Братец и сестрица

Гримм, 11

Не только во внешнем мире живут братья и сестры вмес­те, делят радости и горести и выполняют свое предназначе­ние. И во внутреннем мире человека есть у нас такие «братья и сестры», сущностные силы действуют рядом друг с дру­гом и совместно, и в росте, и в формировании создают чело­века. Мы можем рассматривать их как женские силы, если это душевные силы, в большей степени относящиеся к сфе­ре чувств, и как мужские, если они волево-духовные. Если же сказка рассказывает о братце и сестрице, и оба еще дети, то мы узнаем и взаимодействие юной, еще незрелой силы воли с проходящей путь становления наивной душой. А если они «сироты» и у них есть к тому же «злая мачеха», то мы можем предположить, что драма взросления протекает не беспрепятственно, потому что там, где умерли «отец» и «мать», нет больше древнего духовного опыта, и материнс­кая основа души не дает больше защиты. Теперь господ­ствует затвердевшая материалистическая душа, «суровая, грубая мать» («Steife Mutfcei>. Ср. «Stiefmutter» — мачеха.— Прим. перев.).

Во всей сущности человека пытается она за­воевать влияние, преследует добро и склонна к злу. Стре­мящиеся к добру и истине силы должны надеяться только на себя, освободиться от нее и вступить на путь своего раз­вития. В сказке об этом рассказывается так: «Взял братец сестрицу за руку и говорит: — С той поры, как мать у нас умерла, нет нам на свете радости: каждый день нас мачеха бьет, а когда мы к ней подходим, толкает нас ногами. И едим мы одни лишь сухие корки, что от стола остаются; собачонке и то под столом лучше живется — ей бросит она иной раз хороший кусок.

Боже мой, если б узнала о том наша мать! Давай уйдем вместе с тобой куда глаза глядят, будем бродить по свету.

И они ушли из дому. Целый день брели они по лугам, по полям, по горам; а когда пошел дождь, сестрица сказала:

— Это плачут заодно и Господь, и наши сердца!

Под вечер зашли они в дремучий лес и так устали от голода, горя и долгого пути, что забрались в дупло дерева и уснули».

Лес (Wald-Waldung) был когда-то той областью, что лежа­ла позади вала (Wall), окружавшего, как защита, крестьян­ские дворы наших предков. Лес был неохраняемой и пол­ной опасностей областью. Нужно было найти путь и можно было потерять его и пойти по ложному пути. Дикие звери, и разбойники, и прочий сброд грозили человеку нападением. Но ведь и мудрая женщина (провидица) или благочестивый отшельник жили там же. Изобилие царящих там природных сил освежает, укрепляет и оздоровляет. Его сумеречная тем­нота, таинственный шум деревьев пробуждают в человеке предчувствия и трепет. Так, лес стал образом той внутрен­ней области искания и заблуждения, безысходности и угне­тающего изобилия, которую должен пройти всякий, ищу­щий внутреннюю цель. Ведь и замок Грааля был на шесть­десят миль вокруг окружен лесом! Данте изображает лес в своей «Божественной комедии» как сферу таинственного, которую необходимо пройти. Если, к примеру, детей пре­следуют сны о лесе, то это служит знаком того, что они нуждаются в большем руководстве, и нужно больше расска­зывать им и занимать их дух, потому что они стеснены соб­ственной жизненной силой и не знают выхода. Сказка о «Братце и сестрице» продолжает:

«Они проснулись на другое утро, когда солнце стояло уже высоко на небе и своими лучами горячо прогревало дупло.

И сказал тогда братец:

— Сестрица, мне хочется пить. Если б знать, где тут ру­чеек, я бы пошел напиться. Мне кажется, где-то вблизи журчит вода.

Братец поднялся, взял свою сестрицу за руку, и они ста­ли искать ручеек. Но злая мачеха была ведьмой. Она виде­ла, что дети ушли, и прокралась за ними тайком, как умеют это делать ведьмы, и заколдовала все родники лесные. И вот, когда они нашли родничок, что прыгал, сверкая, по камням, и захотел братец из него напиться, услыхала сес­трица, как родничок, журча, говорит:

— Кто из меня напьется, тот тигром обернется!
И крикнула сестрица:

— Братец, не пей, пожалуйста, из него воды, а не то
диким зверем обернешься и меня разорвешь.

