Восточная деревня в первой половине XXв

Подавляющее большинство населения Востока (до 70—80%) вплоть до середины XX в. составляло кре­стьянство. Однако оно не было единым и фактичес­ки распадалось на множество социальных групп и категорий. Формально большинство крестьян вхо­дило в сельские общины, сохранявшие во многих случаях не только социоисторическое, но и хозяйственное значение (особенно в районах преобладания натурально-патриархального хо­зяйства в Юго-Восточной, Южной и Юго-Западной Азии). Вне об­щин обычно оказывались либо полностью деклассированные люмпе­ны, либо традиционно отвергаемые представители низших каст и «неприкасаемых» (в странах Индостана). Обычно же связи с общи­ной (как кровно-родственной, так и соседской) сохраняли даже ушед­шие в город мигранты, количество которых постоянно возрастало, а с деревней — слабели. Впрочем, в городах (а еще чаще — за границей, куда устремились с начала XX в. многие жители Востока) мигранты из одних и тех же мест обычно воспроизводили свою общину в виде землячеств, совместных предприятий, рабочих ассоциаций и т. п. Не­редко городские предприниматели старались нанимать работников из числа своих земляков, соплеменников или родственников, а часть прибылей переводили на финансирование нужд своей деревни или общины. Это обеспечивало им поддержку общины в тяжелые време­на кризиса, конкуренции или преследований. Крестьянские движения, восстания и бунты были характерны для всей первой трети XX в. Но они, как правило, были не столько специфически крестьянскими, сколько выступлениями этноконфессионального и политического ха­рактера, опиравшимися на крестьянство (при учете ряда его требо­ваний), но руководствовавшимися иными целями и при господстве иных сил. Таковы были национально-освободительные восстания 1918—1927 гт. на Ближнем Востоке, в основном проходившие под ру­ководством выходцев из феодальной среды, направленные против иностранного господства и опиравшиеся на внутриплеменную соли­дарность или солидарность конфессиональную (друзов в Сирии, сенуситов Ливии, шиитов Ирака). Крестьяне были основной базой антиимпериалистических движений от Китая до Турции, но самосто­ятельной роли в них не играли, выступая в качестве участников об­щенационального блока во главе с буржуазными и даже феодальны­ми (в Иране и Юго-Восточной Азии) элементами.

Во многом это объяснялось усилением дифференциации в рядах самого крестьянства, делившегося даже в пределах одной страны на ряд этносов, конфессий, каст и племен, на сословия и прочие катего­рии феодального и даже рабовладельческого общества, а также — на докапиталистических производителей, почти не знавших рынка и мелких хозяев, работавших на рынок, связанных с его конъюнктурой и его законами. Среди них все время шло расслоение на зажиточную верхушку (своего рода эмбрион сельской буржуазии) и разорявшие­ся низы, поставлявшие батраков, опутанных сетями кабальной арен­ды. Кроме того, систематический отток в города, как правило, наибо­лее молодых и работоспособных, также ослаблял крестьянство.

Надо учесть и фактор инонационального засилья в деревне. Наря­ду с традиционными помещиками в XX в. во многих странах Востока действовали европейские плантаторы и колонисты (в Магрибе, Юж­ной и Восточной Африке, Индии, Индонезии, Малайе), что не могло не концентрировать на этом внимания не только крестьян, но и всего общества, во многом руководствовавшегося этноконфессиональными побуждениями и предрассудками. В этом же ряду стоит проблема инонациональной буржуазии на Востоке, достаточно широко пред­ставленной почти всюду до середины XX в., в частности — китайцами «хуацяо» во всей Юго-Восточной Азии, индийцами — от Малайи и Бирмы до Восточной Африки, арабами — от Юго-Восточной Азии до Западной Африки (особенно ливанцами), греками, армянами и ев­реями — от Ирана и Турции до Марокко. Обычно инонациональная буржуазия занималась торговлей, финансами и посредничеством, выполняя функции компрадоров. Но были среди них, как и вообще среди городских коммерсантов и ростовщиков Востока, землевладель­цы, спекулянты недвижимостью и крупные арендаторы и плантато­ры. Естественно, они были объектом ненависти самых разных групп крестьянства, видевших в них одновременно эксплуататоров, иновер­цев, чужеземцев и агентов влияния той или иной колониальной дер­жавы. Их ненавидели тем больше, что и национальная буржуазия считала их конкурентами, да и колониальные державы непрочь были натравить на инонационалов население колоний, дабы дезо­риентировать его и «выпустить пар» из кипящего котла социальных противоречий.

Сельская буржуазия на Востоке (за исключением иностранной и инонациональной ее фракций) формировалась как за счет богатев­шей верхушки деревни (зажиточных крестьян, старост, глав патри­архальных семей и кланов), так и путем обуржуазивания феодально-помещичьих групп, включавших представителей знати, феодалов-абсентеистов, крупных землевладельцев из городских куп­цов и чиновников. Одновременно и конкурентом, и источником по­полнения ее рядов был торгово-ростовщический капитал, представ­ленный выходцами из всех вышеперечисленных эксплуататорских слоев города и деревни. Этот капитал лишь частично превращался в предпринимательский, очень редко занимаясь инвестициями в про­изводство. В первые десятилетия XX в. он предпочитал просто ко­пить богатства в сундуках и кубышках, где они оседали мертвым гру­зом. Ростовщичество, высасывавшее из крестьян и низших слоев сельской буржуазии последние соки, серьезно тормозило развитие экономики. Вместе с тем оно было чрезвычайно выгодным делом для самих ростовщиков, способствуя созданию слоя ничем не рискующих богачей и нанося в то же время огромный вред социальному прогрес­су, а главное — поощряя развитие, заводившее экономику любой страны в тупик. Неудивительно, что в результате соединенного дей­ствия колониального ограбления, феодальной и капиталистической эксплуатации, а также — экономической, технической и культурной отсталости восточной деревни, полузадушенной ростовщичеством, до 70% крестьян Востока принадлежали к сельской бедноте. Среди ос­тальных преобладали средние крестьяне, положение которых было крайне неустойчиво. Малочисленная верхушка далеко не всегда име­ла возможность пойти по пути предпринимательства.

Разумеется, положение деревни на Востоке не было статичным. В годы Первой и Второй мировых войн, всемирного экономического кризиса 1929—1933 гг., партизанских войн 40—50-х гг. в Юго-Восточной Азии деревня голодала, разорялась, теряла людей и производственные мощности, поставляла миллионы трудовых мигрантов, солдат и по­литических бойцов. Одновременно она обновлялась, в основном мед­ленно, но неуклонно, осваивая новые земли и агротехнику, застраи­вая новые участки и разводя новые культуры. Постоянные миграции и контакты с городской средой повышали уровень грамотности и об­разованности, квалификации труда и комфортности быта, осовреме­нивали архитектуру, одежду, нравы и нормы жизни крестьянства. К середине XX в. связь с городом, вовлеченность в переживаемые горо­дом или инициируемые им экономические, социальные, культурные и политико-идеологические процессы стала определяющей для сельс­кой среды большинства стран Востока.