Гусятница

Гримм, 89

«Жила однажды старая королева; муж у нее умер много лет тому назад...»

Так начинается сказка. Так же, как женщина остается одна в земном мире, когда умирает ее муж и вместо живого совместного бытия ей остается только живущее в ней воспо­минание и, чтобы встретиться с его духовным, ей нужно обращаться к высшим мирам, так ныне обстоит дело с чело­веческой душой. Сказка указывает на Серебряный век. Серебряный месяц получает свет от золотого солнца, и подо­бно тому, как он отражает его, этот век не имеет более пол­ноты силы видения, прозрения и непосредственного знания, а обладает лишь отражением воспоминания. Духовный мир все более и более отдаляется от души, у нее нет больше живого непосредственного доступа к нему. Древние египтя­не говорили: «Осирис, Зрящее Око, Солнце умерло в чело­веке и человечестве». Исида, его сестра и супруга, покинута в одиночестве, и ее жрецы называют себя сыновьями вдовы. В германской мифологии находим: Бальдур, живущий в «Широком Видении», умер, и Нанна, вдова, плачет о нем.

«Но была у нее красавица дочь. Когда она выросла, ее обручили с одним королевичем из далекой страны. Пришло время, когда они должны были быть повенчаны и девушке надо было ехать в чужое королевство, и вот собрала тогда старуха мать много дорогой утвари и драгоценностей — все, что входило в приданое королевы, так как она всем сердцем любила свою дочь».

Так же, однако, как дочь от матери, от старого душевного существа рождается новое. И оно прекрасно и тоже предна­значено для будущего царства, но это другое царство. В старые времена не было принято отдавать дочь замуж «за тридевять земель». Преобладал ближний брак, племенной, родовой брак. Опыт ясновидения, духовного общения с пред­ками и непрерывающаяся память были связаны с чистотой несмешиваемой крови. Сегодня есть племена, которые кара­ют смертью брак с иноплеменными (запрет экзогамии). И наконец, похищение Елены в Троянской войне означает боль­ше, чем просто похищение женщины, потому что в результате пала Троя, город ясновидцев, центр прорицательской жреческой мудрости, и победила рассудочная культура гре­ков — под знаком коня. Именно это хотел сказать Гомер, греческий ясновидец.

Когда же наступило время дальних браков, человек изме­нился. Культ предков терял свое значение в той мере, в какой ослабевала связь с духом предыдущих поколений. В человеке проснулась личность. Теперь уже решала не семья и не групповое Я рода и племени, а собственное Я.

«Счастлив мира обитатель только личностью своей» (Перев. В. Левика. — Прим. перев.), — говорит Гёте, указывая тем самым на наше западное разви­тие. Должно быть найдено Я, и, когда оно появляется в образе королевского сына, это — владеющее собой, живу­щее в полновластии духа Я. Путь, который надлежит на­чать, ведет к нему. Человечество долго добиралось до этого пути, и каждому отдельному человеку, который должен со­вершить его для себя самого, требуется обычно много вре­мени.

«Дала она ей и камеристку, которая должна была ехать вместе с нею, чтобы передать невесту в руки жениха»,

Там, где начинается Я-развитие — а в сказке это называ­ется дорогой к жениху, — проявляется двойственность души. Одна часть нашего существа стремится к духовности Я, ста­новится «высшей», то есть любящей, самоотверженной ду­шой, обращенной к вечности; другая сторона остается приверженной к земле, как «низшая» служит «высшей» душе: королевна и камеристка.

Но в этой поворотной точке развития наступает кризис, который хочет показать нам сказка. Низшее, «необходимо-вынужденное» земное сознание становится себялюбивым, гордым и эгоистичным и хочет вырвать господство. Гёте рисует такой кризис:

Ах, две души живут в больной груди моей,

Друг другу чуждые, — и жаждут разделенья!

Из них одной мила земля —

И здесь ей любо в этом мире,

Другой — небесные поля,

Где тени предков там, в эфире. (Перев. Н. Холодковского.)

«И дали им для путешествия двух коней, и звали коня королевны Фалада, и умел тот конь говорить».