Братец не стал пить из этого родничка, хотя ему очень хотелось, и сказал:

— Я потерплю, пока найдем другой родничок. Пришли они к другому роднику, и услыхала сестрица, что и этот тоже говорит:

— Кто из меня напьется, тот волком обернется.

И крикнула сестрица:

— Братец, не пей, пожалуйста, из этого родника, а не то
обернешься волком и меня съешь.

Братец не стал пить и сказал:

— Я подожду, пока мы придем к другому роднику, —
вот уж тогда я напьюсь, что бы ты мне ни говорила; мне очень хочется пить.

Пришли они к третьему роднику. Услыхала сестрица, как он, журча, говорит:

— Кто из меня напьется, косулей обернется! Кто из меня напьется, косулей обернется!

Сестрица сказала тогда:

— Ах, братец, не пей ты, пожалуйста, воды из этого ро­дника, а не то косулей обернешься и в лес от меня убежишь.

Но братец стал у ручья на колени, нагнулся и напился воды. И только коснулись первые капли его губ, как сде­лался он вмиг козликом».

Вырастать из детства означает постоянно пробуждаться. Детство человечества погружено в сон и сновидения. Но все решительнее наступает день, дневное переживание, дневное мышление. Сказка говорит: «Солнце стоит высоко в небе». Все человечество проделало уже однажды этот процесс про­буждения, в ребенке он повторяется. Но так как пора сно­видения вместе с ее мудростью прошла и человек должен, мысля, вступать на свой путь, в жизни воли пробуждается желание, пробуждается жажда. Хочется найти «истоки». Хочется стать «творцом» и «нырнуть» в новую жизненную стихию. Жажда бытия горит в жизни воли. Тайком, как это делают ведьмы, прокралась мачеха в лес и заколдовала все творческие источники. Не раздумывая, неугомонно рвется воля вперед, едва лиможет обуздать ее сердечность чув­ствования. Лишь душа воспринимает предостережение: «Кто из меня напьется, тот тигром обернется». Мы знаем выра­жение: «Я больше ничего не хочу, я чувствую себя разде­ленным на части, я будто разорван, разодран». Вплоть до языка изображает сказка опасность, в которую попадает душа из-за неудержимой жизни воли: «Не пей, братец, а не то диким зверем обернешься и меня разорвешь». Воля должна была бы стать жертвой этой опасности, если бы осмотри­тельность души не охраняла ее. Ведь речь идет о необразо­ванной юной и еще наивной силе воли, которая сначала до­лжна укрепиться. Когда древние греки придавали в качест­ве символа своему богу Дионису сначала пантеру, а позднее тигра и одевали бога Бахуса в тигровую шкуру и отправля­ли его в путь на колеснице, запряженной тиграми, они хоте­ли тем самым изобразить позитивную сторону этого процес­са. Дионис являет собой силу Я-становления. Сознание, за­рождавшееся еще целиком в крови рода и в общности тогдашнего города, должно было быть освобождено и вырвано оттуда, чтобы оно могло прийти к себе самому. Я-становление переживалось в Древней Греции как упоение, опьяне­ние. Мы знаем его по нашим детям, это упоение пробужде­нием. Человечество между тем развило индивидуальность; и то, что было необходимым освобождением и подъемом, легко становится сегодня опасностью. Тот, кто обращает свое внимание на все, в том числе и на несущественное, кто тра­тит себя без разбора на любого человека и в упоительном восторге теряет себя в каждом новом воззрении, тот неиз­бежно будет разорван. Это значит: воля не может больше собрать себя и вспомнить себя самое, и это раздирающе дей­ствует на душу.

