Советское Государство разрушили СМИ (СМИ как «система»)

В нашей российской новейшей истории фактор медиакратии, вес «четвертой власти» проявился во всей полноте в период перестройки и либеральных реформ. Если до этого момента советское общество «централизированного Зрелища» (по Дебору) осуществляло свою социально-информационную стратегию единым фронтом, — идеологические институты, властные структуры и информационно-культурное обеспечение, сознательно приравненное в советском обществе к идеологической пропаганде, действовали как одно целое ради осуществления общего проекта, — то по мере отхода от советской модели СМИ заявили о своем особом и во многом исключительном положении.

Этот процесс шел параллельно с «демократизацией» и перенесением на российскую почву либерал-демократических западных образцов. Формально, речь велась о «свободе слова», о «независимости СМИ от прямого диктата иных властных инстанций». Но поскольку этот диктат исходил в начале перестройки из одного-единственного и тогда еще довольно солидарного центра, то эта «свобода» приобретала характер противостояния, фрондирования, оспаривания советской идеи.

При этом собственно по литический фронт раннеперестроечной антицентралистской оппозиции был смехотворным и искусственным — с серьезным диссидентским движением властям удалось покончить еще к концу 70-х. В такой ситуации в перестройку именно СМИ стали главным субъектом социальных реформ, — тем субъектом, который спровоцировал в дальнейшем политическое оформление «демократов-западников» в самостоятельную идеологическую и организационную силу, пришедшую к власти в 1991 году.

Это не просто случайное историческое обстоятельство, это важнейший, нагруженный колоссальным значением исторический факт. Главный смысл реформ состоял именно в переходе от одного типа Общества Зрелища («централизованного») к другому («распыленному»), и поэтому главной движущей силой всего этого процесса логически стали те инстанции, которые были ответственны за изготовление и реализацию самой сердцевины всего проекта. Менялись не просто сформулированные идеи, менялся весь язык, широкий социальный массово-психологический фон, состоящий даже не столько из четких высказываний («это — благо», «это — зло», «так надо», «так не надо»), сколько из намеков, ассоциаций, интонаций, микрожестов теледикторов, нюансировки при изложения информации и т.д. Вместо единой «централизованной» иллюзии советского общества складывалась «распыленная иллюзия» общества либерального. А так как «распыленный спектакль» и есть высшее выражение именно Капитала, пик его могущества, то и общая ориентация таких перемен в области медиакратии вела только и исключительно к утверждению буржуазных, капиталистических моделей и стереотипов.

Ги Дебор разобрал причины большей оперативности, эффективности методологий «распыленного зрелища» по сравнению со «зрелищем централизованным». Если какую-то идею, спровоцированную реакцию, мнение, уверенность внушают слишком навязчиво, человеческая психика — даже бессознательно — стремится освободиться от этого, отыскать определенное психологическое пространство, не подвластное прямому контролю извне. При этом такой протест может сопровождаться социальной мимикрией, и известно, что одним из способов сделать высказывание или слово бессмысленным (то есть освободиться от смысла) — это произнести его подряд много раз. Полная слепая покорность и безоговорочное послушание есть форма скрытого восстания, ироническая диверсия в отношении того, кто повелевает и отдает приказания. Что-что, а эту ироническую стратегию наш народ освоил в полной мере, на ней построен наш национальный юмор.

«Зрелище распыленное», капиталистическое, основано на совершенно ином подходе к манипуляции сознанием. В нем желаемая цель — а она, безусловно, присутствует, причем с такой же определенностью и жесткостью, как и в самой «тоталитарной» пропаганде — не декларируется прямо, к ней подводят постепенно, часто окольными путями, искусно используя законы формальной логики и психоаналитические программы бессознательных ассоциаций.

Привлечь внимание к какому-то факту можно самыми различными способами. «Централизованное Зрелище» просто ставит его в центр информационного потока и настойчиво внушает то, как надо это интерпретировать. «Распыленное Зрелище» действует более тонко. Можно подвести к какому-то факту косвенно: упомянув о том, что ему предшествовало и том, что за ним последовало. Зритель сам догадывается, что должно заключаться в промежуточном звене, и от того, что он сам «догадался», у него возникает спровоцированное ощущение самодовольной гордости от успешно проделанной умственной операции. Отныне данный факт будет восприниматься им как результат неотчуждаемого личного опыта, и критическое чувство будет полностью усыплено.

Моральная оценка также может быть нюансирована. Вместо прямой расстановки знаков плюс и минус, может быть тонкая интонационная гамма, работа с подразумеванием, контекстами, стереотипами. Если в общественном сознании существует какой-то штамп, то для его разрушения, для внедрения прямо противоположной формулы не следует просто и непосредственно ее провозглашать. Достаточно выразить — даже интонационно — определенную дистанцию, релятивизировать, смягчить акцент.

