Ручеек182

Ручеек вытекает из колодца под Михайловой горой. Это самый низкий колодец во всей деревне. С небольшим широким обрубом. Вода в нем так близко, что бабы черпают прямо с коромысла. Он не глубок, и сквозь прозрачную воду видно песчаное дно. Летом всегда полноводен. А зимою родник не поспевает копить воду, и под конец дня бабы вынашивают ее чуть не до дна. И вода бывает тогда мутноватой, потому что, черпая, задевают ведрами дно. От колодца и до самой реки ручеек зимою протекает под снегом. И только у самого колодца явственно слышит он, как говорят и смеются бабы промеж себя да на лошадей покрикивают, что прогонят поить на колодец. А дальше – худенький да маленький, едва переливаясь под снегом, чуть-чуть слышит, как ребята кричат на Михайловой горе, на коньках да на санках катаются. Дальше течет он между гор: на одной стоит деревня, на другой – старая часовня, вся занесенная снегом, и поле под снегом лежит. Течет-течет ручеек – вот встретились колья какие-то – изгородь, видно – и жерди конец опустился к земле – и некуда отворотить ручейку – пробирается промеж кольев, смачивая конец жерди студеной водой. И дальше под снегом бежит.

Но что это? Свет божий блеснул, и морозный зимний день, и голубое небо, и яушины в овраге стоят все заиндевели. И на горе стоит деревня, и от деревни по крутой горе тропинка спускается. А сам ручеек течет по обмерзлой лоханке, как по желобу, и по бокам лоханки все лед да лед, толстый да гладкий, и намерзает все больше. И видит – из деревни по тропочке баба с девонькой идут и на плечах несут коромысло с рубахами да сарафанами.

Пришли к колоде, разложили, что было на коромыслах, заткнули рубахой в колодце окошечко, в которое вода вытекала, и стали полоскать в свежей воде рубахи да сарафаны. Не понравилось это ручейку: да делать нечего, он было назад, да нет – там бегут все новые струйки и назад не пускают. И стала копиться в колодце вода все больше и больше, даже из колодца пошла кверху. А они полощут рубахи: вынут, положат на широкий обмерзлый конец колоды и давай колотить гладким вальком по рубахе – только брызги летят да пыль водяная во все стороны. «Вот тебе и светлые струйки мои, летят да замерзают», – думает ручеек. А того не знает, что все равно – придет весна, пригреет солнышко, и все ледяные капельки растают и потекут ручейком вместе все… Оттого, что мыли грязное белье в колодце, вода стала мутной, но вот оттолкнули в колодце окошечко, обрадовался ручеек и сразу бросился бежать большим валом из окошечка дальше, так что и снег прихватил, который поближе лежал, и понес с собою.

Бежит дальше, все дальше оврагом ручеек. Местность становится ниже да ниже, камешков больше, попадаются и коренья яушин, и не видно под снегом ручейку, что уже под шабалой183 яушинником протекает. И вот под горой, уже на ровном месте, он опять выбежал на свет: опять голубое небо, и снег, и мороз, и яушины, покрытые инеем, как серебряной бахромой с хрустальными да бриллиантовыми звездочками. Блеснуло солнышко и золотом отразилось в холодных струйках ручейка. «Ага, здесь можно и отдохнуть – это место, видно, не замерзает», – подумал ручеек. И в самом деле, это место – солотина184 – и зимой не замерзает.

