. Сильное российское государство не оставляет за людьми права на приватную жизнь, оно проникает везде, даже в самые глубинные слои социума, я бы назвал его тоталитарным, если бы этот термин не был нагружен отрицательными ассоциациями.

По Энгельсу получается, что Россия имела и имеет как бы две истории: с одной стороны в ней имелись внешние проявления формаций, которые описывает марксизм – феодализма, капитализма (естественно, русский феодализм и русский капитализм также сильно отличались от западных аналогов, но все же тут возможно хотя бы проводить параллели). С другой стороны, с доисторических времен до 19 века в России сохраняется неизменным ядро ее национального бытия, сочетание крестьянской общины и авторитарной политической власти (помещик и сельская община, вече и князь и т.д.).

Наконец, Энгельс был решительно не согласен с народниками в том, что на основе общины можно совершить прыжок в социализм, минуя капитализм. Капитализм, по Энгельсу, есть необходимая ступень при восхождении к социализму, поскольку социализм невозможен без индустриального базиса, а создание его, модернизация, как показал опыт Запада, предполагает развитие торгово-денежных, рыночных, капиталистических отношений. В 1922 году, полемизируя с меньшевиком Сухановым, Ленин, правда, «поправит» Энгельса, конечно, не называя великого имени. Ленин будет утверждать, что есть еще и другой, незападный, российский и восточный путь модернизации – построение современной промышленности и проведение культурной революции под руководством сильного, так сказать, «предсоциалистического» государства. Болезнь и скорая смерть помешали Ленину развить эту оригинальную мысль в полноценную концепцию, но очевидно, что, начни он ее создавать, он обратился бы к своей теории империализма: Запад, перейдя к империалистической фазе, сам перекрыл другим странам путь капиталистической, рыночной модернизации; Западу не нужен высокоразвитый российский капитализм, Западу нужна Россия как сырьевой придаток, поэтому нам никакой другой модернизации, кроме государственной, и не остается (подробнее об этом смотрите в нашей работе «Ленин как левый патриот»). Однако, Энгельс, конечно, ничего не знал о теории империализма, они с Марксом рассуждали в рамках теории «равномерного» распространения капитализма по миру, отсюда вывод Энгельса о прогрессивности капитализма в России, он ведь не знал, что это будет сырьевой, периферийный капитализм.

Правда, все равно Энгельс не особенно верил в перспективу российского капитализма. Он был убежден, что очень скоро начнется пролетарская революция на Западе, которая покончит с мировым капитализмом, а значит, и с российской его разновидностью. И только в этом случае, замечает Энгельс, община, если она к тому времени сохранится, станет основой для социалистического строительства в России (под которым, как видим, Энгельс имеет в виду «нормальный» (с его точки зрения) социализм, «как на Западе», а не специфический «русский социализм»).

С другой стороны Энгельс не сомневался, что Россия и сама по себе стоит на грани революции. «Что положение русских крестьян со времени освобождения от крепостной зависимости стало невыносимым, что долго это удержаться не может, что уже по этой причине революция в России приближается, – это ясно» – писал Энгельс и далее спрашивал – вопрос лишь в том, каков будет результат этой революции?». Энгельс отмечал при этом, что революцию начнут «высшие классы столицы», а затем подхватят крестьянские массы (и в этом он оказался совершено прав). Итак, по Энгельсу выходило, что к «настоящему», то есть индустриально-западническому социализму Россию еще не готова, потому что для него нет индустриального базиса, капитализм в России слаб и глубоко развиться ему не даст сама политика правительства, которая буквально подталкивает народ к революции. Следовательно, революция в России будет антикапиталистической и крестьянской и породит некий общинный проект, отражающий привычное для русского крестьянина общинное жизнеустройство. Кроме того – Энгельс это прямо не пишет, но это легко выводится из его рассуждений о специфике России – это общинная экономика постреволюционой России будет иметь надстройкой государство, напоминающее прежнее самодержавие или, как выражался западник Энгельс, «восточный деспотизм».

Если затем произойдет коммунистическая, пролетарская революция на Западе, то под руководством передового западного пролетариата этот крестьянский проект можно будет «подтянуть» к «более прогрессивному», пролетарскому социализму, и соответственно, надстройку «нового самодержавия» преобразовать в «пролетарскую демократию».. Если же нет, то Россия так и остается страной общинной, но не социалистической в марксистском смысле слова, и, как и прежде, крайне авторитарной.

