Семь воронов

Гримм, 25

«Было у одного человека семеро сыновей и ни одной до­чки, а ему очень хотелось ее иметь. Вот наконец жена под­ала ему добрую надежду, что будет у них дитя; и родилась у них девочка. Радость была большая; но дитя оказалось хилое и маленькое, так что пришлось его крестить раньше срока.

Послал отец одного из мальчиков к роднику принести поскорее воды для крещения; шестеро остальных побежали вслед за ним — каждому из них хотелось первому набрать воды, — вот и упал кувшин в колодец. И они стояли и не знали, что им теперь делать, и никто не решался вернуться домой. Отец ждал их, ждал, а они все не возвращались, потерял он наконец терпение и говорит:

— Пожалуй, гадкие мальчишки опять заигрались, а про дело забыли. — И он стал опасаться, что девочка помрет некрещеной, и с досады крикнул:

— А чтоб вас всех в воронов обратило! Только вымолвил он это слово, вдруг слышит над голо­вой шум крыльев. Глянул он вверх, видит — кружат над ним семеро черных, как смоль, воронов».

Наша сказка принадлежит к сказкам числа «семь». Мы должны целиком погрузиться в средневековый образ мыш­ления, чтобы понять ее. Согласно этим представлениям, че­ловек — это малый мир в мире большом; его называли мик­рокосмом в макрокосме. Принцип двенадцати, проявляю­щийся в небосводе с неподвижными звездами, семеричность планет находят свое отражение в образном языке многих сказок. Парацельс, величайший врач средневековья, еще употреблял названия планет вместо названий органов. Мозг подчинен Луне, легкое — Меркурию, почки соответствуют Венере, сердце — Солнцу, желчь — Марсу, печень — Юпи­теру и селезенка — Сатурну.

В «Семерых маленьких козлятах» мы познакомились с инстинктивной природой человека в том виде, в каком она существует как влеченческое любопытство и может выра­жаться семеричным образом. Здесь мы имеем дело с други­ми сущностными силами, с силами в большей степени ду­ховного рода. Как духовные ростки всеобъемлющей духов­но-душевной сущности человека (отец и мать) выступают они в образах семи сыновей, семи братьев. Они действуют в каждом человеке. Интеллектуальная способность принадле­жит одному (мозг), сила воли, связанная с Марсом, — дру­гому (желчь), теплота и любящая сердечность — живуще­му в сердце. Каждый привносит в целое свою часть. Сказка изображает их как юные, наивные, находящиеся па стадии развития силы (мальчики). Таковыми они были, когда че­ловечество переживало свой детский и юношеский возраст, таковы они еще и сегодня в каждом человеке, когда он, повторяя это развитие, проживает собственное детство.

Отец и мать хотели дочку: должно явиться новое душев­ное сознание, которое будет помогать этим юным, актив­ным душевным силам. Образ единственной дочери указыва­ет на будущую душевную сущность, которая сама начинает осознавать себя как личность. Человечество прошло долгий путь, прежде чем эта индивидуальная душа смогла стать реальностью, — ведь жизнь человека целиком определя­лась семьей, родом и племенем, — и после этого он еще долго оставался внутренне несвободным. Сказка говорит: «Когда дочка наконец родилась, была она хилая и малень­кая».

Собственно, все семеро духовных братьев хотели стать «творцами» для этой новорожденной душевной сущности и принести ей живительную воду, воду для крещения. Здесь указывается на то, что речь идет о той душе, которая долж­на стать христианской. Хоть у братьев и есть способность к пониманию (сосуд, кувшин), чтобы «творчески» сопровож­дать этот процесс, они все-таки не могут сделать этого. Они не могут еще действовать в единстве, «каждый хотел быть первым», и таким образом они теряют способность вообще действовать творчески. Кувшин падает в колодец.