По земле ржавчина, и сюда прилетают пташки попить воды, побегать по мокрой земле и поклевать ржавчины. Клесты и снегири сидели у ручейка. «Кто вы такие?» – прожурчал по камешкам ручеек. Снегирь ответил задумчиво: «рю… рю». Слепушки на яушинах: «ци… ци». Клест что-то прочевкал, а остальные молчали. «Пинь-пинь… пинь-пинь…» – перелетала синичка с прутика на прутик, слетала к ручью, набрала наскоком воды, подняла головку, зажала глазки, замигала и стала глотать… А ручеек поджидал воду сверху: бабы в лоханке опять заткнули рубахой окошечко и задержали воду. Но вот слышит – бежит вал опять, прибежал к этому месту и пролепетал: «Беги дальше, а я отдохну здесь». И побежал ручеек к истоку. Когда струйки втекли в исток, они грустно что-то журчали, может быть: «Прости, прости, родной родничок, теперь мы попадем в реку и в реке потечем дальше. Красное солнышко паром подымет нас на воздух, вольный ветер понесет нас облаками, куда только захочет. И если велит ему бог, может опять принести нас сюда, на родину, и опять упадем мы дождевыми капельками на землю и соберемся в родной родничок. Прости… прости…» И потекли струйки истоком, вместе с водой Согри Чернявы стали втекать в речку. А в реке много-много воды течет – все из разных ручьев да речек. «Добро пожаловать… добро пожаловать… – говорят нашим ручейкам воды реки, – воды у нас много, у нас будет привольно. Смотрите, какие разные рыбы плавают здесь. Только вот жаль – подо льдом темновато и глухо. А вот подождите – весна: лед унесет, и увидим красное солнце, всякие птицы: кулики, лебеди, гуси и серые утки к нам прилетят. Плоты и барки пойдут. И малые ребята станут ходить по берегам орехов искать. А летом все здесь купаются, плавают в лодках. Ах, хорошо! Побежим… побежим!..»

Вот наступила масленица. Ребята катаются на санках да на рогожах – живмя живут на хозолковой горе от утра и до вечера. Наступил и великий пост… середина поста… Солнышко стало припекать, прилетели и жаворонки. Дороги раскоровели. И потекли везде ручьи да потоки. И привольно стало нашему ручейку. Только вода мутная да навозная попадает в колодец, и бабы стали жаловаться на воду. А ручейку хоть бы что – зажурчал и раскинулся. Гулом бежит под горой, только пена летит. Все с собой несет: и палки, и снег, и даже камешки поворачивает – знай наших. Будто люди и не видят, откуда эта прыть взялась, что стали таять снега да сугробы.

Поля еще снегом покрыты, а на припеке уже растаяло, и слышит ручеек, ребята у часовни играют в шляки185, смеются и друг с другом препираются. А по пригорочкам, где солнышко пригревает, приталинки. И лоханка давно уж обтаяла вся. Когда ручеек притекает на луг, там еще нет никакого разлива – белым снегом покрыты еще луга, только лед посинел на реке.

Время идет. Солнышко припекает все сильнее, и вот уже снег сошел со всех полей и пригорков. Зазеленели лужки и озими, и на травных местах закрасовались первые цветочки. А на шабале уже говор, и смех, и веселые речи, песни поют и играют. Шумит под горой ручеек, и любо слушать ему молвь молодую. А когда прибежал на широкий луг, весь луг был уже залит водою. И над разливом носились пикушки-утки да травники. И ребята катались на плотиках. Эх, раздолье какое!

Вливается наш ручеек в широкий разлив. «Здравствуй, здравствуй, – сказала в разливе вода. – Вот нас стало больше. Нужно удобрить луга илом, чтобы росла трава лучше и чтобы в калужине186 наросло больше желтых цветочков, а на песке – стопцов и кислицы. И нужно подольше на лугу постоять, чтобы мужики успели сплотить вот те дерева и плоты и на реку выгнать из разлива. Рыба будет метать икру, и нужно, чтобы маленькие рыбки успели из икры выйти. А потом мы вместе с разливом уйдем отсюда и потечем вниз речкой. А пока здесь поживем, погуляем. Утки будут плавать и купаться в разливе. Кулики на тоненьких ножках станут бродить у бережков, а травники над нами летать и просить: «тлавы… тлавы… тлавы…» «Завтра Егорьев день187, – продолжали говорить водяные капельки, – девоньки да бабы погонят вербой скотину и будут бросать в разлив вербу. А смотрите-ка, вон там, на горе, мужики уже начали поле орать под овес…» Как только спал снег и зазеленели поля да луга, присмирел опять ручеек, тихо да ровно журчит по камешкам разноцветным. Только разве после дождя погуляет да расшумится.

И уж хорошо ручейку красной весной. Под Михайловой горой ходит скотина – вязко и грязно, набросаны разные палки. Зато когда дальше за изгородь он утечет – травка зеленая растет по берегам, желтенькие фиалки и голубые машины глазки глядят в ручеек. Незабудки и кашка растут, украшая пригорки. Мать-и-мачеха бело-зелеными лопушками устилает лужок и лоханки. Там рассыпаны мелкие камешки и желтенькие горошинки на пепелище после кузницы, она давным-давно была там, да сгорела.