«Распыленное зрелище» в отличие от «зрелища централизованного» предполагает также отсутствие видимого центра. Так возникает дуализм таких понятий как «режим» и «система». «Централизованное зрелище» является продолжением режима, оно обеспечивает интересы режима, т.е. конкретной власти, утвердившейся в данном государстве, обществе. «Система» есть нечто более тонкое и трудно уловимое. Это совокупность некоторых центров влияния, объединенных общим цивилизационным проектом, но осуществляющих свою деятельность с помощью сложных комбинаций. «Система» гораздо шире, чем «режим». Она может сохраняться и при смене режимов, может выступать оппозиционно в отношении режима, может ставить одновременно на две или несколько противоборствующих сил, проводить свою логику через синхронное влияние на видимые и невидимые рычаги воздействия.

Понятие «система» было подробно разработано «новыми левыми». В основе такой концепции лежало наблюдение за эволюцией буржуазного общества, которое настолько отточило инструменты господства, что ушло очень далеко по искусности манипуляций и развитию механизмов «мягкого насилия» от грубых и довольно прозрачных стратегий классического индустриального капитализма, где буржуазным был сам режим, и где поэтому оставалась открытой перспектива политических революций в социалистическом или национальном ключе. С начала 60-х буржуазный мир стал активно осваивать новые технологии «распыленного Зрелища», и достиг в этой области совершенства к 80-м.

Крах социалистической системы и падение СССР стал самой серьезной победой этой стратегии. Управляемые галлюцинации западного мира оказались настолько эффективны, что разрушили оплот наивной и неуклюжей советской пропаганды. Капиталистическая «система» проникла в СССР гораздо раньше, чем произошла прямая смена режима. И главным полюсом такой подмены совершенно естественно стала сфера медиакратии.

В период перестройки в СССР была применена тактика использования новейших достижений «распыленного зрелища». Как когда-то русские социал-демократы взяли готовые выводы Маркса, разбиравшего капиталистическое общество, гораздо более развитое, нежели аграрная полуфеодальная Россия, и жестко переменили эти выводы к противящейся среде, достигнув колоссального индустриального эффекта, новые либеральные реформаторы также форсировали ситуацию (правда, в обратном направлении), и включили СССР в «систему», в зону влияния «распыленного зрелища» задолго до того, как для этого сложились политические, социальные, экономические предпосылки. Именно это имеют в виду те, кто настаивают, что самым главным и незыблемым достижением «демократии» в России за последние годы стало появление «независимых» СМИ. «Независимость» следует понимать как «независимость от режима», но при этом, естественно, не упоминается о полной, тотальной и раболепнейшей зависимости от «системы», осью которой является Капитал, его неиндивидуализированная, чисто количественная масса.

Ответственность СМИ за все этапы реформ — как бы кто их ни оценивал — является абсолютной и бесспорной. Именно этот сектор по самой логике современного общества есть фокус «системы». В некотором смысле, СМИ сами становятся «системой», концентрируя вокруг себя главные элементы буржуазного общества — деньги и власть.

Так как природа современного капитализма, в свою очередь, связана со Зрелищем, и главным здесь стало не производство, и даже не торговля, а реклама, маркетинг, «презентация» товаров и услуг, их «знаковый рейтинг» (все это совершенно не зависит от их реального качества), то основной массив финансов также тяготеет к информационным инстанциям, особенно к электронным СМИ. В этом — особенность специфической экономики информационного, постиндустриального общества. В отличие от классического капитализма здесь главной становится не циркуляция товаров, денег услуг, но циркуляция знаков, муляжей, «симулякров» (по выражению Жана Бодрийяра). А такая знаковая циркуляция, естественно, напрямую связана со СМИ.

С другой стороны, гипнотическая власть СМИ настолько огромна, что многие социологи говорят сегодня о явлении «пандитократии». «Пандитами» назывались индусские толкователи священных текстов. В современном обществе роль пандитов выполняют телеведущие и телекоммента торы, которые прямо или косвенно выполняют роль «гуру» для масс. Именно с этой важнейшей «учительской», почти жреческой функцией и связан «культ телеведущих». Фрагментарно образованные, серые, банальные, с ограниченным кругозором и мещанскими предрассудками, телеведущие воплощают собой «конвенциональную мудрость», некий стереотип обывательского сознания. Провозглашаемые ими с серьезным видом пошлости воспринимаются зрителями как нечто само собой разумеющееся, как продукт своего собственного мышления — тем более, что усредненность и ограниченность ведущего вполне соответствует именно самым массовым стандартам. Но такие ничтожные «пандиты» вследствие того, что они находятся по ту сторону экрана, а не по эту, получают колоссальную власть внушения, распространяющуюся как на широкие массы, так и на политический класс, и даже экономическую элиту, то есть на те структуры, от решения которых зависят судьбы общества. Никем не избранные, ничем не замечательные, ни в чем отдельном не компетентные, теледикторы становятся в обществе «распыленного зрелища» носителями колоссального могущества, и их случайное мнение сиюминутно воспринимается как абсолютная истина, как категорический императив.

СМИ как «система» и в этом случае оказывается первичнее, действеннее, могущественнее, нежели режим как таковой. Рекламный капитал и аппарат «пандитов»-теледикторов в данном случае выступают как конкретный инструмент медиакратии, неотразимое орудие «системы».