Противоположную опасность представляет волк. Сестри­ца говорит: «Братец, не пей... а то обернешься волком и меня съешь». Язык снова рисует абсолютно точно. «Есть» означает заглатывать, поглощать. Волк — это образ той «поглощающей» силы, которая заставляет человека стать добычей материалистической лжи и чувственного обмана. Германцы называли эту силу волком Фенриром, Библия — Сатаной. Если первый заколдованный источник является причиной паралича воли, то второй причиной — пассивной потери себя в эгоистичной жажде, в неправде и заблужде­нии. От этих обеих опасностей душа еще может охранить волю, а от третьей уже нет — воля становится упрямой, как козлик. Когда в сказке человеческий персонаж превращает­ся в животное, это означает погружение в животные состоя­ния. Человеческая воля благоразумна, терпелива, открыта духовному познанию и способна развиваться. Теперь же она становится глуха к этому и необучаема, как влечение. Ко­зел хочет пробить стену головой. Если воля становится де­тенышем косули, то акцент, кроме того, лежит на «косуля», это значит, она пускается в блуждания, становится измен­чивой, непостоянной и рассеянной, никогда не бывает полностью в себе и лакомится и питается повсюду*. Люди, не управляющие своей волей, везде ищущие импульс для свое­го духа, но нигде не останавливающиеся, чтобы исследо­вать что-либо более основательно и не желающие брать на себя ответственность, подобны косуле. (В русском переводе сказки оставлено, как более привычное, слово «коз­лик. В немецком же оригинале даны такие слова, как Rehchen, Rehkal-bchen, то есть «косуленок», «детеныш косули». — Прим. перев.)

Русская сказка изо­бражает такое превращение воли в образе барана. Так мет­ко характеризуются различные свойства воли. «Заплакала сестрица над своим бедным заколдованным братцем, и козлик тоже заплакал; и сидел он рядышком с нею и был такой грустный-грустный. И сказала девочка:

— Успокойся, мой миленький козлик, я тебя никогда не оставлю.

И она сняла свою золотую подвязку, надела ее на шею козлику, нарвала осоки и сплела из нее мягкую веревку. Она привязала козлику веревку и повела его вместе с собой дальше и шла все глубже и глубже, в самую чащу лесную. Шли они долго-долго и подошли наконец к маленькой избушке. Заглянула девочка в избушку — видит: она пус­тая. И подумала девочка: "Вот здесь можно будет и посе­литься". Она собрала для козлика листья и мох, сделала ему мягкую подстилку и каждое утро выходила собирать разные коренья, ягоды и орехи, и приносила козлику мяг­кой травы, и кормила его с рук; и был козлик доволен и весело прыгал около нее. К вечеру, когда сестрица устава­ла, она читала молитву, клала свою голову на спину козли­ку — была она ей вместо подушки — и засыпала. И если бы можно было вернуть братцу его человеческий образ, то что за чудесная жизнь была бы у них!»

Наша сказка чудесным образом показывает, как душа пытается приручить блуждающую волю. Она надевает на козлика свою золотую подвязку, сплетает веревку из осоки и ведет его с собой. Таким образом, в водительстве лежит мудрость (золото). Золотая подвязка могла в свое время вызвать улыбку у иного знатока символов. Ведь за этим скрывается больше, чем можно увидеть! В 1348 году король Эдуард III Английский учредил орден Подвязки. Однажды на королевском балу графиня Солсбери потеряла свою подвязку. Король поднял ее и воскликнул «Honni oil qui mal у pense!» - «Да будет стыдно тому, кто об этом дурно подумает!» И он учредил орден Подвязки, высший в Англии. Однако речь шла не об обычной дамской подвязке, как может подумать всякий при восклицании короля. Подвязка леди была тайным орденским знаком ложи, которая поддерживала эзотерическое знание Круглого Стола короля Артура. Золотая подвязка должна выражать: обладающий мудростью эзотерического знания может с его помощью обуздать свою волю влеченческого рода и управлять ею.

Там, где мы находим домик (избушку) и поселяемся в нем, как во сне, так и в сказке есть указание на то, что дом тела воспринимается интенсивнее и мы в большей степени приходим «к себе». Мы становимся «домашними». Воля и душа теперь вместе «проживают в доме» самым тесным образом. Вечером сестрица, помолившись, кладет свою голову на спину козлика и тихо засыпает. Можно ли найти более выразительный образ для этой внутренней двоичности, для рвущейся наружу стихии воли, находящей покой под покровом души! Художник Каульбах написал это. Этот образ мог бы стать, вероятно, важным ведущим мотивом для наших детских, в которых карикатуры и Микки-Маусы ведут сегодня сомнительное существование.