Удивительно, что Энгельс оказался подлинным пророком, гораздо более прозорливым, чем все русские демократы-народники и марксисты-западники вместе взятые. Его анализ, действительно, показывает самую суть советского строя, который, действительно, представлял собой традиционный для России синтез общины и сильного государства, но в новой форме – в качестве общины выступали советские заводы, фабрики и колхозы с их коллективистским жизнеустройством, в качестве служилого самодержавного государства – партия коммунистов с вождем во главе.

В отличии от меньшевиков, Энгельс не только предвидел Октябрьскую революцию, не укладывавшуюся в схемы вульгарного марксизма, но и правильно, по сути, объяснил ее характер, движущие силы и направленность (конечно, при этом давая ей оценки противоположные тем, какие ей давали наследники славянофилов, например, евразийцы).

Энгельс, правда, не мог предположить, что эта крестьянская и этатистская по сути революция будет возглавлена марксистами, и потому крестьянский общинный проект да еще с довеском вождистской идеократии будет осмыслять себя в терминах сильно упрощенного и идеологизированного марксизма. Кроме того, Энгельс не мог даже догадываться, что необходимую задачу модернизации России, перехода ее от аграрной к индустриальной державе осуществит не «прогрессивная русская буржуазия» и даже не «еще более прогрессивные» победившие пролетарии Запада, …пришедшие на помощь «отсталым крестьянам Востока», а … то самое общинное и «деспотичное» государство, которое он объявлял анахронизмом. Что ж, здесь нашей стране помог гений Ленина, а затем и Сталина.

Между прочим, энгельсовская «теория России» объясняет в определенной мере не только зарождение советского проекта, революцию 1917 – го, но и его крах в 1991 году. Объективная историческая миссия советского проекта, по Энгельсу, состояла в модернизации России: индустриализации, культурной революции и т.д. Эта задача была успешно выполнена в эпоху Ленина и Сталина, фактически, к 1950-м годам. Дальше, по мысли демиурга советской цивилизации – Ленина ничего не оставалось, как ждать революции на Западе. А она не произошла. Советское общество должно было поставить перед собой иную, новую историческую задачу, но это мешала сделать идеология вульгарного марксизма, которая не позволяла даже осмыслить историческое предназначение советского проекта. Таким образом, общество без цели стало деградировать и разлагаться и знаменитая «оттепель» 60-х была уже началом этого разложения. Высшей же степени оно достигло в наши дни …

3. «Взгляд справа»: евразийцы об особенностях России

Не может не удивлять тот факт, что в данном вопросе характеристика особенностей России, данная Энгельсом, совпадает с характеристикой, данной ей русскими консервативными мыслителями ХХ века, хотя, разумеется, они исходили из разных мировоззренческих оснований и соответственно давали различные, диаметрально противоположные оценки этим особенностям. Это совпадения взгляда «слева» и взгляда «справа» само по себе показательно и говорит о том, что перед нами не абстрактная теоретическая конструкция, оторванная от жизни, а реальный факт, лишь по-разному оцениваемый разными политически-идеологическими направлениями.

Речь идет о русских евразийцах ХХ годов ХХ века – П.Н. Савицком, Н.С. Трубецком, Н.Н. Алексееве и других, и «левом крыле» их современных последователей – С.Г. Кара-Мурзе, Т.А. Айзатуллине и т.д., которые создали достаточно стройную концепцию России как особой цивилизации, отличной от Востока и от Запада и переплавившей в своем культурно-историческом тигле черты Европы и Азии в самобытном евразийском синтезе.

Основоположник евразийства П.Н. Савицкий писал в статье «Евразийская концепция русской истории»: «… русское государство XVI-XX веков является в большой мере продолжением скифской, гуннской и монгольской державы… Тот строй, в котором все классы общества являются «служилыми», где несут «тягло», где не существует настоящей частной собственности на землю и где значение каждой социальной группы определяется ее отношением к государству – этот строй глубоко коренится в историческом укладе кочевых держав. Он был воспринят Московской Русью и дал ей огромную политическую силу…». Другой теоретик классического евразийства – Н.С. Трубецкой подчеркивал идеократический, религиозный характер традиционного для России государства: «.. московская государственность явилась преемницей монгольской … в самом своем идейном содержании… И тут, и там основой государства … являлась определенная форма быта, неразрывно связанная с определенной психологической установкой: в монархии Чингисхана – кочевнический быт, в Московском государстве – православное бытовое исповедничество. И тут, и там верховный глава государства являлся наиболее ярким идеальным представителем, примерным образцом этого бытового идеала … И тут, и там государственная дисциплина строилась на всеобщем подчинении всех граждан и самого монарха неземному, божественному началу.. И тут, и там добродетелью подданного признавалось отсутствие привязанности к земным благам … при крепкой преданности религиозно осознанному долгу…». Итак, особенность российской цивилизации с точки зрения евразийцев состоит в наличие служилого, тяглового, идеократического государства, которое в отличие от государства западного имеет надклассовый характер, так как отбор в это государство ведется среди всех слоев населения, а не только среди высших классов, и не по принципу верности интересам крупных собственников, а по принципу верности государствообразующей идеи и ее живому земному воплощению – царю. Естественной опорой такого государства являются не частнособственнические, основанные на конкуренции, а общинные взаимоотношения представителей «производящего сословия».