После красной весны настало теплое лето. И увидел ручеек, как вся шабала от самого Афанаськина дома покрылась цветами. И всякие там были цветы: красная и белая кашка, желтые и белые попики, машины и анютины глазки, синины ножки, настины сапожки, гусиный и мышиный горошек, петушки и курочки, коровьи сердечки, барашки, золотые сердечки, олины носики, дунины ушки, танины звездочки, одуванчики и балканчики, бурачки, одарьины бусы, аленушкин пальчик, иванушкино копытце, дид и ладо. Незабудки, маргаритки, козлиные ножки, овечьи хвостики, бараньи рожки, петушиный гребешок, алоцвет и белоцвет, сосунки, иван-да-марья, кукушкины слезы… И всякие, всякие там были цветы.

И ручеек застенчиво прятался в тень от улыбок цветов, и опять появлялся, украдкой глядя на цветы, и по камешкам мирно журчал, играя на солнце струями.

Течет ручеек по оврагу, и тенисто ему и прохладно. То в залежне пропадет или убежит под корень, то опять выбежит и засмеется на солнышко. Солнышком проблестят хрустальные струйки и опять пропадут в тени широких лопушек да высокой травы. Вот большой камень лежит в ручейке: сверху сухой и горячий от солнышка, а снизу мохом оброс, и пьет мягкий зеленый мох воду из ручейка, цепляясь за камень. Тут много камешков всяких: и больших и маленьких, кругленьких и некругленьких, черненьких, беленьких, красненьких, зелененьких – и всяких разноцветных. Бежит, бежит ручеек – то поворотит недовольно, когда встретит большие камешки, то зажурчит сказочным лепетом по камешкам мелким. Это он разговаривает с цветочками, которые растут у самого ручейка на солнышке. Они глядятся в его маленькие струйки, как в зеркальце, и вместе с солнышком ему улыбаются.

– Здравствуйте, здравствуйте, цветочки. Пьют ли ваши маленькие корешки мою светлую воду? Посылает ли солнышко золотые лучи?

– Благодарим, благодарим, ручеек. Нам хорошо здесь. И корешки наши пьют твою светлую воду, и солнышко нам улыбается золотыми лучами.

– Только вот пчелка немножко попортила мой цветочек, – сказала маргаритка, – но мне уже лучше…

Когда же ручеек падает с маленькой ступеньки, он громче тогда говорит, и его слышат и дальние цветочки:

– Эй, вы! Слышите ли, я теку-у-у… я теку-у-у…

– Слышим… слышим, – отвечают цветы.

А в яушиннике, на полянке, играя лучами солнца, сидят две девоньки, и за поясом у них по берестяному рожку. Они срывают цветы да венки завивают. Вот одна сделала венчик и надевает на подружку. А другая стала примеривать свой на шее. «Ах, хорошо тебе идет этот веночек», – сказали обе разом и запели песенку:

Песенка, ты песенка,

А к ручью-то лесенка.

Мы по лесенке сойдем,

Мы по камешку возьмем

Во хрустальном ручейке,

Поиграем на песке.

Камешки разноцветные,

Девушки разодетые,

Песенки непропетые.

На песочке поиграем

Да водички изопьем.

Ах, и радость где – не знаем.

Где не чаем – там найдем.

Ох, вы гой еси, цветы,

Несказанной красоты,

Травки милые, былинки

И жемчужные росинки.

Каменистый ручеек.

Говорливый наш дружок.

Мы венки себе плетем

На зеленом на лужке,

Сказки, песенки поем

Да играем на рожке:

Ту-ру-ру, ту-ру-ру

Рано-рано поутру…

На горе у Афанасьиной избы появились маленькие ребята – смеются, разговаривают. И как легкие мячики перескочили через изгородь, сбрасывают штаны и рубашки, бегут на речку купаться по тропочке склоном горы. Только пыль стоит да ноги мелькают. Вот добежали до ручейка. Кто перескочил, кто ноги мочит да бродит в студеной воде и выбирает камешки позанятнее. Другие остановились на минутку и булькают воду ногами.

– Гляди-ка, Паш, какой красненький камешек.

– А у меня-то ровно яичко.

– А у меня какой – чертов палец, чертов палец?