Но душа очень хорошо знает, что днем она должна предоставлять воле свободу. Будучи подвергаемой только укрощению и обузданию, воля не сможет показать себя на деле. Она должна в действии осваивать внешний чувственный мир, резвиться в нем, а вечером возвращаться в тишину. Нет пути к самостоятельности, если воля, и отвязанная, не смо­жет порадоваться своей свободе. И пусть здесь будут опас­ности!

«Вот так и жили они одни в лесной чаще некоторое вре­мя. Но случилось, что как раз в ту пору затеял король в этом лесу большую охоту. И трубили среди леса охотничьи рога, раздавался собачий лай, веселый посвист и улюлю­канье егерей.

Козлик все это слышал, и захотелось ему побывать на охоте.

— Ах, — сказал он сестрице, — отпусти меня в лес на охоту, я дольше вытерпеть не в силах. — И он долго ее упрашивал, пока наконец она не согласилась.

— Но смотри, — сказала она ему, — к вечеру возвращай­ся. От недобрых охотников дверь в избушке я запру, а чтобы я тебя узнала, ты постучи и скажи: "Сестрица, впусти меня", а если ты так не скажешь, то дверь я тебе не открою.

«Вот выскочил козлик в лес, и было ему так приятно и весело гулять на приволье. Только увидел король со своими егерями красивого козлика, пустились они за ним в погоню, но догнать его не могли; они думали, что вот-вот поймают его, а он скакнул в густую заросль и пропал у них на гла­зах.

Между тем стало уже смеркаться. Подбежал козлик к избушке, постучал и говорит:

— Сестрица, впусти меня. — И открылась перед ним маленькая дверь, вскочил козлик в избушку и отдыхал всю ночь на мягкой подстилке.

На другое утро охота началась снова; и когда козлик за­слышал большой охотничий рог и улюлюканье егерей, он забеспокоился и сказал:

— Сестрица, открой дверь, отпусти меня в лес погулять.
Открыла сестрица дверь и сказала:

— Но к вечеру, смотри, возвращайся и скажи: "Сестри­ца, впусти меня".

Как увидел король со своими егерями опять козлика с золотою повязкой на шее, все помчались за ним в погоню, но козлик был очень проворен и быстр. Гонялись за ним егеря целый день напролет и только к вечеру его окружили. Один из них ранил его в ногу, начал козлик прихрамывать, но смог бежать так быстро, как прежде. Тогда прокрался за ним следом один из егерей до самой избушки и услышал, как козлик говорит: "Сестрица, впусти меня!" — и видел, как дверь перед ним отворилась и тотчас закрылась опять. Охотник все это хорошо приметил, вернулся к королю и рассказал о том, что видел и слышал. И сказал король:

— Завтра еще раз выедем на охоту.

Сильно испугалась сестрица, увидев, что ее козлик ра­нен. Она обмыла ему кровь, приложила к ране разные тра­вы сказала:

— Ступай полежи, милый мои козлик, и рана твоя зажи­вет.

Но рана была небольшая, и наутро у козлика и следа от нее не осталось. И когда он услышал в лесу опять веселые звуки охоты, он сказал:

— Невмочь мне дома сидеть, хочу погулять я в лесу;

меня никто не поймает, не бойся. Заплакала сестрица и сказала:

— Нет, уж теперь они тебя убьют, и останусь я здесь одна в лесу, покинута всеми. Нет, не пущу я тебя нынче в лес.

— А я здесь тогда от тоски погибну, — ответил ей козлик. — Как заслышу я большой охотничий рог, так ноги сами и бегут у меня.

Что тут было делать сестрице? С тяжелым сердцем она открыла ему дверь, и козлик, здоровый и веселый, ускакал в лес.

Увидел его король и говорит егерям:

— Уж теперь гоняйтесь за ним целый день до самой ночи,
но смотрите, чтобы никто из вас его не ранил.

И вот, только солнце зашло, говорит король егерю:

— Ну, ступай покажи мне эту лесную избушку.