В большинстве случаев приобретение человеком какого-либо нового навыка означает кризис для других его навы­ков. Они не следуют вместе с новыми умениями, они отста­ют. Рождение новой, исполненной Я души влечет за собой затемнение более древних духовных сил — они превраща­ются в воронов. Мы говорим о полете мыслей, потому что, подобно птицам в воздухе, наши мысли поднимаются и ле­тят. Мы говорим также об окрыленном мышлении, а когда кое-кто планирует что-то слишком смело, мы говорим: «Er hat einen Vogel». (Дословно: «У него есть птица», то есть «у него не все дома». — Прим. перев.)

Внутренний полет ввысь олицетворяют собой орел и со­кол. Ворон же символизирует другой элемент. Его блестя­щее черное оперение, его почти похожий на явление при­зрака и тем не менее исполненный важности полет, все его серьезное существо делают его символом той мыслительной мудрости, которая теперь затемнена. Такие «вороны» все еще могут летать посланцами между неземным и человечес­ким миром, между поту- и посюсторонним. Так, у Вотана были его вороны — Хугин и Мунин, разум и память. Семе­ро братьев могут действовать теперь лишь в виде воронов. Каждое превращение в животных в сказках означает, что духовные силы — полные сознания и способности к позна­нию, то есть человеческие, — опускаются в инстинктивное и животноподобное.

«И не могли отец с матерью снять своего заклятия, и как они ни горевали об утрате своих семерых сыновей, но все же мало-помалу утешились, глядючи на свою любимую дочку. Она вскоре подросла, окрепла и с каждым днем стано­вилась все красивей и красивей.

Долгое время она не знала, что были у нее братья — отец и мать избегали говорить ей об этом. Но вот однажды она случайно от людей услыхала, как те говорили, что девочка-де и вправду хороша, да виновата в несчастье своих семе­рых братьев.

Услыхав об этом, она сильно запечалилась, подошла к отцу-матери и стала у них спрашивать, были ли у нее братья и куда они пропали. И вот — правды не скроешь — им пришлось ей объяснить, что это случилось по воле свыше и рождение ее было лишь нечаянной тому причиной. Стала девочка каждый день себя попрекать и крепко призадума­лась, как бы ей вызволить своих братьев.

И не было ей покоя до той поры, пока не собралась она тайком в дальнюю путь-дорогу, чтобы отыскать своих братьев и освободить их во что бы то ни стало. Взяла она с собой в дорогу на память об отце-матери лишь колечко, хлебец — на случай, если проголодается, кувшинчик с водой от жаж­ды, и скамеечку, чтобы можно было отдохнуть, если уста­нет».

«Единственная дочка» окрепла и со временем узнала о судьбе своих братьев. Конечно же, на то была воля небес, потому что человеческая душа должна стать душой, прони­занной Я, личностной, а это означает сначала ослабление других сил. Но единственная дочь — это по-христиански любящая душа, она не находит себе покоя, она хочет спасти своих братьев. Нужно пройти долгий путь, прежде чем свер­шится это спасение.

О каком колечке идет речь? Оно принадлежало родите­лям, но дочка носит его, берет его с собой в мир и приносит потом братьям. Так же, как круг, кольцо — это выражение всеобъемлющего. Подобно тому как кольцо, будучи цель­ным, объединяет начало и конец, так и душа переживает себя как вечную сущность без начала и конца — когда она осознает свое Я как искру Божью. До тех пор пока не было приобретено это Я-сознание, человек не мог воспринимать себя как закрытое, покоящееся в себе существо; он нуждал­ся в руководстве, потому что был несамостоятельным и не­свободным. Западноевропейский человек борется за то, что­бы стать личностью, найти силу для самообладания и про­являть любовь по отношению к своему ближнему и миру. (В опере Рихарда Вагнера «Кольцо нибелунга» речь идет об этом развитии.) Возможность этого издавна была зало­жена в унаследованных силах человека: колечко было у отца и матери. Но действенность свою оно полностью обретает в юной душе: девочка носит кольцо.