Двойственности в душевном соответствует двойственность инстинктивно действующего в человеке рассудка, разума. В древности разум еще не был самостоятельной силой в чело­веке, он был более привязан к телесному. Развитие личнос­ти в человеческой эволюции тесно соприкасается с развити­ем мышления. Примерно в то же время, когда началось это развитие — это описывает Хаммурапи в Халдее за 2000 лет до Р.Х., — с восточных нагорий впервые спустилась ло­шадь. Сначала ее считали разновидностью дикого осла. За­тем обнаружился ее ум и способность служить человеку, и приручение лошади началось. Это одно из значительней­ших культурных достижений человека. Человек смог по­дчинить себе животное, которое являло собой нечто боль­шее, нежели просто вьючное, это животное он смог сделать подвластным своей воле, обуздывать его и править им и направлять к своим целям. То, что случилось во внешнем, произошло и во внутреннем: осваивающее самостоятельность Я училось обуздывать освобождающийся разум и управлять им, направлять его к своим духовным целям. Таким образом, лошадь стала символом инстинктивного разума. Этот разум раскололся надвое, когда началось развитие Я.

В платоновском «Федре» Сократ говорит: «В начале этой речи мы каждую душу разделили на три вида: две части eе мы уподобили коням по виду, третью — возничему. Пусть и сейчас это будет так. Из коней, говорим мы, один хорош, а другой нет. А чем хорош один и плох другой, мы не говорили, и об этом надо сказать сейчас. Так вот, один из них прекрасных статей, стройный на вид, шея у него высокая, храп с горбинкой, масть белая, он черноокий, любит почет, но при этом рассудителен и совестлив; он друг истинных мнений, его не надо погонять бичом, можно направлять его одним лишь приказанием и словом. А другой - горбатый, тучный, дурно сложен, шея у него мощная да короткая, он курносый, черной масти, а глаза светлые, полнокровный, друг наглости и похвальбы, от косм вокруг ушей он глухой и еле повинуется бичу и стрекалам» (Перев. Л. Eryнова. — Прим. перев.).

Так можно представить себе и двух коней наших деву­шек. Тот, кто хотел бы нарисовать Фаладу, изобразил бы его белым. И первая печать в Тайном Откровении св. Иоан­на Богослова повествует о белом коне; там его наездником является царь, здесь — царская дочь. В первой эпохе раз­вития интеллекта человечества инстинктивный разум еще полностью направлен на сверхчувственное (поэтому цвет белый) и уже обладает силой инспирации и тем самым спо­собностью высказываться — Фалада умеет говорить. Конь же камеристки должен выглядеть темным, далее вороным, как у Платона, так как волевая направленность этого друго­го разума обнаруживается в земной тьме, в материи.

«Вот настал час расставанья, и пошла старая мать-коро­лева в свою опочивальню, взяла маленький нож, порезала себе пальцы, и брызнула из них кровь; потом взяла она белый платочек, и упали на него три капли крови; королева отдала тот платочек дочери и сказала:

— Милое мое дитятко, храни его крепко, он пригодится тебе в дороге».

Здесь властвует магия крови. Она действует трижды: в чувствах — как смиренная самоотдача, в мыслях — как прорицательское знание, в воле — как действие в духе ро­дового самосознания. Эта власть живет и действует в ней. Образный язык сказки называет эту мысленную ткань пол­отном. Душа, освобождающаяся от прежних связей, полу­чает с собой в дорогу кусочек этого полотна — белый плато­чек с тремя каплями крови.

«С грустью простились они друг с другом; сунула коро­левна платочек за пазуху, села на коня и отправилась к своему жениху. Проехали они час, и почувствовала коро­левна сильную жажду и говорит своей камеристке:

— Слезь с коня и набери мне воды из ручья в мой кубок, что взяла ты в дорогу, мне очень хочется пить.

— Вели вам хочется пить, — сказала камеристка, — то слезьте сами с коня, наклонитесь к воде и залейтесь, я вашей служанкой быть не хочу.

Королевну мучила жажда, и она сошла с коня, нагнулась к ручью, напилась, но напиться из золотого кубка eй так и не пришлось».

Путь начинается, и вскоре королевна ощущает жажду. Это то страстное желание, которое Будда называет жаждой бытия, жаждой переживаний, нового опыта, душевной от­рады и полноты. В результате этого желания может востор­жествовать низшая часть души: служанка исполняется вы­сокомерия и отказывается слушаться. Королевне отказано в золотом кубке из приданого матери, в том даре мудрости, который может вместить душевное (зачерпнуть воды).