– Глядите-ка, ребята, какая раковина…

И забродили все по ручью. «Ах вы, – думает ручей, – вам бы только воду мутить, а песенок моих не слышите вы. Ну, бегите, бегите…» Прибежали ребята на речку впереди ручья и прямо с берега бросились в воду.

Когда прибежал ручеек, они уже купались у истока, на мели, в маленькой курье188. Одни плавали на животе и булькали воду, другие на спине. Кто нырял, фыркая и отдуваясь, кто спускался к курье и доставал дно. Умывались, кувыркались, брызгались водой. Выплывали к берегу, бегали и садились на теплом песке и грелись на солнышке. Пересыпали руками песок, из утошника делали уточек и пускали плавать по реке.

А немного повыше истока на мели в белых да пестрых полотняных рубашках стоят маленькие рыболовы с удами в руках. У одного засучены штаны выше колен, у другого совсем сняты и висят на плечах по обе стороны головы штанинами наперед, вроде башлыка. «Экие ребята, разогнали всю рыбу», – жалуются на купальщиков, напряженно глядят на песчаное дно, не схватит ли какой простофиля-пескарь. Пескари ходят стадами по дну. И вот оболонули весь крючок, клюют наперехват – и совсем потащили – поплавок укурнулся – дернул за удочку мальчик и вытащил пескаря. И жаль ему рыбки, думает: «Тоже ведь больно ей и охота бы плавать и жить в светлой воде». Снята с удочки рыбка и положена в бурачок, привешенный за поясом. А в бурачке налита вода, пусть хоть немножко еще поживет рыбка. Поправлена удочка, и брошена леска в речку, и опять мальчик за удой следит. Пониже истока тоже паренек стоит удит, и тепленка тут же разложена. Горит красненький золотой огонек, потрескивают сухие дрова яушиновые, и дымок поднимается.

Не понравилось ручейку, что пареньки удят рыбу. Ему стало грустно, и будто он хотел им робко сказать, что грех обижать божью тварь. Но они не слышали. Только те, что сидели без удочек и любовались, как плавают рыбки, будто слышали что-то: как грустил и лепетал ручеек.

Перевези… перевези… перевези… – пролеела пташка речная дугой около берега, над самой водой, и замолкла опять. За то, что она чивиликает так, ее перевезихой зовут. Вот сверху возле того берега на лодке плывут два мужика – в город за хлебом поехали. Тихо и мерно плещутся весла, погружаясь в реку, и мужики что-то промеж себя разговаривают. Проехали… Тихо опять… Ребята оделись в рубашонки, домой убежали. Все стало тихо… Солнце печет, и стрекозы и мухи звенят над водой.

День клонится к вечеру. В овраге стало прохладнее. Понесло сыростью. Вытягивались тени от горы и от яушинника. В деревне стало шумнее. Западная сторона неба разукрасилась розовой вечерней зарей. Послышалась песня. Бабьи и девичьи голоса выводили: «Как на нашей на сторонке хорошо, привольно…» Спокойная радость и грусть бесконечная слышались в песне протяжной, как века, знакомой, как жизнь родная, и заунывной и примиряющей.

Солнышко закатилось. Стали замолкать голоса. Выплыла на небо луна и осветила деревню, гору, яушинник, ручей. Запел соловей: чок-чок-чок-чок, вить-вить… чок-чок-чок-чок, вить-вить… и все стало тихо – деревня заснула.

Вот где-то пролаяла собака, промычала корова, стукнуло дверью, жук пролетел, и тихо опять. А соловей: чок-чок-чок-чок, вить-вить… И ручеек журчит и лепечет. Луна отражается в его струйках. Где-то в овраге и за избами кто-то таинственно откликается на то, как журчит ручеек и как поет соловей… Ух… ух… – послышалось в лесу. И опять все замолкло.

Вот белый туман поднимается над рекой и над оврагом. Месяц играет таинственным светом. В волнах тумана… что это? Облако ли, одежды воздушных созданий. Вот они веют и вьются, резвясь при луне. Русалки. Волосы их струятся серебряным светом над самой водой, над оврагом. Вот будто прорвался туман на песке. Русалки сидят и при месяце волосы чешут. Вот они вышли на луг и кружатся в овраге, по склону горы. Лепечет ручей и журчит по камням. Это русалки поют серебром. Аааа… ааа… ааа… ла-ла-ла… ла-ла-ла… слышится где-то. Плеснуло в речке. Прошумело в лесу. Ух… Ух… уа… уа… заплакало там.