Тогда он подошел к маленькой двери, постучал и сказал:

— Дорогая сестрица, впусти меня».

Глубоко на заднем плане всего человеческого существова­ния живет его собственно сущностная сила, истинное Я. Ведущей сущностью, обладающей властью (самообладание!) предстает оно в образе короля, вырастает же это Я в досто­инстве самосознательного бытия.

Однако в жизни ему необходимы долгие и тяжкие пути, прежде чем душа встретит этого «короля» и обретет собствен­ное королевство, прежде чем она станет тем, чем должна стать. Когда она вместе со своей волей вырвалась из власти чинящих ей препятствия сил, как здесь она освободилась от мачехи, тогда она находится на этом пути. Но Я-становление — это двойной процесс; в то время, как еще связанная с влечением душевная сущность (сестрица и косуля) зреет навстречу высшему Я, Я (король) питает к ней склонность и тоже идет ей навстречу. Если здесь на трудном пути к свободе душа и должна была сначала потерять «человеч­ность» воли, то она все-таки совершила все человечески воз­можное по мере и сосредоточению благодаря укрощению и водительству (золотая подвязка и поводок) и концентриро­ванному осознанию (жизнь в избушке). Через это она при­ближается к своей цели: король появляется в лесу. Сказка охотно изображает Я современного человека в образе охот­ника. Этим образом указывается на прадеятельность этого Я: оно постоянно пребывает в деятельности, оно хочет учить­ся и приобретать проницательность и добывать себе, как на охоте, познания. Нам известна охота за деньгами, успехом и счастьем. Чем благородней охотник, тем благороднее охо­та. Плохие влечения и инстинкты уверенно берутся на муш­ку с целью убить их, и, напротив, хорошие природные влечения подвергаются приручению и привлекаются к благо­родной службе. На языке образов все это означает: король занимается охотой, он охотится и охотой добывает себе что-либо. Ищущее познания, чуящее все силы в человечестве Я призывает к свободе волю, долго бывшую обузданной и глу­боко упрятанной. (Рога трубят, козлик должен выйти на волю.)

В первый день король и его егеря видят красивое живот­ное с золотой повязкой на шее и пускаются за ним в пого­ню. На второй день егеря нападают на его след. На третий день король находит путь к лесной избушке и входит в нее.

Можно было бы сказать: облагороженный волевой ин­стинкт, мужественно подвергший себя испытанию охотой, может сохранить свою свободу. Теперь он непосредственно ведет к душевному (к сестре). Воля образует мост между Я и душой.

«Открылась дверь, и король вошел в избушку; видит — стоит там девушка, такая красивая, какой он еще никогда не видел.

Испугалась девушка, увидев, что это вошел не козлик, а какой-то чужой человек и на голове у него золотая корона. Но король ласково на нее поглядел, протянул ей руку и сказал:

— Хочешь, пойдем со мной в замок, и будешь ты моей милой женой.

— Ах, я согласна, — ответила девушка, — но козлик должен идти со мной, я его никогда не оставлю.

— Хорошо, — сказал король, — пускай он останется на всю жизнь при тебе, и будет ему всего вдосталь.

А тут подскочил козлик; и сестрица привязала его за ве­ревку из осоки и вывела из лесной избушки».

Красивой становится душа, которая так долго усмиряла жизнь своей воли и с каждодневной молитвой верно ждала, когда эта жизнь созреет до человеческого благоразумия. Этой красоты, приобретенной в самостоятельности и свободе, в нужде безродности, еще не существовало ранее. Лишь со­временная душа может получить ее, должна ее получить. Поэтому сказка говорит: такой красивой девушки король еще никогда не видел. «Хочешь, будешь ты моей милой женой», хочешь ты, душа, полностью соединиться со мной? Это единение означало на языке средневековья: королевс­кая свадьба, а также мистическая свадьба. Дух и душа ста­новятся неразрывным единством. Но воля осталась влеченческой; в глубине живут еще те препятствующие ей силы, из власти которых душа вырвалась, но которые еще не пре­одолены.