«И она сказала:

— Ах, Господи!

И ответили ей три капли крови: "Если бы мать знала об этом, у нее разорвалось бы сердце в груди".

Запечалилась королевна, по ничего не сказала и села опять на коня. Так проехали они несколько миль, но день был жаркий, солнце сильно пекло, и ей снова захотелось пить. А проезжали они мимо родника, и она крикнула снова своей камеристке:

— Сойди с коня и дай мне попить из моего золотого куб­ка. Королевна все ее злые слова уже позабыла.

Нo камеристка сказала еще высокомерней:

— Если хотите пить, то и пейте себе, а вашей служанкой я быть не хочу.

И королевна сошла в великой жажде с коня, нагнулась над родником, заплакала и сказала:

— Ах, Господи!

И ответили опять капли крови: "Если бы мать знала об этом, сердце бы у нее разорвалось в груди".

Начала королевна пить и сильно нагнулась, и выпал у нее из-за пазухи платок, на котором были три капли крови, и уплыл он по воде, но в горе она этого не заметила. А камеристка все это видела и обрадовалась, что получила власть над невестой: ведь если она потеряет эти три капли крови, то станет беспомощной и слабой».

День становится жарче, сильнее жгучая жажда, требую­щая удовлетворения, и чем дальше мать, тем слабее маги­ческая сила крови. В конце концов ее и вовсе смывает поток протекающей жизни: родовое наследство и народная тради­ция теряют отныне свое значение.

«Только хотела королевна сесть опять на своего коня, которого звали Фалада, но камеристка сказала:

— На Фаладе поеду я, а ты можешь ехать на моей кобы­ле.

И королевне пришлось подчиниться. Потом камеристка грубо ей приказала, чтобы сняла она королевские одежды и надела бы на себя ее простое платье, и к тому же заставила ее поклясться перед Богом, что она не скажет об этом при королевском дворе ни одному человеку, а если она не даст такой клятвы, будет тотчас убита. Но конь Фалада все это видел и хорошо запомнил.

Села камеристка на коня Фаладу, а настоящая невеста — на простую лошадь, и поехали они дальше, и приехали на­конец в королевский замок. И была великая радость по по­воду их прибытия, выбежал к ним навстречу королевич, снял камеристку с коня, думая, что это и будет его настоя­щая жена. Повели ее по лестнице, а настоящей королевне пришлось остаться внизу».

Низшая часть души овладевает также и инспирирован­ным разумом: служанка садится на Фаладу. Она отбирает у королевны ее королевские одежды и дает ей свое дурное платье: аура, одежда души, оскудевает. Наконец самозван­ке удается обмануть королевича, она пленяет его, и это оз­начает: хоть она и становится обладательницей Я, но только в эгоистическом смысле. Высшая сторона души в прямом смысле слова смещена, свержена с трона.

«Посмотрел старый король в окно и увидел, что она сто­ит во дворе, заметил, какая она стройная, нежная и какая красивая. Пошел он тотчас в королевскую горницу и спро­сил у невесты про девушку, что с ней вместе приехала и стоит теперь внизу во дворе, кто она, мол, такая?

— Я взяла ее с собой в дорогу, чтобы было мне с кем ехать. Дайте девушке какую-нибудь работу, чтобы она не стояла без дела».

До того, как в человеке появилось освобождающееся Я, господствовала древняя самость (старый король). Эта ста­рая самость потеряла владычество, но она бодрствует, она внимательна и следит за происходящим.

«Но у короля работы для нее не нашлось, и, не зная, что придумать, он сказал:

— Есть у меня тут мальчонка, он пасет гусей, пускай она
ему помогает.

Мальчика звали Кюрдхен; и пришлось настоящей невес­те помогать ему пасти гусей.

Немного спустя говорит фальшивая невеста молодому королю:

— Мой любезный супруг, сделайте мне одно одолжение.

— Я выполню его с удовольствием, — ответил он ей.

— Велите позвать живодера и отрубить голову коню, на котором я сюда приехала, он по дороге меня рассердил.