Туман поднимается все выше и выше. Вот уж у самого Марьина дома клубится и стелется близко к траве. Кикирики – запел петушок. Кикирики! – другой услыхал и ответил. Кикирики! – третий запел. Туман исчезает. Русалки пропали. Восток зарумянился, и скоро покажется солнце.

Накануне Афанасьева дня189 часовенный староста через ручеек положил дощечки, прошел в часовню и там что-то устраивал. И какая-то девушка брала воду в колодце и примывалась в часовне. Ручеек догадался, что завтра Афанасьев день и часовню приготовляют к празднику. Прошла ночь. Наступил жаркий солнечный день, и, когда солнышко поднялось до полудня, через ручеек проходили нарядные люди: мужики и бабы, старики и старушки, девицы, ребята и малые дети – все нарядно одетые. Красные, алые, голубые, белые платочки, фартуки и сарафаны – во всяких нарядах стояли на лужке лицом к часовне, и все без шапок. Скоро собралась вся деревня и те, которые пришли в гости на праздник, – все стояли нарядные и молились богу. Потом вынесли из часовни крест, иконы, хоругви и пошли вокруг полей и вдоль деревни ходом. Носили иконы по домам, и в домах пели молитвы. Потом опять принесли все и заперли в часовню до будущего года. Два дня в деревне гуляли и веселились: играли гармони, слышались песни, смех и веселые речи, пьяная молвь и шумные разговоры…

Время идет. Лето к концу подвигается. Пришел Ильин день, была и Смоленская190. Вот уж и Спасов день. Скотина давно уже гуляет по скошенному лугу. Рано утром в Спасов день ребята ходили с лукошечками ловить лошадей на лугу. В деревне позванивали шергунцы, бубенчики и колокольчики. Слышались голоса и покрикивания: «Карько, Рыжко, тпру… стой…» Лошади ржали, топали. Мужики и ребята смеялись, разговаривали. Вот приехали бурдовские, глебовские, пора и нам, ребята. Засвистали, загикали, замахали плетками, затопали лошади – только пыль стоит и летит земляная ископыть. И скоро уехали все. Мало-помалу в деревне собираются в кучки девки, ребята и малые дети: скоро от Миколы поедут и будут вдоль деревни разганивать.

Вот и пыль запылилась – по деревне от Миколы и полем скакали на лошадях. Веселые окрики ребят и мужиков мешались с топаньем и ржанием лошадей – карих, сивых, вороных, рыжих, чалых, пегих. И вот отделились вперед несколько лошадей, вскачь вдоль деревни несутся, развеваются рубашки и волосы у лихих ездоков. Народ высыпал на улицу – на угородах, на бревнах, на амбарушках сидят, из окошка глядят на веселое зрелище. Гей-гей!.. Вот и отставшие скачут гурьбой по деревне. А одна лошадь, понуря голову и поднявши хвост, побежала в сторону, к своему двору. Другая что-то замялась: вертится кругом и не хочет идти – голову кверху и голову вниз. Седок покраснел, застыдился. «Слезай да веди его на луг, накатался», – говорит один из мужиков, его батька. И парень сходит с лошади и, раскорячившись, с трудом переставляя ноги, ведет лошадь отпускать в луг.

И не один раз вдоль деревни проедут – разганивают. Вот едут и бурдовские, за ними глебовские. Остановившись в деревне, топчутся лошади. Ржут, машут головами, развеваются гривы, хвосты разукрашенные, звонят шоргунцы, колокольчики, и седоки лихо сидят, закручивая головы взнузданных лошадей. Лошади пятятся, пляшут на месте, трясут головой и грызут удила. А бубенчики-колокольчики звонят, звонят, и поют, и играют. Вот выделяется пара: рыжий горячий и пегая кобыла. Вырвались и разом помчались. Горячий объехал сначала, но в конце деревни замялся, и пегая опередила. «Пегая, пегая взяла!» – пегую одобряют.