«И пошла она далеко-далеко, на самый край света. Вот подошла она к солнцу, но было оно такое жаркое, такое страшное, и оно пожирало маленьких детей. Бросилась она поскорей от солнца к месяцу, но был он такой холодный, мрачный и злой, и как увидел он девочку, сказал ей:

— Чую, чую мясо человечье.

Она убежала от него и пришла к звездам. Они были лас­ковые и добрые, и сидела каждая из звезд на особой скаме­ечке. Поднялась утренняя звезда, дала ей костылек и сказа­ла:

— Если не будет с тобой этого костылька — не разо­мкнуть тебе Стеклянной горы, где заточены твои братья».

Далеко должна идти девочка, чтобы узнать, где ее братья, на самый край света; это значит, туда, где кончается чув­ственный мир и начинается сверхчувственный. Великие пе­дагоги, подарившие нам сказки, были убеждены, что чело­век уже в этой жизни имеет доступ к тому, другому миру. Они знали, что душа должна учиться подниматься к звез­дному миру, когда она должна постичь свою истинную судьбу и справиться с нею. Микрокосмические силы, семеро брать­ев, должны быть постигнуты макрокосмическими. Девочка берет с собой в дорогу х лебец:духовную пищу и духовное познание, в том виде, в каком дает их земля; еще воду – одушевленное чувствование, в той степени, в какой земля может его дать, и необходимую силу познавательной спо­собности: сосуд, кувшин.

Солнце и месяц, как представители дня и ночи, ничего не могут сообщить девочке. Солнце — бодрствующее дневное сознание — слишком сильно и готово уничтожить детское начало (оно пожирает маленьких детей). А месяц, власти­тель ночи, гасящий индивидуальное, — как таковой тоже не способствует становлению Я. Душа должна проникнуть в мир планет, потому что они управляют теми семью сущнос­тными силами, которые затемнились.

«И сидела каждая из звезд на особой скамеечке». Как у самой девочки, так и у звезд есть скамеечки. Нa стуле сидят в одиночку, он знак индивидуального. Таким образом, она берет с собой зачаток индивидуального, когда она пробуж­дает в себе космические силы. В этом «высшем мире» она тоже остается самобытным существом, остается индивиду­альностью; и интеллекты планет — Фома Аквинскнй при­писывал каждому созвездию собственный интеллект — совершенно индивидуально обращаются к ней, так, чтобы она могла понять это и последовать их совету. Звездная муд­рость переживается, таким образом, индивидуально. Когда в старые времена человек погружался в универсум, это оз­начало отказ от личности. Душа в нашей сказке — девоч­ка— хранит свое Я и ведет индивидуальную беседу со звез­дами наедине.

Семеро братьев живут в той сфере, которую сказка назы­вает «Стеклянной горой». Гора несет в себе и момент укрывания в безопасном месте, и момент утаивания. Гора — это то, на что необходимо взойти (нужно «быть на высоте»!), или также и то, что необходимо преодолеть (нужно «перевалить через гору», то есть преодолеть самую большую труд­ность). В данном случае гора означает нечто утаиваемое, которое необходимо открыть. Стекло — это результат от­вердения; оно образуется из плавня в результате застывания. Под стеклянной горой подразумевается сфера оцепене­ния, окостенения, затвердевания.

Мы говорим, у человека «стеклянные глаза», когда мы имеем в виду бесчувственного, холодного человека. И глаз умирающего тоже стекленеет. И вот в это царство окостене­ния должна проникнуть любящая душа.

«Взяла девочка костылек, завернула его хорошенько в платочек и пошла. Шла она долго-долго, пока не подошла к Стеклянной горе. Ворота были закрыты; хотела она достать костылек, развернула платок, глядь — а он пустой, потеря­ла она подарок добрых звезд.

Что тут делать? Ей так хотелось спасти своих братьев, а ключа от Стеклянной горы не оказалось. Взяла тогда добрая сестрица нож, отрезала себе мизинец, сунула его в во­рота и легко их открыла. Входит она, а навстречу ей карлик, и он говорит ей:

— Девочка, ты что здесь ищешь?