А на самом-то деле она боялась, чтобы конь не рассказал, как поступила она с королевной. Раз уж на то пошло, то должно оно было случиться, и пришлось верному Фаладе погибнуть. Но слух об этом дошел до настоящей королев­ны, и она тайно пообещала живодеру уплатить золотой, если он окажет ей небольшую услугу. Были в том городе боль­шие черные ворота, через них она проходила всегда утром и вечером со своими гусями.

— Прибейте, — сказала она, — над черными воротами голову убитого Фалады, чтобы я видела ее каждый раз.

И живодер обещал ей это: он отрубил голову Фаладе и крепко прибил ее над черными воротами.

На заре, когда гнали они вместе с Кюрдхен через эти ворота гусей, она, проходя, говорила:

— Вот где висишь ты, конь мой Фалада! И голова отвечала:

— А ты, королевна, ходишь за стадом. Если б об этом матушка знала, Сердце б у нее разорвалось.

И она медленно выходила за город и гнала гусей на пас­тбище».

Дева становится гусятницей, она становится той, которая рвется в «небесные поля», при помощи силы воли. Первым деянием воли является смиренное послушание по отноше­нию к судьбе. Гусей пасти тяжело, они постоянно разбега­ются, стремятся покинуть стадо. Это живой образ рассеива­ния, распыления. «Паси ощущения своих органов чувств», — гласила одна из важнейших заповедей времен рыцарства и трубадуров. Немецкая сказка говорит: «стань гусятни­цей» — собери чувственные ощущения — следи за внутрен­ней собранностью. К этому относится и истинное самоосознание, а его надлежит упражнять прежде всего утром и ве­чером. Утром, когда мы просыпаемся и выходим из темных ворот навстречу светлому дню, задействуем все органы чувств, предаемся всем впечатлениям, и вечером, когда со­вершается возвращение в самого себя, душа должна осоз­нать, кто она на самом деле такая и что некогда ей была подарена инспирация, которая не смогла утвердиться, но которая все еще вызывает воспоминания о потерянном цар­стве. Стремление снова обрести это царство отображается во многих сказках.

Наша сказка до сих пор изображала развитие разума в качестве пути, а этот путь необходимо связан с развитием мышления как процесса.

«Придя на лужок, она садились на землю и распускала свои волосы, а были они словно чистое золото. И Кюрдхен смотрел на них и радовался, глядючи, как сверкали они, и захотелось ему вырвать у нее несколько волосков. Но она сказала:

— Подуй, ветер-ветерок,

Сдуй у Кюрдхен колпачок,

Пусть бежит за ним вдогонку;

А я косы заплету,

Их в порядок приведу.

И поднялся вдруг такой сильный ветер, что сорвал у Кюрдхен его шапочку, — полетела она по полю, и при­шлось ему бежать за нею вдогонку. Пока он вернулся на­зад, она тем временем волосы расчесала, заплела их в косы, и он не мог вырвать у нее ни одного волоска. Рассердился Кюрдхен и перестал с ней разговаривать; и они продолжа­ли пасти гусей, пока не наступил вечер, а потом пошли до­мой.

На другое утро, когда они гнали гусей через черные воро­та, девушка сказала:

— Вот где висишь ты, конь мой Фалада! II ответил Фалада:

— А ты, королевна, ходишь за стадом. Если б об этом матушка знала, Сердце б у нее разорвалось.

Села она опять на лужок и начала расчесывать волосы Подбежал Кюрдхен и хотел схватить ее за волосы, но она быстро промолвила:

— Подуй, ветер-ветерок,

Сдуй у Кюрдхен колпачок,

Пусть бежит за ним вдогонку;

А я косы заплету.

Их в порядок приведу.

И подул ветер, сдунул у него с головы шапочку, и при­шлось Кюрдхен бежать за нею вдогонку, и когда он вернул­ся, девушка давно уже привела волосы в порядок, и он не мог вырвать у нее ни одного волоса. И пасли они гусей до самого вечера».