Таким образом традиционное для России устройство общества не имеет ничего общего с такими сугубо западными формациями как «феодализм» и уж тем более, «капитализм». Феодализм – это общество, где государство выражает интересы крупнейших земельных собственников – феодалов, где король – лишь «первый среди равных» в кругу феодалов, где существует сложная система договоров между сеньорами и вассалами, она сложилась в Западной Европе и отражала индивидуалистические и материалистические наклонности романо-германцев даже в те времена, когда их цивилизация несла в себе очень много традиционных черт. Что тут похожего на царство Иоанна Грозного, где все – от боярина до холопа зависят от воли царя, где царь волен приблизить к себе, заставить служить сына холопского и прогнать сына боярского, где никто, даже представители древнейших аристократических родов не гарантированы от царского гнева и наказания, коли они отступят от государствообразующей идеи? Если Россия и знала нечто похожее на западный феодализм, то только в послепетровскую эпоху, когда страна наша начинает перенимать и даже слепо копировать различные европейские формы. Однако институты западного феодализма были лишь внешней надстройкой, а внутри наличествовало то же самое служилое, тягловое государство: это видно хотя бы потому, что сама петровская вестернизация проводилась волею царя, обладавшего почти безграничной властью ради новой идеи, которая пришла на смену идее православного Третьего Рима – идеи превращения России в европейскую державу. Превращение дворянства из служилого сословия в сословие наследственных аристократов, обладающих неотчуждаемыми правами, независимо от доли своего участия в государственных делах, то есть в феодалов западного типа, сразу же отозвалось бунтом возмущенного крестьянства, пошатнувшим устои Империи, а затем привело к отдалению верхов России от нее низов и к социальному расколу 1917 года.

То же самое можно сказать и о российском «капитализме», который был весьма далек от общества всеобщей конкуренции и торжества рыночных отношений, сложившегося в Западной Европе и в США. Достаточно указать на то, что при дореволюционном «капитализме» российское государство тем не менее обладало огромным влиянием на экономику, держа в своей собственности большую часть земель, леса, российские «капиталисты» из купцов-старообрядцев были не частными собственниками в западном смысле слова – рациональными эгоистами, стремящимися лишь к прибыли, а скорее, ставленниками старообрядческих общин, семей и т.д., и т.п.

Итак, с точки зрения евразийцев Россия не знала в полной мере своих «феодализма» и «капитализма», так как будучи неевропейской цивилизации, она имела и имеет свой собственный путь развития. Это лишний раз подтверждается тем, что стоило России в 1917 году скинуть с себя дворянский, правящий слой, после Петра Великого выполнявший роль проводников и культуртрегеров западных идей и институтов, как сразу, будто из-под спуда, явились черты России традиционной, чрезвычайно напоминающие допетровский православный Третий Рим, Монгольскую Орду Чингисхана – служилое, тягловое, идеократическое государство. Изменилось, конечно, содержание – на место православию пришел коммунизм, на место служилых, государевых людей – партия, на место царя – вождь, но формы остались прежними. Как писал об этом тот же П.Н. Савицкий: «возрождение «тягловых» и «служилых» начал наблюдается сейчас в современном политическом и социальном режиме СССР. Из этого же источника идут и принципы этатизма, огромная роль государства (государя) в хозяйстве …».

окончание следует

http://novsoc.ru/r-vahitov-pravoe-gosudarstvo-pri-levom-narode/

-- ------------------------------------------

ТОВАРИЩИ!

БЕЗ ВАШЕЙ РЕГУЛЯРНОЙ ПОДДЕРЖКИ БЮЛЛЕТЕНЬ

«ЗА СТАЛИНА!»

ВЫХОДИТЬ НЕ СМОЖЕТ!

ЖДЕМ ПОМОЩИ!

_____--------

Редакция благодарит

Г. П. Асинкритова из Твери,

В. Н. Скворцову из