— Ищу я своих братьев, семерых воронов. А карлик ей говорит:

— Воронов нет дома. Если хочешь их подождать, пока они вернутся, то входи.

Потом карлик принес воронам пищу на семи тарелочках и в семи кубочках; отведала сестрица из каждой тарелочки по крошке и выпила из каждого кубочка по глоточку, а в последний кубочек опустила колечко, взятое с собой в дорогу».

В это царство окостенения должна войти сестра; у нее был для этого дар утренней звезды, но она потеряла его. Тот, кто носит кольцо личности и пронес его через высший мир, должен в себе самом найти силу для открывания. Лич­ная жертва — это ключ, это жертва, которая стоит собствен­ной крови.

Повсюду, где в сказке появляется карлик, присутствует указание на определенную элементарную природную духов­ность. Мы говорим сегодня абстрактно о силах и законах природы. Человек, обладавший даром ясновидения, видел больше. Он видел во внутренних образах духовные сущнос­тные силы и называл их духами природы. Этих элементар­ных духов, действующих прежде всего в процессе формиро­вания земли, в камнях и металлах, он видел в образах кар­ликов. Мы тоже несем в себе «землю», потому что тело человека взято из праха и снова станет прахом. Мы имеем в себе металлическое начало, например, железо в крови. Се­меро воронов едят пищу, которую приносит им карлик; здесь говорится о том, что семеричным образом открытый юный человеческий дух, затемненный, погрузившийся во тьму в эпоху становления Я-сознання, узнает о земном, знает еще только то, что переживаемо телесно. Его познание, так мы тоже можем сказать — стало маленьким и карликоподобным, так как он ограничивается земным. С миром стихий пребывает он в связи, но не с высшим миром. Он кружится вокруг, темный, как ворон. Он знает, что его органы — часть природы и что они подчинены природным законам. Он много знает о желчи как о телесном органе, но мало или ничего о том, какое влияние оказывает планета Марс на жизнь мыслей, чувств и воли, и о том, каким образом фун­кция желчи является основой для духовно-душевных про­цессов. Его знание питает его, но это пища «карлика». Душа участвует в этом насыщении: она съедает с каждой тарелоч­ки по крошке и выпивает из каждого кубочка по глоточку. Семеричным образом разъединенное — карликоподобное — объединяет она в себе, и оттого, что оно стало в ней единст­вом, она может подарить кольцо. Благодаря этому сила за­крытого в себе Я-сознання достается и братьям. Они могут теперь в единстве и гармонии действовать совместно на бо­лее высокой ступени.

«Вдруг она слышит в воздухе шум крыльев и свист. И говорит ей карлик:

— Это летят домой вороны.

Вот прилетели они, есть-пить захотели, стали искать свои тарелочки и кубочки. А ворон за вороном и говорит:

— Кто это ел из моей тарелочки? Кто пил из моего кубочка? Никак человечьи уста?

Допил седьмой ворон до дна свой кубок, тут и выкати­лось колечко. Посмотрел он на него и узнал, что то колечко отца-матери, и говорит:

— Дай Боже, чтобы наша сестрица тут оказалась, тогда
мы будем расколдованы.

А девочка стояла тут же за дверью; она услышала их желание и вошла к ним, — и вот обернулись вороны опять в людей. И целовались они, миловались и весело вместе домой воротились».

Сказка изображает драму души, разыгравшуюся в исто­рии человечества, которое вышло из стадии детства и осоз­нало себя самое. Та же самая внутренняя драма имеет место в отдельном человеке, когда он оставляет за собой детство и пробуждается к личности. Сказка хочет помочь в том, что­бы это самосознание не стало эгоистичным, иначе царящие в человеческой душе духовные силы останутся на влеченческом уровне, слабые и чахлые. Неэгоистичное, с любовью одушевленное самосознание должно проявиться в человеке.