Фёдор встал, подошёл к её стулу, погладил стриженую голову. Вспомнилось, как остриглась Катерина, как он её ругал

− Сейчас не модно носить длинные волосы, без них удобнее, − сказала тогда жена, одна из первых обрезавшая волосы.

Катерина воткнула в его широкие ладони лицо и старалась выплакать, что накопилось за время разлуки. А он всё гладил и гладил реденькие, знакомые ему завитушки, мягкие, будто шёлк, как у Любаши. У Ульяны волосы длинные, ниже пояса, черные, упругие, но какие-то ароматные, женственные. Они и попутали Фёдора своей красотой. Сядет на лавку, чтоб расчесать их, и падают они до самого пола, а сама красивая, черноокая, будто с иконы снятая. И у Фёдора рядом с такой женщиной будто выросли крылья. Хоть знал, что человеку опасно высоко взлетать, а то сорвёшься и упадёшь. Но как больно потом будет вставать? И чем выше взлетел – тем опаснее падение. Сильная любовь – наверное, яд. Но если природа создаёт его, то, наверное, есть и противоядие? Какое? А холера его знает, но мабуть есть… Но когда есть эта микстура, то и яд не так страшен. Но вот и разберись теперь умная голова? Может, и не стоило ему бросать богом данную жену? Говорят же, что первая – от бога, вторая – от людей, а третья – от чёрта… Нет, третей не будет, сохранить бы хоть вторую, бо у Ульяны характер, как ветер, не муссон – устойчивый, а дует то с юга на север, то с севера на юг. Чаще кажется норд – северный ветер. Так что неизвестно что ждёт ещё впереди: тут бабка надвое сказала: либо ты пан, либо пропал…

Потом они с Катериной ели рыбный суп, пили чай…

− Родненький ты мой Феденька, как же это я стала тебе тяжёлым ненужным мешком? − она гладила и гладила его шершавую руку, пропахшую табаком.

Да, Катерина – воск, тёплая, маленькая и горько одинокая, ласковая. Ульяна гордая, обращаясь, по имени не назовёт…

Опомнился, когда давно наступила ночь, а они оба лежали рядом, как сотни раз прежде. Катерина преданно положила свою голову ему на грудь, целовала его руки… И вдруг вспомнилось, как огненный факел, Ульяна. Её гибкое тело, длинные, стройные ноги, упругие плечи и пахучие волосы. Да и от самой всегда шёл запах весны, тополей и верб. Когда она засыпала на его руке, он вытаскивал потихоньку шпильки из её чёрных волос, и они рассыпались по плечам, по подушке. Он ими прикрывал широченную грудь грузчика и, засыпая, вдыхал их аромат.

Где-то шумела река Уссури, светили над землёй звёзды, текли запахи от верб и тополей, и он был счастлив, как никто на этой грешной земле. Знал, что не очень любим, ну и что? Зато он любит, и этого ему хватало для счастья. А скоро эта женщина подарит ему ребёнка. Дай бог, чтоб это был сынок, родной, свой…

Фёдор провёл в темноте рукой по лицу бывшей жены: мягкое, дрябловатое… Пальцы ощутили влагу. У Ульяны тугое, смуглое, с нежным румянцем.

И вдруг его шибануло, как током: что же это он натворил? Скорее назад, назад туда к той, которая так ворвалась в его сердце, без которой он задохнётся, как рыба, выброшенная бурей на берег…