Так же, как волосы, растущие на голове, своим цветом и качеством могут многое поведать о своем обладателе, так же и внутренняя голова, именно та, которую мы «никогда не должны терять», — окружена аурой. Мысли должны быть «ухожены и причесаны». Все мотивы в сказках, имеющие отношение к гребням и причесыванию волос, рассказывают о внутреннем мире головы. Мудрость у королевской дочери имеется (золотые волосы), она дана ей как священное на­следство, но оно должно быть употреблено, о нем необходи­мо заботиться. Просто унаследованное имущество не ведет к цели. «Причесываться» — значит здесь «активно мыс­лить». При этом особенно нужно держать под контролем ту наивную и самонадеянную волю, которая тоже, правда, в традиционном смысле «пасет» ощущения органов чувств, но именно по своей наивности легко впадает в превосходство над другими и гордится своим «умом» — Кюрдхен. Братья Гримм добавляют в других источниках «Копрэдхен», что происходит от Конрад, Куонрад. (Дословно: «Дерзостно советующий», - Прим. перев.) Это та ограниченная, уз­кая воля, которая легко становится дерзкой нескромностью, желая блеснуть парой мыслей (несколько чужих золотых волос) и разрушая любое состояние концентрации. Кто же не знает таких нарушителей спокойствия? Их бесит (По-немецки дословно: «У них поднимается шляпа». - Прим. перев.), ког­да своим занятиям предается серьезная воля, пронизанная духом и не желающая, чтобы ей мешали.

В старые времена существовала магия слова, о которой рассказывают нам старые саги. Человек мог заклинать пого­ду, ему повиновался ветер. В тринадцатом веке Марко Поло видел при дворе хана Кубилая, как жрецы повелевали вет­ром и дождями. Часто и цари владели магическими силами. В ходе развития эта способность была утрачена.

В нашей сказке она есть и действует по слову Библии: «Дух дышит, где хочет». Мыслящая душа может повеле­вать в духовном, оно веет по ее желанию и прогоняет дер­зкого. Спокойно приводит она свои мысли в порядок, при­водя все три части (как три пряди косы) к единству. Здесь задействованы чувствование, мышление и воление.

«А вечером, когда воротились они домой, пришел Кюрд­хен к старому королю и говорит:

— С этой девушкой я пасти гусей больше не стану.

— Почему? — спросил старый король.

— Да она мне весь день докучает.

Приказал старый король рассказать, что же она ему та­кое делает.

И сказал Кюрдхен:

— Утром, когда проходим мы со стадом через черные ворота — а висит там на стене лошадиная голова, — девуш­ка говорит:

— Вот где висишь ты, конь мой Фалада! А голова отвечает:

— А ты, королевна, ходишь за стадом. Если б об этом матушка знала, Сердце б у нее разорвалось.

И стал Кюрдхен рассказывать дальше, что происходит на гусином лугу и как приходится ему бегать вдогонку за ша­почкой.

Старый король велел ему и впредь пасти гусей, а сам, только наступило утро, сел за черными воротами и услы­хал, как говорила она с головою Фалады; потом он пошел вслед за нею на пастбище и спрятался на лугу за кустом. И увидел он вскоре своими собственными глазами, как гусят­ница и пастушок пригнали гусей, и как села она потом и начала расплетать волосы, и как засияли они от блеска.

И опять сказала она:

— Подуй, ветер-ветерок,

Сдуй у Кюрдхен колпачок,

Пусть бежит за ним вдогонку;

А я косы заплету,

Их в порядок приведу.

И поднялся вихрь и сорвал с Кюрдхен шапочку, и при­шлось ему бежать далеко-далеко за нею вдогонку, а пас­тушка тем временем медленно причесала и заплела волосы, и старый король все это видел. Потом он незаметно вернул­ся назад».

Нo когда душа (королевна) подобным образом работает над собой, для обычной воли (Кюрдхен) это становится не­выносимым состоянием. Ведь в конце концов до сих пор она одна «пасла гусей»; тут на суд призывается старый ко­роль. Конечно, Я (королевич) уже давно решило вопрос в пользу королевны, но оно было обмануто самозваной невестой. Только древняя самость осталась на страже и помогает ему; она внимательна, она испытывает юную королевну у ворот и на лугу — и узнает ее.

«Когда вечером гусятница вернулась домой, король ото­звал ее в сторону и спросил, зачем она все это делает.

— Я сказать вам об этом не смею, да и не могу ни одному человеку пожаловаться на свое горе, я поклялась в том перед Богом, а не то мне придется погибнуть.

Он стал ее допытывать и не давал ей покоя, но ничего добиться от нее не мог. И сказал король:

— Если ты мне ничего не хочешь сказать, так пожалуйся
тогда на свое горе железной печке, — и ушел.