«Посадил король девушку на коня и привез ее в свой замок; там отпраздновали они свадьбу с большой пышностью. Стала она теперь госпожой королевой, и они жили счастли­во вместе долгие годы, а козлика холили и кормили, и он прыгал по королевскому саду.

Но злая мачеха, из-за которой детям выпало на долю бродить по свету, решила, что сестрицу разорвали, навер­но, в лесу дикие звери, а козлик убит охотниками. Когда она услыхала, что они счастливы и живется им так хорошо, в сердце у нее зашевелились зависть и злоба, и они не дава­ли ей покоя, и она думала только о том, как бы опять на­кликать на них беду.

А была ее родная дочка уродлива, как темная ночь, и была она одноглазой Стала она попрекать свою мать:

— Ведь стать королевой полагалось бы мне.

— Ты уж помолчи, — сказала старуха и стала ее успока­ивать: — Придет время, я все сделаю, что надо».

Теперь мы еще яснее узнаем старуху по ее дочери; с этим одним глазом мы еще точнее познакомимся позднее в сказке «Одноглазка, Двуглазка, Трехглазка». Он указывает на ту древнюю силу ясновидения, которая давно пришла в упа­док. Человек нового времени должен смотреть в чувствен­ный мир, размышлять и различать, быть бодрствующим дневным человеком. Он не имеет права полагаться на древнее ясновидение. Одноглазая дочь «уродлива, как ночь», она таким образом выражает искаженно то, что было когда-то ясновидящим сновидческим сознанием, названным в сказке «ночью». Там, где материализм (мачеха) в соединении с атавистическим ясновидением (одноглазая дочь) становит­ся действенным, там появляется большая угроза несущему в себе Я развитию души. Когда скорее всего вторгаются такие препятствующие силы?

«Пришел срок, и родила королева на свет прекрасного мальчика; а в ту пору был король как раз на охоте. Вот старая ведьма приняла вид королевской служанки, вошла в комнату, где лежала королева, и говорит больной:

— Королева, идите купаться, уж ванна готова, купанье вам поможет и прибавит сил; идите скорей, а то вода осты­нет.

Ведьмина дочь была тут же рядом; и отнесли они осла­бевшую королеву в ванную комнату, опустили ее в ванну, заперли дверь на ключ, а сами убежали. Но они развели в ванной такой адский огонь, что молодая красавица короле­ва должна была вот-вот задохнуться».

Мы знаем выражение духовно «оплодотворять». В опло­дотворенной созидательным духом душе созревает и рожда­ется семя нового, несущего в себе будущее человека. В этом королевском ребенке живет вечное Я, родившееся из осво­бодившейся души. Все нежное и высшее, родившееся из вза­имодействия духа и души, необходимо лелеять в сосредото­ченной тишине до тех пор, пока оно не созреет в большую силу. И равно как во внешнем мире муж должен помогать своей жене, когда наступает тяжкий час рождения ребенка, так и во внутреннем мире становление человека должно быть переживаемо с отдачей и бодрствованием, но король на охо­те. Это означает: человеческий дух так деятелен, так усерд­но стремится добыть новый опыт и познания, что следует только своим собственным импульсам.

Не спеши, иди медленно,

Ведь ты идешь к себе самому.

Иди медленно и не спеши:

Дитя твоего Я, новорожденное, вечное,

Не может поспеть за тобой. (Хуан Рамон Хнменес).

Так изображает современный поэт это переживание. Но­ворожденное вечное Я человека нуждается в защите. Веро­ятно, за каждым созидательным делом должно следовать внутреннее очищение, и в сказке за родами следует купа­ние. Но когда родилось вечное Я, это очищение должно стать одновременно облагораживающим. Волевой огонь свя­того восторга должен вспыхнуть в душе и зажечь пламя неземной любви. Но там, где за дело принимаются злые силы, пламя это становится адским огнем, в котором душа задыхается.

«Сделав это, старуха взяла свою дочку, надела на нее чепец и уложила ее в постель королевы. И сделала она ее похожей на королеву, только не могла она приставить ей второй глаз».