«Сшибла… сшибла…» – послышались голоса. И лошадь бежит без седока. Растрепалась узда, и хвостец по земле потащился. А сшибленный парень, без шапки, встает – один бок в земле да песке и на одну ногу прихрамывает. «Ну что, больно убился?» – «Ничего», – с трудом выговаривает и неровно бежит за лошадью, словно ни в чем не бывало, стараясь не показать виду, что больно ушибся. Лошадь изловили другие – сел и ровнехонько поехал, сдерживая лошадь.

Уехали глебовские, бурдовские – наши остались одни. Еще поразганивали и стали в луг уводить лошадей. Скоро народ разошелся. Затихло в деревне.

После обеда молодежь заиграла в гармонь и пошла гулять в поле, по горохам (по обычаю только в Спасов день).

Настал и успенский пост191. Молоко не дают. Пироги пекут постные, немазанные. Рожь уже сжата. Горох косят. Воздух свежеет… Ребята перестали купаться ходить: стало не жарко – вода холодна. Дни короче, и по вечерам уже приходят с работы в темень. Красненькие огоньки зажигают в избушках. Похоже на осень. Скоро идут две недели поста. Недолго уж ждать и Фролова дня192 (18 августа). В этот праздник гуляют три дня, а то и четыре. В управные годы ко Фролову дню кончают овсяную жниву. Рожь и овес, ячмень и пшеница – все свезено на гумно и сложено в кучи.

Закурились овины…

Еще накануне Фролова дня натопили жарко печи и поставили пиво. И вечером поздно горит лучина в светце, потрескивает: если ровно горит и светло, то к хорошей погоде, если дует огонь синенькими, то к дождю, поет – это к ветру. Малые ребята, девоньки и пареньки ждут не дождутся, когда старые бабушки и матери будут вынимать корчаги из печи да сладкое сусло спускать. А спустильницы – доски прожелобленные – уже приготовлены: один конец на столе, а другой – пониже, на кадке. Вот вынесли большие корчаги из печи – тут солод варился с мякиной – и поставили на спускальницы, ототкнули деревянные затычки – и потекло сусло по желобочкам в кадку. Падает сусло сладким ручейком и поет и позванивает разными голосами (как в сказке): я, сусло, теку-у-у… сладкое сусло, теку-у-у-оо-аа-уу. Раздается в кадке сладкая музыка.

Ребята стоят дожидаются: «Баушк, как сусло-то?» Бабушка нацедила в деревянный ковш горячего сусла и поставила на залавок. «Подождите, остынет, а то не ожгитесь», – сказала. И когда оно поостыло, ребята пили теплое сусло. Потом легли спать. Ребята уснули, и губы и щеки у них были запачканы в сусле. А бабушка долго еще возилась около корчаг.

Накануне закурились бани, понесло пряжьем и сладеньким пивом. К Фролову дню поспевают хлеба, капуста, галань. Скотина сыта. Молоко, то-се – все свое… Этот праздник самый сытый и обильный в году. Все от стара до малого ходят в гости друг к дружке по домам. Ребята-женихи и подростки и маленькие ходят по домам вопить коляду:

Коляда, коляда

К Миколаю на двор.

У Миколая на дворе

Стояло три терема –

Столбы точеные,

Верхи золоченые.

Что в первом-то терему?

Сидит сам господин.

Во втором-то терему

Сидит сама госпожа.

А в третьем-то терему

Малы деточки.

Чисты звездочки.

Что не просит коляда

И ни пива, ни вина.

Только просит коляда

По пяти яиц с двора.

Коляда, коляда…

Фролов день на краю осени, и красным девушкам не всегда бывает тепло ходить с песнями в кругах на улице: дни покороче. Гулянье захватывает уже вечер. И вечерами девушки сходятся на беседки.

После Фролова дня свежая сытая осень. Курятся овины. На гумнах молотят. Еще до свету, утром, во всех сторонах: туки-туки-туки-тук. Хлопают мялки: тяф, тяф… Это мнут лен. А в избе слышен запах от теплого льна…

Как во нашем во лесочке

Спелы ягодки на кусточке.

Сладки ягодки собираю,

Звонко песенки распеваю.

Во берестяну коробочку

Кладу ягодку земляничку.

Вышла девушка на долинку,

Встала ноженькой на былинку,

«Ой ты, гой еси, свет былинка,

Легка травинка ты лесная,

Ты взыграй-ка, моя тростинка,

Моя дудочка пояная.