Тогда она забралась в железную печку, начала плакать и причитать, и все, что было у ней на сердце, высказала и говорит:

— Живу я, всеми покинутая, а я-то ведь королевна; коварная камеристка принудила меня силой снять с себя королевские одежды и заняла у жениха мое место, и должна я исполнять черную работу и пасти гусей. Если бы знала об этом моя матушка, сердце бы у нее разорвалось!

А старый король стоял за печкой и слышал все, что она говорила. Вышел он потом и велел ей вылезти из печки. Надели на нее королевские одежды; и казалось прямо чу­дом, какая была она прекрасная».

И до сегодняшнего дня печка играет в мире сновидении ту же роль, что и в сказке. Больные, страдающие сердечны­ми приступами, могут иногда поведать об этом. Ведь серд­це— это источник тепла в телесном доме так же, как печь — в доме жилом. И в переносном смысле мы говорим о тепле души, о горячей, остывшей и потухшей любви. (Железо еще более подчеркивает этот образ, ибо именно железо в крови будит и оживляет наше Я.) Царственная душа чело­века сердцем должна познавать, кем она является на самом деле. Этого должен требовать от нее король. Только нашед­ший самого себя становится личностью. Тем самым освобождается путь к королевичу — Я. И весь процесс в тем большей степени должен происходить в сердце, что разви­тие разума (путь на лошади) и развитие мышления (уход за золотыми волосами) очень легко могут стать односторонни­ми. Здесь должно помочь сердце как орган познания.

«Позвал старый король своего сына и объявил ему, что невеста у него фальшивая, а на самом деле она всего лишь камеристка, а настоящая стоит перед ним — это бывшая гусятница.

Сильно обрадовался молодой король, увидев ее красоту и доброту, и было устроено большое пиршество, и созвали на него всех людей и добрых друзей. И сидел на первом месте жених, а рядом с ним королевна, а с другой стороны камеристка, но была камеристка ослеплена и не узнала ее в пышном наряде. Вот поели они, попили, стало им весело, и задал тогда старый король камеристке загадку: чего заслу­живает та, которая так, мол, и так обманула своего хозяи­на, — и он рассказал ей все, как было, по порядку, и спро­сил:

- Какого приговора она достойна?

И сказала фальшивая невеста:

— Она достойна одного, чтобы раздели ее догола и бро­сили в бочку, утыканную острыми гвоздями; и надо запрячь в ту бочку двух белых лошадей, и пусть они ее тащат по всем улицам».

Мы видим перед собой сущностный образ — жених меж­ду настоящей и фальшивой невестой. Должен совершиться выбор. Так как принцип свободы действителен и для эгоис­тичной, высокомерной сущностной силы (камеристки), то ей предоставляется возможность высказать истину. Но она не в состоянии уже распознавать добро в его блеске и красо­те, и сама себе произносит приговор.

«Быть раздетым догола» означает потерять все душевные покровы и ауру; быть брошенным в бочку с гвоздями зна­чит умалиться, лишиться всякой возможности действовать и выстрадать на себе все те раны, которые были нанесены другим, как уколы и удары. И две белые лошади должны тащить ее по всем улицам до смерти: в какой-то степени происходит воскресение Фалады. А лошадь камеристки — до сих пор направленный на материальное и темное рассу­дочный инстинкт — претерпела превращение и просветле­ние до некоей духовной силы; это двуединство новой духов­ности несет смерть всякой низости и самовластности. Душа исполнена теперь мыслящим духом, Я полностью прониза­но душой, и можно праздновать королевскую свадьбу.

«— Так ты же и есть та самая, — сказал старый король — которая произнесла себе приговор, так и должно с тобой поступить.

И вот, когда исполнили приговор, женился молодой ко­роль на своей настоящей невесте, и стали они оба править своим королевством в мире и счастье».

В нижнесаксонских крестьянских дворах можно видеть на фронтоне две скрещенные балки с белыми резными кон­скими головами. Вероятно, недостаточно было бы усмот­реть в этом лишь большую любовь наших предков к лоша­дям. Между домом тела и жилым домом была теснейшая связь. Лоб соответствует фронтону дома. Здесь должен пра­вить духовный разум, должны соединяться и скрещиваться высший и низший рассудок. Оба они необходимы, чтобы хорошо «жить в своей обители» и действовать с внутренней правдивостью.