Здесь присутствует указание на то, что эта гриммовская редакция текста, очевидно, не соответствует оригиналу сказ­ки. Мы имеем здесь дело с типом «одноглазого», с которым мы встречаемся и в сказке «Одноглазка, Двуглазка, Трехглазка», и в греческом мифе о Полифеме, и в других сказа­ниях.

«Но чтоб король этого не заметил, пришлось ее положить
на ту сторону, где у нее не было глаза.

Воротился вечером король домой и, услыхав, что короле­ва родила ему сына, сильно обрадовался, и ему захотелось пойти проведать свою любимую жену и поглядеть, что она делает. Но старуха закричала:

— Ради бога, задвиньте скорей полог, королеве смотреть на свет еще трудно, ее тревожить нельзя.

Король вернулся назад, не зная о том, что в постели ле­жит самозваная королева».

Когда несущая в себе Я душа задохнулась, можно обма­нуть короля с помощью души неразвитой. Как часто чело­век совсем не замечает того, что в нем произошла подмена и злые силы вытеснили добро. Зло очень любит принимать обманчивое обличье.

«Наступила полночь, и все уже спали; и вот увидела мам­ка, сидевшая в детской у колыбели, — она одна только в доме не спала, — как открылись двери и в комнату вошла настоящая королева. Она взяла на руки из колыбели ребен­ка и стала его кормить грудью. Потом она взбила ему по­душечку, уложила его опять в колыбельку и укрыла оде­яльцем. Но не забыла она и про козлика, заглянула в угол, где он лежал, и погладила его по спине. Потом она тихонь­ко вышла через дверь; мамка на другое утро спросила стра­жу, не заходил ли кто ночью в замок, но сторожа ответили:

— Нет, мы никого не видели.

Так являлась она много ночей подряд и ни разу при этом не обмолвилась словом. Мамка каждый раз ее видела, но сказать о том никому не решалась.

Так прошло некоторое время, но вот однажды королева ночью заговорила и молвила так:

— Как мой сыночек? Как козлик мой?

Явлюсь я дважды и не вернусь домой.

Мамка ей ничего не ответила, но когда королева исчезла, мамка пришла к королю и обо всем ему рассказала. Король сказал:

— Ах, Боже мой, что же это значит? Следующую ночь я сам буду сторожить возле ребенка.

Он пришел вечером в детскую, а в полночь явилась опять королева и сказала:

— Как мой сыночек? Как козлик мой?

Приду я однажды и не вернусь домой.

И она ухаживала за ребенком, как делала это всегда, а потом снова ушла. Король не осмелился заговорить с нею, но и следующую ночь он тоже не спал. И она снова спроси­ла:

— Как мой сыночек? Как козлик мой?

Теперь уж больше я не вернусь домой.

И не мог король удержаться, он бросился к ней и сказал:

— Значил, ты моя милая жена! И она ответила:

— Да, я твоя жена.

И в тот же миг по милости Божьей она ожила и стала опять здоровой, румяной и свежей, как прежде».

Душа не умерла, она вытеснена в бытие среди теней. Она действует тайком, в сновидении — ночью, не вбодрствую­щем дневном Я. (Король ничего не знает об этом.) Но она верно ухаживает за тем, что явилось как плод духа, и с любовью касается сферы воли. Лишь мамка бодрствует; она образ ухаживающего и лелеющего в душевном. Развитию требуется свое время.

Сказка продолжает;

«Потом она рассказала королю о злодействе, что совер­шила над ней злая ведьма вместе со своей дочкой.

Тогда король велел привести их обеих на суд, и был вы­несен им приговор. Ведьмину дочь завели в лес, где ее разо­рвали дикие звери, а ведьму возвели на костер, и ей при­шлось погибнуть лютой смертью. И когда остался от нее один только пепел, козлик опять обернулся человеком, и сестрица и братец стали жить да поживать счастливо вмес­те».

Когда господствующая власть Я сама зовет на суд, тогда направленное в прошлое, назад в душевной сфере (одногла­зая дочь) не может сохранить себя. Ее разрывают силы низ­менных влечений. Окончательное очищение уничтожает и колдовские чары зла, и благодаря этому воля освобождает­ся от проклятья животных сил. Она снова становится чело­веческой волей. Самоотверженное терпение души привело волю к свободе.